25 декабря
Годрикова Впадина, дом Поттеров
— Шампанское будет справа, как только войдете! — крикнул им вдогонку Джеймс. — Найдем! — громко ответил ему Сириус, пропуская Софию вперед себя. Оказавшись в винном погребе, он захлопнул дверь и зажег масляную лампу, висящую под потолком. Винный погреб совсем небольшой, по периметру стоят деревянные стеллажи, заполненные бутылками. Тусклый свет бросает неясные тени. Остановившись возле стеллажа с шампанским, София деловито окинула его взглядом. — Неплохие запасы. И почему только Поттер вечно хлещет наш алкоголь, когда у самого столько?.. Она прерывается на полуслове, стоит Сириусу подойти к ней вплотную со спины, крепко притянуть к себе и прижаться губами к основанию шеи. Этот вечер тянулся невыносимо медленно. Мучительно медленно. На протяжении всего вечера она сидела напротив него, откинувшись на спинку кресла, в неприлично коротком платье, с неприлично ярко-накрашенными губами, неприлично перекинув ногу на ногу… Неприлично красива. Весь вечер смеется над шутками Джеймса, откидывая голову и демонстрируя длинную тонкую шею. Бросает в сторону Северуса хитрые улыбки. И подставляет Регулусу бокал для шампанского, налегая на него. Как и всегда, она быстро от него пьянеет. И все чаще устремляет на Сириуса взгляды. Горящие, многозначительные взгляды. Те самые, что поднимают жар во всем теле. В очередной раз она перехватывает его взгляд, лукаво вскидывает брови и едва заметно закусывает губу. Знала бы только, насколько нелепо выглядит. Но внутри все свербить начинает. Болезненно ноет в желании близости. От игривых взглядов, от коротких, красноречивых улыбок, посвященных ему одному. От ее длинных пальцев, скользящих по ее же бедру и цепляющих край платья. А ведь это он настоял на выборе ее гардероба. Он надоумил надеть ее длинные черные гольфы выше колена из плотной ткани — чтобы не замерзла, на улице настоящая зима. И на красном платье тоже настоял он. Только он не подумал о том, что платье едва достает до середины бедра. И между алой тканью и черными гольфами сейчас виднеется широкая полоска кожи. Жалкая полоска кожи, которая сводит его с ума. Она вновь ловит его взгляд, но на этот раз держит особенно долго. Словно под гипнозом — он взгляд от ее лица отвести не может. Сколько раз он задавался вопросом — чем она завораживает? — и каждый раз терялся с ответом. Всем. Тем, как глубоко-глубоко в глазах зажигаются звезды. Как на губах начинает мелькать шальная улыбка, а на щеках проступает румянец. Тем, как она перекидывает одну ногу на другую, вдоволь позволяя ему залюбоваться их красотой. Как склоняет голову, и упругие волны волос падают на один бок, отражая отблески многочисленных огней. И даже тем, как она кладет руку на подлокотник кресла. В ее пальцах покачивается бокал на тонкой ножке, в котором пузырится полупрозрачный золотистый напиток. Она завораживает его каждым своим движением. Особенно, если это движение делается ради него одного. В такие моменты он понимает, что любит. У него дыхание окончательно останавливается, как только она опускает одну ногу рядом с другой — медленно перекидывает ее через колено и ставит рядом, чуть приподнимая их на носочках. И, немного помедлив, вытягивает их вперед, скрещивая лодыжки. Тонкие лодыжки с выпирающей косточкой, которую он так любит целовать. Стройные икры и обозначенные острые колени, упругие бедра, которых видна лишь полоска. «Змея», — беззвучно произносит Сириус одними губами, вновь встречаясь с ее взглядом. Она считывает по губам и невольно улыбается, прикрывая глаза. А ее улыбка — лучшее, что ему доводилось видеть. Усилием воли он отводит глаза, чтобы посмотреть на настенные часы — они пришли всего час назад, уходить сейчас будет попросту неприлично. В конце концов, они встречают Рождество в кругу друзей и близких людей. А ему сейчас хочется одного — остаться с ней вдвоем. Взгляд вновь тянется к ней, как магнитом. И почему она так прекрасна? Произведение искусства. Настоящий шедевр. Сириус взгляд отвести не может, полностью оказавшись под действием ее чар. Сидит напротив нее, в окружении их друзей, родного брата, все они обсуждают бушующую войну, а у него в мыслях лишь то, как он ее раздевает. Снимает с нее ее дурацкую мантию — с щелчком расстегивает застежку, проводит по ее плечам, сбрасывая ткань; руками ведет по ее бедрам, попутно стягивая с них гольфы и покрывая поцелуями каждый открывшийся сантиметр кожи; сдергивает молнию ее короткого платья… — Кажется, шампанское закончилось, — произносит Регулус, вырывая его из грез и выливая остатки игристого напитка в бокал его любимой женщины. — Не страшно! — замечает Джеймс. — У нас целый погреб там есть!.. — Отлично, — прерывает его София, поднимаясь на ноги, — пойду, выберу себе что-нибудь по душе. Легким движением она сбрасывает мантию, оставляя ее на кресле, и устремляется на выход. Понимая, что до дома он не дотерпит, Сириус следом подрывается на ноги. И даже плевать, если все поймут, для чего он спешит за ней. Но, кажется, догадывается лишь Регулус. Он понимающе закатывает глаза и