***
В спальне пахнет теплой кожей. Лиса лениво моргает, наклонив голову, когда Чонгук бесцеремонно падает на кровать, расположив бедра на ее голодном животе. Они немного молчат. Лиса сонно разглядывает его взмокшее от быстрой ходьбы лицо и тянется к аккуратной родинке, упавшей под чужой губой, чтобы погладить ее пальцами. Чонгук скупо морщится и отвечает ей таким же легким прикосновением к шраму на обнаженной груди. Аккурат над сердцем, замолчавшем по приказу чонгуковой руки. — Как Сеул? — подавив зевок, шепчет Лиса и отворачивается, прикрыв глаза. Чонгук укладывает голову на ее плечо и пожимает плечами. В комнате душно и жарко, потому как дверь сюда была закрыта целый день, а окна плотно затворены. Лису забрали из аэропорта раньше, чем Юнги прибыл за Чонгуком, и она заперлась в его квартире — не из страха быть пойманной или узнанной, а потому, что она скучала за Чоном, и в маленькой спальне эта тоска просто не сумела бы разрастись до таких размеров, которые смогли бы Лисе навредить. — Вытащи свою сладкую задницу из постели и взгляни сама, — предлагает Чонгук, поддразнив. Он проводит кончиком ногтя по налившемуся соску девушки, чтобы затем надавить, и хохочет, когда Лиса грубо толкает его в плечо и возится под одеялом, чтобы отвернуться и скинуть с живота его крупные бедра. — Животное, — глухо ворчит она. — Твои остолопы едва все дерьмо из меня не вышибли, когда я попыталась выставить их за порог. Чонгук лукаво щурится. — Я думал, тебе нравятся мужчины. — Что бы я тогда делала в твоей постели, а, здоровяк? С ней невозможно тягаться. Чонгук принимает свое поражение и мокро целует чужое открытое плечо, задумавшись. Он устал, вымотался из-за Юнги, и все, на что хватает сил теперь — на легкую болтовню с единственным человеком, умеющим забывать, кто такой Чон Чонгук на самом деле. Любящим притворяться, что вовсе этого не знает. — Я знаю о разговорах, — говорит Лиса, продолжая принимать добрые поцелуи в спину. Чонгук равнодушно мычит в ответ. — Зачем мы сюда приехали? — Ты просила о приюте, — строго напоминает Чонгук, — и я дал его тебе. — Ты вывез меня на охоту, — спорит Лиса, звуча обиженно и зло. Чонгук недоуменно хмурится. Он приподнимается на локте и заглядывает девушке в лицо, отмечая, как тяжело она дышит, из-за чего немного краснеет и становится горячей. Почему она так с ним говорит? Разве Чонгук ее обманул? — Что за херня. — Морра, — и снова это имя. — Морра, нахрен, что? — Чонгук начинает сердиться тоже. Он не в семье, он никому не служит, разве может Лиса спрашивать его о таком? — Его сокровище, — терпеливо объясняет она. — Его сокровище находится здесь, в Сеуле. Ты тоже приехал за ним? Чонгук смаргивает удивление, отпрянув. Год назад болезненный вопль Морра эхом отдался в каждом уголке Кореи, и он тоже его слышал, но сочувствия не проявил. Чонгуку не было дела до чужого горя, несмотря на то, как другие воспряли духом, вообразив, что смогут завладеть украденным и выбить у Морра почву из-под ног. Они, конечно, опоздали: он и без того обессилел, лишившись… Чего, никто не знал. Охотиться научились все, но беда была в том, что Морра никому так и не рассказал, что у него украли. — Я никогда не виделся с Морра, — объясняет Чонгук. — И он никогда меня не искал. Что мне делать с его барахлом? Лиса качает головой. Хочет дурачиться — пускай, но только не дурит и ее тоже. — Морра часто сравнивают со зверем, — шепчет она в тыльную сторону ладони, по-сиротски прижав ее к губам. — Не так, как тебя. Ты жестокий, но от безумия далек. Морра же подошел к нему ближе всех. — Никак не нарадуюсь твоей осведомленности в делах, — притворно охает Чонгук. — Заткнись, — сдержанно просит Лиса, чтобы продолжить. Мужчина тепло хмыкает ей в спину. — Не думай, что я поверю, будто тебя не возбуждает идея увести что-то прямо у Морра из-под носа. Я о том, что это не просто талисман наудачу или дурацкая безделушка. Это почти его сердце, Чонгук. Чонгуку немного неловко объясняться, но это правда. Сокровище Морра ему не нужно. Он ни разу не пытался разузнать, что это такое, или где оно находится. Он знает не больше остальных и более чем этим доволен. Мечтать о подобном есть смысл тому, кто хочет забраться повыше. Чонгуку и со своего места открывается потрясающий вид. Например, на