Вор

― Это какая-то дикость: ты держишь около восьмидесяти бойцовских клубов по всей стране, но не можешь позволить себе даже самый паршивый тренировочный центр?! Чимин с явным неодобрением оглядывает узкий коридор, в котором встречает его Чонгук; проходить внутрь он не торопится ― надеется, что предложение проводить тренировки здесь окажется просто неудачной шуткой. ― С чего ты взял, что у меня нет тренировочного центра? ― хмыкает хозяин квартиры, припав плечом к стене, и складывает руки на груди. Чимин раздраженно кривится в ответ: очевидно, что Чонгук отлично проводит время, разыгрывая его и наслаждаясь тем, в каком унизительном положении тот оказался теперь. ― Потому что назвать так подвал нашего клуба у меня язык не поворачивается, ― мрачно острит Хосок, внезапно выросший за спиной Чонгука; он проходит мимо брата по коридору и бросает в сторону остановившегося на пороге Чимина угрюмый взгляд прежде, чем скрыться в ванной. ― Как грубо, ― цокает Чонгук в захлопнувшуюся прямо у него под носом дверь, а затем оглядывается на гостя, что все это время в недоумении наблюдал за их спором. ― Если хочешь знать, у нас правда есть подвал, но в нем никто не тренируется. ― Тогда о чем ты говорил? ― О чем я говорил когда? ― Минуту, блять, назад, ― напоминает Чимин и громко повторяет, передразнив чонов тон: ― С чего это ты взял, что у меня нет тренировочного центра? Чонгук беззлобно улыбается в ответ. ― Мои бойцы тренируются вне клуба, иначе какой бы во всем этом был смысл? ― спокойно объясняет он и кивает в сторону гостиной, в которую выходит коридор; Чимин бросает в ту же сторону короткий, недоверчивый взгляд. ― Ты настоял на том, чтобы начать в ближайшее время, и я был к этому не готов. И так уж вышло, что мой дом ― это единственное место, которое я сейчас могу тебе предложить. Чонгук знал, что Чимину эта идея не понравится. Он выглядел достаточно уязвленным, когда просил о помощи, чтобы дать понять, как тяжело ему будет ее принять. Нанимать бойцом головореза, которого недавно отлучили от службы ― значит, взять на себя полную ответственность при работе с человеком, привыкшим доводить дело до конца. Добивать. Чимин признался в этом неохотно, и это тоже далось ему с трудом, несмотря на то, как он гордится своими прошлым успехами. Лиса напомнила Чонгуку: Чимин сказал, что он не насильник, однако его отказ нападать на того, кто не защищается, вовсе не означает, что он на самом деле этого не хочет. И как бы Чонгуку не хотелось укрепиться в своих подозрениях относительного того, что Богом намеренно вынудил его нянчиться с беспощадным животным, каким растят всякого жестокого убийцу, он не может не согласиться с догадкой Юнги: Чимин пришел к нему не сам. ― А где твоя подружка? ― между делом интересуется Чимин, когда они, наконец, проходят в гостиную. Мебели здесь не много, но Чонгук советует отодвинуть ее к стенам, чтобы освободить центр комнаты, иначе отступать бойцам будет некуда. ― В спальне, ― хрипит мужчина, оттаскивая крохотный столик. За этим делом их застает вернувшийся Хосок; он недовольно хмыкает и проходит мимо, чтобы занять место на диване, который теперь в таком неудобном месте, что с него едва ли видно включенный без звука телевизор. ― В твоей? ― переспрашивает Чимин, не обратив никакого внимания на вошедшего, и толкает ногой пустую тумбу. ― Она живет здесь, ― объясняет Чонгук, выпрямившись и тяжело задышав. Ему бы тоже не помешает вернуться к тренировкам. Чимин оглядывается на него в недоумении, а затем вдруг начинает бесстыдно улыбаться уголками выкрашенных блеском губ. ― Живет здесь? ― пошло гогочет он. ― Так вы, ребята, трахаетесь? ― Живет, ― скромно