***
Леда стоял у стены абсолютно неподвижно и безмолвно, едва заметный в глубокой тени, словно был частью собственной квартиры. За прошедшие десять минут он ни разу не двинулся, не пошевелил ногой, ни один мускул лица его не дрогнул; Сойк не замечал даже, чтобы он дышал. Остановившиеся глаза старосты всматривались в перспективу улицы за окном. Сам Сойк тихо ругался и беспокойно ерзал, морщился и почесывал лицо. Кейта, вольготно расположившийся напротив, вцепился в наполовину полный стакан с бренди. Впрочем, в случае с Кейтой, стакан был наполовину пустой, и это было даже занятно – друг порядком набрался и останавливаться, кажется, не собирался. – Так и что ты хочешь этим сказать? – скрипуче проговорил Леда. – Не будь жалким. Ты взял на себя обязательство, теперь ты его выполнишь. – Много ли ты знаешь об обязательствах. – Поэтому я их и не имею, – резонно возразил Кейта. Это был худший мальчишник в мире. Вообще-то, это был первый мальчишник в жизни Сойка, но он, почему-то, не сомневался, что этот – самый худший. Тем не менее встать и уйти возможным не представлялось. Он и так опоздал на пару часов. За бесконечно долгой ночью в компании обезболивающего и разрастающейся ненависти последовал схожий по неприятным ощущениям день. Желание причинить физический вред всем и каждому сдерживалось с трудом. В давние времена люди развязывали войны за неправильно брошенный взгляд и неосторожно сказанное слово. Если их жизнь была хотя бы вполовину такой же, как у Сойка, то он начинал их понимать. – Может, прекратим разногласия? – предложил он. – На самом деле у нас нет разногласий, – отозвался Кейта, – наоборот же – у нас полное согласие. Он думает, что я – конченный засранец, а я думаю, что это он. – Сегодня важный день для Леды. Может, ты прекратишь? – Я не виноват, что его важный день совпал с моим присутствием. Более того, я сам себя сюда не звал. Начало ссоры Сойк пропустил. Он ввалился в квартиру Леды с неуместно приподнятым настроением, поставил на стол упаковку пива и широко улыбнулся присутствующим. Однако от выражения их лиц самая стойкая улыбка поспешила бы ретироваться, а то редкое недоразумение на лице Сойка сползло мгновенно, как штаны без ремня. Бывают такие ситуации, когда интуитивно понимаешь, что пора валить. Если, к примеру, ты любовник женщины, чей муж вернулся домой раньше. Или мошенник, застигнутый в разоблачении. Однако же, бывают случаи, когда понимание необходимости побега есть, а возможности нет. Если, к примеру, ты офицер на фронте, и рядом уже слышны звуки выстрелов. Или друг жениха, заглянувший на праздник в самый разгар конфликта между друзьями. Сути претензий Сойк не понимал, но спрашивать не решался. – У тебя есть амбиции. И есть средства, чтобы их реализовать. Немного постараться – и все получится. Несколько месяцев тяжелой работы, а потом ты сможешь делать все, что захочешь. Несколько коротких месяцев, и ты устроишь жизнь, – Кейта сделал щедрый глоток. – Если не случится ничего непредвиденного, разумеется. Тебе представляется редкая возможность. Впрочем, не знаю, возможно, ты не только лжец, но и дурак. – Я не дурак, – холодно ответил Леда. Других слов он, по-видимому, не нашел. Стало интересно, с чего это Леда стал лжецом. – Что ж, бросай дело, если хочешь. Пожалуйста, кто бы настаивал. Прожигай жизнь, болтай о разном дерьме со своей психичкой. Множество людей были бы счастливы жить такой жизнью. Множество людей, которым никогда не представлялось такой возможности, какая представлена тебе. Бросай это дело. Твои родители будут разочарованы. Кто знает, может и твоя невеста тоже? Но поверь моим словам, – он прервался на мгновение, чтобы залпом допить остатки бренди, – мне на это совершенно наплевать! Леда вздрогнул и обернулся. – Если я еще раз отложу свадьбу, то Мия меня бросит! – Не женись на ней – тогда никогда тебя не бросит. – Я хочу принять предложение ректора. Черт возьми, конечно я хочу улететь в Америку на стажировку! Конечно я хочу блестящую карьеру и кучу денег. Но вместе с этим я не хочу прожить эту жизнь один. Я хочу, чтобы