Вор

Тэхен ищет встречи с Чонгуком всю следующую неделю. Об этом последнему рассказывает Юнги. Скулит и жалуется, что ждет богомова возвращения сильнее, чем Рождества, потому что Тэхен становится совсем невыносимым. Ходит смурной, то и дело огрызается, а вечером запирается в комнате и не выходит до следующего утра. Не высыпается, ест меньше обычного, и постоянно, будто между делом, спрашивает о Чонгуке. Ненавязчиво интересуется делами в клубе, о котором и слышать на самом деле не хочет, болтает о Хосоке и намекает, что было бы неплохо нанести семье Чон визит, разузнать, что и как. Юнги на это только хмурится: нечего Тэхену там делать. Может, его и у клуба уже караулят, раз теперь знают об их с Чонгуком знакомстве? К ним и патруль может пристать с расспросами. Этого Юнги начинает опасаться уже после беседы с Чимином, который расхаживает перед ним в одном только ночном белье и дразнит украденным тэхеновым паспортом, воркуя насмешливо: «Липа, липа, сраная липа». Потому что Ким Тэхен не из Сеула, зачем только врет? Юнги едва успевает поймать небрежно запущенный в него документ и недоуменно пялится на голые чиминовы бедра: как это ― не из Сеула? Откуда же еще? Чонгук пожимает плечами: он тоже не знает. Чимин этой байкой всех их только раззадоривает, но напрямую ничего не говорит, изворачивается, как может, временами недовольно кривится и советует пойти и спросить об этом самого Тэхена. Однако как к нему подступиться, что сказать, если он станет кивать на паспорт и настаивать на обратном: он родился и вырос в Сеуле, откуда только могли взяться все эти сплетни и прозвище чужака. Доводы Чимина его не убедят, как не убеждают и Чонгука, но эта тема не кажется ему настолько любопытной, чтобы в очередной раз выставлять себя дураком. Он и без того достаточно испытал стыда рядом с Тэхеном, этим несносным, горделивым и капризным мужчиной. Что с того, если он соврал, даже если сам нарисовал этот паспорт, Чонгуку какое дело? Ему бы подумать о клубе, о бойцах, которых нагло увели у него из-под носа, о брате, что места себе не находит из-за разлада с Богомом. С тех пор, как Чонгук приехал в Сеул, он только и делает, что мучается головной болью по всяким поводам, о которых Юнги в трубку просил не беспокоиться, мол, все идет своим чередом. А оно не идет. Оно катится. Катится к черту, и Чонгук понятия не имеет, сколько еще сумеет выстоять на ногах. Во второй половине дня, который они с Лисой тратят на сон и ленивые поцелуи, только бы немного перевести дух, в дверь неожиданно громко, но терпеливо стучат. Маленьким и некрепким кулачком. Лиса прогоняет Чонгука из постели и просит передать привет, если это Чимин или кто-то, кого она знает, без разницы. Чонгук небрежно кивает, но никаких приветов Ким Тэхену, что стоит за дверью, не передает. Он удивленно вскидывает брови, потому что не ждал и не готов к разговору. Им нечего обсуждать, нечего сказать друг другу, чтобы не сделать их странное знакомство еще более неловким и тягостным. Однако Тэхен, очевидно, думает иначе. Не дождавшись приглашения, он входит в квартиру сам и проходит на кухню, где уже бывал. Чонгук молча следует за ним, не зная, стоит ли предупредить Лису, что у них гости. Помнит ли она Тэхена? Ким садится за стол, бегло оглянувшись, и поднимает на Чонгука спокойный, невозмутимый взгляд. Он расслаблен и кажется таким мягким, будто недавно проснулся и сразу же, не разодрав глаз, примчался сюда. Непривычно видеть Тэхена таким. ― Я пришел сказать «спасибо», ― наконец, заговаривает он. Чонгук беззлобно фыркает и садится напротив, сложив руки на столе. ― А я уж, было, размечтался. ― Догадываюсь, о чем, ― кривится Тэхен. Вопреки этому, он не сердится. Снисходительно усмехается и, кажется, находится в отличном расположении духа. ― Почему бы тебе тогда не извиниться? ― толкнув язык за щеку, шутливо требует