«Я спросил у нее, не бальзамирует ли она сердца своих мужей и не носит ли их на поясе, как Маргарита Наваррская. Она ответила, что это невозможно, потому что ни у одного из них не было сердца», — О. Уайльд, «Портрет Дориана Грея»
Когда Юнги спрашивает Чонгука, не собирается ли он повести себя с Хосоком, как напыщенный болван, тот рассеянно огрызается и с присущим ему гонором напоминает, что они оба вышли из того возраста, в котором спор обязательно подразумевает под собой скандал или крупную ссору без возможности немедленного примирения. Юнги пожимает плечами и позволяет себе подумать, что беспокоиться ему совершенно не о чем, потому что Чонгук, очевидно, настроен на деловой лад. О своей беспечности он жалеет почти сразу, когда видит, что разговор братьев заканчивается двухдневной размолвкой, за которую оба не говорят друг другу ничего, кроме огорченного: «о, знаешь, пошел ты, да?». К огромному разочарованию Юнги, Хосок не отступает от своего решения и продолжает настаивать на необходимости сотрудничества с Богомом, чем практически доводит Чонгука до белого каления. Он пытается казаться убедительным, тыча брата носом в тот факт, что это он был тем, кто оставил Хосока в Сеуле присматривать за клубом, что, по мнению Юнги, довольно опрометчиво, учитывая растущую в размерах досаду Чонгука по этому поводу. Однако их ссора перестает занимать его по совершенно неожиданной причине: из-за нелепой шутки Юнги о том, что им, вероятно, стоит быть добрее к Хосоку, если тот пошел на сделку с Богомом, не сумев совладать с очарованием его жениха. Чонгук мало что смыслит в сердечных делах, но побагровевшее лицо брата буквально кричит о том, насколько Юнги прав. Он хочет спросить, не разыгрывают ли они его, потому что Хосок, на самом деле, не идиот, и одного только Ким Тэхена недостаточно для того, чтобы сделать с ним что-то подобное. В конце концов, Чонгук заговаривает первым, чтобы убедиться в абсурдности своей догадки. К счастью, Хосок уступает ему в этом, объясняя, что никогда не встречался с богомовым женихом. Окончательному примирению братьев способствует некий Пак Чимин, который напоминает о себе крайне настойчиво и даже бесцеремонно. Его звонок будит Чонгука в половину восьмого утра, что было бы нормальным в том случае, если бы они оба были заняты офисной работой и носили бы друг другу кофе в качестве пожелания удачного дня. Однако Чонгук, не сомкнувший глаз целую ночь, выходку бойца принимает за личное оскорбление. — Так что он сказал? — подавив громкий зевок, лениво интересуется Юнги, откинувшись на барную стойку. По просьбе друга он приезжает в клуб около пяти вечера, за шесть часов до открытия. Но, что огорчает Юнги еще сильнее, так это отсутствие бармена, из-за чего наливать виски ему приходится себе самому. Чонгук неоднозначно крутит ладонью, поморщившись. Он не вдается в детали утреннего разговора, только упоминает, что, если Юнги так напугал взгляд Тэхена, то голос этого парня на самом деле заставит его поджать задницу. — Во-первых, я не боюсь его, — лжет мужчина. — А во-вторых, нет, на самом деле, что это за тип, а? Чонгук равнодушно пожимает плечами. Он настоял на встрече в клубе в половину шестого вечера, несмотря на то, что Пак Чимин пообещал, что его первый бой расскажет о нем больше, чем он сам. Причин не доверять новому бойцу у него не было, однако не усомниться в намерениях Богома Чонгук не мог: о том, что в Сеуле принято дарить друг другу бойцов, он не слышал. Хосок присоединяется к друзьям почти перед самым приходом Чимина, а потому даже не успевает отдышаться и стереть со лба пот прежде, чем тот входит в зал и замирает за его спиной. Всего на долю секунды на его кукольном лице отражается неверие, которое затем сменяется скукой и раздражением. Чонгук вопросительно приподнимает брови, оглядев гостя с ног до головы: тощий и будто бы вымазанный в масле, такой гладкой выглядит его кожа. Пухлые губы размыкаются, и мужчина видит тоненькую