«Если он лишь пример того, как опасны бывают связи, то разве от этого он сам перестанет быть опасной связью?», ― П. Ш. Лакло, «Опасные связи»
Югем едва успевает перевести дух, когда с хорошо освещенной автомобильной стоянки попадает в душную, наполненную тусклым, колючим светом комнату огромного склада. Он смаргивает тяжелый зуд и щурится, бестолково оглядываясь; конвоиры, что всю дорогу сюда грубо наступали ему на пятки, наваливаются на массивные двери и с лязгом запирают их. Югем ежится, тоскливо наблюдая за тем, как единственный выход из склада остается за этими широкими спинами; короткими кивками его приглашают пройти внутрь, и мужчина кисло морщится в ответ, засуетившись. Очевидно, мрачно ухмыляется он, у богомова жениха есть весомый повод горячо заревновать ― слишком уж часто тот стал позволять себе полуночные свидания с комиссаром. ― Честное слово, ― цокает Богом, когда Югем, наконец, добирается до него и уныло желает доброго вечера, ― ты выглядишь, как болван. Мужчина, что стоит по правую богомову руку, бросает на него строгий взгляд, а затем оглядывается на сконфузившегося Югема и протягивает ему сухую ладонь, кивнув. ― Ким Намджун, ― радушно называется он и крепко пожимает поданную руку в ответ. Югем недоуменно вскидывает брови и одними губами нескромно переспрашивает: кто? Он видел этого мужчину раньше. В тот вечер, у магазинчика, куда вместе с Богомом сопровождал контрабандистов из Тэгу. ― Помнится, ты жаловался, что я не знакомлю тебя со своими друзьями, ― небрежно подмечает Богом, пожав плечами. Югем мрачно глядит на него в ответ. ― Мы не друзья, ― возражает Намджун, качнув головой. Богом равнодушно мычит, всем своим видом показывая, насколько скучной представляется ему вся эта светская болтовня, однако о том, зачем пригласил сюда Югема, рассказывать не торопится. Вместо этого он передает Намджуну сморщенные резиновые перчатки и кивает на один из открытых ящиков, что стоят у стены; Югем крепче упирается ногами в пол ― отсюда его содержимое не разглядеть, а потому он затихает и надеется не выдать глупого любопытства, решая дождаться, когда с ним, наконец, объяснятся. ― Твою мать, ну и вонь, ― между делом жалуется комиссар, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. Намджун хмыкает и бросает на него лукавый взгляд, продолжая разминать пальцы с характерным негромким скрипом резины. ― Не любите фугу, комиссар? ― Мой повар прекрасно ее готовит, ― хвалится Богом, присев на шаткий стульчик, что располагается у ящиков, рядом с массивным металлическим столом, похожим на те, за которыми работают в лабораториях. Намджун опускается на согнутых ногах ближе к полу и сосредоточенно щурится, подтягивая ящик к себе; тот неохотно поддается хватке. ― Он принимает рыбу каждую неделю, и я прошу своего жениха приглядывать за ним. На всякий случай. Намджун скептически мычит, не поднимая головы: ― Думаешь, он станет набивать карманы рыбной требухой? ― Я не очень-то доверяю японцам. ― Моя жена ― японка, ― невпопад бормочет Югем, пожав плечами. Богом переводит на него насмешливый взгляд, закинув ногу на ногу. ― Очаровательно, ― соглашается он, а затем подается грудью вперед; его подбородок почти касается намджунова затылка. ― Ты закончил? ― Да, это последний, ― негромко отзывается Намджун и кивает самому себе; он задумчиво что-то пересчитывает, не касаясь предметов пальцами, но мягко нажимая на воздух над ними. ― Не думаю, что здесь на самом деле кто-то был: это не имеет никакого смысла. Богом досадливо фыркает и откидывается на спинку стула, тяжело нахмурив лоб. Югем заинтересованно, но опасливо на него поглядывает ― стало быть, он здесь, потому что Паку нужна помощь. Настоящая помощь, за которой и полагается обращаться к комиссару, когда ты не