Давай займёмся танцами

-Какой-то ты бледный сегодня, Арс. Всё в порядке? — до боли знакомый голос звучал обеспокоено. Тот лишь недовольно хмыкнул, стерев со лба выступившую испарину. Лазарев продолжил оценивающе оглядывать брюнета, подозревая в чём дело. -Прекрати. Я таблетки уже полгода без перерыва пью. Арсений, заметил беспокойство коллеги и стал прислушиваться к ощущениям организма. Щемящая боль между лопатками, постепенно сковала, словно тугой пояс, и достигла рёбер. Попов еле сдерживался, чтобы не морщиться, иначе, и без того взолнованный Лазарев, забьет настоящую тревогу. -Арс, ты еще не думал над операцией? - внезапно выпалил Сергей, пытаясь усадить препирающегося мужчину, на ближайшую лавочку в коридоре. -Вот тебе сейчас нужен этот разговор? Лично мне нет. Давай я сам свои проблемы решу. — Арсений перешел на более грубый тон, отвергая заботу коллеги. Он пытался максимально огородиться от него, возводя непробиваемую стену между ними. — У меня сейчас допы с Шастуном, сдача спектакля на носу. Сергей казался раздосадованным. Несмотря на их, чуть ли не скандальное расставание, Попов оставался для него важным человеком. А учитывая его образ жизни, напоминающий карусель из вечной работы и убийственных тренировок, волноваться было о чём. Люди с врожденными пороками сердца крайне редко связывают жизнь со спортом. А Арсений ни капли не щадил себя, временами даже забывая о недуге. Никто и не подозревал о серьезном заболевании. Многие коллеги по сей день оставались в неведении. Попов прекрасно понимал, что если его снова настигнет приступ, операция неминуема. А после неё, реабилитация длиною в полгода после. Тогда занятия будут противопоказаны. И единственной допустимой активностью станет подъем по лестнице в подъезде. Отбившись от «чересчур заботливого» товарища, Арсений нащупал таблетку в кармане, которая стала дежурной и всегда была при нем. Доковыляв по стенке до ближайшего куллера, он с облегчением осушил целый стакан, и таким же медленным темпом поплелся в сторону жилых комнат. Общежитие находилось в том же здании, что и учебные аудитории. Не даром этот Вуз негласно признали лучшим. Из-за двери, увешенной пестрыми распечатками и стикерами, доносились неразборчивые мелодии, заставляющие листочки колыхаться. В такт музыке слышались не сильные удары в стену и завывания, слабо походившие на пение. Арсений недоуменно застыл перед дверью. Первая мысль — Матвиенко снова прогуливает литературу, ссылаясь на подготовку к зачёту по вокалу. -Вот придурок! — шепнул Попов, уже готовый прижучить бездельника. Его и без того трясло от рухнувшего давления, а подкатывающее раздражение, не предвещало ничего хорошего. Он, вопреки нарастающей буре эмоций, легонько отворил дверь и заглянул внутрь. В нос ударил едкий запах дешевого алкоголя и сигарет. Арсений от смешения ароматов невольно закашлял, сильнее подаваясь вперёд. -Твою мать, что происходит? — сердито воскликнул педагог. На кровати растянулся Шастун. В руках держал пустую стеклянную бутылку, и отстукивал ей в такт музыке прямо по стене. Пепельница усыпанная бычками, стояла посреди комнаты, он курил, не открывая окно при этом. Выглядел студент, мягко говоря, непрезентабельно. Пьяный, ничего не видящий взгляд, опухшие глаза, насупленные брови. -Шастун?! Почему снова ТЫ главный герой пиздеца?! - грозно начал Арсений, переходя на крик. Он бы сдержался, но не сейчас. Сердце и без того колотится подобно отбойному молотку. В такой ситуации его может довести что угодно, а выходка Антона и подавно. Парень от неожиданности выронил бутылку, шумно приземлившуюся ему на грудь. За глухим звуком последовали лишь маты. Он неряшливыми движениями отбросил стекло в сторону и попытался сесть на кровати, потерпев неудачу дважды. -О Боги… Что ты творишь, Шастун! — Арсений скривился. -Если это сейчас увидят преподы или.. — пришлось осечься. Это уже заметил один препод, как раз собиравшийся помочь замести следы. Попов, не надеясь услышать от него что-то вразумительное, стал носиться (насколько ему позволяло состояние) по комнатушке, устраняя следы не то торжества, не то великого горя. -Фууух. Душно, вонища здесь стоит, и так дышать нечем. Ты меня, Шастун, убиваешь.. медленно, но верно.