In tenebris

      Над Обскурой разгоралось условно летнее условное утро. Любая попытка сверить это с календарем показала бы, что это событие никак не относилось к трем летним месяцам старого календаря, однако Пробуждение поставило однозначный крест на старой системе, полагавшейся на расположение полушария к солнцу. Теперь летом в отдельных регионах континентов как правило просто называли наиболее жаркий период в году, а месяцы лишились своих названий и в разговорных языках, уподобившихся в этом официальным документам, именовавшим двенадцать частей года исключительно в номерном порядке.       Несмотря на пору года, внешний вид города не менялся за эти несколько месяцев на что-то неожиданно новое и цветущее, ведь вечный сумрачный фронт серо-черных густых облаков вел ожесточенную борьбу с каждым фотоном, пытавшимся прорваться к Обскуре. Невзирая ни на что, плотные скопления снежной крупы и заледеневший угольной пыли нависали над жилыми кварталами, погружая большую часть города в вечную полутьму, которая могла быть развеяна лишь очень сильными порывами ветра, которые все равно подняли бы им на смену бураны, состоящие из все той же сажи и льдинок, но уже опавших наземь и поднятой порывами ветра вновь.       В преддверии наступающего праздника корпорация решила проявить небывалую щедрость и уже несколько часов прямо перед рассветом авиация с черными розами ветров и серебряными лавровыми венками на крыльях распыляла на высоте что-то зеленовато-розовое, медленно растворяющееся до прикосновения к земле, но успевшее липким налетом осесть на крышах самых высоких зданий. После этого облака куда-то делись, наверняка породив в жилых кварталах череду самых необычных небылиц, а получивший столь необходимую поддержку солнечный свет наконец устремился к городу.       Сначала рассветные лучи коснулись элитных высоток Первого Кольца, заставив тысячи квадратных метров идеально вымытого стекла и железа словно бы вспыхнуть изнутри, отражая свет и создавая впечатление, будто все небоскребы разом загорелись изнутри, а потом добрались и до громады Черного Собора, освещая матово-блестевший темный искусственный камень и бронесталь готических башен, расцвечивая невероятных размеров готическую розу, заставляя играть витраж всеми возможными красками, словно призывая этот калейдоскоп отвлечь случайного зрителя от истинного назначения этого здания. Но солнце поднималось все выше и уже освещало не только суровую красоту собора, но и гроздья разнообразных антенн, покрывавшие его крыши, а также прикрытые бронестворками ворота ангаров, чуть выступающие из стен и прикрытые ощетинившимися турелями ПВО и ПРО.       Солнечный свет продолжал медленно, метр за метром, добираться до самых отвыкших от него мест. Настал черед безликих громадин жилых массивов, чьи монотонно-серые стены были покрыты частой сеткой чуть более темной краски, означавшей стыки плит, да редкими провалами коммунальных, часто исполнявших роль дополнительных коридоров, занесённых снегом открытых балконов. Махины стояли так близко, что солнцу приходилось буквально пробиваться в каждую щель, каждый проулочек между зданиями, но когда им это все же удавалось, то лучи приобретали необычайную остроту и яркость, заливая эти узкие проходы ослепительным светом, заставляя все находящееся в них отбрасывать невероятно узкие и длинные тени, придававшие промежуткам между постройками и аркам и с переходами совсем уж фантосмогорический вид.       Наконец солнце добралось до самих улиц и проспектов, освещая громадные массы людей, следовавших к центральным плаза Первого Кольца. Громадный поток пилигримов бурлил, шел неравномерно, источал громкие песнопения и добивавший до соседнего района запах ладана. Сотни черных фигур со щитами безмолвными цепями застыли по краям потока, не позволяя паломникам растечься по улице широкой волной, затеряться между ослепительных столпов бизнес-центра. Над самой процессией сновали стрекочущие и ревущие соплами аэромашины Бюро Общественной Безопасности, из недр которых были готовы сброситься прямо в толпу отряды быстрого реагирования, чтобы помочь в тех случаях, когда их коллегам приходилось выщемлять из толпы особо буйного или просто подозрительного человека, а потом оттеснять его к краю и быстро помещать в специально подогнанные для этого на обочину броневики. Сотни человеческих глоток, мужских и женских, детских и стариковских, наполняли привычный к реву машин и громкой рекламе проспект неестественным для него тихим хоровым пением, молитвой, одновременно напоминавшей плач и колыбельную. Шел первый, страстной день Алой Недели.       