Souvenirs de couleur menthe

— Клянусь, я его убью, — причитал Дима, злым взглядом провожая летящие за стеклом деревья и дома.       И его злость была оправдана. Кирилл мало того, что избил его мать, которую Дима все еще любит по-детски чисто и наивно и о которой все еще переживает и заботится, как бы ни отрицал. Так он еще, по факту, убил ту или того, кого Дима полюбил и поклялся защищать задолго до того, как этот человек появился на свет. А Олежа лишь молча вел машину, сжимая руль до побеления костяшек и позволяя Диме выговориться, чтобы хоть как-то выпустить свои эмоции. Краем глаза он видел, как парень дерет короткими ногтями собственные бедра через толстую ткань джинс. Рвано вздохнув, Олежа свободной рукой сжал Димины пальцы, что безжалостно царапали и щипали собственные ноги, едва не физически чувствуя все негативные эмоции подростка. Диму было искренне и по-человечески жаль, но не как грязного котенка с улицы, которого хотелось забрать домой. Эта жалость была иной, она рождалась от осознания того, сколько всего лежит на его душе и плечах, и порождала безграничное желание забрать хоть какую-то часть этого груза себе. Становилось необходимо видеть улыбку на холодном сейчас лице, слышать громкий смех, понимать, что Дима счастлив. — И сядешь вместе с ним, — мрачно ответил Олежа, отпуская Димины пальцы и схватившись за руль — Тебе стоит успокоиться до того, как мы зайдем в палату к твоей маме. С этим ублюдком разберется полиция и закон, а мы посодействуем. — Я-то успокоюсь, — процедил Дима сквозь зубы и протяжно выдохнул, сложив губы трубочкой — Все, я спокоен. Но если он, не дай Боже, окажется в больнице... — То ты пройдешь мимо, стрельнув в него злым и высокомерным взглядом, — напряженно перебил Душнов, заворачивая во дворы, чтобы срезать путь — Никаких конфликтов, выяснений отношений и тем более драк, понял меня?       Дима лишь зло и даже немного обиженно взглянул на Олежу исподлобья и, сжав кулаки, отвернулся к окну. Ослушаться Душнова парень не мог, не только потому, что не хотел, но и потому, что его слова были абсолютно верны и правильны. Вообще, его немного удивляло то, как сильно переживает Олежа, пусть и не показывает этого, стараясь оставаться опорой для Димы, стараясь не дать волю эмоциям. Это даже было немного приятно. Олежа волновался не только за самого Дима, его крайне волновала и напрягала сама ситуация, он переживал и за Димину мать, за ее здоровье. Возможно, он не должен был так трястись по этому поводу, возможно, ему было положено плюнуть на всю эту ситуацию, ведь его она, по фактам, не касалась. Но не получалось, слишком уж ужасный сценарий был уготовлен Судьбой Диме и его матери, что Олежа просто не смог бы остаться равнодушным и тем более просто стоять в стороне, сложив руки.       Минут через десять Олежа аккуратно припарковался у крупного здания больницы, и Дима выскочил из машины сразу же, как она достаточно замедлилась. Олежа не успел ни крикнуть, ни вздрогнуть, ни моргнуть, лишь отстегнул ремень безопасности и, устало вздохнув, отправился за подростком, на ходу нажимая на брелок от машины. Он прекрасно понимал Димино рвение поскорее оказаться с родным человеком, поэтому перешел на бег, едва успев заскочить за парнем в двери больницы. — Спокойнее, молодой человек, — поучительным тоном произнесла женщина за стойкой регистрации, когда Дима резко затормозил возле нее, едва не свалившись на кафельный пол — Что у вас? — К вам рано утром поступила женщина, выкидыш в результате избиения, — сбивчиво ответил Дима, когда Олежа только подходил к нему — Наталья. Это моя мать. — Да, есть такая, — ответила женщина, пробив информацию на компьютере — Наталья Грезина, триста двадцать четвертая палата. А с вами кто?       