повторяет Чонгук и кивает на Хосока, что невольно прислушивается к разговору. ― А вы, ребята, трахались? Чимин равнодушно пожимает плечами и насмешливо кивает мужчине тоже, справедливо ожидая, что тот не упустит шанса снова завопить о том, что это не его, Чонгука, дело, и бросится сказанное отрицать. Но он молчит, только глядит на Чимина в ответ озабоченно, что сбивает с того всякую спесь. ― Я просто делал свою работу, ― прохладно бормочет он, отвернувшись. Чонгук больше ни о чем не спрашивает. К тому моменту, когда Лиса, наконец, выходит из спальни, они успевают разобраться с мебелью. Девушка сонно оглядывается и часто моргает из-за жжения в больных глазах; все ее лицо, каким Чимин помнит его, больше не кажется симпатичным из-за отвратительной сыпи, покрывающей обе щеки. Уродливые сухие пятна начинают выглядеть еще хуже, когда Лиса подходит ближе, и Чимин брезгливо морщится, отступив. ― Что у тебя, нахрен, с лицом? ― первым не выдерживает Хосок. Он немного приподнимается с места, чтобы разглядеть девушку получше, на что та раздраженно скалится, советуя ему заткнуться. ― Во-первых, нет, серьезно, что это за дерьмо? ― переспрашивает Чимин и тут же бросает мужчине через плечо ехидное: ― А во-вторых, в самом деле, Хосок ― заткнись. Чонгук закатывает глаза. Хуже, чем полюбовно трахаться с потаскухой ― это полюбовно трахаться с очень болтливой патаскухой. ― Это просто сыпь, ― цедит Лиса, нервно затягивая хвост на макушке. ― Хватит, блять, так пялиться на меня. ― Просто сыпь? ― хохочет Чимин, стягивая спортивную куртку. Девушка мрачно глядит на него в ответ. ― Да тебе пол-лица разорвало. ― У меня аллергия на рыбу, ясно? ― Так ты поэтому отказалась идти со мной в японский ресторан? ― Ты пригласил меня, потому что отказалась Лиса? ― в стороне хмыкает Чонгук. Чимин лукаво щурится. ― Я не особо разборчив. ― Оно и видно, ― с готовностью комментирует Хосок и забирается с ногами на диван, заерзав среди накиданных на него подушек. Чонгук пресекает всякую попытку Чимина возразить и строго одергивает его, напоминания, что это ― его дом, и если этим двоим хочется вместе оплакать несбывшийся или вовсе выдуманный роман, то они могут проваливать. Тот уязвленно хмурится, но соглашается с замечанием и зарекается когда-либо еще вестись на хосоковы насмешки, которые, как кажется Чонгуку, вредят только ему одному. Они начинают с малого: Чимин, сцепив зубы, в спешке повторяет то, о чем они говорили в клубе. Его дрессировали месяцами, чтобы выбить из него всякую жалость и сочувствие к тем, с кем он прощается через прицел, или в кого он жестко толкается, сжав пальцами шею. Он научен получать удовольствие от болезненных стонов и предсмертных хрипов и не умеет не злиться, если кому-то удается уйти от него живым. ― И многим это удавалось? ― на всякий случай интересуется Чонгук; он садится рядом с Хосоком и не глядя протягивает ему бутылку пива в попытке усмирить чужую назойливость и дурное любопытство. ― Никому, ― предсказуемо признается Чимин. Лиса задумчиво поджимает губы, отведя взгляд. Ей хочется о многом его спросить, но все, что на самом деле беспокоит ее, только: ― И каково это? ― Каково ― что? ― безучастно переспрашивает Чимин, разминая шею. ― Убивать людей. Он не удивляется этому вопросу, только тону, каким он был задан. Лиса напряженно глядит на него, ожидая ответа, будто он в самом деле может сказать что-то, что сможет ее напугать или озадачить. Чонгук настороженно наблюдает за ней со стороны и тихонько щелкает языком. ― Ко всему можно привыкнуть, ― уклончиво объясняет Чимин, пожав плечами. ― Я привык. К основной тренировке они переходят