Было невероятно жарко по местным меркам и термометры показывали практически невероятные для этих мест +3 по Цельсию, что лишь усиливалось от пыли и мусора, поднятого над улицами движками и сотнями ног. Сам же воздух над городом был невероятно чист по здешним меркам, так что громаду летучей крепости, тускло светившейся сотнями технических прожекторов, было особенно хорошо на фоне всё ещё розоватого неба.       Инквизитор-стажер Курт Ванхельм не смог найти в себе силы отвернуться от величественного зрелища. Темный силуэт занимал практически все небо, одновременно подавляя и внушая. Даже если оставить в стороне абстрактные ощущения, сами габариты Обскуры-4 сильно усложняли любые попытки не смотреть на нее. От мыслей о могуществе рода человеческого, способного таким образом бросить вызов законам природы и физики, внутри что-то сжималось, как это часто бывало с ним при виде техночудес.       Курт был настолько поглощён созерцанием величия Крепости, что не услышал мягких шагов своего господина, способного даже с центнером брони передвигаться так тихо, что его усиленный локатор едва фиксировал мягкое постукивание подошв о каменный пол. В ином случае подобная невнимательность могла привести к наказанию, но на этот раз Манфред Ле Пен проявил снисхождение и не стал делать заслуженных замечаний.       – К этому нельзя привыкнуть, – заметил мужчина, вставая рядом со своим подопечным и прикладывая перчатку к бронестеклу. – Видеть эту махину, все время гадать на что она способна и на что были способны те, кто ее создал…       Они стояли у большого панорамного окна, смотрящего на центр города. Помещение находилось в одном из шпилей Черного Собора, на высоте высоте около полукилометра над землёй. Отсюда было видно даже крыши и верхние этажи самых низких башен Первого Кольца.       – Я могу лишь гадать об этом, преподобный, – голос Ванхельма не изменился ни на йоту, сохраняя все тот же спокойно-почтительный тон.       Инквизитор Ле Пен носил полную боевую броню шестого класса даже здесь, в своем кабинете, видимо вообще не снимая ее во время работы. Доспех был покрыт практически стершимся цифровым камуфляжем в казавшейся бессмысленной темно-багровой расцветке, а на правом наплечнике находился герб владельцев города, союзных Церкви. Тонкие, коротко остриженные волосы оливкового цвета были зачесаны назад, обрамляя высокие скулы и идеально выбритый подбородок мужчины. Напоминавшие пару кусочков оникса глаза,казалось, были расположены слишком близко к крючковатому носу. Манфреду могло быть как тридцать пять, так и шестьдесят лет. Инквизиторская инсигния на манер фибулы скрепляла воротник делового костюма, видневшегося из под опущенного в небоевой ситуации ворота брони. Сам символ полномочий и ответственности был утоплен в полупрозрачный драгоценный камень, благодаря чему серебряные солнце и крест приобретали внутри розоватый оттенок и по-особенному искрились когда на них попадал яркий свет.       – Как дорога? – спросил Манфред.       Дорога оказалась сущим адом. Две тысячи километров на побитом старом фрегате с одним из трех основных движков, так как остальные работали лишь периодически и окончательно отказали после очередной бури, тяжёлый налет тварей, выбивших практически все внешнее вооружение и десять процентов экипажа, а потом прорыв чудовищ внутрь и отчаянная схватка, залитые кровью переборки, буквально спятивший от страха помощник капитана, которого пришлось успокаивать ударом ножен в живот, а потом лично зачищать одно помещение за другим.       – Нормально, – ответил Ванхельм. – Я рад наконец оказаться здесь.       – И мы тоже этому рады. Пойдем, нужно поговорить.       