«Через два дня был у меня суд. Там будут решать, виновен ли я в убийстве собственного ребенка. Скажи мне, как Бог собирается меня спасать», ― Ч. Паланик, «Колыбельная»
В конце концов, Чимин отказывается ото всяких надежд на хваленое миново благоразумие и ложится в его постель. Они не говорят об этом после, они вообще ни о чем не говорят. Тэхенову уловку Юнги высмеивает, но улыбается при этом как-то тоскливо и вымученно. Он не признается Чимину в том, что знает, куда отправился его молодой господин, и ведет себя непринужденно, делает вид, будто верит в случившийся поцелуй и отвечает на него тем охотнее, чем глубже он становится. Чимин понятия не имеет, в чем дело, но выдыхает облегченно, когда понимает, что никого не водит за нос, и что Юнги не принимает его внезапную страсть на свой счет: должно быть, от воздыхателя в лице богомова мальчика на побегушках хлопот было бы куда больше, чем от бывшего наемника, давно сбежавшего из семьи. Секс выходит скучным, но изнурительным из-за выносливости Юнги и капризов Чимина, который одновременно требует и нежности, и грубости, в ответ получая только сухие, грубые толчки и безучастную просьбу расставить ноги пошире. Когда все заканчивается, Юнги невпопад интересуется, куда ему следует кончить, и Чимин свирепеет: ― В мой карман, разумеется, ― раздраженно охает он при очередном толчке. ― А ты куда думал? Юнги хрипло хохочет в его плечо и оставляет на взмокшей коже аккуратный, целомудренный поцелуй, и это оскорбляет Чимина куда сильнее, чем если бы тот просто дал ему «пять». Кончает он со злым, глубоким рыком, и ничего не может поделать с внезапным желанием расцарапать Юнги лицо. Забавы ради, потому что никто и никогда не позволял себе быть таким козлом во время секса. Можно подумать, Юнги было бы достаточно и подставленного кулака, и все равно, чьего ― он кончил бы с тем же равнодушным, усталым лицом, не заметив разницы. Чимин не то, чтобы всерьез хотел впечатлить его, однако он не привык иметь дело с такими занудными и заурядными любовниками. Сокджин никогда так его не обижал. ― Я тебе позвоню, ― лениво гудит Юнги, натягивая брюки. Чимин фыркает в ответ, кутая нагое тело в еще теплый плед. ― Не вздумай, ― возражает он. Юнги хмыкает. ― Я серьезно: не звони мне. У тебя и номера-то моего быть не должно. ― Выходит, я не смог тебя удивить? И улыбается так гадко, щурится, откровенно измываясь над своим горе-любовником. ― Почему же, ― невозмутимо отзывается Чимин, откинув голову на подушки. ― Ты меня удивил. Я и подумать не мог, что ты так отвратительно трахаешь. ― Хосок, должно быть, справлялся лучше? Игривость в его голосе сменяется осуждением, и Чимин в недоумении оглядывается на Юнги: тот напряженно смотрит на него в ответ. ― Собираешься меня поучать? ― Вовсе нет, ― мрачно вздыхает и с громким щелчком застегивает ремень, отвернувшись. ― Хосок умный парень, вообще-то. Не знаю, что он в тебе нашел. ― Классную задницу, может быть? ― предполагает Чимин, пожав плечами. ― Да, ― бездумно бормочет Юнги. ― И было бы здорово, не будь она у тебя вместо головы. Чимин торопится сострить о том, что Мин, на самом деле, тоже не особо любезен к хосоковым чувствами, раз уж трахается с любовью всей его сраной жизни. Но тот не слушает, только небрежно отмахивается от чужих возражений и, забрав пиджак, уходит, нелепо отсалютовав растерянному Чимину, который едва не впадает в бешенство из-за этого. И теперь сверлит Хосока, сидящего в стороне за бумагами, мрачным взглядом, а тот и ухом не ведет, погрузившись с головой в работу. Подумать только: разве он может быть таким спокойным, когда все наперебой тыкают Чимина носом в том, как он облажался? Мужчина и без того раздражен и вымотан придирками патруля, что снует у входа в клуб, а теперь должен терпеть и это! ― Чонгук в самом деле собирается подкармливать этих быков? ― вдруг спрашивает он, и Хосок вздрагивает, подняв на собеседника растерянный взгляд. Они сидят за соседними столиками в зале, выдерживая дистанцию, соответствующую их настоящему положению, и Чимин вынужденно щурится, чтобы разглядеть чужое лицо. ― А что он может сделать с этим? ― мычит Хосок, собравшись, и снова опускает взгляд к бумагам. ― Патруль выставил Хеншик. С ним Чонгуку ссориться уж точно ни к чему. ― Это Богом караулит его, а не господин Пак, ― цокает Чимин. ― Никакого сокровища здесь нет, и всем это известно. На ваших приезжих без слез не взглянешь ― какие из них воры? Хосок