Чонгук. Тэхен недоуменно хмурится, встрепенувшись. ― Извиниться? ― Ты на меня подрочил, ― напоминает Чонгук; он знает, что все было не так, но все равно не может промолчать. ― Ты сам попросил меня об этом, ― сдержанно говорит Тэхен, заметно помрачнев. Не так он представлял себе этот разговор. Не надеялся, что Чонгук вдруг перестанет быть Чонгуком, но рассчитывал застать сегодня зрелого и умного человека, который, на минуточку, спас ему жизнь. Не в одиночку, конечно. Но был рядом, хотя мог уйти, отвернуться, сделать вид, что не заметил подозрительных взглядов в сторону Тэхена. Или заметить, но ничего не понять. Но Чонгук понял. Зачем сопротивляется теперь? ― Да ну? А мне казалось, подрочить тебя надоумил наш симпатичный сосед. ― Ты, можно подумать, когда кончал, думал не обо мне. ― О тебе, ― не спорит Чонгук; отчаянно вздыхает и качает головой. ― Ты страшно надоедливый. Тэхен медленно выдыхает сквозь зубы и прикрывает глаза: он дразнит тебя. Не уступай. ― Как скажешь, ― справившись с вдруг накатившей злостью, легко соглашается Тэхен. Он поднимается на ноги и обходит стол, чтобы встать рядом с Чонгуком и потянуть его на себя, уговаривая поддаться. И тот поддается, растерянно заморгав. ― А теперь помолчи, пожалуйста, и дай мне сделать то, зачем я пришел. ― Я услышал твое «спасибо», так что, пожалуйста, ― отнекивается Чонгук, когда лицо Тэхена оказывается настолько близко, что он умудряется разглядеть его нелепую родинку на носу. ― Хорошо, ― кивает Ким и подается вперед, опустив неясный взгляд на чужие губы. ― Тогда позволь, наконец, поблагодарить тебя нормально. Чонгук негромко охает. Не нужны ему такие благодарности! ― Мило, ― сглотнув, делится он. ― Но мне нельзя к тебе прикасаться, забыл? У Чонгука достаточно опыта, чтобы знать: в поцелуе участвуют двое. Безнадежно, но верит, что Тэхен одумается и перестанет так напирать, вернется на свое место и скажет, что вовсе не хотел его целовать. Просто разыграл. Жестоко, как умеет, разыграл. Но вместо этого Тэхен ненавязчиво улыбается и шепчет в щеку: ― Тогда стойте смирно, господин Чон. Губы у Тэхена липкие. Чонгук их не пробует сам, но чувствует масляный вкус помады и тихонько, взволнованно хмыкает в поцелуй: мажется, как девица. Его целуют неспешно, аккуратно, с благодарностью, которую так пылко хотели выразить. Тэхен не использует язык, только губы. Касается мягко, с неуместным трепетом и почти не дышит, зажмурившись. Неужели боится? Чонгук слышит, как загнанно, будто бы виновато бьется тэхеново сердце. И кладет руку ему на грудь. Не давит, но отталкивает, и сам едва не тянется за его губами, подавив разочарованный скулеж. Такого Тэхена не хочется дразнить или проучивать. Он лениво открывает глаза и смотрит на Чонгука растерянно, дезориентировано. Забылся совсем. ― Зачем ты это делаешь? ― не выдерживает Чонгук. ― Хочу, чтобы ты стал моим любовником, ― горячо шепчет и снова тянется. ― Хочу, чтобы ты сам этого захотел. Чонгук пятится, уходя от нового поцелуя, и волком глядит в ответ. ― Вот как? ― мрачно усмехается. ― А обо мне ты подумал? ― шаг назад, почти рывок, подальше от Тэхена. ― Нет уж. Я не буду твоей отдушиной на стороне. Не проси. ― Почему ты думаешь, что мне нужны какие-то там отдушины? ― уязвленно спорит Тэхен, заморгав. ― В чем тогда дело? ― Не можешь даже мысли допустить, что привлекаешь меня? ― Тэхен досадливо морщится, но не обижается, не повышает тон. ― Сводишь с ума, мучаешь, вынуждаешь врать жениху и все больше хотеть тебя за эту глупую несносность и непроходимое упрямство? ― отчаянно, но устало вопрошает: ― Что еще ты хочешь, чтобы я сказал? Тэхен выглядит преданным. Чонгук сердится: можно подумать, он уже тысячу раз доказал, что говорит правду и не имеет скрытых мотивов. Это нечестно: упрекать Чонгука в твердолобости, когда как он здесь единственный, кого стоит пожалеть. ― Не