занят тем, чтобы беззастенчиво им помыкать. Югем не без удовольствия задирает подбородок: не терпится увидеть, как Богом будет морщиться и изнывать от боли, которую ему принесет простое, человеческое «пожалуйста» ― Не могу представить этого несчастного воришку, который влез бы сюда, рискуя головой, чтобы стащить всего несколько грамм, ― насмешливо спорит Намджун, захлопнув ящик. ― Отстойная шутка. Я имею в виду, этого бы хватило разве что только затем, чтобы отравить плюс-минус с десяток человек. ― Например, двенадцать? Югем не уверен в своей догадке, но хочет всерьез на ней настоять, когда Богом и Намджун оглядываются на него в недоумении, скептически приподняв брови. ― О чем это ты? ― прохладно интересуется Богом, прищурившись. Намджун обеспокоенно втягивает воздух и складывает руки на груди, так и не сняв перчаток. Разговоры о пожаре в доме банкира продолжают ему докучать даже тогда, когда здесь нет Чонгука, вероломно настаивающего и на его вине в случившемся тоже. Но Югем и так это знает: что тогда он собирается сказать? ― Очевидно, я здесь, потому что у вас что-то пропало, и ты ума не можешь приложить, кому бы это понадобилось в таких ничтожных количествах, ― комиссар оборачивается к Намджуну. ― Это ведь то дерьмо, о котором говорят в участке? ― получив несмелый кивок, он возвращается к Богому и едко хмыкает. ― Тогда почему бы тебе не спросить об этом своего жениха? Намджун тихонько охает, помрачнев. ― Прости? ― сдержанно переспрашивает Богом, напрягшись; в его голосе зарождается сухой гнев, который начинает звучать громче всякий раз, когда речь заходит о Тэхене ― он не может припомнить, когда это у Югема появилось право о нем, нахрен, трепаться. ― Твой женишок, ― с издевкой плюет комиссар, заулыбавшись. ― Твоя детка увела прямо из-под твоего носа опасный, смертельный яд, уморила кучу кисэн и вернулась в твою постель, как ни в чем не бывало. Вот, что случилось. Намджун в ужасе оглядывается на Югема и одним взглядом просит его замолчать; не потому, что он прав, а потому, что позволять себе говорить с Богомом в таком тоне, издеваясь над их с Тэхеном помолвкой, все равно, что попросить его выстрелить себе в лицо и терпеливо дожидаться пули. ― Заканчивай с этим, ― спокойно просит Богом, вдруг расслабившись. Югем громко захлопывает рот и поджимает губы, насупившись. ― Я спрошу снова: ты говоришь, что мой жених ― виновник того пожара, из-за которого банкир совсем сошел с ума? Комиссар кивает. ― Боже мой, ― вздыхает Богом и, качнув головой, выуживает из кармана пиджака телефон; больше он Югема ни о чем не спрашивает. Тот взволнованно наблюдает за тем, как мужчина неспешно набирает нужный номер и прикладывает трубку к уху, замерев в ожидании ответа. Намджун переводит тяжелый, опечаленный взгляд на Югема и одними губами бормочет себе под нос: что за херня. ― Детка? ― ласково зовёт Богом и едва справляется с мягкой улыбкой, в которой растягивается его рот, когда до него доносится сонное, глубокое мычание и негромкая возня. ― Я прямо сейчас разговариваю с нашим симпатичным комиссаром, и он... ― Богом бросает короткий, но суровый взгляд на Югема, что в нетерпении пялится на него в ответ, и вздыхает. ― Ты что, сжёг дом банкира вместе с кисэн господина Кима? Тэхен ненадолго затихает, молчит в недоумении, будто считает огромной глупостью беспокоить его по таким пустякам. А затем огорчённо цокает, и Югем нелепо разевает рот, когда мужчина протягивает с обидой: ― Не я был тем, кто отменил наше свидание в пятницу. Богом приглушённо хохочет, улыбаясь чужому голосу, и Югем не уверен, что он достаточно знает о любви, чтобы тоже найти в этом всем что-то забавное. Тэхен не стал бы возражать против его обвинений, в конце концов, он рассказал о своём деле сам, но