громко хмыкает. Он тоже находит абсурдным то, что хеншиков патруль оббивает порог клуба вот уже который день; и что ищут, непонятно. У Чонгука и так забрали кучу бойцов, он несет убытки, что с них еще взять? ― Кроме того, ― продолжает причитать Чимин, закинув ногу на ногу. Хосок невольно заглядывается. ― Разве здесь есть кто-то из Тэгу? Кроме той неприятной барышни, что теперь лупит меня по поводу и без. ― Лисы? ― Хосок фыркает. ― Пара парней, я слышал. ― Сами не знают, кого ищут, херовы тупицы, ― Чимин качает головой. ― Что с того, если они выпотрошат всех, кто бежал из Тэгу? ― вслух рассуждает он. ― Такое на виду не прячут. Хосок задумчиво глядит прямо перед собой и некоторое время молчит, не зная, ждут ли от него ответа. ― Думаю, это было бы умно: спрятать сокровище Морра прямо у него под носом, ― наконец, делится догадкой. Чимин напряженно оглядывается на него. ― Там, куда у него ума сунуться не хватит. Слух, разнесшийся по Корее однажды вечера, вынудил многих отправиться в Сеул, только чтобы успеть найти это сокровище раньше других или просто поглазеть на него. То, о чем говорили, как о сердце Морра, лишило покоя всех; и теперь на улицах то и дело приходится отбиваться от патруля, заглядывающего каждому в лицо, надеясь узнать в нем беженца из Тэгу, из города, откуда сокровище бессовестно увели, увезли в другую точку страны и несправедливо присвоили себе. В этом мало смысла, еще меньше толку. Откуда им знать, что вор родом из Тэгу? Почему бы ему не быть приезжим, мародером, из любопытства позарившимся на чужое и случайно прихватившим его с собой? ― Мне вот любопытно, ― ехидно воркует Чимин, сложив локти на столе. ― Богом что, и своего жениха выдаст патрулю? ― Разве господин Ким вырос не в Сеуле? ― безучастно переспрашивает Хосок. ― Куда там, ― недовольно морщится. ― Но надо отдать должное: манеры ему привили. Но то, как он говорит, то, как себя ведет, когда думает, будто никто за ним не наблюдает ― все это выдает в нем чужака. ― Тогда откуда он, по-твоему? Низкий, тихий голос Чонгука раздается прямо над чиминовой макушкой, и тот крупно вздрагивает он неожиданности, вскинув голову. ― Твою мать, ― выдыхает он, прикрыв глаза. Чонгук без вины улыбается и садится рядом. ― Я думал, у тебя сегодня выходной. ― Лиса предпочла моему члену мордобой, ― объясняется мужчина, кивнув Хосоку. ― Так что она на тренировке, а я здесь. ― Твоя подружка теперь бьется не хуже наемника, ― хмурится Чимин. ― И недурно обращается с ножами. Ей что, нужна подработка или вроде того? Чонгук пожимает плечами. ― Она растет, ― отмахивается. ― Так что насчет господина Кима? ― напоминает он. Чимин цокает, вздохнув. Как давно весь его мир будто бы закружился вокруг этого несносного мужчины? ― Я не знаю, откуда он, ― замолкает на минуту, а затем лукаво щурится. ― Но я могу стащить его паспорт. Чонгук недоуменно приподнимает брови. ― Зачем? ― Чтобы дождаться, когда Богом снова взбесится и вышвырнет его из страны, ― мрачно подсказывает Хосок. ― Осмелюсь предположить, что в этот раз ты удавишься, только бы этого не допустить, ― с готовностью возражает Чимин, закатив глаза. Хосок поджимает губы и возвращает мужчине тяжелый, разбитый взгляд. Он выглядит уязвленным и униженным, потому что Чимин прав: Хосок не позволит Богому увезти брата в Японию. Он не вынесет этого во второй раз. Только не теперь, когда Чимин сидит прямо перед ним и продолжает улыбаться, как ни в чем не бывало. Чонгук напряженно наблюдает за этими двоими, не зная, стоит ли вмешаться. Разумеется, Хосок ясно дал понять, что это не его дело, он разберется со своими чувствами к Чимину сам. Однако все это выглядит так, будто над его братом продолжают измываться, дразнить и выводить из себя, только бы раздуть собственное эго еще сильнее и окончательно им Хосока раздавить. Чонгуку почему-то вспоминается Тэхен, и он тихо сглатывает, поморщившись. ― Забавно, если ты думаешь, будто моя любовь ― это твоя заслуга, ― гудит Хосок, и его лицо не выражает ничего, кроме досады и разочарования, настигающего его всякий раз, стоит только подумать о том, как Чимин обошелся с ним. ― Я убил сто тридцать два человека, ― напоминает тот, откинувшись на стуле, и качает ногой. ― И теперь, по-твоему, я стану целоваться? Чонгук обеспокоенно оглядывается на Хосока в попытке смягчить удар, но тот не выглядит готовым вступить в спор или начать защищаться. Мужчина негромко вздыхает и, отложив бумаги, поднимается