ниточку жирного блеска, соединяющую их. Чимин совсем не похож на свирепого бойца, которого ему обещал Богом. И это заставляет Чонгука невежливо поерзать от любопыства. — Кто это, блять, такой? — ворчит Юнги, взглянув на гостя через стекло стакана, что раздуло его, как елочный шар. Хосок недоуменно выпячивает губы в круглой «о», а затем вертится, чтобы узнать, о чем, нахрен, они вообще говорят, но одного взгляда на лицо вошедшего ему хватает, чтобы тут же отвернуться и возжелать оказаться где угодно, в любой точке этой сраной планеты, только бы не здесь. — Пак Чимин, — спокойно представляется мужчина, сняв очки с темными стеклами. — Новый боец, несправедливо получивший работу в этой помойке. Чонгук мрачно усмехается: что ж, он солгал, сказав, что не сумеет себя правильно презентовать. — Чон Чонгук, — он кивает на оторопевшего от чужой наглости друга. — Это — Мин Юнги, а тот, что прямо перед тобой… — Я знаю, кто он. Хосок испускает отчаянный вздох. Он собирался повести себя, как разумный человек, и скрыть факт их знакомства от обоих друзей. Однако у Чимина, очевидно, другие планы, и Чону остается только надеяться, что за годы разлуки он не стал более болтливым. Чонгук фыркает, не замечая, как напрягается его брат, стоит только ему спросить: — Неужели? Чимин пожимает плечами. — Да. — Достаточно, — перебивает его Хосок, нахмурившись. Он не намерен с кем-либо обсуждать это, тем более, в присутствии Чимина, который нисколько не смущается собственной откровенности. Мужчина переводит на Хосока вопросительный взгляд, хихикнув, а затем отворачивается, молча уступая ему. Юнги недоверчиво наблюдает за этим, но вслух тоже ничего не говорит. В конце концов, он начинает мечтать о том, чтобы Пак Чимин каким-то образом не оказался той причиной, по которой совсем недавно ссорились братья Чон. — Это все, о чем тебе хочется спросить, watashi no ama-sa? — томно интересуется Чимин, взглянув на Чонгука из-под острых пушистых ресниц. Хосок вздрагивает и морщится, взглянув на гостя с отвращением, чем невероятно раздражает Юнги, ненавидящего быть единственным (или почти единственным), кто не понимает, в чем тут дело. — Ты говоришь на японском? — Я работал в Японии в течение многих лет, — уклончиво объясняет Чимин. — И, кстати, могу я, нахрен, уже присесть? Никто, конечно же, не предлагает ему стул. Однако Чонгук вдруг начинает хохотать и хлопает широкой ладонью по барной стойке, намекая, что, если гостю так хочется, чтобы ему уступили место, то он, конечно же, его получит. Чимин вопросительно выгибает бровь, а затем, цокнув, подходит к стойке и в один прыжок садится на нее, широко разведя коленки и опершись ладошками между них. Юнги немного отодвигается, чтобы чужие ступни не колотили его по бедрам, и снова прикладывается к стакану. — Миленько, — кривится он, на что Чимин пошло высовывает язык и отвратительно хлюпает, поддразнив. — Ты ведешь себя слишком развязно для головореза, — улыбается Чонгук, искренне наслаждаясь мучениями Юнги, которого, кажется, вот-вот вывернет из-за выходки этого типа. Чимин хохочет. — Sore wa hontōdesu! — не спорит он. — Однако, достаточно ли я славный для кисэн, а? Юнги скептически оглядывается на него. Возможно ли, что Чимин просто забавляется, говоря о том, что работал с Сокджином? — Ты был проституткой? — не верит он. — А что, я не мог быть? — Откуда мне, блять, знать, — недовольно парирует Юнги, уткнувшись в стакан. Он смущен и растерян, потому что Чонгук молчит, а это, между прочим, его сраный боец, что расселся прямо перед Юнги, тыча своими бедрами ему в лицо. Однако, когда Чимин, наконец, перестает веселиться, Чонгук спрашивает его о Японии снова. — Я вернулся в Корею несколько лет назад, — вспоминает он, разглядывая свои аккуратные пальчики. — Из Японии. Господин Ким предложил мне работу, и не в моем положении было от нее отказываться. После я снова покинул страну, когда Богом сказал, что убивать людей мне наверняка понравится