позже, когда, наконец, договариваются о стоп-словах (во время обсуждения которых Хосок то и дело вставлял свои комментарии, воображая, будто что-то смыслит в хорошем юморе и сексе). Чонгук обещает оставаться на стороне Лисы и помочь Чимину в случае, если тот заскучает без привычной кровавой бойни, и что-то пойдет не так. ― Судя по тому, что я видел на ринге, тебе следует присматривать за этой симпатичной задницей, ― цокает Чимин, качнув головой; Лиса вопросительно вскидывает брови. ― Не хочу быть грубым, но любая уличная девка дерется лучше, чем ты. Чонгук хищно улыбается, опустив голову: что ж, у этой куколки достаточно времени, чтобы убедиться, что это не так. Хосок, все это время скучающе просматривающий чаты в своем телефоне и глотающий пиво, вдруг удивленно охает и небрежно треплет брата за плечо, уговаривая его взглянуть тоже. Чонгук недовольно морщится и выжидательно глядит на Хосока в ответ. ― Мне написал Сокджин-хен, ― сбивчиво объясняет он, заморгав; бутылка в его руке угрожающе покачивается. ― Он сейчас у того банкира, я вчера рассказывал тебе, ― Чонгук кивает: Хосок действительно обмолвился о том, что у какого-то банкира сегодня крупное торжество по поводу его какого-то-там дня рождения, и Сокджин принял его приглашение в виду старой дружбы. ― Его спросили о Богоме ― ну, это херня ― чтобы рассказать о том, что он на самом деле ведет переговоры с головешкой Тэгу. ― С Пак Хеншиком? ― недоверчиво переспрашивает Чонгук, бросив быстрый взгляд в сторону бойцов. ― О чем? ― Ты разве не слышал? ― удивляется Хосок и блокирует телефон. ― Говорят, что Морра все это время прятал сокровище в Тэгу. Оттуда же его и увели. ― Где я мог бы об этом слышать? ― фыркает Чонгук; он не большой охотник до слухов относительно того, о чем вообще предпочел бы не знать. ― Может, спросишь об этом свою подружку? ― тяжело гудит Чимин и вытирает со лба крупные капли пота. Чонгук озадаченно оглядывается на Лису, что отступает к стене и часто дышит, упершись ладонями в дрожащие от усталости колени. Она не выглядит застигнутой врасплох внезапным признанием или раскрытием того секрета, о котором накануне так ревностно пеклась. ― Не могу поверить, что ты рассказала ему, ― оскорбляется Чонгук, откинувшись на спинку дивана и широко расставив ноги. Лиса только сейчас вскидывает голову и прислушивается к тому, в чем ее укоряют. ― Мне в свою очередь пришлось кончить, чтобы узнать об этом. Чимин хрипло хохочет. ― И кто из нас должен жаловаться? ― Я ничего ему не рассказывала, ― спорит Лиса и оборачивается к Чимину. ― Как ты узнал, что я из Тэгу? ― У тебя дерьмовый акцент, ― объясняет он тоном, не выражающим ничего, кроме предельной степени самолюбования и желания поумничать. ― Если прислушаться к тебе, когда ты начинаешь болтать слишком быстро, то можно четко услышать, что ты делаешь это с кенсан диалектом. ― Я тоже говорю на нем, ― возражает Чонгук, неприятно удивившись тому, что он в самом деле мог не узнать родной язык и потратить оргазм на глупость, вроде этой. ― Ты из Пусана, ― качает головой Чимин, передав Лисе воду, которую прежде пил сам. Она бездумно кивает в знак благодарности и принимает бутылку. ― Там придерживаются более южного диалекта, нежели в Тэгу ― северного. ― Я так понимаю, говорить о Богоме мы закончили? ― ворчит Хосок, снова возвращаясь к переписке с Сокджином. Чонгук нехотя переспрашивает об его переговорах с Хеншиком и понятливо мычит, когда узнает, что о предмете их разговора Сокджину неизвестно ровным счетом ничего. Он обходится только уклончивыми объяснениями, что дело теперь касается Ким Намджуна, с которым Чонгук был знаком до того, как сменился сеульский головешка, но