-Арсений муравьиными шагами подобрался к форточке, чувствуя как его раскручивает на невидимой карусели. -Вы-ы, то езть, ты! Ты, Сенйя. Арсений, исвиняюсь! — он пронзительно икнул, состроив удивленную гримасу при этом. — Я не настроен, не нас… разговаривать. Уходите. Пожалуйста… В глазах Антона сложно было не заметить невыговоренную боль. Неизвестная тоска настигла его так внезапно… -Антон. - Арсений сощурился, зацепившись взглядом за опущенные глаза парня. — Что случилось? — голос уже не звучал угрожающе или злобно. Шастун был не в состоянии, чтобы вглядываться и выяснять какой сейчас космос. Он хотел лишь побыть одному. Так и сказал Попову, пытаясь скрыть свои чувства. Дико распирало изнутри… -Ты поэтому на всю музыку врубил и выл. то есть, пел здесь? — Арсений смог отдышаться и отныне всё внимание направлено только на два изумруда, находившихся в паре метров. Губы невольно поджимаются, а глаза краснеют еще больше и поблёскивают от накопавшихся слез. Ком, застывший в горле, премерзко давит и начинает болеть. Антон гнёт пальцы, а в голове прокручивает план отступления. С трудом Попов переводит слова парня на русский язык и понимает, что дело в отце Шастуна, который более полугода боролся с онкологией, но ночью загремел в реанимацию. Там и потух. Разрыв сердца. -Эти кардио.кардиоло. Тьфу, блять, сердешники, ну ты понял… Они лекарстфа не те насначали. суки! В ушах раздался гадкий, едва слышный, звон. Арсений, не перебивая, выслушал тяжелый монолог, похожий на череду пушечных выстрелов, и по окончанию вместо слов, с шумом выпустил воздух. По конечностям пробежал холод. Весьма сосредоточенный взгляд, вперенный в Антона, сменился на тоненькие яркие лучики, полные сочувствия и жалости. Самому хотелось зарыдать. Тоска передавалась воздушно-капельным путем. -Арсейний, я не нытик! — шмыгая носом, прошептал Шастун и обхватил лицо ладонями. Все всё понимают. Остаётся лишь поддержать. Сказать, что.. Помолчать вместе. Переболеть вместе. обнять. Арсений, сохраняя молчание, пересел на койку к Антону и, плотно прижался к нему, передавая всё своё тепло. В этих касаниях не было ни единого намёка на пошлость. Парень чувствовал себя пойманным в кокон, сплетенным из нежности, спокойствия и безопасности. Все оголенные нервы перекрыты. Бежать от себя и от него не было ни сил, ни желания. Это самое нужное и лучшее положение сейчас! И после продолжительного молчания Антон рассказал всё, что болело. Он выплёскивал скопившуюся горечь. Отношения с папой напоминали модель: банкомат — потребитель. А классические диалоги, состояли из пары фраз: -Дашь денег? -Сколько? Скандалы, с каждым разом, всё серьезнее ранили сердце сына. Они оба считали друг друга эгоистами. Отец обижался на ребёнка за то, что тот не разговаривает с ним, не помогает и огрызается, а парень в свою очередь, винил папу в незаинтересованности его жизнью и даже откровенным равнодушием! Самое поганое, что Антон не успел простить его. Арсений не моргая, улавливал каждое изменение на лице парня. Каждую смену эмоции. Как только он почувствовал легкую дрожь в руках Антона, то бережно накрыл их своими горячими ладонями. «Так много ему придется осознать, придя в себя» — промелькнуло в голове у Арсения и внутри что-то сжалось. наверное, его больное сердце… Но он четко понимал, что несмотря ни на что, будет той самой опорой и причалом для этого ангела в человеческом обличие.Будет рядом. Как пишут в бульварных романах: ангел и демон. Всё же, какой желанной и ценной оказалась его улыбка…