Souvenirs de couleur menthe

      О вчерашнем происшествии Олежа успешно забыл и теперь шел на работу в хорошем настроении. Дима ведь ясно сказал, что родителям его будет плевать, и у Олежи нет особых причин не верить этим словам. Да и день сегодня хороший, мало уроков и много окон, поэтому у него будет время на работу с документами и подготовку к следующим урокам. Олежа думал о том, что день задался с утра, когда заходил в еще пустой кабинет биологии. Поставив портфель рядом со стулом, Олежа достал из него ежедневник и открыл на нужной странице, изучая расписание на сегодня. Первым уроком у него будет девятый класс, потом окно, а потом одиннадцатый.       Легкая улыбка медленно сползла с лица, и Олежа виновато нахмурился. Было все-таки немного волнительно видеться с Димой, потому что Душнов оптимистом не был. Он, наоборот, был легким параноиком, поэтому навязчивые мысли и переживания быстро заполнили мозг. Чувство вины стало камнем тянуть плечи вниз, и Олежа сопротивлялся этому изо всех сил. Он всегда был ранимым, слишком мягким и доверчивым, даже бесхарактерным, вечно обвиняя во всем себя, и это огромный его минус.       Но, не смотря на все то мракобесие, которое сейчас творилось в голове мужчины, урок у девятого класса прошел позитивно и спокойно, Олежа улыбался и шутил, посмеивался над ответным шутками учеников. Все сомнения, вся вина забылись, словно были заперты на кучу замков где-то в самых укромных уголках души. Но к концу второго урока, сорок минут просидев в тишине, наедине с собой и своими мыслями, все это вновь вырвалось наружу. А потом кабинет наполнили его ученики. Они здоровались кивком головы или коротким "здрасьте", и Олежа отвечал им тем же. Помещение достаточно быстро заполнился шумом, разговорами и смехом.       Вместе со звонком в кабинет вошел Дима вместе с другом. Его голова была низко опущена, и парень просто прошел мимо, усаживаясь за свою последнюю парту, сразу залезая в телефон. Гоги поприветствовал учителя кивком головы и сел рядом с Димой, уставившись на доску. Они сидели рядом, изредка переглядываясь, но все еще находились в угрюмом молчании. Олежу это насторожило, но он постарался не придавать этому значения. — Начнем с проверки домашнего задания. Поднимите руку, кто готов ответить устно? — громко начал Олежа, привлекая к себе внимание.       Класс затих и насколько человек подняли руки вверх. Олежа сверился с журналом, посмотрел на оценки учеников и вновь поднял голову, поправив палтцем очки. — Душнова, пожалуйста, я слушаю.       Девушка неуверенно взглянула яркими глазами на Олежу из-под крашеной челки, но встала, с редкими заминками и заиканиями начав рассказывать теорию о гинетике. Олежа достал из ящика стола листочки, вырванные из тетради в клетку, и пошел по классу, раздавая их некоторым личностям, указывая на вопросы, на которые нужно ответить. Периодически Олежа задавал Оле вопросы или поправлял какие-то термины. Девушка была его сестрой, которая переехала из Питера буквально год назад и специально перевелась именно в эту школу, чтобы быть рядом с братом. Живет она сейчас у родного брата отца Олежи, который буквально живет командировками.       Последний лист нужно было отдать Диме. Олежа отсрачивал этот момент до последнего, но теперь медленно направлялся к последней парте среднего ряда, сверля взглядом макушку парня. Положив листок на парту,он настойчиво ткнул в него пальцем,пододвигая под самый нос Побрацкого,дабы привлечь внимание школьника. — Это ещё зачем?       Вопрос был задан довольно тихо, что бы услышал только биолог. Сам голос был каким-то мрачным, не таким как обычно. Подняв тяжелый взгляд на парня, Олежа заметил сбитые костяшки, фингал под глазом и замер, тупо пялясь на парня. В голове настойчиво роились всякие мысли, словно пчелы,заставляя Душнова вновь погружаться в себя. На несколько мгновений ему показалось, что это Олежа виноват, но он быстро попытался закрыть эту мысль в темном чулане на замок, обещая себе, что обязательно разберётся со всем этим чуть позже. Всё ещё не отводя взгляда от фингала, Олежа медленно и хрипло произнес: — Пара легких вопросов по домашнему параграфу. Тебе нужно исправить твои две двойки... Сделаем вид, что я слепой, тебе нужна хотябы четверка.       И Олежа замер, переведя взгляд на сбитые костяшки. Мысли настойчиво стучали в дверь, словно крича о том, что все так и есть, что именно Олежа виноват в случившемся. Олежа наконец заставил себя для начала моргнуть, когда увидел приподнятую в вопросе и раздражении бровь. Он быстро отвернулся, когда увидел, как дрогнули Димины губы, собираясь уже что-то сказать, но Олежа его опередил. Его голос был тихим, и грубоватая фраза никак не вязалась сожалением, сквозившем в каждой произнесенной буковке. — Задержитесь на перемене, Побрацкий.       