Олежа видел, как Дима начинал злиться, крепко сжимая пальцами стойку регистрации. Вздохнув, Душнов положил ладонь на плечо подростка и, поправив пальцем другой руки очки, и улыбнулся своей самой милой улыбкой, полагаясь на свое природное очарование. И оно вновь безотказно сработало, судя по тому, как потеплел взгляд медсестры и как расслабились ее плечи. У Душнова была именно такая внешность, которая внушала лишь доверие, и если его кто-то вдруг обвинит в каком-то преступлении, то поверить в это будет до ужаса тяжело. И периодически Олежа этим пользовался, это не раз выручало его в институте. — Я старый друг семьи, моя мама дружила с тетей Наташей еще во время беременности, — удачно солгал Душнов, периферийным зрением замечая немного пораженный взгляд Димы — Я могу пройти?       Женщина лишь кивнула, отвлекаясь на медицинские карточки, разложенные на столе, и парни сорвались в сторону лестницы. Они даже ничего не говорили друг другу, просто молча шли, стараясь не сбить с ног встречных людей. Но Дима, кажется, об этом вовсе не переживал, лавировал между посетителями и медперсоналом, а если обходить не получалось, то просто шел, что назвается, напролом. В итоге Душнову приходилось на ходу извиняться за взволнованного подростка. На третьем этаже они оказались достаточно быстро, возможно, даже слишком, судя по отдышке Олежи, а вот Дима, который взглядом сканировал номера палат и примерно представлял, в какую сторону им идти, дышал подозрительно ровно. Наконец, Дима повернул в нужную сторону и замер возле двери нужной палаты, накрыв ладонью ручку.       Его окутывал почти детский страх, он просто не мог открыть эту дверь, ступить туда, откуда пути назад уже не будет. Парень просто боялся вновь увидеть маму, боялся взорваться. Боялся, что эмоции и воспоминания вновь вырвутся наружу, диким смерчем сметая нервные клетки, вернее то, что от них осталось. Время вокруг будто остановилось, весь мир буквально исчез, а Дима все прожигал взглядом белое дерево двери. Кровь шумела в ушах, заглушая разговоры людей в коридоре и шум с улицы. Но в какой-то момент Дима чувствует, как его вакуум разрывается, но не лопается, лишь впускает в себя нового человека. Чувства смешиваются в дежавю, в памяти всплывают моменты, как Дима ломал собственные стены, чтобы впустить Олежу, который вытащил его из завалов. А теперь у него есть безлимитный доступ в душу подростка, которым Олежа сейчас и воспользовался. Его нежный голос звучал словно в голове, он был повсюду, а голубые глаза возвращали Диму в реальный мир, даря более позитивные мысли. — Совенок, я понимаю, что это тяжело, — начал Олежа, чуть надавив пальцами на руку Димы, что сжимала дверную ручку — Но ты нужен ей. Это шанс все исправить, ты можешь наверстать все моменты с ней, если сейчас сделаешь этот шаг.       Дима пробежался потерянным взглядом по лицу Душнова и кивнул, скорее сам себе, чем ему. Чувствуя теплые касания на запястье, Дима нажимает на ручку и, глубоко вздохнув и закрыв глаза, толкает дверь. Все его тело в секунду будто связывают тысячи цепей, открывать глаза просто не хочется, и он так и стоит на проходе, словно дурачок. Лишь прислушивается к происходящему, и до ушей вдруг долетает немного судорожный вздох. А потом голос, и Диме кажется, что в него только что выстрелили стрелой со смертельным ядом. Мама тихим голосом зовет его по имени, хрипит и дышит громко и тяжело. Глаза парня раскрываются, словно в них встроен механизм, и Дима просто смотрит на маму, сжимая кулаки. Было ощущение, словно в кулаках он собственноручно сжимает собственное сердце.       