больше, чем трахать их. Чонгук хищно щурится. — Разве он был не прав? — Прав, разумеется: в те дни я стал кончать гораздо сильнее. Хосок вздыхает и отводит взгляд, уставившись на свои ботинки. Он едва выносит то, с каким удовольствием Чимин рассказывает обо всем, что с ним случилось. Хосок тоже был наемником. До тех пор, пока прошлую головешку не сменил Богом, и он не покинул семью, сняв с себя все обязательства. — Ладно, здоровяк, — хмыкает Чонгук, встав на ноги, и хлопает себя по бедрам. — Ударь меня. Лицо Чимина вытягивается, и он недоверчиво оглядывается на Юнги. — Прости? — Бей, — приглашает Чонгук и расставляет руки в стороны, открывая грудь. — Ты сказал, что был наемником, верно? Об этом говорил и Богом. Тогда что тебе стоит взять и ударить меня прямо сейчас? — Еще я сказал, что был кисэн, — хмурится Чимин. — Мне, может, и член тебе отсосать? Чонгук спокойно улыбается и качает головой. — Обойдусь, — вежливо возражает он. — Только один удар. Чимин поджимает губы и задумывается. Он был готов к тому, что его станут провоцировать, потому что знал заранее об их расстроенных с Богомом отношениях. Но драться с Чонгуком? — Как скажешь, watashi no ama-sa. Юнги не двигается с места, потому что уверен: Чонгук не даст себя ударить. Он не так глуп, чтобы расслабиться рядом с кем-то, вроде наемного убийцы, рекомендованного Богомом. Однако то, что происходит в следующую секунду, не столько изумляет его, сколько приводит в ужас. Чимин бьет, как Чонгук и просил. Он спрыгивает с барной стойки так быстро, что тот не успевает сделать и шага, чтобы увернуться от удара ногой, пришедшегося прямо в его живот. Чонгук рвано всхлипывает и отшатывается назад, нелепо схватив руками воздух там, где только что была лодыжка Чимина. — Пожалел меня, куколка? Юнги беспомощно протягивает к Чонгуку руки, строго взглянув на довольного Чимина. Для чего он дразнится? Очевидно, что удар был сильным: так морщится сейчас Чон, сдерживаясь, чтобы не нажать ладонью на горящий от боли живот. — Ни к чему колотить таких хорошеньких мужчин, — ухмыляется Чимин. — Вы, знаешь ли, довольно быстро изнашиваетесь. Чонгук хохочет снова: этот мальчик чудо, как хорош. Юнги облегченно выдыхает и крохотно улыбается тоже. Хосок, однако, всеобщего ликования не разделяет. Он терпеливо ждет, пока троица, наконец, натреплется. И, когда Чонгук и Юнги уходят, предлагая Чимину осмотреться и дать себе время на подготовку к первому бою, Хосок небрежно касается его локтя и одними губами шепчет: — Watashi wa anata o shinrai shite imasen, сукин ты сын. Чимин широко и сладко улыбается, шагнув к мужчине ближе. — Anata wa mada watashi ga hoshī, упрямец.***
Через двадцать минут после открытия в клубе не остается ни одного свободного стула. Чонгук удивлен: по словам Юнги, аншлаги тут случаются нечасто. Как правило, каждый вечер остается два-три свободных столика, за одним из которых располагается Хосок, чтобы спокойно подсчитать выручку. Однако сегодня тот вынужден остаться за барной стойкой, где его то и дело колотят локтями. Чонгук занимает место рядом с братом, прогнав со стула изрядно подвыпившего парня, очевидно, набравшегося до того, как сюда прийти. — Ваш макколли, господи Чон, — дежурно объявляет бармен, подав крупный стакан. Чонгук недоуменно приподнимает брови. — Я не заказывал. Хосок заинтересованно оглядывается на брата. — Думал, ты ненавидишь макколли. — Это так, — повторяет Чонгук. — Я хочу воды. Бармен пожимает плечами и наполняет новый стакан подсоленной водой, однако ставит его рядом с первым, несмотря на возражения мужчины. Чонгук хмурится: зачем так настаивать? — Пак Богом сегодня празднует дебют своего бойца, — хмыкает один из гостей, выглянув из-за спины Хосока. — Невежливо отказываться, пейте. — Вот как? Причиной, по которой в клубе сегодня не протолкнуться, оказывается Богом, объявивший о своем намерении угостить каждого, кто решит разделить с ним удовольствие от предстоящего