в настоящий момент это знакомство не делает пользы ни одному из них. Намджун тогда только начинал работу в Сеуле, его район был совсем крохотным, он делал всего пару поставок в неделю и торговал кокаином чаще в розницу; о масштабном производстве и речи не шло. Однако этот разговор быстро надоедает Чонгуку, и он, скромно потянувшись, предлагает своим бойцам забавный эксперимент. ― Лиса, ляг на спину, ― просит он и встает, подойдя ближе; Чимин заметно напрягается, когда тот останавливается за его плечом. ― И закрой глаза. Девушка послушно ложится на пол и кладет руки вдоль тела, некрепко зажмурившись. Она дышит спокойно, размеренно; до нее доносится мягкий запах чонгукова тела, и она не может сделать ничего, кроме как довериться ему. ― Она почти побеждена, ― негромко убеждает Чонгук, и Чимин вздрагивает из-за того, как чужое дыхание щекочет его взмокшую шею. ― Она почти побеждена и лежит прямо перед тобой, внизу, ― Чимин послушно опускает взгляд и жадно наблюдает за тем, как аккуратно вздымается женская грудь, так, будто она едва справляется с тем, чтобы дышать. ― Ты ведь уверен, что справился, куколка? ― Да, ― шумно выдыхает Чимин, во все глаза рассматривая слабое, тупое тело у своих ног. Он почти видит, как бьет ее в лицо снова, слышит, как жалко она скулит, и ежится от удовольствия. Он мог бы возбудиться от одной только мысли, как эта безголовая стерва стала бы вопить и захлебываться желчью, наступи он прямо сейчас на мягкую грудь. Чонгук наклоняется еще ближе и почти касается губами чужой раскрасневшейся щеки, ласково замурчав. ― И что ты сделаешь теперь? Чимин глухо рычит, не раздумывая. Он никогда не был джентльменом и едва ли смущался своих манер. ― Ударю ее ногой. Чонгук крохотно усмехается и переходит на тяжелый, заискивающе-нежный шепот: ― Почему? ― Потому что ты трус, ― озлобленно, с досадой хрипит Лиса снизу, и ее ладони в отчаянии сжимаются в кулаки. Потому что теперь я боюсь тебя в сотню раз меньше, чем ты боишься меня, ― взрывается в ее закрытой глотке. Чимин смаргивает морок и оборачивается к Чонгуку с немым вопросом, на который тот не может дать ответ. Он сбит с толку тоже; сколь бессмысленна была бы эта затея, обернись она глупым розыгрышем, который выставил бы его еще большим болваном, каким теперь себя чувствует Чимин. Он-то справедливо рассчитывал, что уже достаточно унизился, попросив Чонгука о помощи, чтобы не получать тычков от его безголовой подружки, будто ему мало грызни, к которой он принужден, с безнадежным в своем упрямстве ухажером. Чонгук объясняться не торопится; он ложился в постель с Лисой столько раз, сколько требуется для того, чтобы понять ― с кем бы она сейчас не говорила, этот кто-то находится не здесь, а в ее голове, в тех болезненных и пугающих воспоминаниях, до которых Чонгук так и не смог добраться. И он готов утащить ее трахаться прямо сейчас, только бы узнать, откуда она бежала, сломя голову, прежде чем споткнуться об него. ― Чонгук, ― беспокойно зовет Хосок и протягивает к брату руку, бездумно тыча в него влажным горлышком бутылки. ― Чонгук! Мужчина нехотя оборачивается, недовольно дернув плечами, но тут же напрягается всем телом, завидев, как побледнели и скукожились чужие губы, пережеванные от паники и негодования. Хосок почти не моргает, уставившись в телефон, и его взгляд встревоженно бегает от строчки к строчке, снова и снова возвращаясь к началу. ― Сокджин-хен… ― он запинается и шумно сглатывает, едва не давясь. Чимин делает к нему шаг, врезавшись плечом в спину Чонгука, и крупно вздрагивает, когда Хосок едва слышно, так и не отняв потяжелевшей руки, мучительно хрипит: ― Дом банкира горит.