В глаза бросается растекающийся от переносицы к внутренним уголкам глаз фиолетовый синяк, множество ссадин и темных пятен не только на лице, но и на шее и руках сейчас отражают цвета Диминого настроения и состояния. А между синяками и кровоподтеками мелькала бледная, почти серая кожа. Искалеченное женское лицо ножом врезалось в память подростка, оставляя шрам, пока Олежа просто дышал глубоко, чувствуя, как все сжимается внутри. Он видел напуганные и виноватые глаза Натальи, понимал, что она, черт возьми, любит своего ребенка, но алкоголь просто блокировал материнский инстинкт. И от этого осознания, почему-то, становилось лишь тяжелее. — Мам, — прошептал Дима и подскочил к женщине, усаживаясь рядом с ней на койку.       Олежа вошел следом за подростком, стараясь как можно тише закрыть за собой дверь. Он просто побудет тут, возле самого выхода, и уйдет, если того потребует ситуация. Ему и самому было тяжело наблюдать за всей этой картиной, сняв очки, он устремил взгляд вниз, не в силах даже представить, какого сейчас Диме. Да и пытаться особо не хотелось. И находиться тут тоже, атмосфера слишком сильно давила на плечи, вдавливая в пол, поэтому Олежа лишь вздохнул, надев очки обратно. Поджав губы, он лишь вышел из палаты и сел на один из ряда стульев, отвернувшись к окну в ближнем конце коридора.       А Дима и не знал, что говорить, язык будто онемел, бездумно бегая самым кончиком по небу. Парень сейчас был словно под наркозом, даже мыслей в голове не было, только пустота. Женщина тоже молчала, растерянно смотря на сжатые кулаки сына, пока в ее голове билось осознание того, что она натворила. Но слез не было у обоих, была лишь пропасть с абсолютной пустотой на дне. — Как ты себя чувствуешь? — спросил Дима, чтобы хоть как-то заполнить тишину — Болит? — Нет, мне вкололи обезболивающее, — хриплым голосом ответила Наталья и дрожащей рукой дотянулась до стакана с водой, стоящего на прикроватной тумбочке — Ты злишься на меня?       Дима действительно задумался над этим вопросом. Злится ли он? Да, ужасно сильно. Готов ли он ее простить, если услышит какое-то доброе слово? Да, он, блять, простит все, все девять лет станут пустотой лишь за секунду, за одно чертово слово. Дима кивнул, провожая взглядом стеклянный стакан обратно на тумбочку, и заглянул в светлые глаза матери. В них плескалось сожаление, и Дима почувствовал, как к горлу начинает подкатывать ком. — Я была ужасной матерью, — шепнула Наталья разбитыми губами — Но и я злюсь на тебя за то, что просто ушел. — Я ушел, потому что смог, наконец, почувствовать себя счастливым, — огрызнулся парень, но тут же осекся, немного сжавшись. Рефлексы из детства вновь выходили на поверхность — Потому что мне было спокойно и не страшно. — Я понимаю, — женщина кивнула и прикрыла глаза — Прости меня, сынок.       Финал. Феерический апофеоз. Плотина внутри Димы взрывается, пока глаза стремительно наполняются слезами. Это "сынок" выбивало чувства из души и воздух из легких, заставляя буквально задыхаться, отдавая последние силы на попытки удержать влагу на ресницах. В голове начали мелькать воспоминания из самого детства, будто чужие и одновременно самые родные и дорогие сердцу, которые Дима хранил в своей душевной глубине и толком не открыл даже Олеже. Он слишком дорожил ими. Вот мама бережно мажет зеленкой разбитую коленку и дует, чтобы не щипало, а потом хвалит за стойкость и треплет по голове. А вот прижимает к себе перед сном, нежно целуя в макушку. Дима все это помнит. И как они смеялись над какой-то передачей, и как она ругалась за испорченную косметику. Помнит гордящийся взгляд ее глаз, когда маленький Дима читал стих на своей первой школьной линейке. И эти воспоминания причиняли больше боли, чем обычно. — Почему ты не могла остановиться? — Дима срывается, низко опускает голову, пряча слезы за челкой — Почему тебя не было рядом? Ты не представляешь, сколько раз я катался в самые разные больницы на скорой, но тебя и не волновало, ты была под влиянием этого ублюдка. Ты не представляешь, сколько всего мне пришлось пережить. Вы просто утопили мое детство в дешевой водке. Я просто был тебе не нужен.       