Эсерка

      Остаток каникул проходил не слишком весело. Донельзя огорченная тем, что она опозорила честь фамилии, Зоя не особенно хотела куда-то выходить.       Не совсем понимая, что дело именно в чести фамилии, о которой столь много твердил дедушка, а полагая, что Ася перегнула палку с воспитанием детей, Севастьян сказал супруге:       — Такое чувство, Агнесса Викторовна, что вы у Михаила Павловича воспитывались. Зачем было доводить бедного ребенка до такого состояния? Как говорится, и как сами говорите, не в жандармерии сейчас, чтобы вот так осознавать всю беспросветность своего существования.       — Севастьян Михайлович, — ответила Ася. — Вот знаете, когда кто-то упрямо что-то не понимает, лезет на лед, да еще и решает прокатиться на льдине, я не вижу другого выхода. Не вижу! Или вы полагаете, что пусть лучше дети утонут, катаясь в очередной раз черт знает где и как?       — Вам стоило ограничиться моим наказанием и больше не добавлять от себя, — произнес Севастьян. — Да и с честью фамилии вы все вместе, конечно, перегнули.       Ася ничего не ответила. Со временем слова Михаила Павловича о чести фамилии начали находить в ее сердце все больший отклик, хоть некоторые перегибы, которые мужчина допускал много лет назад в воспитании Зои, Ася все равно не понимала и осуждала.       В первый учебный день Зоя вышла на занятия с некоторым облегчением. Какие-то слишком странные каникулы наконец-то закончились. Да, была и елка, украшенная шикарной шестиконечной звездой, и много разных вкусностей, но в памяти остались только разговоры о том, как она опозорила фамилию сначала в гимназии, потом в полиции, потом в жандармерии, потом опять в полиции и потом опять в жандармерии, за что ее отца еще и отчитал генерал. О последнем девочка случайно услышала сквозь стену и была готова провалиться под землю от стыда за свой поступок.       — Агнесса! — чуть возмущался Севастьян. — Ты представляешь, Иваницкий меня за них отругал! Высказал, значит, все. Да, понимаю, может, я не до конца прав, да что там говорить, с точки зрения закона я вообще неправ, но все же… Как-то неприятно было выслушивать все это из уст генерала.       О том, что отец рассказывает, как Иваницкий отругал его, Зоя поняла с первых же слов и даже не удивилась этому — и мать, и дедушка говорили о том, что они с братом опозорили отца на службе. «Не до конца прав» Зоя поняла в том смысле, что отец не был до конца прав в их с братом воспитании, поэтому и получился такой печальный результат, а «с точки зрения закона неправ» девочка поняла, как достаточно логичную мысль: отец неправ с точки зрения закона, что в рабочее время повел их с Димой домой.       К удивлению Зои, Дима практически не переживал из-за испорченной чести фамилии или пятна на безукоризненной службе отца, поэтому девочка решила не обсуждать с братом эту тему вообще.       Увидев после каникул Анну Ильиничну, многие девочки начали обсуждать, что она чуть поправилась. Зоя не принимала участия в этих обсуждениях: легкая прибавка в весе классной дамы не интересовала девочку, кроме того, припоминая, сколько всяких вкусностей было на рождественском столе, Зоя вполне допускала, что Анна Ильинична просто позволила себе слишком много лишнего в еде.       После уроков, когда к ним в класс вошла классная дама, Зоя по привычке чуть напряглась: этот визит означал, что что-то не так, что-то произошло, а кто знает, вдруг это самое «что-то» касается именно ее, Зои?       — Мадемуазель Лыкова, вам придется ненадолго остаться после уроков и сделать это задание, — произнесла Анна Ильинична.       Зоя бросила беглый взгляд на текст и поняла, что речь идет о чистописании.       «Что поделать, раз двоечница», — подумала девочка.       Зоя старалась выполнить задание как можно быстрее, особенно не задумываясь о красоте текста. Буквально в считанные минуты его переписав и отдав классной даме, девочка услышала:       — Я думаю, за такую работу учитель сможет поставить вам тройку за четверть.       «Это, значит, была еще одна, уже вторая переэкзаменовка?» — с удивлением подумала Зоя.       Мысли девочки оправдались. Уже скоро она услышала, что учитель и вправду ставит ей тройку за четверть, а еще чуть позже Ася, узнав об этой новости, сказала дочери:       — Вот можешь же. Значит, надо сразу так писать. И учиться на свои тройки.       