на ноги. Его тоскливый взгляд падает на чиминово лицо, и он спокойно возражает: ― Сто тридцать три. ― Что? ― поморщившись, переспрашивает Чимин. ― Ты убил сто тридцать три человека, ― повторяет Хосок, не мигая. ― Потому что я не думаю, что прожил хоть день с тех пор, как ты ушел. Чимин нелепо щелкает зубами, закрыв рот, когда Чонгук пинает его в бедро и раздраженно шикает, мол, умнее будет промолчать. Хосок все еще мучается сожалениями и отчасти винит в случившемся себя, и вся та боль, которую у него не получается забыть, всегда входит в комнату раньше него самого. Она разрослась, потяжелела, и теперь кажется такой большой, что Хосока за ней не разглядеть. Иногда Чонгук думает, что брату не верится в возвращение Чимина. Он будто до сих пор оплакивает их расставание и день за днем переживает его заново. И потому не борется за того, кто сидит прямо перед ним, а скорбит по тому, кого у него отняли. ― Перебесится, ― обещает Чимин, когда Хосок уходит в кабинет, что-то пробормотав себе под нос. Чонгук задумчиво глядит туда, где еще минуту назад стоял его брат, и качает головой. ― Забавно: чем больше ты нападаешь на него, тем усерднее он защищается, ― Чимин в этом ничего забавного не находит и потому не улыбается. ― Я ему не мамочка, куколка. Тебе не надо быть славным парнем для меня. ― Еще недавно ты из штанов выпрыгивал, чтобы узнать об его делах, а теперь воротишь нос? ― Я бываю любопытным, ― уклончиво объясняется Чонгук и разводит руками, мягко улыбаясь. ― Поэтому ты спросил меня о Тэхене? Вопрос, которым Чимин хотел Чонгука поддразнить, вдруг застает того врасплох. ― Это не то же самое, ― возражает мужчина, нахмурившись. Чимин понятливо хмыкает. ― Разумеется, нет.***
Дополнительные метки: публичные роды, эксгибиционизм (публичная мастурбация), сексуальное насилие (принуждение к мастурбации), неподробное описание массового убийства. Над приглашением, неожиданно пришедшим на его имя следующим утром, Чонгук раздумывает пару дней. Он никогда не бывал на подобных вечерах, но слышал всякое: от возбужденного гомона до болезненной икоты, выходящей во время тяжелой рвоты. Зрелище, если верить Сокджину, чудовищное; ему самому едва хватает духу досидеть до конца. Но он все равно убеждает Чонгука пойти, потому что кого попало туда не зовут, и, кроме того, такое случается нечасто. На памяти Сокджина – дважды, но в первый раз он едва мог говорить, потому что не научили, а в другой ― потому что всерьез боялся вырвать. А теперь он сам заклеивает конверты и с нетерпением ждет, когда придут первые гости, с опаской поглядывая на огромный, безобразный живот своей кисэн, и молится, чтобы та не разродилась раньше времени. Лиса морщится в отвращении, когда Чонгук протягивает ей приглашение, и качает головой. Это свинство, вопит она, ты что, правда собираешься туда пойти? Чонгук пожимает плечами: почему бы и нет? Он не чувствует возбуждения из-за мыслей о том, что его ждет, а потому остается спокойным до самого приезда в сокджинов ресторан. Чонгук рад застать мужчину в отличном расположении духа: тот без умолку болтает, размахивая руками, и тогда даже Хенджину достается похвала. Хотя бы потому, что он отпустил роженицу домой, а не вынудил ютиться с таким-то пузом в вонючем казино, где даже стыдно появляться на свет! Чонгук мрачно хмыкает. Ресторан, вообще-то, тоже не самое удачное место для родов, но как будет угодно. Сокджин провожает его в зал, откуда доносится нарастающий гул, и Чонгук медлит у двери, силясь вообразить, что могло так взволновать публику в самом начале вечера. Он озадаченно оглядывается на Сокджина через плечо, но ничего не успевает спросить, потому что давится языком, когда замечает в конце коридора Юнги, за которым без особого удовольствия лениво следует Тэхен, некрепко ухватившись за чужой локоть. Чонгук сдавленно выдыхает сквозь плотно сжатые зубы: ему вообще удастся хоть раз взглянуть в этом городе на что-то, кроме унылого, пресного лица этого парня? Сокджин, будто угадав его мысли, не сдерживает беззлобного смешка и хлопает Чонгука по плечу. ― Ким Тэхен ― это еще не весь Сеул, ― вполголоса обещает он. ― Будь к нему добрее. Чонгук кривится в ответ и входит в зал, решив, что поздоровается с Юнги внутри. Он никого здесь не знает, а потому Сокджин не мог при рассадке не учесть их близкое с Мином знакомство. Чонгук принимается оглядываться в поиске нужного столика, однако первое, что он видит, сделав