Дима плачет, трясется всем телом, даже не стыдясь этих слез. Он заслужил эти минуты слабости, он имеет права жаловаться, потому что он, черт возьми, пережил слишком много, чтобы волноваться о подобном. Внутри него разбивались стекла, догорали мосты и захлебывались последние надежды на материнскую любовь и ласку. А потом он слышит тихое "наклонись", слушается, нагинаясь в сторону мамы, и его сердце останавливается. Женские руки опускаются на его макушку, Дима прижимается ухом к груди матери, утыкаясь носом в ее шею. Он чувствует нежные касания к волосам, слышит помимо запаха медикаментов родной запах шиповника, и даже не пытается сдержаться. Рыдает, словно ребенок, всхлипывает громко и сжимает в кулаке больничную рубаху на плече мамы, пока та крепко обнимает его, поглаживая по голове и спине. Та женщина пару лет назад и мама сейчас были абсолютно разными людьми, словно из параллельных вселенных. Та Наталья обычно игнорировала Диму, либо посылала на три веселых буквы; равнодушно наблюдала за тем, как ее муж избивал ее собственного ребенка и игнорировала все крики и мольбы о помощи, потому что полторы бутылки водки в ее организме требовали сна. Наталья, что сейчас обнимала Диму, была нежна и трепетна, показывала свою любовь, была самой любимой мамой на свете. — Мне не все равно на тебя, Дима, не говори так, — шептала она прямо на ухо сыну — Но, пойми, я просто не могла бросить. Я боялась возвращаться в реальность, боялась увидеть тебя побитым или плачущим, поэтому продолжала пить. Из-за этой гадости я не понимала, что тебе больно, и когда Кирилл тебя бил, мне было плевать, потому что я была пьяна. Но, когда я трезвела, мне становилось больно и страшно за тебя, поэтому я пила вновь. Прошу, если получится, прости меня.       Дима простил, простил еще на самом первом слове, но сейчас из него выходили все те слезы, что скопились за все годы. Все накопленные эмоции рано или поздно со взрывом выйдут наружу, и этот взрыв будет болезненнее всего, что ты пережил. Это будет больнее, чем сломать руку или ногу, больнее, чем обрабатывать ранку в шесть лет. Будет больнее, чем не взаимная любовь или болезненное расставание после долгих отношений. Вот и Дима сейчас чувствовал эту боль, запоминая момент до мелочей, и прятал его вместе с другими счастливыми воспоминаниями, о которых не расскажет никому и никогда.       А после взрыва остается пустота. Внутри нет ничего, кроме черной дыры, которая съедает любую слезинку или улыбку, не позволяя ей даже появиться на лице. Абсолютная апатия, которая разбавляется лишь желанием видеть рядом чей-то заботливый взгляд, чувствовать поддержку и забыть к черту о существовании одиночества. Дима успокаивается, но продолжает вздрагивать иногда и неконтролируемо всхлипывать, но все-таки разрывает эти объятия и выпрямляется, утирая ладонями мокрые дорожки с щек. Наталья смотрит на него, и Дима не сдерживает легкой улыбки. Но часы посещения скоро закончатся, а у него есть ужасно важная тема для разговора. — Мам, мне нужно с тобой поговорить, — робко начал Дима, пытаясь пригладить волосы, и встал на ноги — Ты не против, если позову Олегсея Михайловича?       