***
Серые старые обои предстали пред взором Шерлока. Он понял, что почему-то был ниже ростом, словно стал вдруг снова ребёнком, и не видел своего тела, даже обзор на собственные руки как бы застилался некой пеленой перед глазами. Зато он чётко видел всё остальное окружение: помимо серых обоев он заметил деревянный пол из ветхих досок, высокие дубовые шкафы, в которых книги уже покрылись пылью, а листы в них пожелтели. Он слышал завывания ветра на первом этаже, но, самое главное, он слышал игру на скрипке недалеко от себя на втором этаже. Ничего не понимая, Шерлок с сознанием взрослого, но телом, судя по всему, действительно ребёнка пошёл в сторону доносившихся звуков скрипки. Ему нравилась музыка, её чёткое и красивое исполнение, как будто уже профессиональное и гордое в своём явном умении. Пол скрипнул под Шерлоком, и он неосознанно затаил дыхание. Едва наступая полностью на всю стопу, он осторожно пошёл дальше, чтобы не издавать лишних шумов и не мешать чужой игре. Он и сам не понимал, почему его так тянуло к источнику звука. Какое-то внутреннее любопытство, может быть? Белая деревянная дверь, у которой уже виднелись щепки (дверь давно-давно не красили), была плотно закрыта, но скрипка слышалась отчётливо. Тем не менее Шерлок попробовал приставить руку к уху, которое прижал к дверному проёму, и пол снова предательски скрипнул, когда он сошёл с прошлого места, где стоял. Игра на скрипке прекратилась. Шерлоку показалось, что его сердце застучало быстрее, и, хотя он не понимал, где он находился и в каком состоянии, ему почему-то всё больше и больше происходящее отдалённо напоминало какой-то эпизод из его собственной жизни. Кажется, так выглядел родительский дом, а события, которые он наблюдал сейчас — его детские воспоминания. — Прочь от моей комнаты, — послышался грозный девичий голос прямо возле двери. Не зная, что ответить, Шерлок промолчал, но и не сдвинулся с места. — Ты, быть может, оглох? Я сказала — пошёл к чёрту! И всё равно дверь не отворилась, хотя Шерлок почему-то ожидал, что его заставят уйти физически. Из замочной скважины резко высунулась спица. Шерлок отскочил, едва не поцарапавшись. Пол снова заскрипел, оповещая хозяйку комнаты о том, что неугодный ей человек всё же был вынужден отойти от двери. — Прости! — словно не управляя собой, почти в отчаянии воскликнул Шерлок, и его голос ему самому показался очень высоким. Таким и был в детстве. Девочка в комнате убрала спицу, но на зов промолчала. Шерлок осторожно подошёл к двери, но сбоку, прижавшись к стене, чтобы в случае чего быстро среагировать. — Прости, я… Ты просто очень красиво играла, и я… — как будто задыхаясь от пыли и сырости, «стоявшей» в коридоре, проговорил он. — Я заслушался. — Сколько ещё это будет продолжаться? — снова злобно проговорила девочка. — Перестань доставать меня, иначе я за себя не отвечаю. — Я не сделал тебе ничего плохого. — Но сделаешь, я уверена. Убирайся, говорить с тобой не хочу. — Я просто… хотел подружиться. — Тебя уже разлюбили, если ты пришёл ко мне? — язвила девочка, снова высунув спицу через замочную скважину. — «Ма́йки, Ше́рли, идёмте ужинать!» — передразнивала она. — Я не виноват в том, что они так поступают с тобой. — Но виноват в том, что молчишь, как Майкрофт, следуя их указаниям. Ты мог бы защитить меня. Изыди, я повторяю. После этих слов спица высунулась ещё дальше, стало вполне ясно, что последующий разговор будет столь же безуспешен. Шерлок тяжело вздохнул, повернувшись к лестнице, и, больше не боясь скрипеть полом при ходьбе, убежал на первый этаж. Дома никого, кроме него и сестры, не было. Майкрофт какое-то время назад уехал учиться в престижный район Лондона в университет, но иногда приезжал на выходных, по праздникам или на каникулах. Сам Шерлок сбежал с уроков из своей унылой школы, поэтому