хочу, чтобы говорил, ― возражает он. ― Хочу, чтобы спрашивал. Уместны ли твои визиты, хочу ли я видеть тебя. Целоваться, ― шумно вытирает рот тыльной стороной ладони. ― Ты продолжаешь напирать, даже не удосужившись выяснить свои шансы. А они не так уж и велики. Тэхен поднимает на него полный робкой надежды взгляд. ― Но они есть? ― Ты вообще меня слушал? ― вздыхает Чонгук и снова садится за стол. Тэхен следует за ним, но теперь занимает место совсем рядом, касаясь своим коленом его бедра. ― Ты красивый, Тэхен, ты удивительно красив для человека, который всякий раз норовит выставить на свет свои самые непривлекательные стороны. Я уже говорил тебе об этом. Кроме того, я и в самом деле в тебе заинтересован, ― Тэхен оживляется, Чонгук строго качает головой. ― Не распаляйся. Как в сексуальном партнере. Не будь ты уже окольцован, оказался бы подо мной в первую же нашу встречу. Я уважаю тебя, уважаю твое положение. А потому не понимаю, зачем ты хочешь унизить себя и своего жениха связью со мной, ― смотрит с недоумением. ― Разве господин Пак тебя обижает? ― Мы неплохо ладим, ― нехотя объясняет Тэхен. ― Но, как я и говорил, я не люблю его. И даже с этим все было в порядке, ― тупит взгляд и сводит коленки. ― До тех пор, пока не появился ты. ― Скажешь, я похерил твой брак? ― Опять ты… ― Тэхен вздыхает. ― Я сказал, что ты привлекаешь меня. Сказал, что за долгие годы впервые в ком-то настолько заинтересован, чтобы заняться чем-то, кроме собственных симпатий. Всякий раз, когда вижу тебя, в жар бросает. И тошнит от мысли, что я хочу тебе понравиться. Из кожи вон ради этого лезу. Как ты и говорил. ― И чем меня покорять думаешь? Спонтанными, опасными выходками, вроде этой? Чтобы подставиться самому и выставить поддонком, целующим чужих женихов, меня? Ты думаешь не обо мне, Тэхен. Ты думаешь о себе. ― Я хочу сделать все правильно. С тобой. Я тысячу раз пожалел, что полез к тебе с нытьем о сексе и прочем дерьме, вроде этого. Я не знаю, как себя вести рядом с тобой. Я все делаю не так, ты всегда недоволен. Тебе не угодить. И даже сейчас смотришь так, будто я ― пустое место. ― Твои рассуждения совсем не вяжутся с болтовней о любовниках. Я слышу что-то вроде: «не хочется оставлять насиженное место, но и рядом с тобой погреться страсть, как охота». Ты меня что, за осла держишь? ― Я не могу уйти от Богома, Чонгук, ― оправдывается Тэхен, болезненно поморщившись. ― Не сейчас. ― Ты себя слышишь? ― возмущается Чонгук, в ответ кивают. ― А меня? ― снова кивок. ― Ты не ляжешь со мной, Тэхен. И думать забудь. Чонгук до ужаса не любит объяснять очевидное, но с Тэхеном по-другому не получается. Он упрямится и всякий раз норовит влезть в нелепый спор. Разве они не говорили об этом? Говорили. С чего вдруг Тэхен решил, что может вернуться к Чонгуку с этими глупостями? Он оплошал, уступив в ресторане. Чонгук кончил с именем Тэхена, как тот и просил, но только потому, что не хотел показаться невежливым. Мыслью о том, что он сделал это ради того, чтобы за Кима заступиться, Чонгук не делится. Много чести. ― А девчонка, с которой ты спишь, тоже наслушалась всякого прежде, чем раздвинуть ноги? Или это только мне так везет на разного рода премудрости от Чон Чонгука? ― Не паясничай, пожалуйста, ― вздыхает мужчина, потерев переносицу: надо же, никак не унимается. ― Как угодно, ― Тэхен нарочито небрежно пожимает плечами. ― Не хочешь трахаться ― переживу. Но не прогоняй меня. Не отворачивайся. Я в четырех стенах скоро взвою. Никого не вижу, кроме твоего дурацкого Юнги-хена. И Чимина, ― неожиданно вспоминает, ― когда он не занят чьим угодно членом. Ты, кстати, знал, что они трахались? ― Кто? ― безучастно переспрашивает Чонгук. ― Чимин и Юнги. В тот вечер, когда я был у тебя. Твой брат не в курсе? ― С чего это ты взял, что они трахались? ― Я этим не горжусь, но должен же был я как-то