Манфред отвернулся от окна и отошёл вглубь своих кабинета. Крупное помещение с высоким потолком было ярко освещено мощными лампами, вмонтированными в своды. На мозаичном мраморном полу, который стоил, вероятно, годовой зарплаты высокоуровневого менеджера, стояла самая настоящая резная мебель довоенной эпохи, полностью изготовленная из натуральных материалов и лишь усиленная небольшой паутиной углепластика чтобы выдерживать вес закованных в броню людей. Лишь кое-где можно было разглядеть полностью искусственные элементы, как правило относящиеся к современным системам, изящно вмонтированным в благородные предметы обихода. Массивный тяжёлый стол, изготовленный из темной древесины, был завален папками с документами и носителями информации, а в самом центре столешницы было вмонтировано темное стекло сенсорного дисплея.       Ле Пен жестом указал Курту на одно из кресел напротив стола, за который сам уселся, а потом, чуть откинувшись в кресле, несколько рассеянно щёлкнул пальцами.Тихо жужжащий небольшими лопастями дрон вылетел из угла помещения, удерживая в зажимах папку. Слегка накренившись, квадрокоптер поместил бумаги прямо в протянутую ладонь хозяина.       – Инквизитор-стажер Курт Ванхельм, - вслух, с расстановкой прочёл Манфред, просматривая досье, – учился в Академии под руководством инквизитора Виолетты Гезэ, первые задания выполнил с отличием. На боевых даже стоит пометка «особо отличился». Закончил обучение в Академии под личной опекой Виолетты, находился в ее свите до самой ее прискорбнейшей кончины за две недели до начала Второго Гона. С началом Гона был приписан к неокрестносцам как выдающийся боец, особо был отмечен их комтуром и гранд-магистром. – Он поднял взгляд на замершего в кресле недвижимой статуей собеседника. – Новые Госпитальеры, да? Как они тебе?       Ванхельм помнил все до мельчайших деталей. Они были для него совершенными существами, проводниками воли Божьей на земле, вершиной кибернетических и биологических технологий Церкви, вооруженные и защищённые лучшим, что было в их арсеналах. И они все же приняли его если не как своего, то хотя бы как достойного находиться подле. Союз оказался удачным – настолько, что комтур второй роты Райнхард подарил ему свой клинок «Очищение» после успешной обороны Аверса. Невиданная честь, ведь даже сейчас, спустя год, он всё ещё считал себя недостойным благородного оружия.       – Они верные слуги Господа, – искренне ответил Курт.       – И более чем опасные, – заметил старший инквизитор. – Наш город, как никто другой, познал это на своем опыте. Но я рад тому, что ты здесь. Столице земель Торхеймов всегда нужны охотники на ведьм. Их никогда не бывает слишком много. Особенно сейчас.       Инквизитор-стажер напрягся. Это не было заметно по его покрытому шрамами лицу, но мельчайшие детали осанки, то как он держал кисти, немного двинул ногой, выдавали это с головой. Он никогда не желал работать в сердце обитаемых земель столь благочестивой семьи, ведь настоящая война шла на далёком фронтире, где каждую секунду можно было ожидать малый гон, а каждая пещера и заброшенное здание таили в себе деструктивные культы.       Но теперь, когда Виолетты больше не было, Ванхельм не мог ослушаться приказа из центра: его обучение так и не было закончено, прерванное сначало смертью наставницы, а потом участием в крестовом походе, поэтому рано или поздно его вновь ожидала работа под началом другого инквизитора, который должен был стать его новым наставником.       – Это величайшая честь, – произнес Курт, и это действительно было так. Ну или хотя бы звучало.       – Ты видел как обстоят дела в городе, – кивнул Манфред. – В аэропорте и на вокзале ежесекундно высаживаются тысячи, а в общей сумме в город уже прибыло полтора миллиона паломников. Только представь, это больше чем корпоративная армия. Каждого из них проверяют и перепроверяют, но ты ведь сам должен понимать что этого недостаточно. Все находятся под подозрением, все заочно опасны. И если мы позволим скверне добраться до семьи Торхейм, то континент обречён.       – Единственное, чего я жажду, – это служить Богу и Человечеству, – фигура парня в кресле вновь несколько сместила вес в кресле, незначительно ерзнув.       Ле Пен закрыл папку и с мягким шлепком уронил ее на стол, позволив страницам несколько выбиться их идеальной стопки, в которую он их обратно сложил после прочтения.       – Запрос на тебя пришел от инквизитора Офелии Фалькот. Знакомое имя?       – Последняя из чертовой дюжины первых инквизиторов, набранных лично отцом-основателем Крозе. Написала «Деструктивную Психологию», основное пособие по методам ведения допроса в отношении еретиков и магов для всех четырех лет обучения в Академии, а также большое количество материалов касательно типовых особенностей устройства посвященных Гайе религиозных общин и сект. Поверх общеизвестного…       Ванхельм покачал головой.       – Возможно, не самый подходящий для тебя учитель, но отказать ей я не имею права, мы равны в полномочиях. Мы работали вместе и до назначения сюда, но так и не сблизились. У нее своеобразный стиль и ее требования крайне высоки, но также она обладает невероятным опытом, а ее личная приверженность цели не подвергается сомнению. Ты сможешь многому у нее научиться, если будешь держать глаза и уши открытыми, – Ле Пен внимательно, несколько по-птичьи наклонив голову, следил за подопечным.       Лицо Курта осталось таким же внешне спокойным. Ему вспомнились узкие коридоры и мостики Аверса, великолепие Госпитальеров – живой и непреодолимой преграды перед лицом тварей и неверных.       – Что ей от меня нужно? – негромко спросил он.       – У нее уже десять лет нет свиты, – задумчиво ответил Манфред. – И все это время она была ей не нужна, она работала одна, полагаясь лишь на личных коронеров и собственный отряд Храмовников. А теперь она резко затребовала тебя. Зачем? По правде говоря, не имею ни малейшего представления. Но это ее право, и, я полагаю, она считает, что твои способности удачно дополнят ее собственные, хоть она сама и превосходный боец, пускай и далеко не на пике своей формы.       – Я научусь всему, что смогу постичь.       – Не нужно скрывать свои чувства, стажёр, – тонко улыбнулся мужчина за столом. – Это не будет длиться вечно. Прояви себя, и тебя заметят в центре.       – Прошу прощения, – парень подался вперёд, заставив старое произведение искусства краснодеревщиков застонать. – Я не имел ввиду, что…       – Ты молод и полон амбиций, – Ле Пен вновь звучно щёлкнул пальцами бронированной перчатки. – Твое время ещё придет, а пока позволь немного облегчить твой путь.       Дрон вновь вылетел откуда-то и шелестя маленькими лопастями направился к Курту, после чего зависит над его коленом и издал требовательный писк. Замешкавшись, стажёр все же протянул руку, после чего почувствовал падение на ладонь чего-то лёгкого. Небольшой квадратик черного углепластика, являвшийся собой флешку, был украшен эмблемой церкви, как и вообще вся техника здесь.       При анализе отпечатанного на другой стороне QR-кода он прочел надпись на стандартном шифре Инквизиции: «Фалькот О., И., ЛИН – 13DC».       – Ознакомься, – сказал Манфред. – Это может немало тебе помочь при первой встрече. Ванхельм поднял вновь поднял взгляд на собеседника.       – Она… – с небольшой паузой он. – Она в курсе?       – Говорил ли я ей? Нет, – Ле Пен подался вперёд, едва слышно скрипнув металлическими локтями по дереву стола. – Знает ли она? Да, я в этом уверен. Ну или хотя бы догадывается. Считай, что это утешительный приз по прибытию. Это Обскура, дитя. Когда получаешь подарок, всегда будет готов отдать что-то взамен.       Курт вновь опустил глаза на флэш-карту. Что-то индифферентно-довольно пропищав, квадрокоптер сделал разворот на месте и с жужжанием растворился в одном из углов комнаты.       – Спасибо. Манфред отмахнулся.       – Мне нравится твое отношение к службе. Мы тут говорим о радикализме и ортодоксальности, невероятной ограниченности и крайней широте взглядов, но при этом зачастую лишь придумываем что-то не особо нужное, а не решаем реальные проблемы. Нам нужны люди с горячей кровью и твёрдыми убеждениями.       Ле Пен поднялся с кресла, Ванхельм последовал за ним, оставляя уютную и мягкую мебель позади. Разговор подошёл к концу и они направились к выбивающиеся из общей картины покоев бронированным дверям: Манфред вел подобно радивому хозяину, Курт следовал подобно благодарному гостю. Прежде чем уйти, старший протянул ему руку.       – Скажу избитую истину, но я давно заметил что ее стоит постоянно напоминать. Поля битв бывают разными, инквизитор-стажер, – сказал он. – И перед тобой очередное из них. Не менее благородное и кровавое, разве что на порядок более холодное. Запомни это.       Курт Ванхельм склонил голову, принимая рукопожатие:       – Я запомню.