Вор

Сокджин хрипло, тихонько смеется, когда с отчаянием глядит на Чонгука и обреченно гудит, опустив голову: в конце концов, он пришел за мной. Его усталое, бледное лицо не выражает ничего, кроме мучительного беспокойства и смятения. Должно быть, так и положено выглядеть человеку, у которого без преувеличения отняли все, ― Чонгук не знает, он не может вообразить, какой силы тому был нанесен удар, и как он справляется с этим. Его только удивляет самоотверженность, с какой Сокджин борется за своих кисэн, из которых и без того вырезали добрую половину, а теперь они теряют дом и бестолково толпятся там, где им не место, но куда их гонят, как неподеленный скот. И гаже всего, что Сокджин знает: он надоумил Богома сделать это сам, не оставив никакого другого выбора. А теперь он так зол, потому что Богом его к выбору почти сто принудил, когда как решение все равно осталось за ним. И это было заведомо нечестно: Сокджин не мог выбрать и не мог не выбирать. И поглядите-ка, где он сейчас: с безрассудной, щенячьей привязанностью плачется о своих кисэн, которых насильно отдали Хван Хенджину, сраному сопляку, игроку и бездарю, держащему парочку казино, и покорно принимает свое подчиненное положение, будто нарочно выданное за удобный вариант. Богом сказал: я не хочу отлучать тебя от работы, а потому предлагаю остаться и занять должность рядом с господином Хваном. А после небрежно вздохнул: и мне будет жаль, если вместо этого ты предпочтешь оставить семью. Сокджин стыдится своего выбора и едва выносит одну только мысль о работе бок о бок с Хенджином, что одним из первых поддержал Богома в его начинаниях против Сеула. Он был тем, кто впустил на свой рынок членов чужой семьи раньше других, и теперь охотно принимает у себя каждого, кого посоветует Богом. Идея растить кисэн полюбилась ему сильнее прочих; их кожа пахнет гораздо тяжелее, когда они боятся умереть подобно своим подружкам. За Сокджином, тяжба с которым далась Богому тяжелее всего, следуют другие, и к концу недели в городе не остается никого, кто стал бы спорить с намерениями его хозяина относительно грядущих перемен, о которых Чонгук случайно подслушивает в клубе или узнает от Хосока. И потому он почти не удивляется, когда патруль, собранный из быков, направленных в Сеул из Инчхона, внезапно стучит в его дверь, очевидно, по наводке Богома ― с хозяев районов им нечего взять, поскольку все они теперь обзаводятся влиятельным покровителем. За Чонгуком присматривать некому, и это делает его живой добычей для жадных до наживы рэкетиров, которых без его капризов стали бы и вовсе держать на голодном пайке. Мужчина давит сухой, безрадостный смешок, когда Юнги входит в клуб, держа за своим плечом свору широкоплечих детин с жилистыми шеями, вытянутыми в любопытстве и предвкушении бойни. И Чонгук делает шаг навстречу, готовый к любому разговору, но неуклюже запинается о свои же ботинки, когда видит Тэхена, что вырастает в дверях зала последним, все с тем же надменным выражением лица, и глядит прямо на него, тихонько вытянув губы в острой ухмылке. Не справившись с внезапно обжегшей горло обидой, Чонгук грудью сталкивается с грудью Юнги и несдержанно цедит: ― Что здесь делает богомов жених? Юнги мучительно морщится, мол, мне это тоже не по душе, и уклончиво объясняет, отпрянув: ― Как и всюду ― сходит с ума от безделья, ― он опасливо оглядывается на Тэхена, что остается в стороне и безучастно глядит прямо перед собой, а затем снова возвращается взглядом к лицу Чонгука. ― Мне нужно пройти. Тот досадливо цокает и кивает на быков, молчаливо ожидающих команды или короткого свистка. ― Собираешься забрать моих бойцов? ― догадывается Чонгук. Он собирается говорить с Юнги так, как к тому располагает его начищенный выглаженный костюм и должность, за которую тот держится