Жить сразу стало как-то веселее. Звание троечницы ничуть не огорчало Зою, кроме того, по ее мнению, теперь должна была как-то забыться ситуация о том, что она опозорила фамилию в гимназии. Глядя на сестру, Дима чуть насмешливо сказал:       — Что, сиделка поджила и теперь снова хочется хулиганить?       — Нет, просто настроение хорошее, — ответила Зоя.       Однако развлечения Дима выбирал для сестры исключительно мирные. Во дворе была выкопана снежная пещера из трех комнат, а в снежной вазочке на снежном столике лежала рябина, чудом уцелевшая от птиц и дождавшаяся, что ее сорвут. В домике было настолько хорошо, что Зоя была готова учить там уроки и только мысль, что чернила в тетради могут поплыть от снега, останавливала девочку и заставляла делать домашние задания исключительно дома.       На второй неделе после каникул класс писал сочинение о достижимости или недостижимости идеала. Не до конца понимая указанную тему и даже от волнения забыв, какие вопросы рекомендовал осветить учитель в своем сочинении, Зоя начала писать первое, что пришло в голову, лишь бы не сдавать пустой лист бумаги.       «Есть люди, на которых стоит равняться», — начала девочка.       Дальше мысль упорно отказывалась идти.       «Можно равняться на Николая Морозова, которого пусть и похоронили заживо в Шлиссельбургской крепости, но его трагическая судьба не должна быть для нас препятствием», — появилась следующая фраза.       Зоя подумала, перечитала предложение. Оно казалось девочке корявым, но, с учетом того, что мыслей практически не было, думать о красоте речи было излишним, Зое хотелось хоть как-то сформулировать мысль и получить свою тройку, на более высокую оценку надежд не было.       Девочка тяжело вздохнула и исправила слово «можно» на «нужно». Еще подумав, появилось еще одно исправление: слово «нужно» было заменено на «необходимо».       Исправив слово «необходимо» на «всем нужно обязательно» Зоя поняла, что только портит текст своими исправлениями, вернулась к первоначальному «можно» и решила попробовать еще подумать.       «Уважение вызывает и судьба Софьи Перовской. Эта женщина не просто говорила о том, что равна мужчине, но и доказала это делом. Когда главного организатора арестовали, она, женщина, смогла встать на его место и продолжить нужное дело».       Эта фраза понравилась Зое гораздо больше. Решив, что стоит писать о том, что получается чуть лучше, девочка продолжила:       «Я хотела бы равняться на Софью Перовскую и в полной мере стать таким же человеком».       Понимая, что это предложение хуже по качеству, нежели предыдущие, Зоя попыталась выдавить из себя еще пару строк.       «Моей маме не было суждено повторить судьбу Софьи Перовской, но, несмотря на это, ее можно назвать тем идеалом, на который я бы тоже хотела равняться».       Зоя вздохнула. Больше не было никаких идей, а нужно было еще что-нибудь дописать. Именно поэтому, увидев в тетради соседки по парте слова о том, что к идеалам нужно стремиться, Зоя дописала:       «Я хочу повторить судьбу Софьи Перовской и добиться всего того, чего не смогла добиться мама».       Девочка придирчиво оглядела текст. Он был каким-то скомканным, малосвязанным. Догадываясь, что он будет оценен на тройку, Зоя переписала его на чистовик и сдала учителю.       Сразу после окончания урока Антон Иванович сел за проверку сочинений учениц. Проверив пару штук, мужчина взял тетрадь Зои. Практически с первых строк глаза словесника полезли на лоб и он, взяв тетрадь, пошел к классной даме.       Анна Ильинична, увидев подобное сочинение, растерялась.       — Антон Иванович… — произнесла молодая женщина. — Это вам к Елене Игнатьевне…       — Не защищаете свою ученицу, как в прошлый раз, — ответил учитель. — И правильно. С самого начала не стоило защищать.       Елена Игнатьевна увидела, что в кабинет входит возмущенный Антон Иванович.       — Полюбуйтесь на плоды воспитания мадемуазели Юлусиной, — произнес мужчина.       Не сразу сообразив, о ком идет речь и усиленно пытаясь вспомнить каких-либо Юлусиных, которые учатся в гимназии, Елена Игнатьевна спросила:       — Вы об Агнессе?       — А о ком еще? — Антон Иванович буквально бросил тетрадь на стол инспектрисы. — Вы прочитайте сначала, Елена Игнатьевна!       Инспектриса взяла в руки тетрадь. Прочитав текст сочинения, женщина, опешив, произнесла:       — Об отчислении сейчас будете просить?       — Как минимум о временном, — ответил Антон Иванович.       — Мать за такое отчислять надо, ее воспитание, — сказала Елена Игнатьевна. — Но мать уже свое отучилась…       Посреди урока математики в класс вошла Анна Ильинична.       — Мадемуазель Лыкова, пойдемте, — произнесла женщина.       Зоя увидела, что классная дама смотрит на нее с каким-то сожалением, практически без осуждения. Не понимая, в чем она виновата, девочка вышла из класса.       — И что же вы натворили… — с явным сожалением произнесла Анна Ильинична. — Зачем?       От этих слов классной дамы Зое стало страшно. А подойдя к кабинету инспектрисы, девочка поняла, что ей становится еще хуже.       — Мадемуазель Лыкова, перескажите свое сочинение, — сказала Елена Игнатьевна.       — Я понимаю, оно далеко от идеала, но я никак не могу научиться писать красиво, — вздохнула Зоя.       — Перескажите, как есть, — произнесла женщина.       — Идеалы недостижимы, но к ним стоит стремиться, — ответила Зоя. — А примерами можно назвать Николая Морозова и Софью Перовскую. Николая Морозова заживо похоронили в Шлиссельбурге, но нельзя этого пугаться, его судьбой стоит восхищаться. А Софья Перовская поступила вдвойне хорошо: когда был арестован их руководитель, она смогла занять его место и все организовать, то есть доорганизовать, уже самой, одной. То есть она не просто не побоялась взять на себя ответственность, но и сделала это, будучи женщиной.       — Вот чем я заслужила слушать такую крамолу в гимназии? — вздохнула Елена Игнатьевна и обратилась уже к Зое: — Мадемуазель Лыкова, я, конечно, не слишком хорошо разбираюсь в законодательстве, но за такое и арестовать могут. Или могли бы, будучи вы немного постарше.       Женщина взглянула на совершенно ничего не понимающую Зою и сказала:       — Мадемуазель Лыкова, вот под свою ответственность… Снимут же меня когда-нибудь с должности за такое… Вы же и в классе агитировать можете!       Елена Игнатьевна немного помолчала и добавила:       — Ноль по поведению, ноль по словесности, лист лично выдерну из тетради да в печку брошу! Мадемуазель Лыкова, запомните: нельзя говорить то, что вы говорите. Это не просто нехорошо, но и опасно для вас же! Что там, судьбу матери вы повторить желаете? Повторите еще такими усилиями, не приведи Господь!       Зоя непонимающе посмотрела на инспектрису.       — Мадемуазель Лыкова, что вы совершили не так? — на всякий случай уточнила женщина.       — Не стоило упоминать в сочинении женщину-преступницу? — наугад спросила Зоя.       — То есть, вы знали, что пишете о женщине-преступнице… — изумленно произнесла инспектриса. — А зачем же вы о ней написали?       — Потому что она была в полной мере равна мужчине, — начала Зоя.       Не желая слушать возможное продолжение про организацию цареубийства, Елена Игнатьевна сказала:       — Идите на уроки. Дурные вы взяли темы для сочинения, неуместные.       «То есть, это так же глупо, если бы я написала о том, что пару дней назад конь справил нужду посреди улицы?» — чуть недоуменно подумала Зоя, возвращаясь на урок.       На математике девочку преследовала только одна мысль: как отреагирует мать на ее оценки. Если бы эта ситуация произошла месяц назад, Зоя бы совершенно не переживала. Но теперь, получив ремня за двойку по чистописанию, девочка явно разволновалась.       — Да о чем вы думаете? — больше раздраженно, чем удивленно спросил учитель, глядя на Зою. — Вы меня не слышите. Встаньте, мадемуазель Лыкова. Будете слушать урок стоя.       По лицу Зои потекли слезы и, спешно их вытерев, девочка встала.       «Совсем все плохо…» — подумала Зоя.       Ася не ожидала вызова в гимназию практически сразу после начала четвери. Разозлившись то ли на дочь, которая снова повела себя недопустимо, то ли на инспектрису, из-за которой ей снова пришлось идти в гимназию, женщина пришла в кабинет Елены Игнатьевны.       — Люди не меняются, Юлусина! — резко сказала инспектриса и протянула женщине тетрадь Зои. — Читайте!       