когда мои волосы поседели, а лицо стало морщинистым, я не остался один. К чему мне все эти награды и сертификаты, если я буду одинок? Я хочу, чтобы у меня с Мией были дети. И стареть хочу вместе с ней. – Ты хочешь, чтобы меня вырвало прямо здесь? Лично я не хочу никаких седых волос и морщин. Не хочу быть папашей. И я определенно не хочу стареть вместе с Мией. Мое мнение – ты круглый дурак, если откажешься от этого. Квадратный идиот и эллиптический придурок, но, как я уже сказал, мне совершенно все равно! – он бодро подскочил и с громким стуком поставил бокал на столик. – Хорошего праздника, женишок! И Кейта, на ходу вытягивая сигарету из пачки, направился к выходу. После этой милой беседы Леда обессиленно рухнул на диван и спрятал лицо в ладонях. На какое-то время у Сойка сложилось впечатление, что он плачет. Когда Леда поднял голову и уставился на Сойка, тому стало не по себе. Друг не старался надавить на жалость, но жаль его было почти физически. Поддержку оказывать Сойк не умел и только неуверенно протянул Леде открытую банку пива. – Мне очень неловко, – тихо сказал Леда, – даже стыдно, что ты стал свидетелем этой сцены. – Да ладно… – протянул Сойк. Потом одернул себя – ну кто так утешает? Нужные слова все никак не находились. По правде говоря, за все шесть лет их знакомства помощь Леде не требовалась никогда. Но все случается впервые. Сойк частенько исполнялся решимости сделать что-то хорошее. Она была тверда как железо. Всегда была такова – пока не доходило до реального дела. Сойк невольно заламывал руки, силясь не смотреть на друга. Когда Леда заговорил стало немного легче. – И все-таки мне дико неудобно перед тобой. Ты наверняка рассчитывал на праздник. – Да не то чтобы… – промямлил Сойк и снова ужаснулся от себя – сказать, что он не рассчитывал на веселое времяпрепровождение тоже так себе реплика. Решив дальше молчать, он даже приложил руку ко рту. Мало ли, вырвется еще что-нибудь этакое. – Наверное, стоит обо всем по порядку, – вздохнул Леда. – Мне предложили оплачиваемую стажировку в Штатах. Семимесячную. Я поделился с Кейтой этим, ну и его реакцию ты видел. – А как же Мия? – Вот и я о том же: а как же Мия? Я уже дважды откладывал свадьбу. Больше чем полгода разлуки не пройдут бесследно. – Ты ей говорил? – Нет. Решил подумать об этом сегодня. Решил посоветоваться насчет стажировки с друзьями, перевел для себя Сойк. Хотя именно друзьями их вряд ли можно было назвать. Когда-то давно, еще во время первого курса, и общих интересов было больше, и разговаривалось легче, да и жизнь в целом казалась куда более приятной. Изменения не были резкими: на третьем курсе Леда повстречал Мию и увивался за ней около полугода. Девушка была старше его на четыре года и поначалу относилась к Леде как к малолетнему прилипале. В итоге она все-таки сдалась, и примерно с того момента Леду можно было считать потерянным. Он искренне силился проводить больше времени с друзьями, но выходило плохо. К тому же обучение на четвертом курсе разительно отличалось от первого. Стало сложнее. Какое-то время на вечеринки Сойк с Кейтой ходили вдвоем, а потом Сойку стало не до дружбы, не до учебы и уж тем более не до вечеринок. Словом, их общение можно было назвать неуместной традицией. И со стороны Леды было бы даже наивно полагать, что ему помогут. – И что надумал? – Ничего. – М-м. – На самом деле я очень хочу поехать, – тихо сказал Леда. Даже с каким-то надрывом. В такие моменты человек сказанной вслух фразой признается сам себе в том, чего он на самом деле хочет. Странное дело. Все вокруг Сойка последнее время вели беседы о том, чего они хотят и как важно это делать. – Тогда езжай, – ответил Сойк, – ну, правда… Мия же психотерапевт. Она все поймет. – Не важно психотерапевт она или офтальмолог. В первую очередь это человек, который уже год ждет обещанной свадьбы. – Это человек, который тебя любит. И который заслуживает, чтобы ты, по крайней мере, все ей рассказал. Не поставил перед фактом, а поделился. – Она будет в ужасе. – Слушай, ты же терапевт, а не ясновидящий, – усмехнулся