отвадить Юнги, чтобы улизнуть. ― Я ничего не понял, ― честно признается Чонгук. ― Встречайся со мной хоть иногда. Побудь моим грязным секретом. Со мной не будет скучно. ― Значит, в друзья набиваешься? ― Называй это, как хочешь, ― Тэхен нервно цокает и беспокойно ерзает, снова раздвинув колени. ― Только скажи «да». Это не так уж и сложно. ― Но ты все еще будешь хотеть залезть ко мне в штаны, ― Чонгук скептически ухмыляется. ― Буду. Но, раз уж ты так любишь тыкать мне моим женихом, я тоже так поступлю: голодным не останусь, на тебя не наброшусь. Хорошо звучит? ― Ты поехавший. ― Это значит «да»? ― Это значит «замолчи и дай мне подумать» Чонгук не хочет соглашаться. Он знает, что Тэхен его проведет. Отыщет способ, чтобы снова заморочить голову. Это ему удается лучше всего. Но вместе с тем хочется попробовать. Узнать, как скоро Тэхен наиграется, долгая ли жизнь будет у их дружбы, и что вообще за ней будет стоять. Чонгук долго смотрит на него прежде, чем разжать зубы и перестать защищаться. Глумливо усмехается и вдруг кладет локоть на чужое плечо. Тэхен вздрагивает, но не делает ничего, чтобы оттолкнуть. Глядит недоверчиво исподлобья. Молчит. ― Ну, и как мне тебя называть? Приятель? Старик? Кореш, может? ― У меня есть имя, ― спорит Тэхен. ― Это то, из-за которого ты заводишься? ― улыбается Чонгук. ― Сделай одолжение: заткнись, нахрен. Чонгук может поклясться: Тэхен краснеет. Почти незаметно, прячет щеки, опустив голову, но смущается из-за воспоминаний. Неужели перед Чонгуком совсем нельзя давать слабину, чтобы после не выслушивать упреков? ― Какой обидчивый, ― дразнит Чонгук. Снимает локоть с плеча, отпрянув, и веселье на его лице сменяется строгостью пополам с досадой. ― Хочешь совет? ― Жажду, ― вяло огрызается Тэхен. ― Кончай ерничать. И уясни вот что: секс ― это не единственный способ с кем-то сблизиться. Есть и другие пути. Они куда безопаснее того, по которому ты хотел добраться до меня. И на какой тебя толкает Богом, чтобы перетащить кого-то на свою сторону. ― Что плохого в сексе? ― Ничего, если только ты не соглашаешься на него из безысходности, потому что боишься быть отвергнутым. Сказать честно, переспи мы тогда, я бы забыл о тебе раньше, чем ты успел бы сбежать. ― Я бы не сбежал. ― Куда там. Стащил бы у меня что-нибудь и сбежал, только пятки бы сверкали. Скажешь, нет? Вижу же, как тебя корежит из-за того, что я вынуждаю откровенничать, признаваться. Открываться, даже если все это вранье. Приходится выдумывать. Тяжело дается? ― Я тебе не вру. ― И не начинай. Иначе дорогу сюда забудешь. Тэхен с вызовом хмыкает, подняв уголки губ. ― Я стрельбы не испугался, а твоего хмурого вида ― должен? ― Не испугался, потому что знал, что за тобой придут, ― с готовностью соглашается Чонгук. Тэхен забывает, что веселился. ― Я только пока не понял, откуда, но ты и об этом мне обязательно расскажешь. ― Чушь какая, ― бормочет Тэхен и отводит взгляд. ― Так что мы выбрали? Старика или кореша? ― Чонгук играет бровями, завидев чужое недовольство. ― Я, знаешь, передумал. Пошел ты, Чон. Тэхен силится улыбнуться, когда Чонгук начинает тихонько смеяться и смотрит прямо на него. Такими глазами, будто верит, принимает и уступает его настойчивости. Но все внутри Тэхена противится этому. Он не должен был приходить. Не должен был целовать. Но пришел и поцеловал, а теперь не знает, как высидеть еще хотя бы минутку рядом с Чонгуком, чтобы не сорваться с места и позорно не сбежать. Тэхен вспоминает последний телефонный разговор с Богомом, будто слышит себя со стороны, слышит, как обещает что скучает, что ждет. Говорит сам, не потому, что вынудили. А потому, что это неправда. И ее очень легко говорить. С Чонгуком другое дело. Ему не нравятся тэхеновы ужимки, не нравится флиртовать. Он настаивает на простоте, легкости. Хочет по-честному. С ума сойти можно! И Тэхен сходит.