крепче, чем за собственные убеждения. А потому допускает невежливый, грубый тон, и осуждающий взгляд, предпочитая не замечать, как делается тошно самому Юнги. ― Для них есть работа в Инчхоне, ― отвечает сухо, бесстрастно, держа лицо; однако взгляд мечется по клубу, не зная, на чем остановиться. ― Неужели? ― небрежно хмыкает Чонгук, сложив руки на груди; Юнги отчаянно скукоживается под ним. ― И что это за работа? ― Та, которую они делают лучше всего, господин Чон, ― лениво сообщает Тэхен, сжав пальчиками крохотные жемчужины, звенящие на тощем запястье, и поднимает на мужчину лукавый, тяжелый взгляд. ― Вы, очевидно, мало задумываетесь о том, в каком незавидном положении находитесь. Чонгук недоуменно приподнимает брови: о чем это он говорит? ― А между тем, Вы продолжаете работать в Сеуле в силу договоренности с человеком, который уже мертв, ― объясняется Тэхен, равнодушно наблюдая за тем, как свора, получив нетвердую отмашку Юнги, разбредается по залу, принюхиваясь и отвратительно гогоча. ― Было бы куда разумнее, если бы Вы прекратили этот спор и отдали бойцов добровольно. Вашему брату вряд ли захочется возиться с тем беспорядком, что мы здесь оставим, если Вы решите заупрямиться. Чонгук больно клацает челюстью в приступе безмолвной ярости и мрачно глядит на Тэхена, что мягко, проказливо улыбается, как привык улыбаться всегда, говоря от имени своего жениха. Удивительно, каким заносчивым делает этого мужчину помолвка! Его непомерно раздутое самомнение, которое с таким удовольствием поддерживает Богом, едва ли соответствует положению ― что с того, если он чей-то жених? Разве он может поэтому им, Чонгуком, помыкать? Тэхен делает к нему шаг и аккуратно, с любопытством заглядывает в его изуродованное, желтое от бессилия лицо, а затем наклоняется ближе и почти касается губами горячей щеки, тихонько заговорив: ― Если Вы все-таки собираетесь влюбиться в меня ― то сейчас самое время, ― ласково советует Тэхен и прикрывает глаза в ожидании, что его оттолкнут, ударят в ответ, не стерпев унизительной, жестокой насмешки, но затем крупно вздрагивает, когда Чонгук тоскливо вздыхает и горячо дышит в его открытую шею, будто совсем измучившись. ― Почему ты так хочешь мне понравиться? ― вопрошает беззлобно, не надеясь рассердить или обидеть, и отстраняется, чтобы заглянуть в чужие глаза и увидеть там неподдельный, почти животный испуг. Тэхен нелепо приоткрывает рот и недоуменно моргает, будто застигнутый врасплох. Сказать ему нечего, ему ведь не хочется нравиться Чонгуку; он и мысли подобной не допускал! Только всякий раз глядел на него недоверчиво, робко, исступленно настаивая на своем очаровании будто в попытке угодить не Богому. А ему, Чонгуку. И сердито щипал похолодевшие от волнения ладони в попытке снова заскучать. ― Я сказал не это, ― сухо возражает Тэхен, оскорбившись; он с трудом справляется со злым плевком и намерением напомнить Чонгуку, с кем он, мать твою, говорит. ― Я слышал, что ты сказал, ― спокойно одергивает его мужчина, заметив внезапную перемену чужого настроения: прежнюю игривость сменяет паника пополам с негодованием. ― И хочу, чтобы ты тоже слушал меня, Тэхен-ши. Чонгук впервые зовет его по имени, и Тэхен едва заметно вздрагивает от неожиданности: глядит на мужчину во все глаза ― так легко и мягко этот звук лопается у него во рту, что кажется неуместным и нелепым. Он привык к насмешливым прозвищам, привык кивать на небрежное «женишок» и ластиться на удрученно-нежное «детка», а потому теряется и жует язык, когда мужчина перед ним вдруг перестает играть в дежурное «тяни-толкай» и задает беседе иной тон, который Тэхену не знаком. Он сконфуженно тупит взгляд и мучается собственной несдержанностью и глупостью, когда Чонгук наблюдает за ним так пристально, строго, справедливо ожидая, что ему ответят. Но Тэхен