обнаженную грудь Лисы. Морра таким никогда полюбоваться не сможет. — Твоей красивой голове нужно поменьше думать, — советует Чонгук, сомкнув руки на животе Лисы и прижавшись грудью к ее ровной спине. — Я не делаю из тебя дуру: мы приехали не за этим. Тогда зачем? — она не переспрашивает. Чонгук ее разбаловал, дал намного больше того, о чем она просила: имя, работу, деньги и безопасность (когда как она умоляла его только о последнем). Так же, как Лиса отказалась рассказывать о том, откуда пришла, Чонгук не делится с ней тем, куда идет. И это честно, — вот, как думается обоим. Лиса вертится в руках Чонгука, как волчок, и слепо тычется носом в его щеку, горячо дыша на чужие губы. Она любит целоваться. И Чонгук заботится о ней больше, чем кто-либо до него, и потому Лиса тихонько всхлипывает, а затем целует чонгуковы губы, громко их намочив. Его кожа очень соленая. Лиса доверчиво жмется к Чонгуку бедрами и притягивает его лицо ближе к своему, строго надавив на затылок. Он целует ее глубже, коснувшись языка, и глотает судорожный выдох, лопнувший еще в груди. Они делали это тысячу раз: ничего дурного не случится. Лиса опускается губами к груди Чонгука, жарко дышит на мокрую кожу, а затем лижет ее, почти что чавкая. Чонгук запрокидывает голову и запускает пальцы в мягкие волосы, притянув к себе, чтобы целовали чаще, громче, отчаяннее. Лиса подчиняется. Лиса никогда не обманывала чонгуковы ожидания. Она умоляюще давит ему на колени и разводит чужие ноги в стороны, чтобы опуститься к белью. Крепкие бедра дрожат от возбуждения так сильно, что Лисе приходится их немного сжать, чтобы попросить быть немного терпеливее. Чонгук ерзает под ней и хмыкает. Забавляется, сукин сын. На темных боксерах выступает темное пятнышко смазки. Лиса восторженно охает и целует напряженный член через ткань, а затем ведет по нему языком, к сочащейся головке. Чмокнув ее, Лиса втягивает в рот мокрое пятно, пробуя влагу на вкус. Чонгук хрипит, но продолжает молчать. Хоть бы раз сказал, что она красивая, козел. Чонгук просяще сводит ноги и почти душит Лису своими бедрами, за что она оставляет на горячей коже злой укус. Мужчина тихо смеется и гладит ее по голове, извиняясь. Вот что странно: Лиса ненавидит такие поглаживания, свирепеет, стоит кому-то коснуться ее головы, но Чонгука она прощает. Не потому, что на самом деле верит, будто ему жаль. Чонгуку об ее кошмарах ничего неизвестно… …просто руки у него легкие. Такие горло не сожмут. Не смогут. — Приподнимись. Чонгук слушается: он упирается пятками в постель и вскидывает бедра, позволяя Лисе снять с себя белье. Налившийся кровью член бьется о живот, немного намочив кожу, и Чонгук облегченно вздыхает. Он снова расставляет ноги и приглашает Лису ближе, сжав тощие плечи. Девушка охотно подается вперед, но, извиняющееся пройдясь горячим языком по напряженным яичкам, опускается ниже, чтобы поцеловать сжатые мышцы. Чонгук всхлипывает, отчаянно толкнувшись в воздух, и снова падает на простыни. Лиса довольно жмурится и приподнимает задницу, предлагая мужчине полюбоваться. Тот хвалит ее сальной болтовней и снова толкается бедрами, капризно прося внимания. Он не выносит издевок, не соглашается на меньшее, чем безоговорочное послушание, но Лисе всякое сходило с рук. Она голодно высовывает язык и жадно вгрызается в задницу Чонгука, вынудив того удивленно проскулить. Он поддается ласкам и шире раздвигает ноги, приподнявшись, пока чужой рот сжимается вокруг его ануса. — Хорошая девочка, — восторженно хвалит Чонгук. «Гадкий мальчик», — мысленно парирует Лиса, протолкнув язык глубже. Она вылизывает его до тех пор, пока в ушах не лопается тяжелый гортанный стон. Чонгук напрягается всем телом, дрожит, тугими струями заливая себе живот, и судорожно сжимает ее волосы меж окостеневших от удовольствия пальцев. Лиса вежливо целует головку чонгукова члена, попрощавшись, и забирается к нему на живот, положив голову на забрызганную спермой грудь. Щека пачкается, но Лиса только тихо сыто утирает губы и расслабляется, тихо задышав. — Спасибо, подруга. — Не за что, братан, — хмыкает Лиса, из-за чего Чонгук заливается грудным смехом и опрокидывает ее на спину, угрожающе нависнув сверху. — Мы договорились. Чонгук задумчиво разглядывает ее сонное лицо. В этот раз он должен