лёгкость, с которой ему это даётся теперь, походит на ту, которая сопровождает обычное воркование парочек. Можно подумать, если Богом спросит, что на нем надето, Тэхен даже не сменит тона, чтобы рассказать о своём нижнем белье. Почему Богом не обеспокоен хотя бы в половину того, как обескуражен Югем? Он не выглядит удивлённым, напротив, дуется так, будто вот-вот лопнет от гордости: надо же, его любовник дошёл до такой удивительной идеи своим умом! Теперь Богом, должно быть, станет целовать этого мужчину ещё с большим удовольствием, расхваливая его за удачную уловку, в которую угодил «несговорчивый господин Ким, которым руководило одно только ослиное упрямство и нежелание сотрудничать с очевидным успехом чужой кампании». Югем морщится в отвращении и пятится, качая головой; его горло болезненно сжимается, когда Богом прощается с Тэхеном и желает ему спокойной ночи. Удивительно, думается комиссару. ― Очевидно, теперь твоему жениху спится гораздо лучше, ― выплёвывает он, помрачнев. Богом кладёт телефон обратно в карман пиджака и поднимает на Югема спокойный, безучастный взгляд, одним только выражением лица споря с его негодованием. Тэхену не стоило горячиться и проучивать Сокджина тем путём, на который Богому не хотелось ступать до тех пор, пока он совсем не отчается, но, как и положено деловому человеку, он не теперь станет докучать тому ужимками и уговорами. Было бы разумнее, если бы Сокджин сам пришёл к нему тогда, когда его приглашали. Видит Бог: Богом хотел по-хорошему. ― Комиссар, ― томно зовёт мужчина, чем вынуждает Югема вжать голову в плечи и настороженно притихнуть. ― Окажите услугу: навестите господина Кима с самой настоятельной от меня рекомендацией. Намджун напрягается тоже и подаётся к чужому голосу, целиком превратившись в слух. Югем сухо сглатывает и возвращает обеспокоенный взгляд к лицу Богома, совсем огорчаясь из-за того, что произносит его отвратительный рот. Сокджин спустит незадачливого гонца с лестницы прежде, чем он успеет озвучить все это дерьмо, и, честно говоря, будет абсолютно прав. ― Сеул умирает, комиссар, ― тяжело гудит Намджун, стоит Богому отсалютовать им, пожелав хорошего вечера, и покинуть склад в прекрасном расположении духа. ― И нам с Вами остаётся только молиться, чтобы у кого-то хватило духу за него заступиться.***
― Как ты узнал, где я живу? ― без необходимого удивления, но с крохотным восторгом интересуется Чонгук, открыв входную дверь. Тэхен спокойно, почти безразлично глядит на него, сложив руки на груди, и пожимает плечами; будто его визит сюда, в чонову квартиру, вещь настолько обыденная, что глупо и переспрашивать. ― В городе есть информатор, ― напоминает он; Чонгук понятливо мычит. ― А еще твой хен, который Юнги, этим утром мылся в моем душе, так что я просто спросил. Тэхен выжидающе наблюдает за тем, как мужчина давит влажный зевок и смаргивает сон, задумчиво потерев щеку: очаровательно, конечно, не любуйся он этим с порога, где его могут увидеть и ― не приведи Господь – узнать чоновы соседи. ― Хочешь войти? ― наконец, лениво предлагает Чонгук и кивает в сторону коридора. Тэхен морщится, будто это не он напрашивается к Чону в такую рань, а тот ― к нему, и качает головой. ― Нет, ― возражает он, а затем запинается, когда дверь перед ним почти запирается снова, если бы не его ладонь. ― Но я войду, спасибо. Чонгук пялится на него, как на идиота, и безразлично пожимает плечами. Тэхен уверенно следует за ним на кухню, не проявляя никакого интереса к чужому дому: не вертится, не оглядывается с любопытством, держится прямо по центру коридора и, войдя в комнату, молча садится туда, куда ему указывают ― за стеклянный стол, на котором нет ни посуды, ни салфеток, только полупустая пачка сигарет и несколько баночек