***

Дополнительные метки: упоминание пыток, плен. Чимин проходил мимо этой двери, похожей на десятки других в доме, каждый день, однако никогда не знал о темной зале за ней. И о том, почему перед тем, как подать на стол еду, дворецкий тайком пробирается внутрь с огромным подносом наперевес, на который ни разу не положил приборов. Когда Чимин случайно толкает его грудью, дворецкий недоуменно пятится назад и крепче сжимает посуду во взмокших от испуга ладонях. Он с опаской оглядывается на дверь, в которую собирался войти, потому что никак не ожидал столкнуться здесь с кем-то из господ. Превозмогая беспокойство, дворецкий торопливо кланяется, извиняясь за собственную неуклюжесть, и приглашает Чимина пройти в столовую. Как раз вовремя: усядется за стол прежде, чем остынет горячее. Чимин в ответ вопросительно вскидывает брови и качает головой. Сегодня он обедает здесь, вместе с Богомом, который наверняка уже ждет внутри. Дворецкий заметно бледнеет, но молча пропускает господина вперед и, воровато озираясь, входит следом, плотно закрыв за собою дверь. Еще не хватало, чтобы сюда сбежался весь дом. Не на что тут глазеть. Зала оказывается куда больше других комнат, в которых бывал Чимин. В ней мало света, воздуха, но много углов. Дворецкий проходит мимо Чимина, минует массивный стол, за которым сидит Богом, и опускается к конуре рядом, где в неудобной позе ютится мужчина, враждебным взглядом уставившись прямо на него. ― Не знал, что у тебя гости, ― невозмутимо говорит Чимин, опустившись на стул. Он бросает равнодушный взгляд в сторону незнакомца, сгорбившегося за стальными решетками, которые по обыкновению ставят, чтобы сдерживать диких, беспокойных псов. Мужчина голодно разевает рот, вывалив разбухший землистого цвета язык, и Чимин брезгливо морщится, почувствовав стойкий, тошнотворный запах ацетона, идущий прямо из его желудка. ― Господин Чжан нам не помешает, ― беспечно отмахивается Богом, оглянувшись на колодника. ― Он как раз собирался обедать. Дворецкий торопливо ставит поднос у ног мужчины и подталкивает посуду вперед. Чимин подслеповато щурится, все еще привыкая к полумраку, оставленному парой расставленных по столу свечей, и опускает взгляд. На подносе ― жестяная миска с разваренным, тугим куском говядины, и пузатый стакан с мутной водой. Чимин негромко сглатывает и отворачивается. Он не испытывает жалости или сострадания, но теряет аппетит, тоскливо разглядывая приготовленный для них с братом обед. ― Вы же не будете против нашей компании? ― учтиво интересуется Богом, на что колодник скрипит зубами и издает животный хрип. ― Надеюсь, ты голоден? ― заботливо уточняет у Чимина, будто не замечая, как тому тошно теперь здесь находиться. ― Утром я стащил завтрак твоего жениха. С тех пор даже не перекусывал. Богом недоверчиво хмыкает, взявшись за бокал с джином. Оттуда ярко пахнет свежим можжевельником. ― Стащил завтрак Тэхена? ― переспрашивает он. ― И что сказал дворецкий? Тот крупно вздрагивает и выпрямляется, едва не стукнувшись головой об угол стола. ― Что эта капризная тощая сука все равно ничего не ест, ― небрежно объясняется Чимин, закинув ногу на ногу, и откидывается на стуле, с вызовом уставившись на прислугу. ― Он так не говорил. ― Знаю, ― улыбается Чимин. В наступившей тишине колодник принимается шумно чавкать, смяв мясо в сухих ладонях, и беспокойно ерзает, усаживаясь на жестком полу удобнее. Однако, как ни замри, кожа болезненно натягивается на костях, стираясь до зудящих покраснений и ран. Чимин невольно бросает на мужчину полный отвращения взгляд и кривит губы. ― Че это за мужик? Колодник пропускает его бормотание мимо ушей. Жадно жует, рвет мясные жилы и стирает с подбородка вязкую, пожелтевшую слюну. ― Как я и сказал, это господин Чжан, ― отзывается Богом после очередного глотка. ― Почему он в таком виде? Нагое тело колодника накрыто одним только твидовым пиджаком и грязным, липким одеялом, пропахнувшим мочой и выделениями. Он сводит коленки вместе и опускает меж них подбородок, щелкая ноющей от непрерывного жевания челюстью. ― С некоторых пор он придерживается особой диеты, ― уклончиво объясняет Богом. ― Налегает на белковую пищу. ― Он выглядит, как дерьмо. Богом досадливо вздыхает и откладывает ложку с аккуратным кусочком жирной свиной брюшины. ― Так оно и есть, ― гудит он. ― К сожалению, господин Чжан ― жадный, лживый, тупой кусок дерьма. Что я могу с этим поделать? Колодник и к этому остается глух. Он продолжает яростно жевать, плюется и давится, сглатывая подступающую к горлу желчь. Горькая слюна обильно капает на голые коленки, размазываясь грязными пятнами. ― Почему он здесь? ― Чимин двигает свой стул подальше от конуры, опасаясь, что мужчина вырвет ему на ботинки. ― Господин Пак, который Хеншик, пару недель назад