***

Ничто никогда не пугало Югема сильнее, чем эта закрытая дверь. Он в отчаянии протягивает к ней взмокшую ладонь, чтобы сжать ручку покрепче и войти, наконец, внутрь, но снова медлит, горячо задышав, и теснится в узкой форменной рубашке, вдруг застыдившись своего нелепого вида. Глаза зудят из-за тяжелого недосыпа, и Югем жмурится, отступив; он страдал делом, по которому пришел сюда, последние три дня, и теперь едва помнит себя от измождения и болей в ногах. И хорошо бы, если бы Богом, которого он надеется застать в кабинете в половину первого ночи, сказал, что он, Югем, может не беспокоиться и об этом. Толкнув ненавистную дверь, что ведет теперь не только в душную комнату, но и в жизнь, о которой Югем никогда не просил, он охает, оробев, и жалеет о каждом принятом прежде рукопожатии, что привело его сюда. ― Здравствуйте, комиссар. Тэхен мягко улыбается гостю и кивком приглашает его войти, чего определенно не стоит делать, если этот мужчина одет в одно только ночное белье. ― Господин Пак… ― Югем запинается, сконфуженно опустив глаза. ― Задерживается? Тэхен сердито корчится. ― Вы в самом деле хотите поговорить о моем женихе? ― цокает он и откидывается на спинку кресла, что стоит за богомовым столом. ― Ну же, комиссар. Спросите меня. Югему ни о чем не хочется его спрашивать. Этому разговору он предпочел бы любой другой, только бы не слышать, как Тэхен возбужденно мурчит от любопытства и желания посильнее его толкнуть. ― Вы же знаете, что мне нельзя с Вами разговаривать, господин Ким, ― напоминает он, поморщившись; во всем Сеуле жениху Богома едва ли найдется, с кем посплетничать ― так узок круг лиц, которым посчастливилось с ним познакомиться. ― Ничего дурного не случится, если мы с Вами немного поболтаем, ― спорит Тэхен и игриво щурится. ― Разве не для этого Вы здесь? ― Я пришел к господину Паку. Тэхен мрачнеет и поднимается на ноги, досадливо всплеснув руками. ― Ох, ну конечно! ― возмущается он; Югем бросает на него быстрый, настороженный взгляд и пятится, когда мужчина делает к нему шаг. ― Примчались прямиком из морга, только чтобы наябедничать на меня! ― Откуда Вы… ― Разве Вам не любопытно, ― понизив голос, пылко шепчет Тэхен и подходит ближе. Запах его кожи, простыней, на которых его целует Богом, ― это больше, чем Югем хотел бы знать, ― что я делал в тот вечер у дома банкира? ― Это не мое дело, ― бестолково мямлит мужчина, уставившись на свои ботинки. Он видит чужие острые коленки и не знает, куда себя деть. ― А я думаю, что сгоревшие замертво потаскухи ― очень даже Ваше. Тэхен глухо рычит, раздражаясь чужим упрямством. И как Югем вошел сюда, не обмочившись, если сейчас стоит перед ним и не может раскрыть своего вонючего рта, чтобы ему возразить? Он видел Тэхена в тот вечер, и он не так бессовестно туп, чтобы не догадаться, почему человек, отказавший Богому, вдруг лишился двенадцати абсолютно здоровых и молодых кисэн, с которыми банкир и его сраные дружки самозабвенно развлекались до тех пор, пока весь дом не объяло свирепое пламя. Югем поднимает на Тэхена полный отчаяния и ужаса взгляд, будто прежде, чем заговорить с ним, надеялся, что не услышит ничего подобного и сможет сегодня спокойно заснуть, не думая о том, что случилось со всеми этими людьми. ― Как ты… ― хрипит он, задрожав; Тэхен сладко ему улыбается, склонив голову. ― Как ты узнал, что они были мертвы? Об этом ему некому было рассказать ― Югем пробыл в лаборатории больше суток, и все, что ему досталось на завтрак этим утром, это размякшее молочное печенье и мрачное предположение эксперта касательно того, что кисэн, должно быть, были мертвы еще до пожара. Комиссар покачал головой: но что их ― чушь какая! ― могло убить в доме, где их собирались только трахать? Например, тетродотоксин, ― сухо парировал эксперт, протянув Югему результаты анализа крови. ― Рад, что Вы все-таки спросили! ― тихонько хохочет Тэхен и шутливо разводит руками. ― Это я. Югему хочется ослышаться или сделать вид, что Тэхен никогда в этом не признавался. Он шумно сглатывает, больно сжав горло. ― Это я их убил, комиссар.