зрелища. Чонгук не удивлен, однако рассержен, потому что Пак Чимин — его, Чонгука, боец, но не чей-то там еще. Самодурство Богома, возомнившего, будто он может говорить, что ему вздумается, несмотря на очевидное расхождение его слов с настоящим положением дел, изумляет. Нет никаких причин не думать, что он не делает это нарочно, чтобы продолжить дразнить Чонгука. — Надо же, — хмыкает Хосок, не став спорить со щедростью главы семьи и приняв из рук бармена стакан. — Ты и недели здесь не пробыл, а уже заставил Богома поволноваться. — С его-то педантичностью в делах не могу не предположить, что, вернувшись в Пусан, застану его за ужином с моими родителями, — мрачно шутит Чонгук. Конечно, он не собирается бросаться к гостям, чтобы отнимать у них стаканы и вопить что-то вроде: «Это мой боец!», тем самым дискредитируя Богома как единственного хозяина сегодняшнего вечера. Но, очевидно, что Чонгук слегка дезориентирован, поскольку наивно полагал, будто всякие их отношения с этим человеком закончены, и, более того, — что тот отступится от своей идеи и займется чем-то другим. — Надеюсь, против Чимина выйдет кто-то, кто хорошенько надерет ему зад, — неожиданно агрессивно бормочет Хосок, чем снова вынуждает Чонгука спросить об их знакомстве. — Он был кисэн, вот и все. — Ни одна из кисэн, с которыми я был, не знает моего имени. — Это варварство, Чонгук. Он прощает брату очевидную ложь, потому что на нее совсем не остается времени, когда в клуб заходит Богом. Он громко приветствует собравшихся, улыбаясь так широко, будто компании приятнее у него никогда не было, пока его жених придирчиво осматривается. Тэхену здесь не нравится, это Чонгук заметил еще в первый их визит. Мужчина устало прикрывает глаза и берет Богома под локоть, делая короткий шаг назад, чтобы остаться за его плечом. Конвоиры, что входят следом, как по сигналу обступают Тэхена с трех сторон, исключая любую возможность для гостей полюбоваться им. Чонгук тихонько охает: этот мужчина знает, как хорошо может выглядеть. Две верхние пуговицы темно-красной, почти бордовой шелковой рубашки аккуратно расстегнуты, и это помогает увидеть, насколько Тэхен худой. Он весь сложен из тонких и острых линий, углов и точек, рассыпанных по смуглой груди. Несмотря на скверность его характера, Чонгук не может не завидовать Богому. И как ему только удалось заполучить кого-то, вроде Тэхена? Будь дело в положении, он бы наслаждался этим, а не тосковал и дышал так томно в окружении всего, чем его тешут и в чем уступают. Может, Тэхен напрасно капризничает, позволяя Богому думать, будто тот ухаживает за ним: это то, что любят мужчине вроде него. Но, очевидно, единственным развлечением для Тэхена остается выдумывание всякого, только бы ему не докучали. Парочка останавливается у входа и справедливо ждет, что их встретят и проводят к свободному столу. Чонгук предлагает им место у правого края ринга, откуда наблюдать за боем будет удобнее всего, потому что Пак Чимин выступает слева. Однако Богом с этим не согласен: что, если ему хочется полюбоваться его соперником? — Это женщина, — предупреждает Чонгук. — Вы выставили против него женщину? — удивляется Богом. — Разве это честно? — По отношению к кому? Богом хохочет и следует совету Чонгука: они с Тэхеном садятся за указанный хозяином клуба стол, откуда тому пришлось выпроводить других гостей. До начала боя остается пара минут. Чонгук неохотно принимает приглашение Богома остаться с ними и просит у бармена еще воды, тогда как остальные за столом заказывают некрепкую выпивку. Тэхен сидит по правую руку от Чонгука, и нескольких сантиметров между ними достаточно, чтобы узнать, как горько и тяжело тот пахнет. Когда зал смолкает, в мягкой тишине раздается тяжелый стук: бармен громко опускает раскрытые ладони на барную стойку рядом с вздрогнувшим из-за неожиданного шума парнем. Тот растерянно оглядывается и выпускает из рук стакан, чтобы тоже ударить по стойке. Стук начинает раздаваться