оказался дома раньше обычного, а сестра… болела вот уже который день, закрывшись в комнате и не пуская к себе никого, кроме врачей и родителей. Она была болезненной девочкой, крайне бледной и психологически нестабильной, и на многие её причуды родители закрывали глаза, пытаясь как-то помочь, но особо не уделяя ей внимания. Время было тяжёлым для семьи, и тратить деньги на лекарства для неё одной было бы непростительно. Огромный дом, доставшийся по наследству чете Холмсов, не отличался ни внутренним, ни внешним убранством, хотя бывали как для особняка, так и для семьи времена получше. Лестница в дом почти сломалась, поэтому приходилось перепрыгивать через некоторые ступеньки, а озорному Шерлоку это было каждый раз в удовольствие. Окна не мылись уже который год, потому что моющие средства стоили бы немалых денег, лишь частый дождь помогал хотя бы как-то, а мебели в комнатах оказалось столь мало, что кровать была только в спальне родителей, дети же спали на полу. Более всего повезло Майкрофту, как самому старшему — ему в своё время достался мягкий матрац, который отдали, кажется, какие-то неравнодушные люди. У каждого члена семьи была своя комната, но все они были пустые, с какими-то минимальными мебельными дополнениями. Например, у Шерлока в комнате был импровизированный химический столик, колбы для которого он то приносил из школы, то находил на помойке. Ему нравилось рвать травы, смешивать различные жидкости и делать что-то таким образом. Однажды он даже навязался к лаборантке в школьном кабинете химии, чтобы помочь ей с работой. Она, собственно, и дарила ему то реагенты, то колбы, не способная наблюдать с содроганием сердца, как бедный ребёнок тяготеет к химии. У Майкрофта в комнате было чуть богаче. Как старший из детей, он получал всё самое лучшее и первее всех. У него была книжная полка, настольная лампа и даже письменный стол. Как и полагается, образованию старшего сына уделялось такое пристальное внимание, что Майкрофт просто физически не мог вырасти безответственным. Ему была неведома мальчишеская разгульность Шерлока, которого, хотя и наказывали за неуспеваемость (он был крайне сообразительным малым, но ненавидел сидеть на скучных уроках), но не так жёстко и радикально, как Майкрофта. А насчёт сестры… На неё вообще никто надежд не возлагал. Слабая, болезненная девочка — куда её? Замуж за богатого, если только, и то не каждый мужчина будет рад взять в жёны столь жалкую девицу… Дождь моросил за окном, ветер качал чёрные ветки. Это был май, но погода в Лондоне всегда не отличалась теплотой и уютом. «Вот бы умели дождь останавливать», — как-то наивно подумал Шерлок, ходя из комнаты в комнату в попытках придумать, чем заняться, и всё было бы отлично, но вдруг послышались шаги возле входной двери. «Родители вернулись», — молниеносно пронеслось в голове Шерлока, и он, как только мог, быстро побежал к лестнице, но его всё равно увидели. — Шерлок! — послышался недовольный и грозный крик отца, поставившего со стуком свой рабочий чемоданчик на пол. Конечно же, он знал, когда должны были закончиться уроки у Шерлока, потому что он следил за расписанием занятий всех детей, так что нахождение среднего сына в доме не было должным. И всякий раз, когда Шерлока называли полным именем, это означало только одно — грядёт наказание.***