Дима ясно видел, что мама испытывает к Олеже отторжение и определенную неприязнь, но она все-таки кивнула, взглянув на сына немного строго. Выдавив улыбку, Дима вышел из палаты, чувствуя, как огромный и тяжелый груз частично свалился с его души, оставшись мокрым пятном на маминой больничной рубахе, дышать стало легче и оковы будто свалились с запястий. Легкий сквозняк в коридоре обдувал мокрые покрасневшие щеки, немного освежая лицо. Прикрыв за собой дверь, Дима выдохнул и перед глазами тут же вырос Душнов, взволнованно рассматривая блестящие соленые дорожки и влажные ресницы подростка. Дима лишь улыбается ему, чувствуя крепкую хватку на своих предплечьях. — Что случилось? — затараторил Олежа, утирая костяшкой указательного пальца остатки слез с горячих щек Димы — Все хорошо? — Все нормально, расскажу чуть позже, — Дима ненавязчиво убрал руку Олежи от своего лица, поймав краем глаза косые взгляды некоторых людей — Пойдем, понадобится твое мнение.       Олежа лишь нахмурился и чуть напрягся, но послушно вошел в палату, тут же сконфузившись под тяжелым женским взглядом. Разговор обещал быть тяжелым, Олежа хотел просто сесть на стульчик у двери и остаться там, где до него не дотянется злость и яд. Но Дима, садясь на койку и беря ладонь матери в свою, указал Олеже твердым взглядом на место перед ним. И Душнов, глубоко вздохнув, перенес стул ближе к парню. Наталья не отводила от него злого и в то же время немного обиженного взгляда, и Олежа лишь уставился на собственные колени, робко покусывая нижнюю губу. Раньше он хотел лишь высказать этой женщине все, что думает о ней и о ее муже, не стесняясь нецензурных выражений. А сейчас он видит перед собой другого человека, видит, что на сына ей не плевать, что она может исправиться и у ее алкоголизма есть объяснение, поэтому становится немного совестно. — Ты забрал моего ребенка, — зло заговорила Наталья, и Олежа резко поднял голову, стреляя в нее острым взглядом через линзы очков — Может, если бы Дима был рядом со мной, а не с тобой, то меня бы тут не было. — Шутите? — не скрывая сарказма, спросил Олежа, и взглядом осадил Диму, который уже хотел вмешаться — Если бы не я, вы бы уже лишились первого ребенка. И все из-за того, что вы морально слаба и не смогли отказать мужику и своей зависимости.       Это была схватка льда и пламени, в которую Диме вмешиваться не хотелось. Мама жгла все вокруг адским огнем, выжигая сердца и души. Олегсей душил и сковывал морозом мысли, ледяными стрелами пронзая тело насквозь. А Дима стоял между ними, прямо на линии огня, и стоит ему попытаться остановить это все, как взрыв тут же разбросает его по всему периметру поля боя. Парень лишь надеялся на Олежин самоконтроль и благоразумие. Надеялся на то, что мама вот-вот осознает, что Олегсей в этой истории является положительным персонажем, а вот ее роль остается под вопросом. — И зачем тебе вдруг потребовалось спасать моего сына? — женский голос сквозил радиоактивным ядом и иронией, и Олежа скривился, краем глаза отсечая состояние и эмоции Димы — Кем ты ему являешься? — Учитель, друг— твердо начал Олежа, но Дима чуть толкнул его коленкой — Тот, кто вытащил его из бесконечных запоев и сделал из отброса общества человека. Но если он захочет вернуться к вам, если все будет хорошо, никто не станет его удерживать.       Может, это и звучало немного грубо и эгоистично, но это было истиной, пусть и ужасно горькой. Взгляд Натальи моментально изменился, пораженно метнулся к Диме и почти сразу вернулся к Душнову. Олежа дернул уголками губ в подобии легкой улыбки и пальцами поправил волосы, продолжая от напряжения сжимать собственные колени друг с другом. — Вы хорошая женщина и дали своему сыну задатки хорошего человека, — тепло продолжил Душнов, с гордостью ловя на себе ошеломленный взгляд двух пар почти идентичных зеленых глаз — И я хочу помочь вам, искренне, как человек. Вам и Диме, потому что он стал мне почти родным. — Ладно, — вздохнула Наталья и на секунду прикрыла глаза, чуть крепче сжимая Димины пальцы в своих — Спасибо, что позаботились о нем. Но я хочу, чтобы мой сын вернулся ко мне и был рядом.       