из разных углов клуба: гости взволнованно шепчутся и исступленно колотят по своим столам, предвкушая начало боя. К удивлению Чонгука, Богом тоже охотно принимает участие в балагане, развеселившись. В общем шуме Тэхен, сложивший острый подбородок на сцепленные руки и уставившийся прямо перед собой, выглядит неживым. Его стакан угрожающе подпрыгивает каждый раз, когда Богом бьет по столу, и Чонгук обеспокоенно наблюдает за этим: крупные капли вот-вот упадут на рукав рубашки Тэхена, запачкав его. — Я бы на Вашем месте этого не делал, — предупреждающе шепчет мужчина, стоит Чонгуку протянуть руку к его стакану. Он недоуменно приподнимает брови, но без лишних жалоб кладет ладонь на стол. — Собираетесь ждать, пока Ваш жених не заметит, что доставляет Вам неудобства? Тэхен криво усмехается в ответ, взглядом указав на конвоира, что стоит за его плечом. — Если ему покажется, что Вы намерены подсыпать что-то в мой стакан, он Вас убьет, — спокойно объясняет он. — Но в моих руках ничего нет. — А в его окажется Ваш язык, если Вы продолжите говорить со мной. — Но Вы заговорили первым! — возмущается Чонгук. — Что с того? Чонгук поджимает губы и отворачивается. Не то, чтобы он на самом деле боится лишиться языка, но взгляд, которым смотрит на него Тэхен, вынуждает его замолчать. Если в первую их встречу он не выражал ничего, кроме неприязни и тревоги, то теперь Чонгук видит в тэхеновых глазах сочувствие, будто он на самом деле не должен был ему поддаваться. Когда шум, наконец, становится совсем невыносимым, и Чонгук перестает слышать за ним даже самого себя, в зал выходит ринг-анонсер, чтобы представить бойцов. Однако никакой нужды в этом нет: гости начинают кричать имя Пак Чимина прежде, чем тот выходит на ринг. Чонгук озадаченно оглядывается: люди за соседними столами нетерпеливо поднимаются на ноги, чтобы поприветствовать бойца. Стаканы, неосторожно опрокинутые ударами бедер, с тяжелым грохотом катятся в разные стороны. Чонгук уныло наблюдает за одним из них, что падает на пол и с глухим дребезгом бьется: что ж, раз уж Богом пригласил всех этих людей, пусть платит и за это. — Вы, я полагаю, и не мечтали когда-то заполучить такого бойца, Чонгук-ши? — улыбается Богом, заметив замешательство мужчины. Тэхен закатывает глаза. — Ты хвалишь его только потому, что он твой брат. Чонгуку хочется ослышаться или сделать вид, будто Тэхен ничего не говорил. Он не замечает, насколько тому неприятно об этом напоминать, не видит, с какой досадой Тэхен глядит на Чимина, вытирающего слюну из-за громких воплей, которыми он драл глотку все это время. Все, о чем думает Чонгук и что заставляет его чувствовать себя беспомощным, так это то, что он сам выставил младшего брата Пак Богома против единственного человека, о котором обещал позаботиться. Когда ринг-анонсер, наконец, кричит имя второго бойца, Чонгук оказывается единственным, кто встречает ее аплодисментами. Тэхен озадаченно на него оглядывается, а затем и вовсе утрачивает всякую ясность, стоит только Лалисе Манобан подняться на ринг. — Она ниже его на добрых полголовы, — объясняется мужчина, когда Богом поднимает на него хмурый взгляд. Чонгук мрачно усмехается, сложив руки на груди. — Думаете, нам стоит об этом побеспокоиться? Тэхен щурится. Он выглядит достаточно уязвленным для того, чтобы начать спорить. — На кого бы поставили Вы, господин Чон? Чонгук делает вид, будто всерьез задумывается, чем вынуждает Тэхена нетерпеливо застучать пальцами по столу. Скука, которая занимала его в начале вечера, сменяется напряжением и раздражением, что, очевидно, смущает Богома. Он ненавязчиво кладет руку на бедро жениха, но не присоединяется к разговору. Это радует Чонгука до тех пор, пока Богом не приглашает двоих конвоиров, что все это время держались поодаль, подойти ближе и остановиться за тэхеновой спиной. Они просто разговаривают. Что, думает Богом, Чонгук станет делать с его женихом прямо у него под носом? Это