***
Кэйа не появляется в условленный срок через месяц. Не появляется через месяц и неделю. Так же, как и через полтора месяца. Кажется, что ещё два дня, и возникнет ощущение, что он не появится больше никогда. Кэйа вполне может такое устроить — Дилюк до сих пор удивляется тому, как он продержался на ответственном посту и одном месте так долго. Кэйа не давал ему никаких обещаний, но «у тебя месяц, пока я буду в Ли Юэ» не могло означать «у тебя месяц, чтобы дойти до осознания одной из самых больших потерь в своей жизни, только к тому моменту я буду уже очень далеко». Дилюк не хочет в это верить. Он не может спокойно представлять такой исход. Но дни идут, Кэйи всё нет. Уже успели пожелтеть и начать облетать листья с деревьев, ночи стали холоднее, а воздух пропитался запахом осени. Скоро польют дожди. Сгоревший дом он отдаёт в собственность Мондштата, и его начинают переделывать под склад. Начинается строительство нового дома в другом месте возле виноградника, который ранее выращивался в качестве запасника на случай непредвиденных обстоятельств. Дилюк планирует расширить посадочную площадь и когда всё будет готово — возобновить производство, но больше не делать это занятием всей своей жизни. Потом он просто наймёт грамотных по этой части управляющих. Джинн предлагает ему работу в отделе городского правопорядка, на что Дилюк, не долго думая, соглашается. За всё это время у него не возникло ощущения того, что он сделал что-то неправильно. Ему стало легче. Жители ещё долго будут перемывать этой новостью друг другу кости за посиделками в тавернах, но от всех расспросов Рагнвиндр уходит — правда, не так мастерски, как умеет это делать Кэйа. Ещё тем утром Чарльз передаёт ему записку от Альбериха. Поначалу Дилюк колеблется и две ночи проводит в гостинице, но потом всё же решается навестить то место, где Кэйа жил все эти годы. Квартира находится не в самом удобном месте. Общий коридор со скрипучим полом, второй этаж, спальня, небольшая кухня, уборная, и окна выходят во двор. Обстановка здесь самая обычная, мебели по-минимуму, где-то края обоев отходят от стены. На подоконнике стоит кактус, который недавно цвёл жёлтым — лепестки лежат под ним в земле. Дилюк подозревает, что этот тот самый кактус, который Кэйя получил в подарок от одного общего семейного знакомого после поездки в Сумеру. За всё это время он успел ещё немного подрасти и пустить отростки. Рагнвиндр помнит, что Кэйа ещё ни одну книгу не читал с таким серьёзным лицом, как инструкцию по уходу за этой экзотичной диковинкой. Земля в горшке оказывается влажной — значит, поливал перед уходом. Кэйа заботится о том, что ему дорого. Дилюк касается пальцами острых игл, в груди начинает свербеть. Чувства разные, сильные, ярко-остро-хрустящие под порывами ветра, как осенние листья. Гнили среди них почти не осталось. Она сгорела в пожаре. Возможно, Дилюк позволил всему этому длиться так долго, потому что, несмотря на произошедшее, Кэйа всегда был где-то рядом, в Мондштате. Поначалу его боль, которая проскальзывала в голосе, глазах, натянутой улыбке воспринималась чем-то естественным. Они оба были разбиты. Оба хотели задеть друг друга посильнее, поострее, чтобы ядом до самого сердца. Так сомкнулся порочный круг — на чувстве обиды и несправедливости. Как у маленьких детей, только с причиной куда более страшной того, что кто-то не поделил игрушку. В самом начале были силы на агрессию, злость и самые изворотливые способы причинить страдания. Солнце вставало, заходило, скрывалось за тучами, дождь бил по земле, а две души продолжали упрямо стоять на своих местах, принимая то оборонительные, то нападающие позиции. Иногда Кэйа пытался в мирные переговоры, вот только Дилюк тогда ещё не был готов их принять. Только потом, спустя время, когда солнце в очередной раз покидает день, распыляя свой свет над бесконечной тёмно-изумрудной порослью, один противник смотрит на