Не понимая, зачем ее вдруг назвали девичьей фамилией, Ася прочитала сочинение дочери. Волосы на голове женщины встали дыбом и Ася подумала:       «Бедную Зойку, поди, выдрали за такое, агитацию приписали…»       — Такими усилиями, Агнесса, ваша дочь имеет все шансы повторить вашу судьбу! — возмущенно произнесла Елена Игнатьевна. — Вот только не на Сахалине, а в Забайкалье. Четырнадцать лет за четырнадцать лет. А вы, по-видимому, зря судьбу Перовской не повторили.       — Я не вкладывала эти мысли в голову дочери, — достаточно честно ответила Ася, попутно понимая, что она делает хуже Зое.       — Ваша дочь узнала крамолу от матери, — утвердительно сказала Елена Игнатьевна. — И не вздумайте наказывать дочь за оценки. Если так хочется, себя накажите. Больше толку будет. Хотя… Как не смогли вас здесь воспитать в свое время, как не сделали вы выводы после каторги, так и не сделаете уже.       — После каторги я в полной мере осознала, что являюсь отбросом настоящего революционного движения, недостойной предательницей взглядов, — ответила Ася. — Я даже не смогла стать жертвой на пути светлого будущего, хотя, скажу откровенно, никогда к этому и не стремилась. Положить жизнь за идеалы — это больше по части Зои Михайловны.       «Севастьяновны», — хотела поправить Елена Игнатьевна, но какая-то нелепость фразы: как может столь юная барышня хотеть положить жизнь на некий призрачный алтарь странных взглядов, остановила женщину.       — Зоя Михайловна и померла в юном возрасте, как когда-то и мечтала, — продолжила Ася. — А я, как говорится, жить хочу. Помереть за взгляды — это не сказать, чтобы для меня.       Наконец поняв, кого имела в виду Ася, Елена Игнатьевна сказала:       — Сегодня я не пойду ни к Нинель Осиповне, чтобы вашу дочь исключили, ни буду доносить в жандармерию. А в следующий раз, знаете, Агнесса, не уверена. Довольно, идите.       После ухода Аси разболелась голова. Выпив полстакана воды и понимая, что она вряд ли сейчас успокоится, Елена Игнатьевна встала, оделась и пошла в жандармерию.       — Как я могу увидеть Лыкова Севастьяна Михайловича? — спросила женщина дежурного.       — Севастьян Михайлович занимается не только и, наверное, не столько гимназистками, — ответил дежурный.       — Да там не только и не столько в гимназистках дело, — вздохнула Елена Игнатьевна.       Говорить о причине визита не было желания.       — В двадцать седьмой кабинет пройдите, — сказал дежурный.       Елена Игнатьевна вошла в кабинет Севастьяна.       — Поговорить хочу с вами, Севастьян Михайлович, — вздохнула женщина. — Серьезно поговорить. И не под протокол. Как с отцом дочери, как с мужем жены.       Виталий встал, чтобы выйти в коридор.       — Останься, потом скажешь что-нибудь, — шепнул Севастьян.       — Севастьян Михайлович, конечно, я не знаю возраста начала уголовной ответственности, — начала Елена Игнатьевна.       — Десять лет, — уточнил Севастьян. — Еще три месяца и будет условно вменяема.       — Ваша дочь, Севастьян Михайлович, пишет такие сочинения, за которые не только отчисляют, — сказала Елена Игнатьевна. — И делает она это с подачи матери.       Внимательно выслушав инспектрису, Севастьян опешил.       — Под мою ответственность ноль за поведение и ноль по словесности, — подытожила Елена Игнатьевна. — И дочь прошу не наказывать, она мало понимала, что творила. Объяснить, разъяснить, достучаться до сердца. Иначе повторит судьбу матери. И отца тоже.       От упоминания своего прошлого, да еще и в стенах жандармерии, стало как-то неприятно. Пообещав неожиданной гостье обязательно поговорить и с женой, и с дочерью, Севастьян надолго задумался, а потом произнес:       — Что думаешь?       — Если Завьялова сказала бы все то же самое в соседнем кабинете и под протокол, пиздец не столько Зойке, сколько Агнессе, — честно ответил Виталий.       — Да, за вовлечение несовершеннолетней в состав преступления, — согласился Севастьян. — И что бы ты сделал? Только честно.       — Не знаю, — вздохнул Виталий. — Лично я бы отцу нажаловался. Анютки, разумеется. Если бы она так поступила.       — Мне жаловаться некому, — ответил Севастьян.       Мужчина помолчал, а потом добавил:       — Пиздец… Агнессе.