Сойк, – откуда тебе знать? – Поставь себя на ее место. – Мне и на моем нехило достается. И тебе не надо никуда никого ставить. Чем важно бояться заранее? Стажировка напрямую касается твоей работы. Вашего общего будущего, в конце концов. Можно просто ей рассказать о своих желаниях. И вместе прийти к решению. – Тебе легко говорить, – неожиданно зло сказал Леда. – У тебя отродясь никого не было. Ты и представить себе не можешь, какого это – умышленно причинять кому-то боль. – С чего ты взял, что это причинит ей боль? – А разве нет? – Может и причинит, а может и нет. Пока не спросишь не узнаешь. В любом случае, это не та ситуация, когда стоит молчать. Ты не туда воюешь, Леда. Некоторое время он помолчали. – Кейта считает, что надо ехать и дело с концом. – Кейта навязывает тебе свое мнение. – А ты нет? – Ну хотя бы не так агрессивно. – С ним вообще что-то неладное творится последнее время. Мы ведь со школы дружили. У него всегда был непростой характер, но последнее время… – С катушек съехал, – подсказал Сойк. – Да не то чтобы. Просто границ не видит, что ли. Я раньше на многое глаза закрывал, делал скидку на тяжелое детство. Сейчас уже сложнее. Леда встал, чуть отпил из бутылки и задумчиво поскреб подбородок. Ему хотелось сменить тему. – Их семью мать бросила. Ушла, когда Кейте было четырнадцать. Даже не объяснила толком ничего. Отец тогда выпивать начал, частенько орал на Кейту, мол, это он виноват. Таких подробностей Сойк не знал. В праздном общении редко речь заходит о детских психологических травмах. – А тот и верил. Со временем пережили, отец его пить перестал, все в Кейту вкладывался. Работал на трех работах, лишь бы будущее сыну обеспечить. Но Мия говорит, такие травмы нельзя просто пережить. Их надо проработать, чтобы они не тянули вниз. Много и потом всякого было… Ты знал, что Кейту в старшей школе отшивали все девчонки? – Верится с трудом. – Это точно. Он, наверное, каждой в любви признавался. Но было в нем что-то… пугающее. Взгляд такой был, голодный, жадный. От него шарахались. «Кроме тебя», – хотел сказать Сойк. Не сказал. – Короче, повезло ему только в колледже. И то, как повезло – одна девушка ему предложила встречаться. Так он переспал с ней и бросил. А потом как-то началось: то одна, то вторая, и со всеми ненадолго. – Почему Кейта недолюбливает Мию? – Не знаю. Я спрашивал его об этом, но он всегда говорил, что я предвзято к этому отношусь. Но я уважаю его мнение – он имеет право не любить кого бы то ни было. На самом деле Кейта замечательный. Очень добрый и хороший человек. Просто досталось ему. Что в Кейте было замечательного, Сойк не знал. Или не замечал. Тот был веселым, остроумным парнем, и на этом, в общем-то, вся его замечательность заканчивалась. Леда представлял собой образец куда более приятного человека. – Невесело как-то вышло, – подвел итог Леда. – Ты уж прости. Пришел такой веселый, а тут такое. – Все действительно в порядке. – У тебя все налаживается? – Все неплохо. Как было на самом деле Сойк и сам не знал, и описывать нынешнее состояние сам для себя не брался. Сегодня они с Джури продуктивно провели время. Ученому несколько раз удалось рассмешить Сойка. А после очередной его похвалы Сойк и вовсе поплыл, и не брался даже это скрывать. Но реальность спешила напомнить ему, что благостные периоды критически коротки. – Тогда давай расходиться. Еще раз извини. – Прекращай извиняться. Такое бывает. Держу пари, что все наладится. – Ну, давай пари, – грустно улыбнулся Леда. – Это была фигура речи. Ставить мне нечего, - развел руками Сойк. – Ну, скажем, можно держать пари просто ради чести, – немного повеселел Леда. Сойк кивнул. Такого добра как честь у него никогда не имелось в избытке, а то немалое, что у него было, он вполне мог позволить себе потерять. Тем более, ради Леды.Травмы всякого характера
27 июня 2021 г. в 18:27
Свои переломы Сойк перестал считать после третьего. В подростковом возрасте каждый мальчишка просто обязан себе что-то сломать, повредить, разорвать. Сойк был лидером по травмам среди одноклассников.