пристыженно молчит и тяжело дышит от обиды, не зная, куда себя деть. Он вдруг чувствует себя неуклюжим и жалким, а еще несчастным и глубоко униженным, таким, каким никогда не был рядом с Богомом. Будь он здесь, Тэхен бы себя совсем не чувствовал. Юнги с отвращением встречает его беспомощный взгляд, украдкой брошенный через плечо в надежде, что за него заступятся: Тэхен впервые покидает дом не в сопровождении своего жениха, а поверенного, который только раздраженно цокает в ответ на его немую жалобу и без особого удовольствия подчиняется, угрюмо промычав: ― Не заговаривай с ним, Чонгук. ― Поверить не могу, ― тот выглядит преданным. ― Ты что, не видел, как только что твой пащенок совал своим лицом в мое? ― Я этого не делал, ― гневно цедит Тэхен. ― Он этого не делал, ― устало повторяет за ним Юнги. ― Если вы с этим закончили, можем мы, ради всего, нахрен, святого, поговорить о твоих бойцах? Я рад находиться здесь не больше вашего. Мужчина стоически игнорирует страдальческое выражение лица Чонгука и кивает Тэхену на место рядом с собой, и тот неторопливо возвращается, глумливо заулыбавшись. Но улыбка выходит вымученной, натянутой с непосильным трудом, потому что одолевать Чонгука и невольный трепет, который так остро и больно ощущается рядом с ним, Тэхену становится все тяжелее. Он бездумно крутит свое колечко, и его глаза снова пустеют, омертвев. ― Господин Пак может забирать моих бойцов, если они так уж ему нужны, ― тяжело гудит Чонгук и кивает на Тэхена, что рассеянно вскидывает голову, заслышав имя своего жениха. ― Но, пожалуйста, хен, больше не приводи его сюда. Тот вздрагивает, как от неожиданной пощечины, и беспомощно пятится, закусив губу. Чонгук выглядит разбитым, и в его голосе слышится безнадежная мольба; он говорит о Тэхене, как о страшном недуге, как о чем-то непосильном, с чем ему никогда духу не хватит справиться. Так, будто его здесь нет, а потому он не обидится, если о нем отзовутся с нескрываемой неприязнью и явным пренебрежением. Занятый жалостью к себе, он пропускает мимо ушей половину из того, о чем еще там просит Чонгук, но улавливает тихое, неожиданно жесткое: «Она с тобой не уйдет», и видит, как лицо Юнги смягчается, и он кивает, пообещав, что нарочно не станет на нее даже смотреть. ― Мы собираемся забрать у господина Чона кого-то близкого? ― нарочито равнодушно интересуется Тэхен, когда они, наконец, возвращаются в машину. Юнги хмуро на него оглядывается. ― О чем это ты? ― Я слышал ваш разговор, ― небрежно разъясняет Тэхен, отвернувшись к окну. ― Разве это неправда, что среди бойцов есть кто-то, кто ему особенно дорог? ― Правда, ― неохотно соглашается Юнги, удобно усевшись в водительском кресле и бросив на пассажира враждебный взгляд в крохотное зеркало заднего вида. ― И я очень надеюсь, что Вам, господин, хватит совести, чтобы больше никогда об этом не спрашивать.

***

― Хер ли ты мне названиваешь? ― недовольно интересуется Чимин, когда Тэхен входит в гостиную, прошелестев своим идиотским пиджаком, расшитым крупными пайетками, и деловито вертится, чтобы им хотя бы немного полюбовались. ― Я что, приехал сюда, чтобы шмотки твои разглядывать? ― Поможешь с этим? ― и ухом не поведя, просит Тэхен, будто не замечая, как на него злятся, и надевает на шею небольшой круглый кулон, повернувшись к Чимину спиной. ― Чтобы меня потом пристрелили? ― возмущается тот и откидывается на спинку дивана, взглянув на мужчину снизу вверх. ― Нет уж, сам со своими цацками разбирайся. ― Ничего тебе не будет, ― немного нервно заверяет Тэхен, чувствуя, как тяжелеют руки, все это время сводящие два конца тонкой цепочки. ― Ты ― брат моего жениха, тебе позволено даже сопровождать меня во всякие… места. ― Всякие места? ― хмыкает Чимин, поднявшись на ноги, и застегивает замочек, проведя пальцами по сухой