нелепо. — Разумеется, на красивую, — низким голосом загадывает Чонгук, опустив томный взгляд на открытую грудь Тэхена. Мужчина будто тупеет из-за внезапного комплимента и нелепо открывает рот, чтобы немедленно против него возразить. Однако то, с какой силой вдруг рука Богома сжимает его бедро, вынуждает Тэхена опомниться. Он все неправильно понял: Чонгук говорил не о нем. Разумеется, он здоровый мужчина, и его могут интересовать женщины. Нет никаких причин думать, будто Чонгук станет всерьез кокетничать с ним. — Надо же, — печально вздыхает Тэхен, прикрыв глаза. — А я знал Вас как умного мужчину. Без большой охоты и прежнего куража, с каким он задирал Чонгука, Тэхен готовится наблюдать за боем. Он возвращает локти на стол и прижимается щекой к стакану, сощурившись. Его взгляд, прямой и требовательный, останавливается на Лисе, когда та валится с ног и бьется носом об пол. Вместе с болезненным всхлипом из ее рта выливается мутная желчь, остатки которой она пристыженно слизывает языком, привстав на гудящих ладонях. Чимин закатывает глаза и строго прикрикивает на девушку, злясь на ее нерасторопность: он не насильник и не станет колотить того, кто не бьет в ответ. Лиса жмурится от боли в разбитом носу и отчаянно вопит, когда ее с силой хватают за плечо и велят подниматься. Тэхен морщится: нет никакого удовольствия наблюдать за тем, как Чимин бьет ее снова, в открытое горло, из которого вырывается глухой хрип. — Она неуклюжая, — сетует мужчина. Чонгук бросает на него быстрый взгляд. — Похоже, наблюдать за Вами ей куда интереснее, чем пытаться хоть как-то себя защитить, — насмешливо вторит Богом своему жениху. Нет, думает Чонгук, это не так. Лиса смотрит не на него. Кто-то из гостей напугал ее так сильно, что всякий раз, когда Чимин готовится к удару, девушка бестолково пялится в зал, будто ее застали за чем-то гнусным и непристойным. Она не бьет первой, не пытается отступить, только тяжело мечется по рингу, как раненное животное, в которое собираются стрелять. Чонгуку стыдно: для чего он так хвалился своим бойцом, если все, что теперь ему остается сделать, это позволить Тэхену плюнуть в его, Чонгука, лицо? Однако отвращение, с которым мужчина выражает свое недовольство относительно исхода боя, изумляет: Чонгук никогда не видел, чтобы кого-то так сильно огорчало то, что он был прав. Тэхен просит Богома уйти прямо сейчас, не дожидаясь, пока гости угомонятся и снова займут свои места. Чонгук поднимается на ноги, чтобы проводить их, но Богом осаждает его мягким качанием головы. — Мой жених очень расстроен, господин Чон, — вздыхает мужчина, пропустив Тэхена вперед легким толчком чуть ниже спины. — Ваша компания только сильнее удручит его. Чонгук изумленно глядит на него в ответ. — Но это не я был на ринге, Богом-ши. — А Вы хотели бы там оказаться? Тэхен обеспокоенно оглядывается на Чонгука, но, встретив его вопросительный взгляд, тут же отворачивается и шагает вперед, опустив голову. Что с ним, в самом деле, такое? Поначалу скучает и жалуется, после — спорит, а затем торопится горевать. Он капризный и жуткий, и ничего из того, что он делает, не кажется нормальным. Но, если это тот способ быть очаровательным, о котором говорил Юнги, то Чонгук вовсе не находит Тэхена таковым.***
В половину четвертого утра к югу от реки Хан садится частный самолет. Ким Югем бестолково снует около посадочной полосы и время от времени нетерпеливо поглядывает на наручные часы. Его не должно быть здесь: ему следует вернуться в полицейское управление прямо сейчас и покрепче схватиться за значок, чтобы подумать, на чьей он на самом деле стороне. У Югема не было, и не могло быть решительно никаких причин приезжать сюда, однако он помнит о возложенных на него обязательствах, а потому молча следует указаниям, оставленным в коротком сообщении. Прибыть вовремя. Не сообщать о частном рейсе никому из коллег. Не надевать форму («мы только поздороваемся, не веди себя, как тупой коп»). Не