Олежа сжал кулаки и медленно встал на ноги, на пару секунд задержав дыхание. Когда он говорил, что не станет удерживать Диму, если тот захочет вернуться, он не соврал. Но сейчас, после этих наглых слов, хотелось закатить огромный скандал, с криками и визгами, по всем канонам любой передачи на Первом канале. Дима сейчас находился в максимальном напряжении и был готов, кажется, даже к самому неожиданному исходу событий. Но Олежа лишь подошел к окну и, крепко сжав в пальцах прозрачную занавеску, взглянул на светлое небо. Он краем уха слышал, как Дима что-то недовольно шептал матери, но перебил эту тихую дискуссию деликатным покашливанием. — Думаю, это не нам с вами решать, — Олежа развернулся и, оперевшись бедрами о небольшой подоконник, сложил руки на груди — Мы не можем заставлять его. Давайте перейдем к делу: ваш сожитель совершил серьезное уголовное преступление и сможет понести наказание лишь в том случае, если вы снимите побои или дадите показания в суде как потерпевшая. Естественно, когда вам станет получше, у нас есть на это около пятнадцати суток, или суд просто откажется рассматривать это дело.       Возможно, сейчас не время для подобных мыслей, но такой деловой Олежа был красив, привлекателен, он приковывал взгляд, внушал доверие и создавал в помещении особую атмосферу какого-то фильма о криминальном мире. Ему пошла бы работа адвоката, а кобура пистолета на поясе или бедре больше походила на какую-то откровенную фантазию. И Диме было ужасно стыдно за то, что он позволил подобным мыслям проскочить в голове именно в этот момент. А потом Олежа снял очки и обвел помещение холодным взглядом, поразив и одновременно заворожив даже Наталью. — Мам, пожалуйста, — взмолился Дима, свободной рукой рефлекторно поглаживая бедро через ткань джинс — Это наш шанс на новую жизнь, ты перестанешь пить, вылечишься, если понадобится, а я буду рядом. Просто согласись, если действительно любишь меня.       Очень дешевые и банальные манипуляции, но исправно рабочие, тем более, если подкрепить это блестящими от слез глазками и судорожным вздохом, словно в случае отрицательного ответа Дима просто умрет на месте, как от выстрела в лоб. Много времени не прошло, Наталья аккуратно кивнула, с надеждой смотря на сына, и подросток расплылся в яркой улыбке. Олежа надел очки обратно, удовлетворенно улыбнувшись, и лишь смотрел на такого счастливого Диму, понимая, что парень захочет вернуться к маме. И вернется вне зависимости от Олежиных желаний и хотелок. И Олежа отпустит, пусть это и будет ужасно тяжело. — Мам, нас скоро выгонять придут, — Дима разочарованно взглянул на настенные часы и вернул свой взгляд маме — Я приду завтра утром и объясню, как будет работать вся эта хрень с судом, — парень немного замялся и наклонился к женщине, оставляя на ее лбу аккуратный поцелуй — Я люблю тебя, мам. — И я люблю тебя, милый, — тихо ответила Наталья и чуть повернула голову, невесомо касаясь губами уха сына — А этот Алексей кажется хорошим человеком. Думаю, мы сможем подружиться. — Олегсей, — с тихим смехом поправил Дима, чувствуя себя просто счастливым ребенком, будто он всю жизнь рос в благополучной и любящей семье — Я тоже долго привыкнуть не мог. Думаю, ты можешь называть его Олежей, он почти на пятнадцать лет младше тебя.       