***
Прошла неделя. Целых семь дней тишины и постоянных мыслей. Курить по три сигареты за раз стало нормой, такой болезненной и неправильной. Прошла неделя, и нервы Юнги не выдержали. Парень напился в гордом одиночестве, стараясь даже не думать о цене, что набежала за каждый «повторите». «Негрони» в начале жёг горло и неприятно оседал на вкусовых рецепторах. Теперь «Крёстный отец» закрепил эффект. Телефон трезвонил за вечер множество раз, но Шуга его игнорировал. Спустя три часа приехало «спасение». Это лучше, чем отец, но хуже, чем кто-то из друзей. Ах, да… Мин забыл, что у него больше нет друзей. В бар зашёл Чонки с чёрным зонтом и тесным офисным костюмом. — Что ты творишь? — спросил он. — Я запиваю свою боль горькой печалью, — Юнги сделал глоток и уже даже не морщился от противного вкуса алкоголя. Он не реагировал на сердитый вид брата, на то, что его плечо ныло от цепких пальцев, что впивались с такой агрессией. Казалось: секунда-другая и всё — у Чонки снесёт крышу к херам. — Неделя. Тебя уже нет неделю, чёрт бы тебя побрал. Знаешь что, если проебался ты, то будь добр — веди себя как мужик, а не последняя смазливая сволочь, — подзатыльник взлохматил и так не уложенные пряди на затылке, голова отдала тупой болью в висках и тошнотой. — Проебался, брат. Причём жёстко. Кому я сделал легче, а? Кому помог или кого спас? Какая же я мразь… Ему и так досталось, а я потом ещё и бросил его, — стакан с остатками коктейля на дне опустился на столешницу со стуком. В рваных вздохах, что тонули в длинных рукавах свитера, слышалось отчаяние и ненависть к себе. Чонки понимал лишь одно — окружён и сломлен. Юнги попросту умер внутренне. Потрёпанный вид не соответствовал статусу. Отец, если бы увидел его тогда, закопал на месте без лишних разъяснительных вопросов. Юнги был пьян настолько сильно, что даже не реагировал на брата, стоящего над душой. — Может, он в отключке? — поинтересовался кто-то из зала, но Чонки лишь сжал кулаки до боли в пальцах. — Пизда тебе, страдалец недоделанный, — старший хлопнул Юнги по спине и, заплатив за тройную порцию «Крёстного отца», выволок на улицу. Прямо под ливень.***
Юнги недовольно осматривал свой корпус университета: ничего не изменилось, если не считать отсутствия лепета под ухом и тепла на ладони от чужой руки чем-то сверхважным. А для Мина это было именно так. Бессмысленный поток людей и информации, услышанной из их разговоров. Юнги повернул к центральному входу, кто-то поздоровался с ним — Мин даже не посмотрел, кому ответил. Ему не до этого: возле лестницы бесстыдно целовались двое. — Что? — прошептал Юнги, остановившись в десяти метрах от парочки. Блондинистые локоны в кулаке какого-то парня вызывали отвращение и боль-боль-боль в районе груди. Казалось, что-то оторвалось и гулко разбилось о землю. Мин пытался прогнать от себя назойливую картинку даже тогда, когда у него в руках его документы об окончании бакалавра. Только вот эти волосы, которые в своё время Юнги любил накручивать на пальцы и оттягивать, чтобы он тихонько всхлипывал или постанывал, теперь во владении другого человека. Шуга ушёл домой растоптанным. Казалось, что теперь всё — финал без возможности переиграть раунд заново, пройти эту чёртову игру без потерь. Только вот на холодном белом кафеле в ванной комнате отчего дома появилась красная «game over», окрашивая воду и придавая воздуху металлического запаха. Мин Юнги ненавидел себя. Но теперь ещё больше он ненавидел его — того, чьё имя решил стереть со своей памяти. Только, похоже, оно выжжено у него на подсознании и сердца с того чёртового вечера, злого Ыну и дурацкого пролитого вина. Отец стучал в ванную, желая принять душ. Юнги не ответил. Он даже толком не слышал голос за дверью. Минута. Вторая. Дверь снесли с петель без предупреждения. Домработница вместе с отцом вытащили Юнги из окровавленной воды, пачка всё вокруг в красные разводы. Но это мелочи — у них есть заботы поважнее. Скорая приехала быстро, а бедная женщина, которая стала невольной свидетельницей ужаса, молилась, чтобы выжили оба. У старшего Мина сердце не выдержало напряжения, а у Юнги обильная потеря крови, что граничила с клинической смертью. Пришлось начать верить в чудо и молиться-молиться-молиться. Чонки не понимал, почему его срочно вызывают, прямо с работы. Белые стены больницы мелькали в сознании, когда Юнги пришёл в себя. Три шва на левом запястье теперь будут служить напоминанием о юношеском максимализме. — Ты обязан выжить, встать на ноги и идти дальше, чёрт бы тебя побрал, — орал Чонки. Его нервы сдавали вместе с отцом в реанимации. — Я не думал, что он… — Юнги рыдал. Отчаянно, что его было слышно даже в кабинете регистрации этажом ниже. Ничего не кончено. Боль не умерла. — Если отец не очнётся… — старший хрипел эту фразу, потому что не верил в собственные слова. — Я не знаю, что с тобой сделаю. Повисла тишина. Шуга тонул в ней, как в той холодной ванне. — Я запишу тебя к психологу, к психиатру. Куда угодно! Ты должен бороться! — Чонки вышел из палаты, громко грохнув дверями. У всех голова кругом шла, никто не хотел сдаваться. Никто, кроме Мин Юнги.***