брать оружие и дождаться машины прежде, чем действовать самому. Югем мрачно оглядывается на самолет, из которого за последние полчаса, что он здесь бездельничает, никто и носа не высунул: быть может, что те, кто сейчас находится в салоне, получили точно такие же инструкции. По крайней мере, очевидно, что никто не спустится с трапа до тех пор, пока не прибудет автомобиль. Знакомство с Югемом не представляет для этих людей никакого интереса. Более того, им вообще не следует друг о друге знать. Ровно в ту минуту, когда Югем, шутя, постукивает по фюзеляжу самолета — не для того, чтобы напугать, а только из любопытства — на посадочную полосу почти бесшумно въезжает массивный черный хендай. По мере его приближения, мужчина все усерднее разглаживает взмокшими ладонями брюки, но вздрагивает и сконфуженно шагает назад, когда колеса автомобиля прокручиваются прямо у носков его любовно начищенных туфель, едва на них не наступив. Из приоткрытого окна доносится сильный запах серы, который Югем чует даже здесь: должно быть, в салоне стоит невыносимая вонь. — Доброе утро, комиссар! Пак Богом, очевидно, находится в прекрасном расположении духа: он кричит что-то Югему из открытой двери, не торопясь покидать салон, и тот сдержанно кивает в ответ, строго наблюдая за тем, как двое мужчин выходят из автомобиля и следуют мимо него к трапу, одернув двубортные тяжелые пиджаки. Ровно в эту минуту двери самолета открываются, и группа из пяти человек торопливо спускается вниз, опустив головы, так что Югему не удается разглядеть их лиц. Однако небольшие контейнеры, которые они беспокойно передают друг другу под требовательно-торопящими взглядами конвоиров, Югему видно замечательно. Он сводит брови и недоверчиво оглядывается на Богома. — Ты что, хочешь, чтобы я сопровождал контрабандистов? Богом лукаво улыбается в ответ и, отодвинувшись в сторону, приглашающе хлопает ладонью по месту рядом с собой. Югем крупно вздрагивает и отчаянно качает головой: он не хочет в салон, собственное беспокойство вкупе с отвратительным душком внутри попросту удушит его. — Я не сяду в твою машину. — Невежливо заставлять гостей ждать, комиссар, — упрекает Богом, и, хмыкнув, кивает ему на еще один автомобиль, что въезжает на посадочную полосу и с шумом проносится мимо них. — Кроме того, у тебя, наверняка, куча дел, так что не утомляй ни себя, ни меня этими воплями. Югем беспокойно кусает щеку изнутри и прикрывает глаза. Он ненавидит то, как легко Богом каждый раз нарушает с трудом достигнутую ими договоренность только затем, чтобы еще сильнее унизить комиссара, и без того стыдящегося своего положения. Югем поклялся служить, а не прислуживать; поклялся городу, а не прожорливому, свирепому и безрассудному аспиду, лениво ворочающемуся на его груди. Допуская неосторожную мысль о том, чтобы вынудить его на себя напасть, Югем пугался и рыдал сильнее всего: он не хочет умирать. Не хочет, чтобы однажды его жена легла в постель одна, или, хуже того — пригласила бы туда кого-то, вместо него, Югема, чтобы поболтать о том, каким болваном был ее муж, раз уж позволил сделать с собой что-то подобное. Когда контрабандисты, наконец, усаживаются в пришедший вторым автомобиль, Богом с еще большим нажимом зовет Югема снова, и его тон не оставляет комиссару никакого другого выбора, кроме как послушно забраться в салон и проследовать за контрабандистами, которых еще не известно, куда собираются доставить. Югем обеспокоенно выглядывает в окно: в Сеуле есть одно-единственное место, где они могли бы сбыть свой товар, однако оно уже занято, и уму непостижимо, если Богом впустит туда чужаков. Комиссар взволнован неизвестностью и озадачен его невозмутимостью, пока он так радушно принимает у себя контрабандистов, что даже едет встречать их лично. Но разве это Югем должен объяснять Богому, как это опасно и глупо — делить рынок или территорию, если только тебя к тому не принудили или не запугали? — Ты