широкий шаг вперед ― это уродливые желтые огни, скукоживающиеся на возбужденных лицах почти что десятка мужчин, уже занявших свои места. Нагое, измятое тело, грубо взваленное прямо перед ними на безвкусно отделанную бархатом софу, Чонгук замечает после. ― Что за херня, ― пораженно выдыхает он, застряв на месте, и пошатывается от случайного толчка в спину, очевидно, мешая гостям пройти. Чонгук знал, на что идет. В конце концов, он умел читать, а Сокджин ― писать, и в приглашении ясно было сказано, что одна из кимовых кисэн таскается с этим пузом уже девятый месяц, а потому вот-вот родит, прямо сегодня, на твоих бесстыжих глазах! Но Чонгук все равно оказывается к этому не готов. Он с жадностью и ужасом наблюдает за тем, как молодая девушка, которая годами едва вырастает выше него самого, зажимает опухшую ладонь между бедер и пачкает ее темными выделениями, крупно вздрогнув от внезапной боли. Гости тут же оживляются и беспокойно гудят, заерзав на местах, пока Чонгук бестолково шагает из стороны в сторону, выискивая на столах табличку со своим именем или с именем Юнги. Он ежится, когда из горла роженицы вырывается долгий, мучительный вопль, и в смятении бросается к первому попавшемуся на глаза свободному столу, надеясь, что ему не придется объясняться с соседями относительно того, кто он, нахрен, такой, и почему бы ему не вернуться на свое место. Однако ничего подобного не происходит, и Чонгук затихает, теперь не зная, куда деть глаза: в сторону софы, куда устремлены другие мутные, тяжелые взгляды, смотреть не хочется, прослыть ханжой ― тоже, и потому Чонгук принимается равнодушно пялиться в затылок мужчины, что сидит за соседним столиком. До тех пор, пока его не окликает Юнги, подошедший минутой позже. ― Выглядишь неважно, ― замечает он, опустившись на стул. Тэхен, помедлив, садится рядом, и бросает обеспокоенный взгляд на роженицу, что издает еще один громкий стон. Чонгук невольно оглядывается тоже и брезгливо морщится, когда видит, как болезненно сокращаются мышцы чужого брюха; девушка тяжело дышит носом, запрокинув голову, и крепко жмурится, чтобы справиться с внезапными судорогами. Из зала доносятся возбужденные вопли, умоляющие «тупую суку поскулить», и это больше походит на забой скотины, чем на то, зачем Сокджин пригласил их сюда. Сам он держится в стороне, время от времени поглядывая на гостей, когда его просят «поторопить эту дойную корову» Надо же, Чонгук качает головой, каким скромным умеет быть этот мужчина, если того решительно требует торговля подобными бесстыдством. ― Вы здесь впервые? ― вдруг заговаривает гость, сидящий по левую руку от Чонгука, и недоуменно оглядывается, вскинув брови. Обрюзгший, взмокший от стоящего в зале жара господин лукаво глядит на него в ответ и сыто скалится, будто вот-вот захрюкает от удовольствия. Его широкий лоб блестит от выступившего на нем жира, и Чонгук с трудом справляется с отвращением, чтобы не отвернуться. Юнги щурится и напрягается всем телом, почувствовав, как усиливается хватка Тэхена на его локте. ― Да, господин, ― Чонгук кивает. ― На днях получил приглашение, но, к сожалению, не сумел выдумать приличной причины, чтобы не придти. ― Эти дети ― сраные счастливчики, господин Чон, ― хохочет мужчина, вскользь взглянув на другие таблички за столом. На имени Тэхена он хмурится, а затем вдруг расплывается в скользкой, широкой ухмылке, и откидывается на стуле, выпятив объемное брюхо, из-за чего Чонгуку приходится немного отпрянуть, чтобы не касается его локтями. ― Неужели? ― изумляется он, когда рука мужчины опускается к паху, и он отворачивается, вытянув шею в попытке разглядеть пятна густой крови, выступившие между бедер роженицы. ― Будь я на их месте, это было бы паршиво ― знать, что я был рожден на глазах кучи возбужденных выродков, усиленно трущих себя под столом, наблюдая, как моя мать вопит от стыда и боли. Тэхен недоверчиво косится на Чонгука: не может быть, что Сокджин додумался усадить его, богомова жениха, с кем-то, кто станет ласкать себя на глазах у других, нисколько этим не побрезговав. Однако вздох облегчения, что выпускает мятый рот раскрасневшегося мужчины, убеждает Тэхена в обратном. Тот крепче сжимает дутую ладонь на набухшем от возбуждения члене и продолжает говорить, даже не взглянув на соседей. ― Не все так плохо, ― возражает он, судорожно облизнувшись. ― Из-за этих детей разворачивается настоящая бойня. Все эти джентльмены, которых Вы так