угадать. — Где ты выросла? — спрашивает строго, по-деловому, потому что этому вопросу предшествовал десяток других, с ответами на которые она сумела его разыграть. Лиса цокает и лукаво щурится: надо же, снова говорит о какой-то ерунде. Чонгук не знает, почему решил спросить именно об этом. Каждый раз, когда они занимаются сексом, Лиса пообещала отвечать на любой его вопрос, касающийся того, кем она была до встречи с Чонгуком. Он интересовался многим: ее любовниками, ее работой, ее врагами и немного — даже завистниками, но Лиса всякий раз умела увильнуть и выставить его настоящим болваном! — В Тэгу, — подавив очередной зевок, рассказывает она. — Я родилась и выросла в Тэгу, Чонгук.***
Хосок обессилено валится в холодное кресло по правую руку от Сокджина, восседающего за массивным дубовым столом. В кабинете тихо, только из-за двери доносятся приглушенные молодые голоса. Жужжание кисэн не стихает еще несколько часов после ухода уважаемых гостей: они томно хохочут и отпускают сальности, рассуждая, как было бы весело, если бы им было позволено откусить голову хотя бы одному из мужчин. Хосок лениво откидывает голову и следит за рукой Сокджина, перетирающей табак. Он заходит к нему теперь нечасто, в основном — без дела, но только потому, что идти больше некуда. Хосока ноги сами сюда ведут, несмотря на то, что уже полтора года его здесь никто не целует. — Выглядишь, как дерьмо, — невесело отзывается Сокджин, бросив быстрый взгляд в сторону гостя. Хосок мрачно хмыкает в ответ. — Я слышал, Чонгук в Сеуле? — Сокджину эта беседа тоже не нужна, но рой кисэн, снующих под дверью, начинает его изрядно раздражать. — Тебе на самом деле хочется поговорить о моем брате? — цокает Хосок, поморщившись. — Нет, — легко отбивает Сокджин. — Только хочу избежать очередного разговора о брате Богома. Хосок чертыхается, отвернувшись. Он не назвал даже имени, а глотка начинает чесаться так, будто его обладатель уже засунул туда свой язык. Снова. Хосок отлично справляется с потерями, в конце концов, Сеул учит этому прежде, чем учит бежать. Но из-за этого паршивца, одной только лживой дряни, он изнывает и позволяет Сокджину измываться над собой из-за — жалкое, нахрен, зрелище — жестоко разбитого сердца. — Считаю своим долгом напомнить: Шинраи не вернется, — строго говорит Сокджин, заметив, как сморщилось лицо Хосока, будто от неожиданной пощечины. — Как бы ты не вылизывал Богому зад. — Шинраи в Японии не место, — упрямится Чон. — Ему нигде не место. Сокджин знает, о чем говорит. Пять лет назад он вывез Шинраи из Японии, и за несколько лет вырастил из тощего сопляка достойного кисэн. Мальчишка был хорош во всем, что касается множественных оргазмов и слез, но отвратителен в любых других вопросах. А Хосок задавал их множество: «Насколько, блять, я должен быть истощен, чтобы ты был счастлив?» «Сколько денег тебе нужно, чтобы я больше не находил в твоем рту чужую сперму?» «Неужели тебе обязательно оставаться такой жадной сукой?» Шинраи только улыбался в ответ. Той улыбкой, из-за которой Хосок все еще просыпается по ночам, вырывая глухими рыданиями. Он знал, на что шел, но все равно никогда не был готов к тому, что Шинраи собирался сделать с ним. Сокджин позволил себе сочувствие лишь однажды, отрешенно пробормотав: «Не думаю, что к такому вообще возможно подготовиться» — Ты рассказал Чонгуку? — Он встречался с Юнги, — отмахивается Хосок. — У него это лучше получается — языком чесать. Сокджин понимающе хмыкает. Братья Чон неплохо ладят до тех пор, пока одному из них не приходится объясняться перед другим. Хосок сглупил, пойдя у Богома на поводу и впустив его в дело, но, видит Бог, выбора у него не оставалось. Не потому, что ему предложили умную сделку. А потому, что Богом — брат Шинраи. Единственный человек, способный его вернуть. И Чонгуку об этом знать необязательно. — Я бы на твоем месте… — сетует Сокджин, вздохнув. — Никогда бы не оказался, — грубо прерывает его Хосок. Он знает, что там Сокджин на его бы месте: не трахал бы развязную суку, получающую за это деньги, не влюблялся бы в нее и не стал бы сотрудничать с ее братом ради того, чтобы вымолить возможность остаться рядом. Хосок бы большего не просил, только не теперь, когда его лишили самого базового. — Чонгук снесет тебе башку, — обещает