обмолвился, что подозревает одного никому не известного господина в сокрытии серьезных улик. Упомянул, что этот господин беден и давно живет на улице, потому что по собственной глупости лишился чьего-то покровительства, ― Богом возвращается к забытому кусочку брюшины и немедленно кладет его в рот, зажевав. ― После того я спросил, что это за господин, и откуда какому-то бродяге знать об украденном сокровище? ― кивает самому себе для пущей убедительности. ― Тогда Хеншик-хен сказал, что этот господин ― обычный баламут, нечестный сплетник, но благодаря своему таланту оказываться в нужное время и в нужном месте обзавелся весьма полезными сведениями. И со мной, вообрази, делиться не захотел! Богом в сердцах пинает конуру, и колодник вздрагивает, подняв на мужчину неприязненный одичалый взгляд. ― Кончай трепаться, ― стонет Чимин, сложив руки на груди и вытянув ноги под столом. ― Я ни слова не понял из того, что ты сказал. ― Господин Чжан был тем, кто распустил язык и разболтал всем о том, что сокровище Морра находится в Сеуле. ― Откуда ты знаешь, что это правда? ― Господин Пак поручился за него. Чимин вздыхает и опускает на колодника хмурый, недоверчивый взгляд. Откуда он взялся, этот господин Чжан? Как узнал, что сокровище в Сеуле? Почему не разыскал его сам? ― Что еще ему известно? ― вслух спрашивает Чимин. ― Хотел бы я знать, ― раздраженно гудит Богом. ― Плюется, огрызается и вопит. Столько шума от него. И никакого толка. Чимин недолго молчит, а затем, догадавшись о другом, расплывается в ехидной, широкой ухмылке. ― Выходит, Хеншик скинул на тебя всю грязную работу? ― небрежно кивает на колодника, закончившего с мясом. Он откидывается на холодные прутья и болезненно стонет, выпятив распухший живот. ― Будешь теперь всякую никакущую ябеду допрашивать? ― Выходит, что так, ― не спорит Богом и глядит на Чимина лукаво. ― Пойми его: ты ведь тоже не любишь пачкать руки. ― Что это, нахрен, значит? ― Я о твоем дружке, Чон Хосоке. Чимина бросает в жар. Живот болезненно сводит судорогой. Подавив взволнованный вздох, он справляется с ужалившей в грудь тревогой и задирает нос. ― Я просто делал свою работу, ― отделывается дежурной фразой, какой возражал и Чонгуку, но Богом ― не Чонгук. И спрашивает не для того, чтобы поддразнить. Напоминает, чтобы надавить и ударить снова. ― Великолепная трагедия с ним случилась, ― пылко рассуждает Богом, мечтательно возведя глаза к потолку. ― Так горячо полюбил потаскуху, взялся ради нее за оружие, пошел против семьи! И все ради чего? Чтобы после увидеть, как она машет ему ручкой и безо всяких сожалений прыгает в чужую постель. ― Он этого не делал, ― сдержанно цедит Чимин, против воли помрачнев. Потому что делал. Но Богому необязательно об этом знать. Он согласился с тем, что Чимин рассказал ему раньше, увез его, пообещав, что все, мать твою, уладит! А теперь вскрывает гнойники, измывается и строит из себя долбанного умника, будто на самом деле знает, о чем говорит. ― Некрасиво присваивать себе чужие заслуги, Чимин, ― Богом строго качает головой и прикладывается к джину, задумчиво бормоча: ― Одного только в толк не возьму: у тебя что, в самом деле нет никакого сердца? Хорошо спал в Японии? Не думал о том, каково Хосоку здесь одному? Его ведь могли найти, могли убить, ― глаза опасливо поблескивают. ― И сейчас могут. ― Да ладно, ― раздраженно цокает Чимин. ― Ты что, правда думаешь, что можешь разжалобить меня слезливой чушью о тяжкой судьбе несчастного влюбленного? Напугать меня? ― нарочито громко хмыкает. ― Ради Бога, не сходи с ума. Благодаря тебе меня всю жизнь то и дело, что запугивали и мешали с дерьмом! Поверить не могу, что ты подумал, будто это сработает. Богом понятливо мычит, прижав стакан к влажным губам, растянувшимся в жесткой ухмылке. ― Значит, реветь не будешь? ― переспрашивает он. ― И спасать его не бросишься? ― Что за херня, Богом, ― злится Чимин. Он не понимает, к чему идет этот разговор. Если Богому известно об их с Хосоком делах, то зачем спрашивает? Хочет лишний раз опозорить брата, оплевать, поскалиться? Чимину и без того тошно, он знает, что облажался, но какое значение случившееся тогда имеет сейчас? Хосок при деле, он ― тоже. Нет никаких причин возвращаться к этой теме и выуживать их связь на свет, в котором она кажется уродливой и пошлой. Потому что все было не так. И Богом ничего не знает об этом. ― Я просто спросил, ― мужчина поднимает руки в примирительном жесте и кивает куда-то в сторону. Чимин озлобленно поджимает губы. ― Соус не передашь? Склянка со звоном бьется об его тарелку, и Богом опускает голову, пряча свирепую, хищную улыбку, с которой не может справиться. Не жалуйся после, мысленно воркует он, завидев, как Чимин понуро пялится в свою тарелку, если придется собирать этих щенков по кускам.