жестоко укоряете в бездушии и преступных намерениях относительно этой женщины, позже глотки друг другу перегрызут за возможность растить новорожденного. ― Растить его? ― переспрашивает Чонгук и бросает короткий взгляд на Тэхена, что во все глаза пялится на чужой живот, тяжело перекатывающийся из-за ленивых движений руки, мнущей пах. ― Хотите сказать, ребенка отлучат от матери? ― Разумеется, господин Чон, ― гудит очевидное с грудными стоном. ― Как только он перестанет кормиться грудью. ― И что с ним станет после? ― Из него вырастят завидного любовника. И Вы тоже его захотите. Чонгук задумчиво толкает язык за щеку и отводит взгляд, за что его наказывают еще одним коротким, ядовитым смешком, который у того совсем не остается времени отбить. Его больно тычут в ребра, закивав в сторону роженицы, что испускает рваный вопль и давится икотой, встретив еще одну схватку. ― Глядите-ка! ― восторженно охает мужчина и бросается торопливо расстегивать пуговицы на широких брюках, что опасливо натягиваются в паху. Чонгук недоуменно округляет глаза и с силой упирается пятками в пол, намереваясь отодвинуться подальше, если того потребует положение. ― Должно быть, у кобылы очень узкая матка: вопит как долбанная сирена. ― Что? ― задушено переспрашивает Чонгук, не в силах отвести взгляда от налитого кровью члена, что его сосед изловчается выпустить наружу и покрепче обхватить мокрой от выделений ладонью. Он отмахивается от чонгуковой болтовни и вдруг заглядывается на Тэхена, что все это время безучастно пялился прямо перед собой, пожевывая нижнюю губу. И, замычав, ускоряет движения руки. ― Не скромничайте, господин Ким, ― Тэхен замирает, когда слышит грязный хлюп, с каким мужчина ласково его зовет. ― Ну же. Потрогайте себя тоже. Он не сводит сального, жаждущего взгляда с молодого лица напротив, и шире расставляет ноги, чувствуя, как тяжелеют взмокшие яйца. Чонгук негромко охает и с силой пинает Юнги в голень, коротко кивнув на оторопевшего Тэхена. Он напуган, хочет сказать Чонгук, потому что прямо сейчас это тупое животное дрочит, воображая, как трахает его! ― Может, и в самом деле попробовать? ― тихо, но отчетливо проговаривает Тэхен, опустив руки на бедра, и его взгляд останавливается на изумленном лице Чонгука. ― Должен ли я потрогать себя, господин Чон? ― Тэхен-ши… ― отчаянно бормочет Юнги сухим от волнения горлом. Его не слушают. Чонгук вдруг чуть слышно хмыкает и расправляет плечи, справившись с беспокойством относительно уязвленной чести одного из своих соседей, и небрежно улыбается в ответ. ― Если дадите обещание смотреть только на меня, господин Ким. Чонгук сидит, как на иголках, чувствуя на себе осуждающий взгляд Юнги. Он не должен был говорить этого, но сказал, и теперь не может ничего поделать с мягкой, игривой улыбкой Тэхена, который заметно расслабляется и забывает о том, что с ним, вообще-то, разговаривали. Он не сводит с Чонгука глаз, и вместо привычного недоверия и враждебности в них видится неожиданная кротость, будто весь Тэхен вдруг становится терпимее и гибче. Сосед Чонгука, заметив неприятную перемену в лице молодого мужчины, недовольно мычит, но тот и ухом не ведет, как и пообещал. Юнги дивится такой покорности и забывает, что злился, когда узнает в поступке Чонгука неуклюжее благородство: очевидно, на деле он не так уж и жаждет того, о чем попросил, раз теперь бестолково пялится на Тэхена, пока тот приспускает брюки, и отчаянно дышит, с трудом поднимая грудь. Чонгук бессовестно жульничает, но Юнги и нарочно не смог бы выдумать способа заступиться за Тэхена проще и безопаснее; куда как приятнее заняться мыслями о мужчине, вроде Чонгука, чем молча сносить грубые и унизительные стоны передергивающий на тебя свиньи. ― Собираетесь просто наблюдать, господин Чон? ― жалуется Тэхен, обхватив пальцами мокрую головку, и аккуратно толкается в свою ладонь. Его мутный взгляд размазывается по чонгукову лицу, потяжелев, и голос становится глубже и гуще; Тэхен едва справляется с языком, чувствуя, как низ живота сводит долгой судорогой. Он не знает, куда деваться, когда кожа начинает зудеть и проситься смяться под чужими ладонями, не знает, что делать, когда Чонгук смотрит на него вот так ― с бессильной яростью и восторгом, из-за которого слюна во рту становится вязкой и горькой. Тэхен негромко всхлипывает и хочет зажмуриться, чтобы перевести дух, но хриплый голос Чонгука вынуждает его только шире распахнуть глаза и