другого, согнувшегося над вытоптанной под ним землёй, и в теле отнимается всё, что может нанести удар. Потому что только в этот момент приходит осознание абсолютной бессмысленности происходящего. Каждый удар, нанесённый ему, потом ножом врезается в свою же спину. И оба от этого умирают — в склепе среди цветущих летних лугов. — Пойдём поваляемся в траве, сегодня такое красивое небо! — Ты доведёшь Аделинду до сердечного приступа, она в прошлый раз еле отстирала твои штаны. — А если с покрывалом? — Если с покрывалом, то пойдём. Дилюк тогда не до конца понимал такую любовь маленького Кэйи к звездам. А потом узнал, что он из Каэнри’ах, где вместо звёзд — каменные своды. Это в какой-то степени душевыворачивающе — спать сейчас там же, где спал он, сидеть в той же кухне, где сидел он (Дилюк уверен в том, что очень редко — Кэйа плохо готовит, а сама кухня вовсе не выглядит местом постоянного пользования), после работы приходить в квартиру, которая принадлежит ему. Здесь рука сама тянется вместо чашки чая к бутылке красного сухого, а в голове маками раскрываются воспоминания, которых Дилюк не позволял себе касаться. Грустный и потерянный Кэйа, которого отец приводит на порог их дома, и чувство собственной ответственности за его хорошее настроение, хоть Дилюк и был младше. Шебутные, схожие с кошачьими повадки и иногда кажущийся безграничным интерес к миру вокруг. Влипание в самые абсурдные ситуации, из которых Кэйа с малых лет умел изящно выкручиваться. «Пустишь сегодня к себе поспать, я боюсь грозы?» — неловкая улыбка и цепляющиеся за края рубашки руки, которые обязательно улучат момент, чтобы скользнуть под неё к коже, заставляя Дилюка вздрогнуть от неожиданности, а потом просто смириться с участью персональной грелки. Главное, чтобы Кэйа спал безмятежно. Смех, грусть, радость, поцарапанные от падений коленки и уже в подростковом возрасте ссадины от тренировок. Распускающаяся красота и зрелость. Ощущение усиления связи, хотя, казалось бы, куда ещё сильнее? Видимое отстранение и попытки проявлять меньше тактильности, что Кэйе совсем не свойственно, и вместе с тем долгие взгляды — невидимые руки, которые тянутся через пространство, чтобы коснуться там, где может быть не позволено. Кэйа оставлял намёки при себе, но Дилюк читал их, как открытую книгу. Он изначально был более сдержанным, спокойным и достаточно замкнутым подростком с небольшим кругом только самого близкого общения, но это вовсе не означало, что ему не была интересна сторона любви и интимных отношений. А Кэйа — близкий, притягательный и пытающийся выдерживать между ними безопасную дистанцию — стал тем, кому эту любовь хочется подарить. Конечно же, удобные случаи иногда выпадали — когда дома не оставалось никого, кроме прислуги. За полками в винном погребе, с ощущением полной запретности происходящего, вздрагиваниями от каждого лишнего шороха и перепадами температур.***
— Давай откроем одну бутылку, отец не заметит пропажи, она не коллекционная, — Дилюк слишком хорошо знает эту заговорщическую улыбку. — Ты с ума сошёл? — возмущается он. — Кто знает, — жмёт плечами Кэйа, склоняя голову набок и покачивая в руке вино. — Ты хоть раз пробовал что-то крепче смородиновой настойки? — Шестипроцентная медовуха, — кажется, это провал. — Нет, так дело не пойдёт, — тянет Кэйа. — Я просто обязан тебя напоить. Нельзя же быть таким правильным! — Тебя задевает эта правильность? — Не подумай ничего плохого — если без шуток, то я тебя не осуждаю, — Альберих с невероятной аккуратностью пытается выбирать слова. — Но она как тонкая, поначалу даже незаметная трещина, которая с каждым днём становится всё шире. Иногда мне страшно, что она может превратиться в пропасть. Потому что я другой. — Какой другой? — вкрадчиво спрашивает Дилюк. Полутьма винного погреба укутывает мягким покрывалом, здесь он чувствует себя гораздо увереннее и смелее, позволяет догадкам прозвучать