***

Дополнительные метки: нездоровый BDSM, жестокость. Когда лампы у кровати затихают, Тэхен крепче затягивает ремень на чужой лодыжке и ведет ладонью выше, к колену, любовно гладит и смаргивает мутную, томную поволоку, любуясь своей работой. Мужчина под ним тяжело дышит и очаровательно поскуливает, чувствуя, как запястья начинает печь под тугими ремнями. Он беспомощно ерзает на шелковом красном белье, разводит колени, силится потянуться к чужой груди, но снова валится на спину, застонав от досады, и сетует на «сраную распорку»: разве без этого он нравился бы Тэхену меньше? ― Хочу, чтобы ты безобразно тек и плакал, ― тихонько урчит тот, прильнув ближе. Нежничает, трется горячим носиком об чужую щеку и мягко тянет распорку на себя, вынуждая мужчину сильнее согнуть колени. ― Хочу, чтобы с ума сходил, как хочется меня коснуться. ― Давай сюда свой рот, ― низко гудит мужчина и ловит губы Тэхена, толкаясь внутрь тугим языком. ― Вот так, да, ― пылко выдыхает, чувствуя, как любовник уступает, жмется к груди, к бедрам. ― Целуй меня, милая. Милая, маленькая шлюшка, ― Тэхен крупно вздрагивает и негромко стонет, бездумно толкаясь. ― Тебе нравится? Думаешь о том, как там твой женишок, пока так бесстыдно трешься об меня? Тэхен брезгливо кривит губы, но послушно кивает: он здесь не для того, чтобы спорить. Терпеливо сносит каждую сальность, сердито возвращает стоны в чужой рот и голодно заглядывается на открытое горло, когда спускается с поцелуями ниже, но крепко прикусывает язык и качает головой. Грудь обдает жаром: Тэхен вспоминает затаенную обиду, разросшуюся в бессильную, тупую ярость, и ненадолго прикрывает глаза, переводя дух. ― А Вы, господин? ― горячо шепчет во взмокшую шею, ластится настойчивее, вынуждая любовника сдавленно охнуть. ― О чем думали Вы, когда затевали охоту за моей головой? ― Не разберу, ― тот задушено хрипит и привстает на ступнях, чтобы толкнуться мокрым членом в тугой тэхенов живот, ― что ты там бормочешь? Тэхен медлит с ответом. Негромко, но мрачно хмыкает и вдруг отстраняется, чтобы заглянуть в лицо мужчины. Молча наблюдает за тем, как тот обиженно хнычет и опускает бедра, и растягивает рот в сухой ухмылке. ― Я спросил, ― нарочито спокойно заговаривает Тэхен, но его взгляд тяжелеет, и мужчина под ним озадаченно хмурится, ― о чем ты, жалкий, трусливый козел, думал, и с чего взял, что можешь натравить на меня своих тупых детин и отсидеться в стороне? ― цедит сквозь зубы и с силой сжимает пальцами чужой подбородок, вынуждая смотреть прямо на него. ― Решил, я тебя не найду? Не стану огрызаться, потому что побоюсь себя выдать? ― О чем ты, нахрен, говоришь?! ― Как ты узнал обо мне? ― Я тебя не знаю. ― Дерьмо, ― улыбается Тэхен. Он неторопливо опускается к разведенным бедрам мужчины и восхищенно охает. ― Что ты… ― Чудо, а не ножки, ― хвалит Тэхен и оставляет мягкий, аккуратный поцелуй на коленке, не сводя взгляда с напряженного лица любовника. Он сжимает распорку ладонями и давит на нее всем весом, уткнувшись лицом в подколенную ямку мужчины. Шумно дышит носом, прикрыв глаза, и ласково мурчит прежде, чем неожиданно громко зарычать и вцепиться зубами в открытое сухожилие. Оглушающий, отчаянный визг врезается в стены крохотной комнаты и бьет Тэхена в живот. Он чувствует, как во рту что-то лопается, и разжимает зубы, чтобы сплюнуть чужую кровь, залившую язык. ― Твою мать! ― мужчина силится оттолкнуть, отпрянуть самому, когда к нему снова тянутся, но только бестолково мечется по подушке, дрожа от боли. ― Сраный выродок! Тэхен недовольно морщится. ― Тебе придется извиниться перед