исступленно задышать. ― Не жадничайте, господин Ким, ― гудит мужчина, и его руки опускаются к паху. Тэхен наблюдает за ним, как завороженный, и восхищенно охает, когда видит крупную голову чонгукова члена. ― Разве это справедливо, если все веселье достанется Вам одному? Юнги скептически приподнимает брови. ― Мне что, тоже снять штаны? ― он замолкает на время, но, так и не дождавшись ответных смешков, разочарованно вздыхает. ― Понял, попрошу еще салфеток, ― хмыкает он, когда из груди Чонгука выходит первый глухой стон. Он сплевывает на ладонь и ведет тугим кулаком по основанию члена, чтобы после мягко потереть налившуюся головку и шумно выдохнуть, задрожав. Дрочит уже увереннее и рушится, рушится, рушится под тэхеновым взглядом, просящим и ласковым, с каким доселе никогда не встречался. Он и сам выглядит таким разбитым и нуждающимся, будто умрет, если Чонгук его не коснется. ― Пожалуйста, ― тихонько скулит Тэхен, и его яйца робко поджимаются от того, как воет в ответ Чонгук. ― Нечестно, это нечестно! Он не слышит тяжелого хрипа, с каким кончает их сосед, не слышит, как тот гнусавит его имя и обмякает на стуле, запрокинув голову. Все, что знает Тэхен ― это голос Чонгука, его сдержанное мычание и мокрые всхлипы, отдающие болезненной пульсацией в паху. Тэхен хочет его коснуться, хочет, чтобы Чонгук ему это позволил, хочет, чтобы ему было можно. Хочет попробовать его тяжесть на языке и в горле, хочет эти губы на своей груди, животе, напряженных бедрах. Но все, что он может ― это отчаянно дрочить, силясь запомнить то выражение лица, с каким Чонгук приближается к оргазму, яростнее задвигав рукой. ― Н-назови, ― Тэхен запинается, подавившись слюной. ― Назови меня… ― Тэхен, ― пылко выдыхает Чонгук, прикрыв глаза, а потому не видит, как мужчина напротив крупно вздрагивает и начинает задыхаться от восторга. ― Скажи это еще раз, ― скулит Тэхен, когда член послушно дергается, и понимает, что кончит, если ему уступят. Но Чонгук кончает первым в горячую ладонь и смиренно стонет чужое имя, уронив голову на тяжело вздымающуюся грудь. И этого достаточно для того, чтобы Ким излился следом, крепко зажав раскрасневшийся член в кулаке. Шум, все это время наполнявший душную комнату ресторана, снова начинает нарастать, и Чонгук смаргивает томную негу, встряхнувшись. Сконфуженно открывает запачканную в семени ладонь и с ужасом оглядывается на Юнги, осознав, в чем добровольно принял участие и на что намеренно подбил Тэхена, все еще помолвленного мужчину, который наверняка сталкивался с выходками и похуже; разве не смог бы он за себя постоять, если бы того потребовала ситуация, и не пожаловался бы Юнги на то, как безобразно ведет себя их сосед, если бы оскорбился? Однако лицо Тэхена, каким его помнит Чонгук в тот момент, когда незнакомец стал ластиться к нему, не выражало ничего, кроме животного испуга и полной беспомощности. Он будто не верил своим глазам, но не мог отвернуться и продолжал смотреть, как подрагивает чужой член, так быстро напрягшийся из-за него. Чонгук не знает, почему так разозлился из-за того, что этот гнусный, трусливый подонок даже не попытался сделать вид, будто дрочит на несчастную роженицу, а не на Тэхена, который точно воды в рот набрал и даже не подумал дать ему отпор! Однако, вопреки опасениям Чонгука, Юнги не говорит ничего смущающего. Он молча подает ему салфетки и возвращается к ужину, который успел заказать, пока все его соседи были «слишком заняты своими членами, чтобы подумать о кухне». Тэхен безучастно кивает и, вытерев пальцы, снова берется за его локоть, даже не взглянув на Чонгука, будто каждый день умоляет мужчин кончить с его именем во рту, и недоверчиво косится в сторону незнакомца, что снова хватается за свой обмякший член, бормоча что-то об очередной схватке, бьющей роженицу в живот. Чонгук закатывает глаза и отворачивается тоже. Сердито качает ногой, сложив руки на груди, и упрямо пялится прямо перед собой, игнорируя суетливую возню, поднявшуюся в зале. Кисло улыбается даже на запоздалую шутку Юнги: «никогда столько членов не видел», и продолжает с отвращением разглядывать гостей, что стонут дурным голосом и подбадривают роженицу дикими визгами, пока у той, очевидно, лопается плодный пузырь. Девушка обильно изливается и стыдливо сводит колени, пачкая бархат под собой бледно-желтыми водами, и шумно дышит, готовясь к следующей схватке. Ее взмокшее тело влажно блестит в грязном свете люстр, и кто-то