Дима поднялся на ноги и, тяжело вздохнув, вышел из палаты, не дождавшись Олежу. А Душнов лишь с теплой улыбкой проводил Диму взглядом и, кивнув женщине в знак прощания, вышел из палаты. В коридоре парня уже не было, да и людей в общем стало меньше, и Олежа, продолжая немного задумчиво улыбаться, спокойно направился к лестнице. Конечно, он был безумно счастлив, что все, наконец, налаживается, но есть у этих перемен и обратная сторона. Страх перед неизвестностью будущего, куча сложных вопросов: что будет с их отношениями, где гарантии, что Дима будет счастлив, а Наталья не сойдется с очередным мудаком? Как чертова загадка Сфинкса, с ужасно сложным и почти невыносимым решением и со смехотворно легким ответом, который придет лишь тогда, когда захочет сам, а не когда тебе будет нужно. Дима уже стоял у машины, спиной к зданию больницы, сложив руки на крыше автомобиля и наблюдая за быстро бегущими по небу облаками. Сердце Олежи сжалось не то от нежности и осознания масштабов собственных чувств, не то от какого-то волнения и даже страха. Но Олежа лишь поправил рукава темно-голубой ветровки и нажал на брелок от машины, тихо посмеиваясь. Дима сразу отскочил от источника звука, не сумев удержать на губах громкое напуганное "блять" и обиженно обернулся на Душнова. — Очень смешно, Олегсей Михайлович, — с сарказмом пробубнил парень и залез в машину, немного даже виновато и расстроенно потупив взгляд, терпеливо ожидая, пока Олежа сядет рядом — Ты серьезно готов так легко меня отпустить, если я захочу? — Ну да, а кто я такой, что бы тебя держать? Ты же не в клетке у меня сидишь, — Душнов беспечно пожал плечами, заводя мотор, а потом его глаза приобрели немного хитрый прищур, а губы растянулись в лисьем оскале — Но не надейся, что сможешь так легко от меня избавиться.       Дима лишь усмехнулся, не отводя взгляда от внешне расслабленного профиля учителя. Конечно, Душнов выглядел так, словно ничего и не произошло, но Дима слишком хорошо умел читать людей, особенно Олежу, поэтому прекрасно понимал, что за этим напускным спокойствием прячется уже привычное волнение. Прекрасно видел то, как изредка еле заметно вздрагивают уголки сухих губ, пытаясь удержать улыбку, как запястья поворачивают руль чуть резче, чем требуется. Но парень старался не впускать в свою голову мысли, которые хоть как-то намекают на мрачность. Именно поэтому он и задумался над тем, что Олежа довольно часто смахивает на классическую лису из любого советского мультфильма. Особенно, когда вот так прищуривает глаза, или когда наклоняет голову к плечу, дела вид, что чего-то не понимает. Но называть взрослого человека, который все еще остается твоим учителем, лисенком было немного странно. Да и Дима считал подобные миленькие прозвища "зоопарком для аутистов". Грубо, конечно, но и парень сам по себе милым и застенчивым не был. Хотя "совенок" было исключением, потому что из уст Олежи это звучало необычно и даже как-то приятно. Будто парень был особенным. — Расслабься, лис, — Дима самодовольно усмехнулся, смотря на то, как взлетели в удивлении брови Душнова, услышав подобное обращение к себе — Я еще ничего не решил. Мы с ней толком не жили, и начинать мне не особо хочется, тревожно немного. Но этого долбоеба мы посадим. — Однозначно, — кивнул Олежа, в глубине души надеясь, что Дима будет называть его подобным образом на постоянной основе — Если твоя мама даст показания на суде, то у нас есть все шансы. Я поговорил с доктором, нам выдадут документ о госпитализации, плюсом ко всему у нас будет протокол из полиции. Кто-то из соседей, оказывается, ментов вызвал. Поэтому мы однозначно в выигрыше.       Дима лишь кивнул, слепо радуясь долгожданным изменениям его жизни в лучшую сторону. А Олежа считал, что с праздником спешить не стоит.