коже, вмиг покрывшейся мурашками из-за ненавязчивого прикосновения. ― Какие, например? Тэхен пожимает плечами. ― Я подумывал о каком-нибудь приличном клубе. ― Хочешь повеселиться? ― фыркает Чимин, отступив. Тэхен безучастно поглядывает на него из-за плеча, будто бы давно уже все решил. ― Не обижайся, конечно, но ты ― не самая лучшая компания для этого. ― Может быть. Но другой у тебя все равно нет. «Как и у меня», не договаривает Тэхен. Чимин долго смотрит на него в ответ, будто бы занятый тяжелыми раздумьями, а затем досадливо вздыхает и принимает его приглашение, уступив. В конце концов, в этот вечер никаких других предложений ему не поступает. Тэхен говорит, что рад, но радость эту умело скрывает: хмурится, придирчиво себя разглядывая, и раздраженно отмахивается от крупных рук конвоиров, что подходят к нему минутой позже и грубо распахивают полы праздничного пиджака. Недовольно бормочет: «это варварство», но покорно сносит внезапный досмотр, тоскливо уставившись в сторону. Чимин недоуменно вскидывает брови: Тэхен, который в обычный день брезгливо морщится, стоит только случайно коснуться его спины или локтя, вдруг с отстраненным лицом просит быть аккуратнее с его бедрами и даже не вздрагивает, когда те начинают беспардонно мять. Только с силой жует губу, будто притерпелся, но так и не смог смириться. Очевидно, он вынужден проходить через это всякий раз, когда собирается покинуть дом. И Чимин невольно задумывается, кого на самом деле защищают эти бугаи: Тэхена от других, или других ― от Тэхена? ― Ты что, террорист? ― озадаченно острит он, когда мужчину, наконец, оставляют в покое, и тот неприятно ежится, мрачно глядя конвоирам вслед. ― Боевик, может? ― Они делают это ради моей безопасности, ― бездумно отзывается Тэхен, снова занявшись пиджаком. ― Это мой брат тебе так говорит? С ним, конечно, не соглашаются, но и не торопятся возразить. Тэхен равнодушно морщится и предпочитает промолчать, надеясь, что Чимин поймет его и так: Богом ведь ему не чужой человек. Отношения между братьями вообще Тэхена удивляют. Чимин только и делает, что козлится, когда как Богом в нем души не чает и без умолку хвастается его заслугами, о которых приличнее было бы все-таки промолчать. И тон у него всегда такой заискивающий, извиняющийся, будто он знает, что обходится с Чимином несправедливо, но умрет, если поступит с ним по совести. Тэхену об этом известно немного: только то, что Богом стал причиной, по которой его младший брат когда-то был вынужден покинуть отцовский дом и страну, которая продолжает мучить его и толкать на страшные преступления одно за другим, возвращая назад и сталкивая лицом к лицу с тем, чего Чимин никогда не хотел. Может, поэтому он так строптив и язвителен, что даже язык за зубами не держится. ― Не хочешь оставить своих кавалеров дома? ― хмурится Чимин, когда на улицу следом за ними увязываются тэхеновы конвоиры, едва ему в затылок не дыша. Тот мрачно хмыкает и оглядывается на троих мужчин через плечо, чтобы с вызовом подмигнуть: ― Думаю, мальчикам тоже не помешает развеяться. Тэхен говорит в резком, развязном тоне и кривит губы в неприятной ухмылке, которая, по скромному мнению Чимина, совсем ему не к лицу. Он выглядит нелепо и глупо, когда передразнивает конвоиров, что просят его не занимать в машине место у окна, в которое будто бы кто-то обязательно соберется выстрелить, но все равно подчиняется, досадливо вздохнув, и садится прямо посередине, рядом с Чимином, все это время озадаченно наблюдающим за его ужимками и гримасами. ― И как ты сам себя выносишь? ― удивляется он, когда они, наконец, выезжают на дорогу. Тэхен отвлекается от разглядывания своего кулона и недоуменно приподнимает брови. ― Ты странно себя ведешь, ― смягчается Чимин, заметив растерянность на чужом лице. ― Потому что задираю