Стены многоэтажки, где по несчастливой случайности находилось его жилище, были отштукатурены и выбелены. Впрочем, довольно давно. Все обветшало и пропиталось запахом сырости. Шаги Сойка выбивали отчётливый ритм по замызганным половым плиткам. Сначала мягкий шлепок правой подошвой, потом клацанье похрустывающего голеностопного сустава. Затем знакомой пронизывающей болью сопровождалось подтаскивание левой ноги. Шлеп, хрум, боль – таков был ритм его сегодняшних шагов.
В грязное однообразие стен коридора были натыканы двери, разные по формам и цветам. Может, это была задумка придурковатого архитектора. В любом случае, выглядели двери так, будто косяки подстраивали под них, а не наоборот. Из-за одной вдруг донесся приглушенный крик. Но думать о нем Сойк не стал. Его размышления прервала лестница.
Если бы Сойку представилась возможность подвергнуть пыткам некоего человека, то им бы, без сомнения, стал проектировщик этого здания. На двенадцать этажей лифта не предусматривалось. До своего восемнадцатилетия, когда он был совсем уж нелюдимым и считался слегка ненормальным, – до того, как на него свалилось вымещение чужого гнева, – он лестниц и вовсе не замечал. Слетал по ним вниз, перепрыгивая по две ступеньки, и шел дальше по своим делам.
Боль преследовала его нечасто. Но вместе с ней приходили неистовая злоба, ненависть и, к стыду, жалость к себе.
Он хорошо знал следующий пролет. Странным образом он состоял из одиннадцати ступенек, а не из стандартных девяти. Серьезный вызов.
Сойк потратил много времени, чтобы разработать наименее болезненный способ подниматься по лестнице во время приступов. Он двигался боком, словно краб: опереться на перила, затем правая нога, после левая. Это было куда мучительнее, чем при обычной ходьбе, когда правая нога принимала на себя весь вес тела.
Он остановился, когда до верха лестницы оставалось три ступеньки. Он почти ее победил. Рука его дрожала, до побелевших костяшек сжимая перила. Он провел языком по зубам, нащупывая маленькую выбоину на резце, набрал воздуха в грудь побольше и сделал шаг. Лодыжка вывернулась с устрашающим хрустом, он нырнул вперед, вцепившись в перила железной хваткой, кренясь и переполняясь ужасом и отчаянием. Неловко, как порядком выпивший, попытался подтянуть тело и загремел по полу соскользнувший с плеч рюкзак. Наконец он растянулся на лестнице, все еще не отрывая руки от местами проржавевшего металла.
Хватая воздух безвольно раскрытым ртом, Сойк полулежал и ощущал дрожь предвкушения.
– И, сейчас, – прохрипел он пересохшим горлом.
Мучение было невыносимым – тело передернуло судорогой всего левого бока, от ступни до челюсти. Заныли мышцы потянутого плеча, все еще державшие на себе весь вес. Наружу вырвался тонкий вой.
Он дышал ртом, пока тело содрогалось от попыток выпрямиться. Судорога прошла. Сойк провел несколько осторожных движений, проверяя свое состояние. Нога горела огнем, стреляя вверх злобными маленькими уколами. С усилием он поднялся. Рюкзак мирно лежал в самом начале лестницы, обвалявшийся в пыли. Оставив его здесь, он рисковал потерять бумажник. С другой стороны, в бумажнике ничего не было.