другими гостями, ― предупреждает он, указав пальчиком в стену за кроватью; сам себя почти не слышит из-за поднявшегося воя, ― если ты собираешься так вопить, ― лениво стирает кровь с зубов и возвращает безучастный взгляд на любовника. ― Кто тебе обо мне рассказал? Не дождавшись ответа, Тэхен досадливо вздыхает и тянет распорку вниз, открывая разорванное колено. ― Они спутали тебя с другим! ― мужчина жалобно скулит и ерзает голой задницей по испачканному белью, не помня себя от боли. ― Думали, речь о тебе! Твое лицо совершенно такое же! ― Неправда, ― Тэхен качает головой и опускает рот к плечу любовника, горячо задышав на взмокшую кожу. ― Убери от меня свою вонючую пасть! ― рявкает тот, испуганно дернувшись. ― Бешеная сука! ― А мне казалось, ты ничего против этого не имел, когда совал туда свой язык, ― глухо смеется Тэхен и грубо кусает кожу у подмышечной впадины, сцепив зубы. Игриво пожевывает рвущуюся плоть, наблюдая за тем, как глаза мужчины закатываются от боли, а затем отстраняется и мягко целует рану, будто уговаривая не злиться: они просто разговаривают. ― Что тебе пообещали за меня? Спрашивает снова, когда видит мутный, отрешенный взгляд, направленный мимо его лица. ― Не за тебя, ― мужчина давится горькой слюной и шумно сглатывает. ― За него. ― Вот несносный, ― угрюмо бормочет Тэхен, покачав головой: он ведь тут всю ночь провозится! ― Взялся же на мою голову. Заметив недовольный оскал, мужчина спохватывается и истошно визжит. Раны начинают навязчиво ныть, и он снова чувствует тупую, пульсирующую боль там, где недавно были зубы Тэхена. ― Деньги! ― клянется он, жалобно всхлипнув. ― Несколько миллиардов. Тэхен скептически приподнимает брови. ― Надо же, ― цокает он, наклонив голову к плечу. ― Такая жадина. И как? ― насмешливо хмыкает. ― По карману я тебе? Он не ждет, когда его станут убежать в обратном: знает, что нет. Заливисто хохочет и жадно набрасывается на своего любовника, оставляя следы зубов везде, куда только догадывается дотянуться. Не встречает никакого сопротивления, слышит, как сердце в разорванной груди стучит тише, спокойнее. Мужчина беззвучно шевелит сухими, запекшимися губами; забывает, о чем просил, забывает, что рыдал и скулил. Его взгляд становится неподвижным, он апатично пялится в потолок и вяло постанывает, когда Тэхен кусает его снова. ― Не надо… Пожалуйста, ― негромко просит он, поморщившись. ― Мне больно. ― Ему тоже было бы больно, случись со мной беда, ― жалуется Тэхен, строго оглянувшись на измученного любовника. ― Разве он не говорил, какой я замечательный, и как ему со мной повезло? ― Он ничего о тебе не говорил. Ни одного… ― шумно сглатывает, чувствуя, как тяжелеет язык. ― …долбанного слова. ― Вранье, ― мягко смеется Тэхен и лукаво щурится. ― Собираешься меня обижать? ― Пожалуйста… у меня семья. ― У меня тоже есть семья, ― громко передразнивает, покачав головой. ― И вот, что ты делаешь с нами: ловишь меня и наставляешь пушку. Разве это честно? ― П-прошу… не делай… этого. Тэхен уязвленно поджимает губы и, прильнув к мужчине ближе, выуживает из-под подушки пистолет, выпавший из кармана одного из налетчиков, что угрожали ему в ресторане. Устало вздыхает и, щелкнув затвором, целится в чужое лицо. ― Я тоже просил, ― мрачно гудит он. ― Просил быть помягче. Просился домой, ― болезненно морщится, будто и в самом деле помнит это. ― Наверняка ведь просился, ― тупит взгляд, а затем, тоскливо вздохнув, просит тихо: ― Эй. Если встретишь его, передашь кое-что? От него. От меня. Все равно. ― Пожалуйста… ― надрывно хрипит мужчина. ― Я совсем тебя не люблю. И спускает курок.