охрану? ― Потому что моего брата рядом нет. ― Эти трое ничуть не уступают ему в прилипчивости, ― морщится Тэхен. ― Вот как? ― лукаво усмехается Чимин. ― Так значит, твой жених тебе докучает? ― Нет. А эти… ― мужчина бросает короткий, брезгливый взгляд на конвоира, что сидит рядом и безучастно пялится прямо перед собой. ― Да. ― Разве ты не можешь избавиться от них? ― А разве не избавился бы, если бы мог? Тэхен не выглядит раздраженным, только немного огорченным, когда глядит на Чимина с тоской и дежурной, неживой улыбкой, единственной, на которую, кажется способен. Он неохотно объясняется, забормотав, что охрана его не слушает ― только Богома, а потому следует за ним всюду, куда бы он ни пошел. И толкает его время от времени, и карманы рвет. Тэхену хватает запала трепаться обо всяких подобных гнусностях до самого клуба, но Чимин все пропускает мимо ушей. Знает, что тот жалуется не всерьез, и никто его не лупит. Разве посмели бы, зная, как трепетно к своему жениху относится Богом, как сдувает с него пылинки и сторожит не хуже цепного пса? Будто кто-то захочет Тэхена украсть, будто кто-то захочет такого Тэхена, который одним своим пресным лицом доводит Чимина до белого каления. Сам же просился в этот клуб, а теперь хмуро озирается по сторонам, будто все здесь ему мешают, и с места не сходит, насупившись. ― Что-то ты довольным не выглядишь, ― вздыхает Чимин, протиснувшись к нему мимо парочки, что прямо перед его лицом сцепляется языками. ― Не ожидал, что здесь будет так людно, ― обеспокоенно оправдывается Тэхен, взяв мужчину под руку, и тянет за собой, к единственному свободному столику. ― Я позвоню Юнги. Чимин вопросительно мычит. ― Богома сейчас нет в городе, ― торопливо объясняется Тэхен, усевшись на кожаный диванчик. ― Юнги должен присматривать за мной. ― У него что, дел других нет? ― ехидничает Чимин. Уму непостижимо: неужели того в самом деле вынуждают нянчиться с богомовым женихом? Какая неблагодарная работа. ― А мне что, должно быть не все равно? ― справедливо замечает Тэхен, набрав номер. Юнги добирается до клуба за пятнадцать минут. К этому времени Тэхен успевает справиться с двумя коктейлями и задаться множеством вопросов, на которые Чимину совсем не хочется отвечать. Так что он приветствует новоприбывшего с таким рвением и охотой, что тот растерянно отшатывается, с подозрением взглянув на протянутые для неуместных объятий руки. ― Даже не думай, ― предупреждает Юнги, нахмурившись, а затем оглядывается на заскучавшего Тэхена и тяжело вздыхает. ― По какому поводу праздник? ― Отзови остальных, ― негромко, но твердо просит тот, не поднимая головы. Шутливое недовольство на лице Юнги сменяется смятением и тревогой. Чимин с любопытством щурится, не отводя от него глаз: что значит ― отозвать остальных? ― Господин Пак потребует объяснений, ― несмело возражает мужчина, качнув головой. ― Думаю, ты найдешь, что ему сказать, ― Тэхен небрежно отмахивается от его слов и закидывает ногу на ногу, всем своим видом показывая, как мало удовольствия ему доставляет этот разговор. ― В прошлый раз ты был куда как сообразительнее, разве нет? Юнги уязвленно поджимает губы и едва справляется с тем, чтобы не съязвить в ответ. Разумеется, был, но что ему было делать, если Тэхен тогда вопил так, будто умрет, если в ту же минуту не поговорит с Чонгуком. И кто бы знал, о чем! Юнги никто так и не удосужился рассказать, в чем было дело, и зачем Тэхену понадобился Чонгук, и что у этих двоих вообще может быть общего. И покинул тот чужую квартиру в таком отвратительном расположении духа, что было не подступиться: огрызался сильнее обычного, жевал губы и наотрез отказывался объясняться. Юнги тогда только вздохнул и молча отвез Тэхена домой, а спросить у Чонгука после язык не повернулся. И если Юнги снова просят отозвать