Распахнув глаза, Шерлок увидел белый потолок палаты. Он вытянул руки перед собой — ничего в глазах не «плыло», он видел вены, видел ладони. Это был сон. Он снова взрослый. Но сердце всё равно странно билось чаще после увиденного, как будто вот прямо сейчас выскочит из-за угла разъярённый отец, пришедший с работы, придёт хмурая мать и начнёт охать, когда увидит следы от ремня на теле маленького Шерлока, которые примется залечивать по мере способностей и денежных средств, или выйдет из комнаты надменный старший брат с ехидной улыбкой и высокомерным взглядом, мол, «что, Шерли, получил опять по заслугам?» Но Шерлок не знал, что было хуже: снова вернуться в детство или лежать теперь в палате какой-то лаборатории, где он медленно сходил с ума? Он осознавал теперь чётко: то, что ему представилось во сне, не что иное, как настоящее воспоминание. Но… почему он до этого совершенно ничего не помнил о детстве? Почему он помнил только какие-то отдельные события, вроде окончания университета по специальности химика или собственной взрослой жизни, но не помнил детство? И как, чёрт возьми, звали его сестру, ведь он прекрасно знает имя старшего брата? Кто она вообще такая и где она? Но чем больше анализировал в своём видении Шерлок, тем больше у него было вопросов: почему их дом выглядел именно так? В каком районе Лондона они жили, если погода тогда ещё не регулировалась? Где сейчас их родители? Где тот дом? Что стало с сестрой и почему до этого момента о ней не было ни одного воспоминания? Поток мыслей Шерлока был неотвратим, он не заботился ни о чём, кроме того, что только что увидел во сне и отлично запомнил. Как будто он и никогда не забывал этого, просто до недавнего времени ему эти воспоминания были почему-то недоступны, их намеренно закрыли от него. Но спокойно лежать в кровати и размышлять об увиденном Шерлоку не дали. Послышался звук открывания двери, довольно тихий, впрочем, но слух Холмса ещё не подводил. По крайней мере, пока что. В палату вошёл очередной молодой врач, лицо которого Шерлоку было совершенно не знакомо. Тем не менее если бы тот удосужился надеть бейдж с написанным именем, то Шерлок прочитал бы — Итан Иглз. — Шерлок Холмс, — заговорил врач. — Вам были выписаны таблетки на каждое утро. Примите, пожалуйста. Положив баночку в специальный отсек, через который всё-таки можно было передавать различные предметы, Итан встал недалеко от стеклянной стены, чтобы удостовериться, что назначение будет принято. — Откуда я могу знать, что вы мне подсунули? — недовольно спросил Шерлок. На наклейке баночки не было написано ничего, кроме его имени, а сама таблетка не была похожа ни на какие лекарства, с которыми Холмс был знаком. — Таковы были предписания. Это таблетки, которые должны прояснять вам мысли после сна. Вы ведь обычно до этого мало спали. Чтобы стабилизировать ваш нынешний распорядок дня, было найдено решение в виде приёма вами определённых медикаментов. Перед сном я принесу другие препараты, которые, наоборот, помогут вам лучше заснуть. — Почему вы хотите, чтобы я спал, если сон не столь важен для меня? Вы же знаете, что я — киборг и у меня снижены человеческие потребности. — Потому что сон благоприятно влияет на динамику вашего психического состояния. Шерлок не особо удовлетворился таким ответом, но специалисты этого странного заведения явно не были разговорчивыми и заинтересованными в объяснении ситуации. Врач всё ещё находился в палате, явно ожидая, пока лекарство будет принято, так что у Холмса не оставалось выбора, кроме как выпить таблетку. Питьевая вода у него стояла в небольшой пластиковой бутылке на прикроватной тумбочке. И только после того, как Итан убедился, что лекарство действительно принято, он удалился из палаты, оставляя Шерлока вновь наедине с собой и своими мыслями. А в это же самое время утренний обход проводила ещё и Аннет. Палата Эвр совсем не была похожа на помещение, в котором содержали Шерлока: у неё комната не разделялась стеклянной стеной, но всё так же напоминала восьмиугольник с серыми стенами и многочисленной мебелью белого цвета. Однако у Эвр в палате можно было обнаружить огромный книжный шкаф с бумажными томами тех или иных произведений, письменный стол и даже футляр для скрипки. Сейчас музыкальный инструмент стоял в углу комнаты. Скрипка была из белого