содовой. Тэхен неприятно ежится и двигается на самый край стула, упершись ступнями в пол. ― У меня нет выпивки, ― извиняется Чонгук и встает напротив гостя, облокотившись на одну из кухонных тумб. ― А еще ― манер и такта, но этого ты почему-то не стесняешься, ― будничным тоном парирует Тэхен. Чонгук нетерпеливо цокает. ― Только не говори, что единственная цель твоего визита ― напомнить, какой я невежа и хам. Тэхен мрачно щурится и оглядывает Чонгука с ног до головы строгим, грубым взглядом, будто бы эти дурачества ― последнее, на что ему хочется тратить время в такой дурной компании. ― Тогда ты, в свою очередь, не делай вид, будто не понимаешь, зачем я здесь. Вопреки ожиданиям Чонгука, тон Тэхена остается прежним: резким, почти что приказным, но впервые в его голосе скуку сменяет болезненная озабоченность, потому что они оба знают, почему сейчас приглядываются друг к другу настороженно, с неделовом интересом и нескрываемым любопытством. Чонгук толкается языком в щеку и весело хмыкает. ― Забавно, если после того, что я узнал, ты все еще важничаешь и кичишься своим хваленым воспитанием. ― А что такого ты узнал? ― невозмутимо переспрашивает Тэхен, приподняв брови. Чонгук вежливо уступает ему и тоже скучающе разводит руками, будто и в самом деле не случилось ничего такого, из-за чего они могли бы поспорить или чем могли бы друг другу досадить. ― Например, то, что небезызвестный жених сеульской головешки, от которого у всех штаны лопаются, на деле ― психованный торчок, ― невинно объясняет он. ― Я не психованный, ― несдержанно возражает Тэхен, ощетинившись. ― А что случилось с тем, что ты торчок? ― Закрой, пожалуйста, рот, ― тяжело цедит Тэхен, справившись с раздражением; уму непостижимо, что Чонгук забавляется над ним и чувствует себя так непринужденно, находясь в одной комнате с человеком, способным уговорить любого одним только томным вздохом размозжить его тупое лицо. ― И послушай, что я скажу, ― Чонгук будто бы спохватывается и, заохав, прикладывает открытую ладонь к уху, чем заставляет Тэхена удрученно вздохнуть: сраный кретин. ― Если ты хоть на минуту вообразил, что увиденное тебе не навредит, то спешу тебя разочаровать: это не так. ― Значит, собираешься угрожать мне? ― догадывается Чонгук, закивав. ― То, что я здесь, уже представляет для тебя угрозу, прознай об этом мой жених, ― ровным тоном объясняет Тэхен, многозначительно отмахнувшись. ― Так что это рандеву ― что-то вроде прощального подарка. Чонгук скептически приподнимает брови и, оттолкнувшись от кухонной тумбы, делает несколько шагов вперед, чем вынуждает гостя насторожиться и замереть, глядя на него исподлобья хмуро и недоверчиво. ― Очаровательно, если ты думаешь, что я готов умереть за тебя, ― насмешливо грубит Чонгук, нависнув над Тэхеном, что все еще силится не терять лица. Вопреки растерянности и легкой тревоге, сводящей его с ума всякий раз, когда кто-то решается подойти, он с вызовом расправляет плечи и не отводит цепкого, пытливого взгляда от чужого лица, небрежно заговорив: ― Как и любой другой мужчина, положивший на меня глаз? Ну, разумеется. ― С ума сойти, ― разочарованно выдыхает Чонгук, отпрянув. ― Знаешь, что. Не заставляй своего папочку волноваться ― иди домой, ― не требует, а с досадой просит, потому что сердится из-за чужой назойливости и наглости. С чего это Тэхен взял, что нравится Чонгуку? Откуда в его взгляде столько высокомерия пополам с пренебрежением, будто он, справившись с выдуманной симпатией, заранее ею брезгует? Почему все, что он делает или говорит, обязательно должно его, Чонгука, унижать? Богом воспитал его отвратительно, привив привычку тыкать носом каждого в свое обаяние. Совсем разозлившись, Чонгук делает то, чего бы он, очевидно, никогда бы не сделал, если