Дима вновь закатил глаза, но кивнул, показательно занявшись поиском нужного параграфа в учебнике. Олежа намек понял - неприятный для обоих диалог завершен - и отошел к своему столу. Он слушал устные ответы, весь урок отвечал на вопросы по теме, даже по темам прошлого года, и иногда просто болтал с учениками о жизни. И за такими разговорами урок пролетел довольно быстро, все листочки уже были сданы и ученики оперативно покидали кабинет, спеша по своим делам. Только Дима, листочек которого все еще лежал на парте, нарочито медленно собирал свои вещи. Кабинет уже опустел, и Олежа услышал тихое "я подойду позже", после чего из кабинета вышел Гоги, кинув на учителя недружелюбный взгляд.       Дверь в кабинет с тихим скрипом закрылась, оставляя двух парней наедине друг с другом, но на самом деле они сейчас были наедине лишь со своими мыслями, такими разными, но чем-то похожими. Пустым взглядом Дима смотрел прямо на учителя, не отрывая глаз, пока приближался к учительскому столу. Олеже от этого взгляда стало неуютно, немного даже неспокойно, но он стоически вытерпел даже не поежившись. Листочек с тихим шуршанием приземлился в общую стопку, и это послужило будто сигналом, командой к каким-то действиям. — Ну, — всем своим видом показывая свое наплевательское отношение как к разговору, так и к учителю, бросил Дима — Я слушаю.       Олежа ничего не ответил, просто не знал, что говорить. Он тщетно пытался сформулировать в голове хоть какую-то реплику, хоть пару слов. Рука сама по себе, будто управляемая кем-то чужим, будто Олежа был чьей-то марионеткой, поднялась вверх. Дима смотрел на все это, в непонимании нахмурив брови, но терпеливо ждал того, что сейчас произойдет. Рука Олежи в этот момент чуть дрогнула, будто слабый разряд тока пропустили по пальцам, и медленно направилась вперед, словно змея. Кончиком среднего пальца Олежа коснулся синяка под глазом парня, мягко, настолько невесомо, что прикосновение казалось обычным ветром, провел по нему, почти коснувшись внутреннего уголка глаза.       Пораженный эффектом неожиданности, Дима сначала просто застыл, в немом вопросе уставившись на учителя. Но парень быстро взял себя в руки и, вернув лицу прежнее выражение холодного раздражения, чуть дернул головой, уходя от прикосновения. Олежа словно опомнился, отдернул руку, сразу обхватив запястье другой рукой. — Я хотел сказать, что не рассказывал ничего директрисе. Это вышло случайно. — Ах вот оно как, — раздражение в тихом голосе резко возросло, прозвучав крайне громко в тишине кабинета.       Олежа видел, как чуть помутнели зеленые глаза, став прямо изумрудными; видел, с какой силой Дима сжал кулаки; видел, как высоко стали подыматься плечи из-за углубленного дыхания. Олежа не знал, что делать, все мысли просто испарились из головы, помахав Олеже на прощание белым платочком. Лишь одна осталась, цепляясь за свое место - как педагог, Олежа не может оставить это просто так. Нужно делать хоть что-то . — Мне... — чуть хрипло начал Олежа, не постыдившись дрогнувшешо голоса — Я обязан вызвать твоих родителей на беседу. — Нет! — неожиданно эмоционально выкрикнул парень — Не вздумайте, слышите? Только попробуйте.       Олежа понял все по глазам. По влажному блеску в них и по расширенным от какого-то страха зрачкам. Если эти люди узнают, что Дима рассказал, то парню, очевидно, попадет. Олежа вздрогнул, сглотнув вязкий ком в горле, и совершенно глупо мотнул головой. — Ладно, я понял, — стараясь достучаться до помутненного от тяжести ситуации разума парня, сказал Олежа, чуть повысив голос — Я не буду, честно. Но нельзя пускать это на самотек, понимаешь?       Олежина рука вновь поползла вверх, и Дима уже был готов вновь уйти от прикосновения к своему лицу, но уходить было не от чего, ведь прикосновения не последовало. Вместо этого Олежа мягко коснулся плеча Димы, чуть сжав его в попытке поддержать. На его губах расцвела чуть дрожащая, но искренняя ободряющая улыбка, а голубые глаза были чуть прищурены. В голове Димы в этот момент произошел полный переворот, отразившийся легкой вспышкой в зеленых глазах. Его пытаются поддержать кто-то кроме Гоги, поддержка которого состоит из посиделок с пивом во дворах. Сейчас его действительно пытаются успокоить, взглядом, улыбкой, касаниями. Его действительно жалеют.       Только что в голове парня произошел еще один взрыв.       Жалость. К нему испытывают жалость, как к побитому котенку на улице. Отвращение к самому себе и к человеку напротив стало подниматься на поверхность, и глаза засверкали ядом. Это то, что было нужно Диме в последнюю очередь. Он повел плечом, слишком резко сбрасывая с него чужую руку, и с выражением натурального отвращения на лице отступил на пару шагов. — Знаете, ваша жалость - это последнее, что мне нужно. Спасибо за попытку поддержать, но мне наплевать.       И Дима вышел из кабинета, с хлопком закрыв за собой дверь. Олежа так и остался стоять с приподнятой рукой, тупо смотря на то место, где только что стоял Побрацкий. Обида начала топить в себе, не давая вздохнуть толком. Олежа лишь возмущенно хлопал глазами, даже не понимая до конца, что именно сейчас произошло. Его просто обвинили в том, что он хотел помочь, успокоить, поддержать по-человечески. Недавно ушедшая неприязнь к Диме вновь вернулась на свое место, прибавив в размере. — Мудак.