дерева, но явно потрёпанная, довольно давно изготовленная. Эвр, судя по всему, играла на ней уже много лет. Пройдя по длинному коридору, в палату экземпляра 608178-А вошла Аннет, прошелестев расстёгнутым халатом. — Здравствуйте, — сказала женщина, обращая на себя внимание пациентки. Не дождавшись ответа Эвр, она продолжила, когда увидела, что на неё стали внимательно смотреть: — Как вы себя чувствуете? Эвр, одетая в белую больничную одежду, сидела на кровати и болтала ногами, как ребёнок. — Неплохо, — слегка улыбнулась она, будучи странно немногословной. Аннет остановилась на почтительном расстоянии от пациентки, зная о физических возможностях и перепадах настроения той. — Есть ли у вас какие-то пожелания в пределах разумного? Или, возможно, что-то кому-то передать, что-то у кого-то спросить? — О, я была бы безмерно благодарна, если бы мне принесли какую-нибудь новую литературу. Осточертели многие книги, их пора заменить. Эвр словно специально пускала пыль в глаза, говоря о какой-то бытовой и легко устраняемой проблеме, будто пыталась тем самым отвести чужой взор от неких более серьёзных занятий или заставляла специалистку думать, что всё прекрасно и в её, откровенно говоря, плачевном и больном состоянии нет совершенно никаких проблем. Эвр хотели видеть прилежной, небуйной пациенткой, и она эту роль успешно играла. — Вы ведь знаете, что подобные просьбы нужно согласовывать с врачами. Если они посчитают расширение вашего кругозора необходимым, вам будет доставлена литература, которую вы попросите. И несмотря на то, что сказанное Аннет для любого другого человека прозвучало бы как сущее нарушение всяких прав, Эвр отреагировала как можно более спокойно и даже кивнула. — Да, конечно. Есть ли для меня какие-то назначения? — Никаких. Вы чувствуете себя неважно? Эвр мягко улыбнулась, встав с кровати, но, заметив, как Аннет тут же отошла от неё чуть дальше, разочарованно села обратно. — Нет, что вы. Благодарю за заботу, всё хорошо. Но я скучаю по санаторным процедурам, которые мне предписывались какое-то время назад. Эвр так умело врала, так ловко сохраняла непринуждённость, что не поверить в её расслабленность было довольно трудно. Она убедила, пожалуй, всех специалистов лаборатории, что чувствует себя комфортно в стенах больницы, будучи в заточении, как в тюремной камере, и только Майкрофт мог догадываться о настоящем положении дел, но пока Эвр внешне никак не проявляла безумия и даже соблюдала предписанные ей правила поведения — его слабо что-то волновало. — Постараюсь и об этом вашем пожелании сказать. Эвр молча кивнула, и Аннет затем вышла из палаты. Однако Аннет оказалась немного проницательнее, чем рассчитывала Эвр — женщина сообщила Майкрофту о несколько подозрительных и странных наблюдениях в поведении экземпляра 608178-А, и тот пообещал в скором времени побеседовать с обоими образцами. Главным образом Аннет обратила внимание Майкрофта на то, как мало активности проявляла Эвр и как она говорила словно заранее заготовленные фразы. Аннет легко отличала, когда с ней говорило живое существо, а когда — лишь его копия, своеобразная иллюзия, но обычно голограммы были более легко отличимы, так что женщина не поверила бы просто так в собственную придуманную теорию. А зря. Ведь если бы она подошла к Эвр достаточно близко, то, скорее всего, заметила бы одну поражающую воображение деталь: Эвр словно состояла из мелких частиц, из пикселей, по сути, ведь являлась высокотехнологичной голограммой, но не отливала полупрозрачным синим цветом, как другие голограммы, а также управлялась дистанционно более совершенным образом, чтобы «оригиналу» было легче заниматься своей жизнью, а не одним только управлением своим двойником. И так стало бы совершенно точно понятно, что настоящая Эвр была на тот момент далеко не в лаборатории.