бы не хотел попросту скомпрометировать Тэхена: криво усмехается и тянет края домашней футболки вверх, оголяя крепкую, сухую грудь, из-за которой хочется раскраснеться. Гость наблюдает за ним в недоумении и некотором ужасе, распахнув доселе неживые, безжалостные глаза, и едва слышно охает. Но то, как Чонгук довольно хмыкает, заметив его смятение, помогает Тэхену справиться с этим и снова заскучать. ― Меня этим не впечатлить, ― безразлично возражает он, не зная, куда деть глаза, чтобы казаться достаточно бесстрастным. ― Ни этими мускулами, ни поведением капризной, равнодушной сучки. Чонгук отбрасывает теплую футболку в сторону и весело оглядывается на Тэхена. ― Так вот, что ты делаешь с дружками Богома? ― Тэхен лениво моргает. ― Давишь, манипулируешь и вынуждаешь себя захотеть? Со мной тебе не справиться, детка, ― он сочувственно качает головой, и его взгляд угрожающе темнеет, потяжелев. ― Я никому не расскажу о том, что ты с Намджун-хеном на короткой ноге, если это вообще можно так назвать, а ты посоветуешь своего жениху оставить меня и моего брата в покое. ― Ты что, шантажируешь меня? ― не верит Тэхен. ― Мы оба знаем, что ты меня не убьешь, ― кивает Чонгук. ― И не пожалуешься, не разболтав того, о чем так беспокоишься. Так что, выходит, да: я тоже тебя шантажирую. Чонгук не уверен, что знает, о чем говорит. Не знает, есть ли на самом деле что-то, что может помешать Тэхену солгать своему жениху о связи между ними и обвинить его в преступных намерениях относительно его чести и сердца. У него нет никаких причин думать, что Тэхен поверит ему и достаточно испугается, чтобы уступить, но тот почему-то молчит, задумчиво на него уставившись, и уязвленно поджимает губы, будто его застали врасплох; будто теперь это сродни тому, чтобы охотиться на животное, у которого тоже есть ружье. И отчаяния в чужом взгляде хватает Чонгуку с головой, чтобы окончательно обнаглеть. ― Так ты хочешь выпить или нет? ― дружелюбно предлагает он, зная, что звучит так, будто издевается, но все равно не может ничего с собой поделать. ― Обойдусь, ― глухо отзывается Тэхен и поднимается на ноги с намерением уйти и больше никогда не встречаться с этим человеком. Он не прощается, не желает Чонгуку хорошего дня, потому что хочет, чтобы удачных дней у него было поменьше. Стоически игнорирует чужой насмешливый взгляд и выходит в коридор, не оглянувшись даже из любопытства. ― И в самом деле ― обойдешься, ― бормочет Чонгук, а затем приподнимается на мысках и кричит гостю вслед: ― Классные сережки! Ответом ему служит громкий, досадливый хлопок входной двери, которую Тэхен толкает, не рассчитав сил. Он пеняет на свою горячность и беспечность, допущенную в отношении Чонгука: ему не стоило сюда приходить, и уж тем более так нелепо угрожать, предполагая, будто тот не дойдет умом до идеи, что и правда способен Тэхена напугать. Чонгук и не собирался никому говорить о том, что видел в магазинчике Намджуна ― и это смущает сильнее всего, сбивает с толку; разве у него не было причин досадить Богому, чтобы отвадить его от страстно любимого, но недалекого братца? Разве не мог он из одной только вредности растрепать об этом, чтобы, наконец, ударить чужое раздутое самомнение в ответ? Поведение Тэхена не удивило, но унизило бы Богома, потому что в глазах Чонгука он стал бы ростом еще ниже, чем был в тот день, когда получил отказ. Тэхен мучается вопросами, держась за свое колечко крепче, и радуется грядущей свадьбе как единственному способу избавления от тех мыслей, что все еще страшат его по ночам, изводят каждый раз, когда он ложится к Богому в постель. Он думает о наглом, глупом лице Чонгука и оплевывает всякую опасность, которую может представлять знакомство с ним, если Тэхен заполучит его расположение