Когда он поднял голову в следующий раз, решив было уже спуститься все же за вещами, то уперся взглядом в человека. Тот поприветствовал его кивком, выказав не больше эмоций, чем каменный валун. Сойк тяжело сглотнул. Тишину нарушал единственный звук – его сбивчивое приглушенное дыхание. Было холодно, но Сойк мгновенно вспотел.
Человек медленно поднял рюкзак, медленно и осторожно поднялся по лестнице и протянул руку Сойку. Затем вытянул шею вправо, влево, убрал проигнорированную ладонь и встал на пролете. Молча достал из внешнего кармана ключ, повозился с замком и вошел в квартиру.
Если бы Сойку представилась возможность пожать руку некоему человеку, то им бы, без сомнения, стал создатель стульев. После того как он втащил свое тело в жилище, то первым делом болезненно опустился на сидение. Он подумал о том, как жалко он выглядит на чужом фоне и с возрастом станет только хуже. Возможно, рано или поздно он вообще потеряет возможность ходить. Жаль, что о собственном здоровье обычно задумываешься, когда оно становится хуже некуда.
Мысли прыгали с одного на другое, пока он искал в себе силы, чтобы посмотреть на стоящего в проходе человека. Где-то в его сознании родился страх и щупальца его разрастались, обвивали руки, ноги, поясницу. Холодный пот градом катился со лба.
Мужчина шагнул из коридора к Сойку и, подойдя вплотную, опустился на корточки. Сойк рассматривал его лицо, словно прежде никогда его видел. Он не мог отвести от него взгляда: этот образ преследовал его в кошмарах, но оказавшись так близко, когда была возможность дать отпор, он весь застыл, боясь шевельнуться, и смотрел во все глаза. Таких лиц он больше не встречал. Кожа у мужчины была как искусственная. Такую иногда пересаживают тем, кто получил серьезные ожоги. Но Сойк знал, что никаких ожогов не было. Были многочисленные пластические операции. На свой возраст человек не выглядел. Но Сойк бы обрадовался, узнав, что выражение этого лица всего-то последствия инъекций ботокса.
– Здравствуй, сынок, – поздоровался с ним мужчина, – вижу, ты тут не скучаешь.
Сойк готов был раскаяться во всем прямо сейчас, готов был говорить и говорить без остановки, пока их обоих не затошнит, но не произнес ни звука. Отец был одет в дорогой костюм с белоснежной рубашкой.
– Молчишь, как всегда, – разочарованно протянул мужчина. И снова Сойк ничего не ответил. Отец остановившимся взглядом смотрел на него, и темные глаза его были мертвыми, как у трупа. Вроде бы он даже не моргнул ни разу.
Затем он поднял руки и поднялся, в глубоком раздумье постукивая ногтем указательного пальца по костяшке пальца другой руки.
– Как это знакомо. Не слишком любишь выходить на контакт. Рёске… Отличник-школьник, отличник-студент. Человек, по общему мнению, богатый. Перспективный. Ответственный. Кажется, таким я припоминаю своего сына, – отец наклонился вперед и сделал паузу для пущего эффекта. – Он оказался изменником. Видишь ли, он замыслил предать свою семью и сбежать в поисках свободной жизни.
Слабое возражение родилось в Сойке, но так и не смогло прорваться наружу.
– Сбежать от семьи! – возопил отец, врезав ладонью по столешнице кофейного столика. Тот такого оскорбления не снес и, театрально скрипнув, упал на две ножки – вторая пара удар выдержала.
Последовавший дальше удар в солнечное сплетение вышел не сильный, скорее шлепок, но был достаточно мощным, чтобы Сойк слетел со своего сидения. Стул заплясал на месте, но не сдвинулся. И как только отец так делал? Сбил его со стула так, чтобы сам стул остался стоять?
Сойк издал булькающий звук и распростерся на полу, подтягивая к себе пылающую ногу. Мужчина схватил его за плечо – то самое, что он растянул минутами ранее, – и швырнул обратно на стул. Хватка у него оставалась крепкой, как и много лет назад.
– Я решил не трогать тебя пару месяцев. Но полгода – это уже перебор. К тому же, я заезжал в университет. Ты, кажется, не на хорошем счету там? – отец печально улыбнулся. – В шаге от исключения. Подумать только, а какое было блестящее начало!