— Зачем? — с недавних пор брат стал единственным собеседником. — Зачем ты это сделал? — Потому что я больше ничего не хочу, — беспристрастно ответил Юнги. — Но до этого ты держался, — Чонки сидел в кресле, напротив больничной койки, прокручивая в пальцах дорогую зажигалку, той же марки, как у Шуги тогда. — В тот день, когда я забрал документы из университета… Он целовался с парнем из потока, — Шуга жмурил глаза до головокружения. — Он так быстро нашёл мне замену. Каков молодец! — Этого быть не может, — ответил старший, неосознанно зажигая огонёк. — Тебе-то откуда знать?! — сорвался на крик Юнги. — Я видел Тэхёна. Говорил с ним. Чимин уехал из Сеула на следующий день после вашего разрыва, — вот так новость. — Тебе могли лапшу на уши навешать, — Юнги не верил. — Не могли. В университете его тоже не было. Это подтвердила староста и декан, — Чонки закинул ногу на ногу и замолк. — То есть, я чуть не… — нет, он не сказал бы это вслух. Не признался бы. Брат тоже не сказал больше ничего на этот счёт. — Отца вчера перевели в обычную палату. Ему намного лучше, — хоть что-то хорошее за это время. — Слава Богу, — выдохнул Юнги. Он откинулся на подушку, стараясь не шевелить больной рукой. Теперь у него всё тело — одна сплошная рана.***
Встретится с отцом впервые с попытки суицида, когда тот стал случайным свидетелем, очень страшно. — Привет, — Юнги вошёл в палату. — Ты как? — спросил господин Мин. На его лице не намёка на злость или обиду, лишь беспокойство. — Уже лучше, — соврал. — Мне сегодня разрешили к тебе, но, пока что, одного не оставляют вне палаты. Чонки нанял психолога. Теперь ко мне приходит, — поделился новостями Шуга. — Да, он мне говорил. Я понять не могу… Мы все иногда впадаем в депрессию, у всех бывают несчастья, мы все грустим, нам тяжело, мы не хотим ничего делать, мы страдаем, мы не можем наслаждаться жизнью, закрываемся от всех, а потом это проходит, мы берём себя в руки. Что же с тобой не так? Раз ты не можешь, — господин Мин нахмурился — ему было больно говорить об этом. — Я не знаю, отец. Не понимаю ничего. Хочу вернуть всё назад, но поздно, — Юнги присел на больничную койку и вытирая рукавом слёзы со щеки. Они молчали. Сейчас нужно было подбирать тему для разговора, чтобы не усугубить ситуацию, хотя, уже было поздно об этом переживать. — Помнишь, ты предлагал мне учёбу заграницей? — поспешно спросил Юнги. — Да, в Риме. А что? — не понял господин Мин. — Я хочу улететь туда, — Шуга был серьёзен. — А вдруг ты что-то с собой… — мужчина не успел закончить, его перебили грубо, так, как не принято в их семье. — Не сделаю. Я просто хочу свалить отсюда, — рычал бирюзововолосый. — Пожалуйста, отец. — Восстановись для начала, а потом поговорим об этом. Ступай к себе, скоро обед будут приносить, — и Юнги ушёл. Он выполняет всё беспрекословно, потому что чувствовал вину. Отец оказался в этой клетке из-за него. Из-за слабости и эгоизма собственного отпрыска. Какой позор, Юнги теперь до скончания веков не отмоется от этого.***
— Моё сердце меня прости, но я оставлю любовь позади, — Шуга выдохнул, поправляя ворот рубашки. За плечами у него рюкзак, в руке — ручка чемодана. Теперь у него начался новый этап. Этап, что расставил всё по своим местам. Этап, который протекал далеко от дома, от родной страны. Италия встретила парня-студента солнечной погодой и сильным ветром. Она была полна противоречий, так же как и её гость.***
— То есть, господин Мин после всего случившегося реально отпустил тебя одного в чужую страну на учёбу? — со скепсисом спрашивает Джин. Казалось, что его шок осязаем, а глаза вот-вот просверлят дыру во лбу Юнги. — Да. Это было моё желание. Я пообещал, что ничего с собой не сделаю, и он мне поверил, — спокойно, монотонно. — Но ведь… Ты был не в себе! — Сокджин возмущается, будто бы он родитель, который чувствует за жизнь товарища и начальника ответственность. — Со мной поначалу был брат, — Шуга недовольно корчит лицо — луковое кольцо оказалось подгорелым. — А потом появился ты и куча проблем с учёбой. И как видишь, я тут, сижу и пью с тобой пиво. — И на том спасибо, — фыркает Ким. — И что ты теперь планируешь делать с Чимином? — В каком смысле? — Ой, не делай вид, будто не понимаешь. Ты за ним бегаешь, как курица за яйцом. Будешь как-то извиняться, или, быть может, ещё что-то? Ты ведь компанию собираешься его забрать, — напоминает Джин. — Послушай, план, прописанный до деталей, пока что сбоев не давал. Так что не учи меня, Джин-и. Всё у меня под контролем, — Юнги допивает пиво в бокале и просит у официанта ещё. — Главное не заиграйся, Юнги-я. Ты умеешь перегибать палку. — Senti chi parla, — шикают в ответ. Этот вечер явно можно назвать «временем откровений». — Шрамы на руках говорят мне «не расслабляться».