охрану ради подобной выходки, то он за себя не ручается. ― Как скажешь, ― цедит мужчина и дает конвоирам, что стоят за спиной Тэхена, короткую отмашку. Те молча переглядываются, будто им это решение совсем не по душе, но беспрекословно исполняют приказ, отступив. ― Так ты теперь за главного? ― улыбается Чимин. Юнги его веселья не разделяет, а потом делает вид, что не расслышал вопрос. Не хватало еще и с этим недоноском сцепиться: Чимина он, если честно, не переваривает. А потому и кусать побаивается. Вдруг подавится? ― Мне стоит беспокоиться? ― интересуется у Тэхена Юнги, угрюмо наблюдая за тем, как тот просит у снующего рядом официанта еще один коктейль. ― Я здесь с Чимином, ― указывает легким кивком. ― Мог бы так и сказать, что да. Чимин не возмущается, ему даже хочется Юнги поддержать: это он верно говорит, потому пусть держится поближе. У барной стойки, например ― оттуда ему замечательно будет видно, как Тэхен напивается и льнет к Чимину, чтобы игриво, низко о чем-то зашептать, мутным взглядом указав на крепко сжатый кулачок. ― Что это? ― напряженно бормочет Пак, едва шевеля губами, чтобы Юнги точно не догадался, о чем они тут болтают. На взмокшей тэхеновой ладони ― маленькая таблетка, таких с десяток уместится под языком. Чимин пялится на нее во все глаза, судорожно соображая, что к чему. ― Обезболивающее, ― загадочный, приглашающий шепот, и голос звучит нетвердо, совсем хрипло. ― Мне не больно, ― неправдаподобно отнекивается Чимин, вызывая у Тэхена острую, сухую улыбку. ― А мне ― очень. Вранье, думается Чимину. Вот, что ты делаешь лучше всего ― игнорируешь настоящую боль. Он недоверчиво наблюдает за тем, как Тэхен с умным видом принимает таблетку и сыто облизывается, замычав. Он не выглядит пьяным вусмерть, а потому вряд ли завтра попросит не жаловаться жениху на его безрассудное поведение. И тогда Чимин догадывается: это делает с тобой не Богом. Ты сам делаешь это с собой. ― Как думаешь, ― выдержав недолгую паузу, вдруг заговаривает Тэхен, ― если я одолжу тебе нож, ты справишься с тем, чтобы отвлечь Юнги? Не дав Чимину опомниться, он и в самом деле протягивает ему нож ― айкути, какими тот вырезал в Японии кадыки. Из вредности, конечно. Однако минов кадык ему вырезать не хочется. ― Он что, все это время был у тебя в рукаве? ― изумляется Чимин. ― Был. ― На кой ты его сюда принес?! ― Я стащил его у тебя, ― невозмутимо признается Тэхен, пожав плечами. ― Зачем? ― хмурится Чимин. И как у этой белоручки ума хватило сунуть нос в его вещи? ― На случай, если Юнги не захочет лезть в твои штаны, ― будничным тоном объясняет Тэхен и бросает тоскливый взгляд в сторону Мина; Чимин случайно тоже на него оглядывается. ― Ну, он не захотел. Так что я взял нож. ― Хочешь, чтобы я прикончил твою няньку? Тэхен уклончиво отводит глаза. ― Мне нужно уйти. ― Тогда почему не сделаешь это сам? ― щурится Чимин, толкнув язык за щеку. Надо же: попросить об убийстве Тэхен не постеснялся, а объясниться духу теперь не хватает? Очаровательно. ― И куда это ты так торопишься, хотел бы я знать? ― упрямо допытывается Чимин. ― Любовника завел? Тэхен мрачно хмыкает: как же. ― Заведу. ― Какая же ты свинья, ― восхищенно охает Чимин. Он больше ни о чем Тэхена не спрашивает. Поднимается на ноги, придирчиво взглянув на свою задницу через плечо, а затем качает головой, когда ему снова предлагают вооружиться ножом. Можно подумать, он не способен нанести смертельное ранение одним только своим безразличием к любовнику. Тэхен, разумеется, не знает, что это такое. ― Возьми с собой, ― советует Чимин, изящно смахнув пальчиками челку со лба; Тэхен невольно засматривается. ― Я никогда не хожу на свидания без ножа. «И без твердого намерения никогда не расстаться со своим сердцем», успевает подумать он прежде, чем Юнги рассеянно целует его в ответ.