вслух: — Влюблённый в приключения авантюрного характера, вино из одуванчиков и меня? Из рук Кэйи выскальзывает бутылка, он едва успевает её поймать, чтобы не разлетелась вдребезги. Но, несмотря на это, всё ещё пытается сохранять спокойствие с каплей оборонительной насмешливости. — Высокое же у тебя самомнение. С чего ты вообще взял? — Ты просто капитан очевидность, — мягко отвечает Рагнвиндр. Обескураженного Кэйю увидеть можно нечасто, это просто сцена на миллион, и Дилюку нравится. — Для начала — положи бутылку на место, во второй раз ты её поймать уже не сможешь. — Какой второй раз? — интересуется Кэйя, ещё сильнее сжимая несчастную вышеупомянутую. Дилюк вздыхает, сам забирает бутылку, кладёт на пустующее место стеллажа и, прежде чем Кэйа успевает предпринять шаги к стратегическому отступлению, целует его в губы. Да, второго падения из слабеющих рук Альбериха бутылка точно бы не пережила.***
Спинка стула врезается в позвоночник, в голове крутыми изгибами вьются реки. Вина на сегодня достаточно. Достаточно хотя бы потому, что Дилюк перепил, перебирая воспоминания глоток за глотком — почти бесконтрольно и неосознанно. В отличие от неубиваемого алкоголем Кэйи, Дилюка после подобных гастрономических приключений нещадно тянет спать. Кровать здесь особой мягкостью не располагает, но он уже привык. Голова тяжело падает на подушку, мысли несутся по воспоминаниям, как пальцы пианиста по клавишам. Из погреба до неприметного места в коридоре, куда его несколько лет назад затаскивал Альберих, заставляя смести волосами пропущенный горничной слой пыли, до которой им в тот момент нет никакого дела. После — когда смелость и желание зайти дальше поцелуев берут верх — в спальню. Кэйа любил кусаться — с чувством и долей разумного собственничества. Он довёл это до уровня рефлексов и иногда неосознанно начинал прикусывать во сне плечо Дилюка. Или когда во время секса Рагнвиндр накрывал его рот рукой, чтобы во время отсутствия отца прислуга не услышала лишнего. Ещё Кэйа любил незаметно от остальных дразнить его на мероприятиях и почти всегда получать желаемое после официальной части. Дилюка эта невыносимая черта характера сводила с ума, а Альберих знал, что в перерывах между рваными поцелуями и несдержанным избавлением от слоёв одежды тот пытается сделать выговор исключительно ради приличия. То время было полно неомрачённого счастья. Но Рагнвиндр чувствует, что больше не цепляется за него, как за единственно допустимый эталон. Он хочет попытаться построить всё заново на том, что после этого осталось — даже если получится уже не так. Как новый дом. Кэйа говорил, что ему нравится место возле запасного виноградника — с видом на озеро. А Дилюк всегда запоминал такие вещи и заботился о них. Ещё он довольно часто беспокоился о Кэйе в последнее время, когда тот отправлялся на задания — эти дни можно было вычислить по отсутствию Альбериха на пороге таверны. А когда тот всё же спустя время объявлялся — Дилюк встречал его очередной саркастично-дежурной фразой и мыслью про себя «какого вообще дьявола стоило об этом хоть на секунду задумываться?» И так повторялось из раза в раз. В последний — когда после битвы Кэйа не появлялся целую неделю, самообман Дилюка начал тлеть лохмотьями старой кожи и подставлять солнцу ослепшую в темноте правду. Та кричала от режущего глаза света и стремилась забраться обратно во тьму, как привыкший к насилию человек со стокгольмским синдромом, но прятаться было уже некуда. Остался только болезненный путь её принятия. Лунный свет закрывает веки, а свисающая с кровати рука сегодня так и не дотянулась до того, чтобы оторвать страницу календаря. С каждым днём делать это становится всё труднее, потому что каждый оторванный клок бумаги — ещё один шаг, который сжирает разделяющее их временное пространство. Почти два месяца как Кэйи нет в Мондштате. На этот раз ночное небо чистое, но днём город заливают