Сокджин. — Можно подумать, тебе есть до этого дело, — отзывается Хосок, закинув ногу на ногу. Он с любопытством следит за руками собеседника, выпачканными в табаке. — Можешь снова хвалиться тем, как был суров с Богомом, когда отказывал ему. — Я, в отличие от этого козла, осознаю свою ответственность, — кривится Сокджин, потерев ладони. — Он же действует почти вслепую. Не могу не думать, что он хочет выслужиться перед Морра, уж прости. Хосок дышит через нос: Сокджин несправедлив. Каковы бы ни были мотивы Богома, Чон с ними не согласен. — В таком случае, ему лучше заняться поисками сраного сокровища. — Поисками заняты все, — равнодушно говорит Сокджин. — Чонгук-и, наверняка, тоже позарился? Хосок пожимает плечами. Все, что он знаете о приезде брата, так это то, что в Сеул его пригласил Юнги. Как бы то ни было, дела клуба станут интересовать его сейчас куда больше. — Будь мы частью семьи, это имело бы смысл, — размышляет Хосок, уставившись в белый потолок. Сокджин заинтересованно приподнимает брови. — Сокровище — это не цель, а средство. Оружие, если хочешь, — единственное, с которым можно выйти против Морра. Мы с Чонгуком… — Забавно, что вы оба полагаете, будто Морра — не ваша забота тоже. — Мы работаем с его людьми, — напоминает Хосок, приподнявшись. Сокджин недовольно ворчит. — С теми, от которых он предпочел избавиться, но забыл убить или побрезговал добивать. Единственное, что нас связывает с Морра — это его дух, которым все еще несет от некоторых из них. — Как высокопарно, — притворно восхищается Сокджин и возвращается к табаку. Он может глумиться, сколько угодно, но Хосок уверен в своей правоте потому, что так говорит Чонгук. — Как бы то ни было, — вздыхает Сокджин, обтерев выпачканные руки салфеткой, — Чонгук не согласится работать с Богомом, если у него не появится на то достаточно серьезной причины. Чем собираешься его задабривать? Хосок кривится в ответ на лукавую сокджинову улыбку. Он думал об этом и даже пару раз репетировал разговор с братом в голове. Воображал, как тот станет бить себя в грудь, напоминая, что они — сами по себе, и угрожать, что выпроводит Богома пинком под зад, если тот заявится в его клуб, несмотря на то, о чем они с Хосоком договорились. К сожалению, на этом выдуманный спор заканчивался: ответной реплики Чон так и не придумал. — Это и мое дело тоже, — ворчит Хосок. — Можно подумать, что Чонгук у нас самый умный. — Капитан всего, — хохочет Соклжин, — есть такое звание. — Наплевать, — морщится Хосок. — Богом не делает ничего такого, из-за чего моему брату стоило бы беспокоиться. Велика беда — пара новых бойцов! — И подставных боев, — подсказывает собеседник, аккуратно скручивая папиросу. — О которых Чонгук никогда не узнает. — Опять же, — кивает Сокджин, — если его болтливая подружка не станет сплетничать. Хосок раздраженно цокает. Надо же, об этой сучке он совсем забыл. — Не думаю, что ее заботят такие мелочи. — Сотрудничество с Богомом сейчас — это вовсе не мелочи, — спорит мужчина, откинувшись в кресле. — Ему не ты нужен, а Чонгук. Нет никого, кто был бы к нему ближе, чем ты. Кроме того, — Сокджин возвращается к бумаге, — ты — добыча тупая и легкая, учитывая твою вселенскую скорбь по вышвырнутой из страны шлюхи, за которой присматривает Богом. — Шинраи ему обо мне не рассказывал, — напоминает Хосок. — Что ж, тогда Богом — сраный счастливчик, не так ли? Сокджин прав. Богому следует щедро отблагодарить брата за то, что когда-то он лег к Хосоку в постель. Не будь дело в Шинраи, добраться до которого иным способом не возможно, Чон и слушать бы его болтовню не стал. А теперь он вынужден краснеть перед Чонгуком за то, как был неосторожен, когда целовал кого-то, вроде Шинраи. Хосок только надеется, что его брат хотя бы догадывается, каково это — любить того, кто слишком умен и жаден, чтобы полюбить в ответ. — Я не хочу делать Богому комплиментов, — нехотя говорит Хосок, — но готов поспорить, что у него найдется, чем соблазнить Чонгука. — Меня он убедить не смог. — Ты, к счастью, не падок на цацки, — объясняет собеседник. — А Чонгук все еще голодный. — В таком случае, я надеюсь, его глотка способна справиться с кем-то, вроде Богома, — улыбается Сокджин, протянув Хосоку папиросу. Скрученные им сигареты они скуривают молча.