***

Чонгук сонно хмурится, когда в его дверь настойчиво, громко стучат на протяжении мучительных пяти минут. Он нехотя покидает постель и шагает в коридор, растирая опухшее лицо, и долго зевает, пока возится с замком в полной темноте. Тот поддается не сразу, но, когда раздается звонкий щелчок, Чонгук не успевает сделать ничего прежде, чем дверь толкают снаружи, едва с ног его не сбив. Он недоуменно пятится назад, округлив глаза, а затем недовольно щурится, всматриваясь в размытый силуэт, застывший на его пороге. ― Какой нарядный, ― шутливо замечает Чонгук, окинув гостя небрежным взглядом. ― Чем обязан? ― Не хочешь заняться сексом? ― без обиняков предлагает Тэхен, невозмутимо уставившись на мужчину в ответ. Чонгук недоверчиво хмурится. ― Сейчас половина третьего ночи. ― Я не спрашивал, сколько времени, ― возмущенно цокает Тэхен. ― Я спросил, не хочешь ли ты заняться сексом. Он нетерпеливо покусывает нижнюю губу в ожидании ответа, с которым Чонгук, однако, не торопится. Мужчина скептически разглядывает гостя, подмечая, как тяжело вздымается его взмокшая грудь, как его мутный взгляд бегает от чонгуковых глаз ко рту, нездорово заблестев. Тэхен выглядит напряженным: его челюсть плотно сжата, и он дрожит, будто испуганное животное, случайно пойманное фонарем. Чонгук не хочет заниматься с ним сексом. Он вообще не уверен, что тэхеново тело прямо сейчас способно на подобные подвиги. ― Заканчивай с этим, ― непреклонно качает головой. ― В самом деле собираешься выставить меня? ― сомневается Тэхен. Он упрямо шагает к Чонгуку, намереваясь прильнуть к обнаженной груди и покрепче обнять за плечи, но его грубо останавливают, выставив ладони вперед, и отталкивают, вынуждая отступить. ― Собираюсь, ― кивает Чонгук. ― И выставлю. Я не стану трахать тебя и сам под тебя не лягу. ― Почему? ― искренне не понимает Тэхен. ― Думаешь, побегу жаловаться своему жениху? Или боишься, что я здесь, потому что он надоумил? Он обиженно морщится прежде, чем Чонгук успевает согласиться с его дебильными рассуждениями, и сам не верит в то, что говорит. Не станут же ему отказывать из-за такой нелепости? Чонгук не боится Богома, он вообще никого не боится, так почему медлит и пялится на Тэхена, как болван? ― Забавно, что ты сам о нем заговорил, ― мрачно отбивает Чонгук, сложив руки на груди и припав плечом к дверному косяку. ― И ничего тебя сейчас не смущает? Не беспокоит? ― он пытливо заглядывает в чужое лицо, на котором и тени сомнения не проступает. ― Сможешь ему в глаза-то смотреть, если со мной поцелуешься? ― Хочешь меня пристыдить? О высоком потрепаться? Валяй, ― грубо выплевывает. ― Только трахай и не трать мое время попусту. ― Остановись. ― Почему? ― вопрошает Тэхен, начиная выходить из себя. ― Почему ты сопротивляешься? ― Потому что я тебя не хочу. Чонгук отвечает жестко, уверенно, и равнодушно наблюдает за тем, как на лице Тэхена бессильная ярость сменяется растерянностью, и он опускает руки, что прежде отчаянно тянулись к мужчине в попытке прикоснуться, прижать к себе или прижаться самому. ― Но другие меня хотят, ― беспомощно бормочет он, сжавшись под утомленным взглядом Чонгука. ― Почему, ― запинается. ― Почему ты не хочешь? ― Я тебя не знаю. ― Они тоже не знают. ― Потому и хотят, Тэхен, ― вздыхает Чонгук. ― Если мне и захочется разделить с кем-то постель, то в любовники я тебя не выберу. ― Скажешь, слишком хлопотно? ― досадливо кривится. ― Скажу, что не хочу мучиться. Тэхен вопросительно вскидывает брови: разве они договаривались о чем-то подобном? ― Я не собираюсь мучить тебя, ― глупо отнекивается, надеясь, что Чонгук просто разыгрывает его, предлагая в качестве возражения такую чушь. ― Ты и господина Кима мучить не собирался, ― с готовностью кивает тот. ― И Хосок-хена, и всех тех, кто теперь обязан