для дела. А затем глухо смеется и качает головой: Чонгука не соблазнить очаровательным мужчиной, его сердце тем равнодушнее к сухому флирту Тэхена, чем сильнее Богом на нем настаивает. И было бы меньше поводов для беспокойств, если бы в этом городе было хоть что-то, о чем бы Чонгук стал заботиться. Кроме, разумеется, бездомной девчонки, прирученной скорее из любопытства, нежели из искреннего намерения посочувствовать и приласкать. ― Не заставляй его делать это ради тебя, ― не просят, а корят и требуют, отчаянно задышав. ― Ты не знаешь, каково это ― спасать другого. Тэхен болезненно морщится и, кинув быстрый, полный смятения взгляд на чонгуковы окна, завершает звонок.***
За мягким нажатием на набухший горячий клитор следует сдавленный, просящий стон. Чеен прикрывает глаза и запрокидывает голову ― так сильно, что кожа на шее опасливо натягивается, грозясь разорваться под ее хныканьем, лопающимся в глотке. В ванной комнате приглушен свет и ярко, удушливо пахнет пряностями; Чеен жадно дышит, следуя за движениями опущенной в воду руки, зажатой крепкими бедрами. Ни один мужчина не смог бы полюбиться ей так сильно, как она приходится по вкусу самой себе. ― Царица пчел? Изо рта вырывается теплый вздох, но ему не предшествует ничего, и Чеен замедляет движения руки между задрожавших от удовольствия бедер. В самом деле, какая сильная пощечина для ее самолюбия ― дразнить себя этим несносным мужчиной! Она никогда не стала бы ласкать себя с мыслями о нем, а потому верно, что его голос сперва зазвучал случайно, будто нарочно и назло, чтобы, как всегда бывает с такими мужчинами, досадить ей. Однако зов повторяется снова, громкий и насмешливый, и Чеен в ужасе распахивает глаза, неуклюже заскользив ступнями по мыльному дну ванны. По судорожному хлопку крохотные лампочки вспыхивают и заливают светом чужое лицо, что лукаво морщится и принадлежит человеку, которому стоит заиметь хотя бы чуточку манер. ― Что за херня, ― ошеломленно хрипит Чеен, упершись локтями в края ванны и немного приподнявшись. ― Как ты, мать твою, сюда попал?! ― В каком смысле? ― озадаченно переспрашивает Чонгук. ― Дверь вон там. ― В моем доме установлена система контроля с биометрическим терминалом. ― Не очень-то красиво так хвастаться, ― кривится мужчина, сложив руки на груди и поерзав на небольшой тумбе, что стоит у стены напротив. ― Я, между прочим, в съемной квартире живу. Чеен раздраженно цокает и возвращается в воду, припав спиной к стенке ванны. Удивительно, что Чонгук не смог отыскать повода встретиться увлекательнее, чем застать ее голой в собственном доме. И более того: так пошло дразниться, вынудив Чеен заподозрить себя в мыслях о нем. ― Думала, теперь ты будешь занят любовником брата, ― хмыкает она, поддразнив; Чонгук недоуменно приподнимает брови, закончив с приветствиями. ― Хочешь рассказать, как у тебя дела? ― А разве господин Пак ни о чем таком тебе не рассказывает? Чеен теряет всякую веселость; ее сменяет деловое безразличие, которое Чонгуку не доводилось видеть прежде, чем он покинул Пусан. ― Чонгук, ― строго зовет она, качнув головой. Мужчина досадливо цокает и выставляет вперед ладони, будто убеждая в серьезности своих намерений. ― Знаю-знаю: больше никакой бесплатной болтовни? ― Больше никакой бесплатной болтовни. Чонгук не огорчен: он не чувствует себя преданным, когда Чеен отказывается говорить с ним так, как позволяла себе несколькими неделями ранее, до того, как ее единственный друг зажил в том городе, в котором ей полагается открывать рот настолько широко, насколько щедро ей за это заплатят. Чеен никогда не зовет себя сплетницей, как к этому привык Чонгук, потому что сплетни не продаются, а информация, которую она добывает ловчее, чем после сбывает, ― да. А потому она