– Меня не исключат, – неожиданно твердо сказал Сойк. Большинство людей от побоев сразу плывут, но Сойк пережил их столько за свою жизнь, что сейчас испытывал что-то вроде смирения. Однако, слова про исключение вызвали в нем бурный протест. Никогда бы он не подумал, что возлагал такие надежды на Джури. Однако жизнь полна сюрпризов.
– Ах да, твоя затея с научной работой… – отец наигранно вздохнул. – Это совсем не та тема, которая могла бы пользоваться уважением. Твой соавтор – молодой ученый. Умный и молодой, какое сочетание! Все то, что я хотел видеть в сыне, досталось ботанику из семьи пропойца. Знал ли ты, что у него есть куда более серьезные исследования? Отчего же ты не работаешь с ним, скажем, на тему роли сигма-1 рецепторов в синаптической пластичности в норме? Или не рассуждаешь о пептидергической модуляции синаптических передач? Никто из руководства не считает то, чем ты занимаешься, чем-то серьезным. Все, что тебя держит в университете – мое имя!
Сойк побледнел.
– Я внимательно просмотрел все документы. Твоя учеба стала хуже после твоего ухода. А ведь я заглянул только в университет… Что бы сказали на моей работе, узнав, что мой сын – обслуга?!
– Я бармен… – пролепетал Сойк.
– Возвращайся, Рёске, – вкрадчиво прошептал отец, – и положи безболезненный конец сему прискорбному делу. Возвращайся и переводись в мой университет, как я и предлагал тебе. Мы будем работать на одной кафедре. Так будет легче для всех нас. Я не хочу причинять тебе неудобства, поверь, это не доставляет мне никакого удовольствия. Возвращайся, и я даже пообещаю поразмыслить над тем, чтобы простить тебя. Конечно, не будет никаких больше подарков, как и денег. Но ты будешь жить в нормальном доме! С нормальной спальней! Я даже позволю тебе закончить эту, так называемую, научную работу, если у тебя, наконец, проснулся интерес к науке. Возвращайся!
Сойк сидел, уставившись в пол, и трогал свой сколотый зуб языком. Скол появился много лет назад. Тогда отец разозлился на оценку «хорошо» вместо «отлично». Мать потом сетовала о разбитой об лицо сына вазе.
– Или не возвращайся, – продолжил отец, – и тогда я вернусь и все сделаю сам.
Он двинулся вперед, прямо на сына, и его тень упала на зареванное лицо. Сойк не понял, в какой момент его посеревшие щеки избороздили слезы.
– Ты вылетишь из университета, – нежно шептал отец, – и я заберу все, что дал тебе. До последней запонки. Ты будешь жить на улице, опозоренный, забытый всеми и никому не нужный.
Чужая рука ласково скользнула вдоль икры и резко сжала травмированное место. Сойк затрясся, заскулил. Но молчал, не то от ужаса описываемых перспектив, не то от того, что сказать ничего не мог – из горла рвался только крик. Отец сжал сильнее.
– Я сделаю так, что тебя не возьмут ни на одну работу. Был ли этот человек кем-то важным? – отстраненно задал он вопрос, адресуя его в потолок. – Был ли этот калека кому-то дорог? Опознать прошлую жизнь не будет никакой возможности.
Сойк без устали водил языком по поврежденному зубу.
– Неожиданно, правда, – продолжал отец, – такая решимость… Хоть что-то в тебе от меня. Но, с другой стороны, я только начал.
Он нажал на пульсирующую ногу сильнее.
– Что, Рёске, нога беспокоит? Такое бывает… На погоду. Похоже, мне пришло время оставить тебя, но пока меня не будет, я подумаю над твоей ногой. Очень серьезно подумаю, что с ней можно еще сделать. И мне хотелось бы, чтобы ты, в свою очередь, подумал обо мне, думающем о твоей ноге. А еще серьезнее ты должен подумать о своем возвращении.
Странно было осознавать, что не сжатая цепкой хваткой нога заболит еще сильнее. От неожиданности рот Сойка округлился, и он скорчился на полу.
– Ты ведь всегда предпочитал только лучшее? – договорил отец, зачем-то остановился около сломанного столика на несколько секунд, и направился к двери.