***

Сокджин говорит: я, нахрен, этой долбанной суке голову откручу, ― он не важничает и решительно отказывается справляться с тем, как с ним поступили: гнусно, по-свински. И было бы куда справедливее, если бы Богом, задумав на него дуться, как мышь на крупу, просто плюнул в его, Сокджина, лицо, но не вынуждал спотыкаться об подставленную ногу и, вопя от бессилия, наблюдать, как гибнут люди, обещание сберечь которых он по глупости не смог сдержать. Он не так уж и сердоболен, чтобы теперь сокрушаться из-за того, что смог унести ноги из этого пожара, уступив крепкой хватке банкира, бросившегося тащить его прочь; и только безумец стал бы ожидать, что своей жизни гости предпочтут жизни кисэн. Мысль о том, что никто даже не попытался их спасти, не удивляет Сокджина, но мучает, когда все, как один, твердят: «эта бешеная стерва вырвала мне на брюки ― что я, по-твоему, мог сделать?!» Сокджину не снятся предсмертные вопли и хрипы из объятых огнем грудей: когда все гости кинулись к дверям, наступая друг другу на горячие пятки, кричать уже было некому. Чонгук любезно позволяет Хосоку сочувствовать чужому горю за двоих; он безучастно кивает на каждый сокджинов рев, щипая свои пальцы, и мысленно возвращается к недавнему разговору о Ким Намджуне, который теперь якобы сотрудничает с Богомом. Делить рынок с другой семьей ― значит, искусственно расширять его, что недопустимо так же, как, например, угрожать оружием своим соседям. Или массово морить кисэн. Совать нос в карман Морра так беззастенчиво и грубо ― не столько опрометчиво и безрассудно, сколько опасно и губительно для любого задуманного дела. Намджун не стал бы соглашаться на эту авантюру, не будь у него достаточно серьезной причины, и Чонгук умирает от любопытства. Он стучит в приоткрытую дверцу магазинчика, над которой негромко гудит безобразная лампочка, и, не удержавшись, заглядывает в окно. В помещении приглушен свет, только широкие пузатые витрины с корзинами мармелада и леденцов горят белыми фонарями, липкими лучами освещая высокие холодильники с содовой. Чонгук задумчиво поджимает губы и, решив, что прождал достаточно, пожимает плечами и входит внутрь, закрыв за собою дверь. Колокольчики, глухо прозвенев, замолкают. ― Не очень-то ты и торопился с визитом ко мне, ― грузно хмыкают из-за кассы, и Чонгук, улыбнувшись, цокает. ― Да, я тоже смерть как соскучился, хен. Они не виделись достаточно долго, чтобы теперь с любопытством и осторожностью разглядывать друг друга, гадая, что сделали с ними годы. Намджун выглядит изможденным будто бы мучительными раздумьями, он двигается медленно и тяжело, и прежний трепет и смущение, с какими Чонгук на него смотрел, уступают досаде и разочарованию. Должно быть, вот, что делает Сеул с людьми, которые воображают, будто бы они умнее всех. ― Только не говори, что пришел сюда по делу, ― просит Намджун, захлопнув кассу; ящичек жалобно скрипит и с громким щелчком встает на место. Чонгук мычит в ответ и вытаскивает из коробки, что стоит на прилавке, горстку мягкого зефира, пачкая пальцы розоватой сахарной пудрой. ― Я предпочел бы не иметь никаких дел с человеком, так скоро побратавшимся с Пак Богомом, ― морщится он, пожевав. Намджун недоуменно хмурится и складывает руки на груди. ― Сколько, хен? ― Думаешь, я за копейку удавлюсь? ― Я имею в виду зефир, ― растерянно возражает Чонгук, заморгав. ― Зефир, говорю, сколько стоит? Намджун морщится и, вздохнув, подталкивает к нему всю коробку. ― На здоровье, ― Чонгук согласно пожимает плечами. ― Тебе Сокджин-ши рассказал? ― Хосок-хен, ― он качает головой и снова жует, зачавкав. ― Сокджин-ши сейчас слишком занят своими мертвыми кисэн и намерением выбить из Богома все дерьмо. Намджун удивленно приподнимает брови: о недавнем пожаре в доме банкира ему известно не хуже других, но… ― Он вырезал кисэн Сокджина-ши, будто скот. ― Ты этого не знаешь, ― спорит Намджун; немыслимо, если эти двое всерьез взялись за такую нелепую идею. Отказ Сокджина оскорбил Богома, быть может, сильнее, чем должен был, но в его намерения доселе входили только переговоры, но уж никак не хладнокровная расправа, которая могла бы только сильнее рассорить мужчин. ― Они были мертвы до пожара, ― настаивает Чонгук; быть не может, чтобы Намджун хотел одурачить его. ― Потели, как свиньи, захлебывались рвотой ― эта дрянь была повсюду, ― он морщится в отвращении