показательно строит снисходительно-осуждающее лицо. — Как бы не заблудилась, — бросает Сириус друзьям, нагоняя ее на выходе. И вот он стоит в полумраке, наконец, прижимая ее к себе. — Да брось, Сириус, — она демонстративно скидывает с себя его руки, разворачивается к нему лицом. — За дверью полная гостиная твоих друзей. На ее губах издевательская улыбка, в глазах огонь горит. Вот уж на что он не собирается тратить время, так это на ее игры, на которые сейчас нет ни времени, ни желания. — Друзья поймут, — безапелляционно заявляет он, вновь разворачивая ее к себе спиной резким движением. Лишь бы не врезаться в стеллаж телом, она упирается в него руками. От резкого удара громко звякнули бутылки. Прижавшись к ней плотнее, Сириус отодвинул волосы от ее лица, невесомо задевая пальцами шею. — Ты же этого хотела? — вкрадчивый шепот, горячее дыхание и мурашки, бегущие по ее коже. Губы скользят по ее шее, ладони с силой сжимают ее бедра, прижимая к себе. Руки поднимаются выше, обхватывая талию, ребра, отчего она сильнее выгибается, прижимаясь ягодицами к затвердевшему члену. — Да, Софи? — Аг-га… Сириус не сдерживает усмешку. Как и всегда, она его провоцирует, но при этом мгновенно сдается под собственными чувствами, хотя и старается делать вид, что все под ее контролем. Он за подбородок поворачивает ее лицо к себе, прижимается к ее приоткрытым губам с глубоким поцелуем. В голову ударяет сладкий привкус шампанского на ее губах, он смешивается с терпким вкусом огневиски, что все еще держится на его языке. Это пьянит, кружит голову. Игристые пузырьки проникают под кожу, вызывают дрожь во всем теле, кровь бурлить заставляют. Или же это делают ее поцелуи. Он отрывается от нее, приходя в себя, плотнее прижимает ее к деревянной стойке, легко задирает платье и, просунув ногу между ее ступней, раздвигает их шире. — Сириус… Она руками цепляется за полку, стоит его пальцам скользнуть по груди, опуститься на живот и ниже, пробираясь под ее белье, спуская его с бедер. По ней судорога прокатывается, она испускает дрожащий выдох, как только он пальцами опускается на самые чувствительные зоны. Пытается сжать колени, сильнее выгибается ему навстречу, закусывает губу, жмурится. А его трясет от ее реакции. От запаха ее кожи, что проникает в легкие. От прерывистого дыхания, его имени, которое она шепчет. Прелюдия не нужна ни ей, ни ему — они оба на пределе. Он торопливо расправляется с ремнем на своих брюках и сдергивает их вниз вместе с бельем. Обхватывает рукой член, проводит головкой по влажным горячим складкам, заставляя ее вздрогнуть, и сразу входит внутрь до самого упора. Тонкий, громкий вздох вырывается из нее прежде, чем он плотно зажимает ее рот рукой. — Тише… — он обдает ее кожу горячим выдохом. Он замирает внутри нее, наслаждаясь теснотой, жаром, слабой пульсацией, что передается ему. — Ты же не хочешь, чтобы нас услышали. Она вся дрожит с головы до ног, невнятно соглашается под зажатыми ладонью губами, кивая и блаженно прикрывая глаза. Ее вздох так и застывает на губах, и он перемещает руку на ее шею, несильно сжимая. Внутри нее обжигающе горячо. До невозможного хорошо. До искр из глаз. До помутнения разума. Настолько, что он практически не слышит шум голосов за дверью — его заглушает собственное колотящееся сердце, его громкое, рваное дыхание. Движения торопливые, жаркие. С губ срывается шепот — ее имя. Болезненный укус на изгибе ее шеи — звонкий вздох. И вновь зажатый рукой ее рот. Ее пальцы — до побелевших костяшек, — цепляются за высокую полку. Он тянет ее за волосы, заставляя сильнее прогибаться. Она приподнимается на носочках, сильнее выгибает спину, позволяя ему входить все глубже. Сквозь полуприкрытые веки он смотрит на ее лицо. На сведенные брови, на прикрытые глаза, яркий румянец на скулах и раскрытые губы. Он целует пульсирующую венку на ее шее, ловит губами негромкие стоны. До белых полос сжимает ее шею, а она хриплым шепотом просит еще. Упирается затылком в его плечо, прогибается бесстыдно и едва держится за опору. Внутри давит, пульсирует — с его губ невольно срывается непозволительно громкий, рваный выдох вперемешку с любимым именем. Рука соскальзывает с ее шеи, скользит по животу и опускается между ног. Пальцы упираются на выпирающий бугорок, у нее подгибаются колени, вырывается томный стон, ее рука срывается с полки, не выдерживая, а следом летит бутылка шампанского. С громким звоном она разбивается, разбрызгивая пузырящуюся, шипящую жидкость. А у него перед глазами темнеет. От накрывающих чувств; разрядов тока, что идут изнутри нее и передаются ему. До судорог, до дрожи в пальцах. Каждый раз это лучше, чем он представляет. — Софи… Перед глазами искры — отражений лампы в ее волосах, сумасшедшего блеска ее глаз, шампанского. Он все еще прижимает ее спиной к себе, утыкается лицом в волосы. Обнимает крепко, обхватив руками, полной грудью вдыхает ее аромат и пытается восстановить дыхание. Подбородком сдвигает волосы и целует кожу за ее ухом. А она вновь дрожит. — Сириус… — Joyeux Noël mon âme. (Счастливого Рождества, душа моя.)