терпеливо дожидается оповещения о переводе достаточной суммы, чтобы дать ответ на самый бестолковый и опасный вопрос, какой только Чонгук мог ей задать. ― Расскажи мне о женихе Пак Богома. Чеен улыбается лукаво, но жадно, и снова опускает руку к бедрам, томно загудев: ― Ты знаешь правила, Чонгук. Знаю, мрачно уступает мужчина, ты скорее прикусишь свой язык, чем скажешь больше, чем тебя попросят. ― Иногда ты просто невыносима, ― беззлобно жалуется он. ― Как долго длится их роман? ― Шесть месяцев, ― глухо отзывается Чеен, вернувшись к ненавязчивым ласкам. ― О помолвке речь зашла недавно: может, месяц тому назад. Как бы господин Ким не был настойчив, Богом-ши не выказывал такого же страстного желания создать семью. Однако ты, думаю, заимел с ним достаточно близкое знакомство, чтобы понять: очарование этого мужчины рано или поздно вынудит окольцевать его. ― Тэхен в самом деле упрямствовал из-за этой свадьбы? ― сомневается Чонгук; Тэхен нисколько не походит на человека, который стал бы спорить из-за подобной нелепости. ― Какой ему интерес? ― Ради неприкосновенности, которую ему обеспечивает статус партнера сеульской головешки. ― Неужели прочие ухаживания так ему докучали? ― острит Чонгук. Он помнит, как Тэхен бежал от него, как черт от ладана, и скукоживался всякий раз, стоило ему оказаться рядом, неистово бросаясь в угрозы и хвастаясь своим пошлым кольцом. ― Никто не требовал его ответа и не принуждал к свиданиям, ― возражает Чеен, застонав. Чонгук брезгливо морщится: участником более непригодной для мастурбации беседы ему быть не приходилось. ― Тогда зачем, ты думаешь, ему становиться чьим-то мужем? ― Собираешься заплатить мне за это? ― любопытствует Чеен, бросив в его сторону насмешливый, предупреждающий взгляд. ― Нет, ― торопится отказать Чонгук. ― Чего ради Богом согласен на это пойти? ― Нет ничего дурного в браке с Ким Тэхеном. Чонгук скептически хмыкает. ― Удивительно, ― бормочет себе под нос, задумавшись; он давно так не забавлялся ― эта парочка тем комичнее, чем больше о ней удается узнать. ― Скажи тогда вот что: Богом и в самом деле не знает, что у его жениха проблемы с наркотиками? ― Нет. ― Ну, разумеется, ― довольно мычит Чонгук, растянув рот в глупой улыбке. ― Господин Пак ничего не знает об этом, потому что это неправда. Чеен глушит насмешку в глубоком стоне и прикрывает глаза, обходясь только воспоминаниями о том, как может вытягиваться в недоумении лицо этого мужчины; он нелепо сводит брови и забавно выпячивает губы, досадуя из-за своей оплошности, и долго молчит прежде, чем начать спорить. ― Я видел его, ― настаивает Чонгук. ― И знаю, что он отсиживается во время похмелья у Намджун-хена. ― Жених Пак Богома никогда не принимал наркотики, Сердце мое, ― ласково повторяет Чеен, утешая и уговаривая; а затем с сочувствием перебивает его вздох: ― И теперь твоих денег хватит только на то, чтобы спросить, какого цвета на нем сегодня белье. Чонгук мрачно глядит на нее в ответ. ― Ну, и какого? ― Красного, ― с улыбкой говорит Чеен. И Чонгук знает, что она никогда не лжет: ни о чужом белье, ни о том, есть ли у кого-то повод смущаться своей зависимости. Но в чем тогда дело, если Тэхен не принимает наркотики? Почему тогда он согласился с угрозами Чонгука и уступил ему, промолчав? Какой был толк в признании, если оно сделало Тэхена слабее, чем он был представлен Чону в самом начале? И, что интересует Чонгука теперь сильнее всего: что на самом деле не так с Ким Тэхеном? от: Румпельштильцхена кому: господину Морра с последним обещанием никогда больше не дразниться «Я мог бы отдать все, чтобы полюбить твое сокровище сильнее, чем когда-либо любил его ты, или губительнее, чем теперь могу возжелать тебя я. Но все, что у меня было, ты забрал. И теперь я иду»