и поднимает на мужчину тяжелый, полный досады взгляд. ― Я могу и дальше делать вид, что не знаю о поставке из Японии, которую на днях ты принимал по просьбе Богома, но мы оба в курсе, что было в тех ящиках, хен. Намджун угрюмо смотрит на Чонгука в ответ, пока тот ждет, что ему возразят, чтобы продолжить спор, но сказать ему нечего; он был с Богомом в тот вечер в порту, знал, что пойдут разговоры. Очевидно, легко рассуждать об этом, будучи Чон Чонгуком, не видящим дальше собственного гордо вздернутого носа. Намджун безнадежно вздыхает и качает головой. Заботиться ему Чонгука не научить. ― Можешь взять содовую, если хочешь, ― устало предлагает мужчина, вынув из кармана негромко гудящий телефон. ― И передавай Хосоку привет. Он уходит вглубь магазина, чтобы ответить на звонок, и оставляет Чонгука за спиной, напряженно забормотав в трубку. За его тяжелыми шагами и собственными громкими раздумьями Чонгуку не сразу удается расслышать болезненный стон, внезапно раздавшийся за дверью, ведущей, очевидно, в служебное помещение. Мужчина озадаченно хмурится и, воровато оглянувшись, шагает к ней, зная, что его бесцеремонность едва ли огорчит Намджуна сильнее, чем выдвинутые против него обвинения. Стон повторяется, когда Чонгук кладет взмокшую руку на ручку двери, и прерывается громким кашлем, как только он входит внутрь. Намджун что, обзавелся сожителем? ― С кем ты… Ты? Чонгук брезгливо морщится из-за кислого запаха пота, ударившего в нос, и бросает быстрый взгляд в сторону дивана, откуда доносится хриплый, севший из-за стоящего в комнате холода голос, чтобы озадаченно охнуть, отступив. Потому что на него так же растерянно, но свирепо и тяжело глядят в ответ. Чонгук никогда не жаловался на зрение, однако сейчас полагает, что оно подводит его, потому что это не Тэхен. Это кто-то, жутко на него похожий, но это не Тэхен. Убеждает его в этом и то, как этот мужчина выглядит. Чонгук не очарован, как это бывало в случае с богомовым женихом, а изумлен. Пожелтевшее лицо незнакомца покрыто испариной, из-за чего выкрашенная челка липнет ко лбу, а губы сохнут так часто, что он вынужден каждый раз проходиться по ним распухшим языком, чтобы сделать вдох. Чонгук ждет, когда Намджун, закончивший, наконец, трепаться, расскажет ему, кто это, и почему он выглядит так дерьмово. Но мужчина заговаривает снова, и Чонгук хочет, чтобы тот, нахер, заткнулся, потому что он, вроде как, уже решил, что это не Тэхен, но этот голос совершенно точно принадлежит ему. ― Что с тобой такое? ― беспокоится Намджун, внезапно вырастая за спиной застывшего от удивления Чонгука, когда Тэхен, которому и без того каждое слово дается с большим трудом, начинает злиться и кричать. ― Чего ты вопишь? Это просто Чонгук. ― Прогони его, ― отчаянно рычит мужчина, крепко вцепившись пальцами в одеяло, которым накрыты его голые ноги. Намджун недоуменно хмурится. Что его так напугало? Тэхен крупно дрожит и громко дышит, ранено уставившись на Чонгука, что бестолково смотрит на него в ответ. ― Прогони его, хен! ― требует он почти плаксиво, но все еще так, будто он взбешен. ― Пусть уйдет! Пусть катится отсюда нахрен! ― Понял, я понял тебя, ― кивает Намджун и с мольбой оглядывается на Чонгука, положив руки ему на грудь. ― Мне жаль, но… ― Вот почему ты с Богомом? ― сипло переспрашивает тот, послушно зашагав. ― Из-за него? ― Он попросил тебя уйти! ― А о чем он попросил тебя? Намджун грубо толкает дверь, из-за которой доносится грудной вой, и та с грохотом захлопывается, задрожав, когда они, наконец, оставляют Тэхена одного. Чонгук ошалело оглядывается и загнанно дышит, выставив руки перед собой, будто убеждая, что не сделает хуже, чем есть. Если с Тэхеном вообще может сделаться еще хуже. ― Иди домой, Чонгук, ― умоляет Намджун, и он выглядит так, будто в него стреляли; ему нужно вернуться, нужно помочь Тэхену или прогнать его, что он и должен был сделать, будь у того место, куда он смог бы уйти. ― Пожалуйста, иди домой. ― Он выглядит так, как будто сейчас умрет, ― спорит Чонгук. Ему нравилось дразнить и поддевать того Тэхена, с которым Богом познакомил его в резиденции, которого после он привел в его, Чонгука, клуб. Шутить с тем Тэхеном, что сейчас скукоживается от боли и ужаса за закрытой наглухо дверью, ему не хочется. ― Он в порядке. Клянусь тебе, он в порядке. Нет, думается Чонгуку. Тэхен не в порядке.