забываешься, — строго, нахохлившись, предупреждает комиссар. В этот раз он не хочет уступать: они напарники, союзники, — как будет угодно — Югема не прельщает роль послушного скота, которого только и стоит, что таскать за тупые рога. — Когда я сказал, что не стану вмешиваться в твои дела, я имел в виду не это. Богом морщит лицо, будто чужое гудение всерьез его утомляет. Он лениво закидывает ногу на ногу, и Югем сердито ерзает, когда носок чужой туфли касается его колена и оставляет на белых брюках грязный мокрый след. Разве сегодня был дождь? — Не беспокойся об этом, — безучастно советует Богом, сосредоточившись на дороге. Интонация у мужчины обманчиво-сдержанная: он не хочет объясняться перед комиссаром и, более того, выслушивать его нравоучения, однако тот, очевидно, намеренно игнорирует его недовольство и охотно высказывает свое. Что ж, раз уж им обоим так тошно находиться в компании друг друга, то Югем всегда быть рад тем, кто избавит другого от своего назойливого присутствия. — Я полицейский, — уязвленно напоминает он, подняв на Богома тяжелый, угрюмый взгляд. — Что, если я арестую этих ребят, а? Югем огорчается своей же выходкой: разумеется, это и не провокация вовсе, — несмелый плевок от досады. Богом долго глядит на него, протяжно что-то мыча, а затем улыбается во весь рот и будто бы разжевывает хохот. — Надо же, какой славный парень! — хвалит он, а комиссар сникает вовсе, низко опустив плечи и тяжело задышав от обиды. — Так ты, стало быть, собираешься угрожать чужой семье на моей территории? — Я просто так спросил, — зло отнекивается Югем, отвернувшись обратно к окну. Зря он начал этот разговор. Богом спокойно пожимает плечами и тихо спрашивает о чем-то водителя, предупреждая, что они торопятся. Мужчина кивает в ответ и предполагает, что их, очевидно, уже ждут. Югем не так бессовестно туп, чтобы не понять, о ком идет речь, потому что он здесь бывал, он помнит крохотный магазинчик в том районе, где раньше был разбит квартал красных фонарей. Внутрь его, разумеется, никогда не приглашали, но он достаточно долго сновал снаружи, чтобы разобраться во вкусе его хозяина и понять, что, какую бы дружбу ему не предложил Богом, расположения этого человека Югему не добиться. Он не то, чтобы настаивал на своей компании, однако все-таки хотел заиметь личное знакомство с хозяевами всех районов. В конце концов, это и его город тоже. Богом несправедлив, если на самом деле собирается оставить Югема сиротой. Хендай глохнет в двух шагах от магазинчика, и желтая лампочка, измазанная пылью, приветливо трещит в ответ. Югем остается в салоне, но не потому, что на этом настаивает Богом, а затем, чтобы не попадаться контрабандистам на глаза. Им, очевидно, будет, чем похвастать, когда они станут болтать своим дружкам (а они, разумеется, спросят первыми), что в Сеуле их сопровождал «сраный коп», которому теперь и задницу можно показать прямо из открытого окна, чтобы окончательно убедить его в собственном бессилии и напомнить, как он жалок, сидя в машине и мрачно пялясь на то, как они устраивают в его городе беспорядок. Навстречу контрабандистам выходит мужчина, который выглядит так, будто он спал всю ту неделю, что Богом готовился к их встрече. Хозяин магазинчика сонно кивает контрабандистам, и те подхватывают контейнеры поудобнее, чтобы занести их внутрь. Богом лениво дает им отмашку и обещает Югему вернуться через пару минут. На комиссара его собеседник толком не обращает внимания. Хмурится так, будто узнает, но тут же отворачивается и приглашает Богома войти, пропустив его вперед и закрыв его широкой, сгорбленной от усталости спиной. Югем немного сползает вниз, повозившись, и с досадой глядит на часы: через полчаса ему нужно быть в участке. Он приподнимает подбородок и, заскучав, стучит водителя по плечу — несильно, но ощутимо для того, чтобы заставить его обернуться. — Что это, блин, за вонь? Водитель хмыкает и с умным видом отбивает короткое: — Так пахнет газ, комиссар.