за соседним столом громко гогочет, воображая, какой может быть на вкус ее кожа. Чонгук кривится в отвращении, когда Сокджина начинают упрашивать «вытолкнуть суку в зал», как только она избавится от этого безобразного брюха, и тот сдержанно улыбается в ответ, качнув головой. Отвратительно. Чонгук смачно сплевывает под ноги своего соседа и медленно вытирает рот рукавом рубашки, не сводя мрачного взгляда с его побагровевшего от возмущения лица. ― Херов недоносок, ― хрипит мужчина, но в драку не лезет; только сильнее надувается от злости, все еще не простив ему выходку с Тэхеном. Чонгук широко улыбается в ответ. ― Только что я был господином, ― с напускной обидой напоминает он. ― Разве нет? ― Уймись, ― цыкает Юнги, вздохнув. Тэхен рядом с ним сонливо возится, придвинувшись ближе. ― С тобой в люди стыдно выходить. Чонгук хочет сострить в ответ, но, разгорячившись, случайно бросает взгляд в сторону, туда, откуда на разнеженного и вялого Тэхена глазеет какой-то тип с угрюмым, напряженным лицом. Он не делает ничего неподобающего или неуместного, сидит смирно, спокойно, даже к собственной ширинке не притрагивается, только задумчиво пялится в тэхенов затылок, время от времени нервно поглядывая на наручные часы. ― Хен, ― негромко зовет Чонгук, бегло оглянувшись: несколько мужчин, усаженных за столы неподалеку, тоже искоса поглядывают на них, будто выжидая удачной минуты. Юнги вопросительно мычит. ― Хен, выведи его отсюда, ― небрежно кивает на Тэхена, сцепив руки в хлипкий замок. ― Оставь пиджак, как если бы вы собирались вернуться, и отвези его домой. ― Что за херня? ― Если не хочешь выносить отсюда его бестолковую голову, то сделай, как я сказал, ― огрызается Чонгук. Гости настороженно на них оглядываются, заслышав ругань, и он обреченно прикрывает глаза. Миново упрямство прямо сейчас может обойтись им так дорого, что оба скорее в могилу слягут, чем когда-либо смогут за него расплатиться. Тэхен смаргивает удивление, но смиренно тянется к Юнги, когда тот поднимается на ноги и растерянно стягивает с плеч пиджак, чтобы аккуратно повесить на стул и неуверенно выйти из-за стола. Он больше не успевает ни о чем спросить Чонгука прежде, чем, уловив раздавшиеся одновременно отовсюду громкие щелчки затворов, крупно вздрогнуть и в ужасе оглянуться на Тэхена, в грудь, спину и лицо которого наставляются сразу несколько дул. Тот пошатывается, озадаченно заморгав, и медленно поднимает руки, мрачно усмехнувшись себе под нос. Да что в тебе такого, думается Чонгуку. ― Как тебя зовут? ― визгливо спрашивают из-за спины. Другие гости в недоумении переглядываются и шикают друг на друга, вжавшись в стулья. Теряют всякий интерес к роженице, что в испуге начинает хлюпать носом, и во все глаза пялятся на молодого господина, гадая, станет ли он говорить. Тэхен растягивает рот в жесткой, сухой улыбке, и негромко хмыкает. ― Разве на табличке не написано? ― Тэхен-ши, ― грубо одергивает Юнги, сделав к нему короткий шаг, но так и не успев подойти: в плечо тут же упирается дуло, и он замирает, поджав губы. ― Это мой, блять, ресторан! ― возмущается Сокджин из своего угла, пойдя крупными пятнами. ― Что, как вы думаете, вы делаете?! ― Заткнись, хен, ― беззлобно отзывается Чонгук, не сводя напряженного взгляда с Тэхена. ― Тебе задали вопрос. Мужчина закатывает глаза. ― Я думал, что моя имя здесь простонали достаточное количество раз, ― досадливо вздыхает, ― чтобы даже такие тупицы, как вы, сумели его запомнить. Прямо рядом с его лицом раздается выстрел, и пуля, угрожающе засвистев, врезается в ножку стола, едва не задев бедро. Тэхен апатично моргает и вскидывает голову. ― Как страшно, ― делится он, цокнув. ― Как тебя зовут?! ― истошно вопят, будто торопятся, и беспокойно переглядываются; Чонгук тоже начинает нервничать, а потому дышит сквозь зубы, но продолжает молчать и буравить Тэхена тяжелым взглядом. ― Ким Тэхен, ― неохотно объясняется тот. ― Ким Тэхен, жених Пак Богома. Слыхали о таком, мальчики? Чонгук недоуменно хмурится: он что, шутит? Откуда в нем столько гонора и прыти, чтобы вот так молоть языком, будто за его спиной не один только Юнги, которого то и дело бросает в пот, а рота вооруженных солдат, готовых умереть за него. И что эта за дебильная расстановка приоритетов: стоит только вынуть член из штанов, так этот парень бледнеет и чуть ли дух не испускает, но зато в дуло пушки заглядывает, даже не пискнув! Держится до того спокойной, что