твоему жениху. ― Богом здесь не причем, ― пылко выдыхает Тэхен. ― Я пришел сюда просто потому, что захотел. ― Ты всегда делаешь то, что хочешь, ― морщится Чонгук. ― И неизбежно разрушаешь все, к чему прикасаешься, потому что красивый, потому что умный, хотя хочешь казаться совсем безголовым. Дело ведь не во мне, верно? ― Тэхен только успевает открыть рот, чтобы возмутиться, но от него раздраженно отмахиваются, как от назойливого, гадкого насекомого. ― А в том, что я упрямлюсь, не иду на контакт, а ты маешься и все думаешь, как мне угодить? Другие ведь в рот тебе смотрят, а я отталкиваю, не уступаю, как бы ты ни бился. Богом наверняка каждый день говорит, какой ты очаровательный, и как он любит тебя, и что тебя нельзя не захотеть, а потому нужно только настоять, чтобы я сдался? Тэхен загнанно глядит на Чонгука исподлобья, чувствуя, как все сказанные им слова колотят его в открытую грудь, и давит в себе отчаянный, яростный вопль. ― Ты ничего не знаешь об этом, ― слабым голосом возражает он. ― Мне и не хочется. ― Ты сказал, что я красивый, ― зачем-то напоминает Тэхен, поежившись. Чонгук апатично глядит на него в ответ. ― Потому что это правда, ― не спорит, конечно, потому что и в самом деле сказал, но Тэхена это почему-то не радует. ― Но этого недостаточно. Ты не можешь придти сюда и взять меня только потому, что у тебя симпатичное личико. Кимово лицо вытягивается в недоумении. Как это ― не может? А что вообще он тогда может?! ― Тогда что тебе нужно? ― теперь уже вслух, с досадой и плохо скрываемой обидой. ― Хочу задать тебе тот же вопрос. Потому что Чонгук только и может, что задавать вопросы, глядя на то, как Тэхена всего корежит под его взглядом. И непонятно, зачем пришел и чего добивается, почему не может просто вернуться домой или поплакаться кому-то другому вместо того, чтобы стоять здесь и устраивать сцены на пустом месте. ― Я не люблю Богома, ― с вызовом вскидывает подбородок, уверенно глядя прямо в глаза напротив, будто именно этого признания Чонгук и ждал. ― А мне что прикажешь с этим делать? Тэхен вдруг понятливо мычит, проигнорировав чонгуков тяжелый вздох. ― Ты трахаешь кого-то из своих бойцов? ― догадывается он. ― Да что ты заладил? ― удивляется Чонгук. ― Я хочу с тобой. ― Со мной что? ― Откуда мне, блять, знать, ― снова заводится Тэхен, крупно задрожав от злости: на самого себя, на тупого Чонгука, который вбил себе в голову не Бог весть что, а теперь изводит его нотациями. ― Я хочу, чтобы ты тоже думал обо мне, потому что я о тебе думаю, и меня это пугает. Очень пугает, Чонгук. Он тупит взгляд, застыдившись собственных откровений, и ждет, когда над ним начнут измываться за это. Но Чонгук вдруг смягчается и перестает нападать, взглянув на Тэхена с жалостью, и качает головой. ― Тебе необязательно вести себя так. ― А как я себя веду? ― вяло переспрашивает Тэхен, не поднимая головы. ― Как капризный, эгоистичный болван, который приходит ко мне за полночь и умоляет о сексе, потому что думает, будто это поможет избавиться от чувств. Даже ко мне ― неправильных и мучительных, ― терпеливо объясняется Чонгук. ― Я ничего к тебе не чувствую, ― спорит Тэхен, отступив. ― Нет? ― Чонгук скептически выгибает бровь и, получив уверенный кивок, взглядом указывает на дверь. ― Тогда уходи. ― Чонгук… ― Спокойной ночи, господин Ким, ― сухо прощается тот и с силой толкает дверь, оставляя растерянного и одинокого Тэхена за ней, совсем не беспокоясь о том, куда он пойдет теперь. К своему жениху или к кому-то еще ― Чонгуку плевать. Он сделал достаточно, чтобы потом не краснеть перед Юнги-хеном и не оправдываться из-за чужих губ на своих. Он оттолкнул, обидел, и готов повторить это столько раз, сколько потребуется для того, чтобы отвадить Тэхена насовсем. Или в отчаянии не броситься к нему самому.