вот-вот ― и зевнет от скуки. Тэхен терпеливо ждет, когда налетчики нашепчутся, и лукаво щурится, когда один из них подходит к нему вплотную, целится прямо в горло и упрямо задирает нос, недоверчиво хмыкнув. ― Дерьмо, ― качает головой. ― Так стыдишься собственного имени, что стащил чужое, а? Тэхен мягко, снисходительно улыбается, опустив ладонь, и игриво перебирает пальчики. На безымянном блестит кольцо, как он и сказал, но незнакомец громко фыркает и отталкивает его руку. ― С помолвкой не поздравите? ― обижается Тэхен. ― Где твои документы? ― Мой паспорт украли. Чонгук скептически приподнимает брови. ― Куколка, ― нарочито спокойно выдыхает мужчина Тэхену в лицо. ― Ты, пожалуйста, меня не зли. ― Не хочу показаться грубым, ― цедит Сокджин, ― но вам бы, нахрен, выметаться из моего ресторана. Этого, ― бросает раздраженный взгляд на Тэхена, ― можете забрать с собой. ― Он никуда не пойдет, ― подает голос Юнги и бегло оглядывается через плечо, считая дула. ― Кто вас нанял? ― Нам обещали заплатить. ― На что это ты, покойник, копить собрался? ― невесело усмехается Чонгук. Краем глаза он замечает, как Сокджин, поджав губы, заводит руки за спину, а затем почему-то кивает ему, проигнорировав выжидающий взгляд Юнги. Чонгук спохватывается уже тогда, когда в зал врывается охрана: толкает Тэхена на пол, с силой ударив в грудь, и давит на него всем весом, прижав покрепче. Тот негромко охает, но послушно замирает под Чонгуком и ждет, когда стрельба прекратится, но она продолжается добрую пару минут. До тех пор, пока кровь последнего из налетчиков, рухнувшего рядом, не брызжет ему в лицо. Визг пуль стихает, и зал наполняется тяжелыми вздохами гостей, круглыми от изумления глазами разглядывающих дыры в простреленных головах. Сокджин досадливо морщится, перешагивая еще горячие тела, и сетует на устроенный беспорядок. ― Во-первых ― пожалуйста, ― сердито гудит он, подойдя ближе, и рывком поднимает Чонгука на ноги, схватив за занывшее плечо. ― Во-вторых ― на выход. Оба, ― рявкает на Тэхена, а затем оглядывается на Юнги, топчущегося рядом. ― Тебя это тоже касается! Тэхен отталкивает минову руку и встает сам, брезгливо утирая чужую липкую кровь с лица, и кривится, взглянув на перепачканные ладони. Он понуро следует к выходу из зала, не дождавшись остальных, и давит в себе желание обернуться, заслышав надрывный плач роженицы, что в ужасе хватается за живот, будто одна из пуль и в самом деле туда угодила. Однако это не так, в нее не стреляли, и этому ему, Тэхену, следует разреветься. Он молчит всю дорогу до машины и отворачивается от болтовни Юнги, что вслух рассуждает о том, кто мог дать наводку этим тупицам, и с чего это они вдруг взяли, что им нужен именно Тэхен? Как они могли его не узнать, если Богом предусмотрительно прокричал на каждом углу, что женится, и успел похвастаться своим женихом везде, до куда только сумел добраться?! ― Не вопи, ― устало просит Тэхен, поморщившись. Они подходят к машине, где собираются распрощаться с Чонгуком, но тот почему-то медлит, задумчиво пожевывая губу. Тэхен вопросительно приподнимает брови. ― Что не так? ― Тот тип, который с тобой заговорил, ― издалека начинает Чонгук ровным голосом. ― Ты его знаешь? ― Нет. ― Он знает тебя? ― Может быть, ― Тэхен равнодушно пожимает плечами. ― Ты ведь тоже узнал обо мне задолго до того, как впервые встретил. ― Но я не пытался тебя пристрелить, ― спорит Чонгук. ― Ты попытаешься. Чонгуку кажется, что он ослышался. Тэхен почему-то улыбается, поймав его растерянный взгляд, а затем беззвучно бормочет: «спокойной ночи, Чонгук-ши» и садится в машину, смущенно опустив выпачканное кровавыми разводами лицо. «Ты попытаешься» Негромко загудев, машина отъезжает от ресторана, и Чонгук бездумно делает пару шагов вперед, будто его рывком потянуло за ней тяжелым, крепким тросом. «Ты попытаешься» Он качает головой, с силой жмурится, отступив, и больно врезается ступнями в асфальт. «Ты попытаешься» Тэхен сказал это тихо, надломленным голосом, и смотрел прямо на Чонгука. Не спрашивал, знал наверняка, что это произойдет, и ему жаль, он правда хотел бы, чтобы все было иначе. В намокших от усталости глазах стояла печаль пополам с сочувствием, и Тэхен, не выдержав, заморгал и отвел взгляд, чтобы скомкано попрощаться и оставить Чонгука одного со всем тем, с чем не хватало сил справиться в одиночку, но в чем слишком стыдно было признаться. «Ты попытаешься» Нет. Я ни за что не решусь.