октябрьские дожди. Дилюку остаётся лишь надеяться на то, что всё ещё не слишком поздно. Ему снится сон о том, что он становится бродячим искателем приключений, пересекая город за городом, государство за государством, собирая любую информацию — всё это в надежде однажды волей судьбы пересечься всего лишь с одним человеком, которого когда-то потерял. Из памяти Рангвиндра стираются лица всех, кого он когда-либо знал, они блекнут выцветшими чернилами на страницах мыслей, а их голоса уже не вспомнить. Только один образ он может представить во всех деталях. Лукавая улыбка во время задумывания очередной шалости, мягкий голос, повязка на правом глазу и то, что под ней скрыто. Наутро Дилюк просыпается с больной головой и комом в горле. Не хочется открывать даже глаз, не говоря уже о том, чтобы соскрести себя с кровати и в назначенное время приступить к работе. — Водички принести, господин-начинающий-алкоголик? — учтиво осведомляются откуда-то сверху. Сверху — выше, чем потолок. Пробивая его. Как падающая с Селестии звезда, небрежно кинутая одним из богов. Дилюк открывает глаза, сдёргивает голову с подушки и врезается взглядом в того, кого меньше всего думал сегодня увидеть. Он порой склонен к резкостям. В словах, жестах, действиях — как сюжетный поворот среди обесцвеченной статичности событий. — Кэйа? — собственный голос оседает до полухрипа. — Рад, что ты меня узнал. Значит, до белой горячки дело ещё не дошло, — хмыкает в своей непринуждённой манере капитан, подносит к свету из окна оставленную вчера Дилюком бутылку и смотрит сквозь стенки внутрь, как на корабль внутри стекольной зелени. Затем поворачивается к Рагнвиндру и выводит ноту праведного возмущения: — Хоть бы мне оставил! Начинается дождь. Первой тяжёлой поступью — кап-кап по наружному подоконнику. Кажется, что начнёт лить сильнее — затопит город и смоет Альбериха, как призрака. — Если это опять сон, то потом будет грустно, — тихо говорит Дилюк, не решаясь протянуть руку, чтобы коснуться. — Сон? — Кэйа заинтересованно склоняет голову к плечу и прищуривает левый глаз. — Я тебе снился? — Тебя не было два месяца, — не без укора в голосе отвечает Дилюк, всё ещё не до конца осознавая действительность происходящего. «А нас не было несколько лет. Что из этого мучительнее?» — Задержался, — разводит руками Кэйа, мол «с кем не бывает?» — с нарочитой непринуждённостью, будто это небольшой разговор за чашкой чая об ужасах отклонившейся на пару градусов от нормы погоды. Вываливает в шкаф вещи из дорожной сумки и начинает переодеваться. — Я беспокоился, — летит ему в спину. Кэйа замирает с натянутой на одну руку рубашкой. Это нечестно — вот так залпом вышибать из лёгких весь воздух и заставлять сердце сжиматься умирающей от зимы бабочкой в кулаке солнечного света. Он медленно продевает ладонь во второй рукав и оборачивается через плечо. — Правда? Дилюк встаёт с кровати слишком неожиданно — чтобы обнять его со спины и прижать к себе, словно самую важную жизненную находку. — Всегда. Кэйа приучил себя мыслить реалистичностью и с долей скептицизма, поэтому сейчас он ощущает себя не меньше, чем человеком, который собрался на войну во всеоружии и приготовился обороняться до последнего. Но подбородок Дилюка на собственном плече вовсе не похож на удар шпагой. Его руки не напоминают холодную тяжесть металлических цепей. Напротив, исходящим от него теплом страшно дышать полной грудью из-за опасения потратить всё за раз и больше никогда этого не почувствовать. — Расскажешь что-нибудь? — осторожно спрашивает Дилюк. — Да, я… — Кэйа запинается, мысли дезертируют. Рассказ получится длинным, его не уместить в две минуты, а на это тоже нужны силы, — провёл последние сутки в дороге. И мне безумно хочется поспать, — он разворачивается в ослабленной хватке Рагнвиндра и стреляет старой доброй усмешкой с хитро прикрытым глазом: — Составишь компанию? — Я бы с радостью, но у меня сегодня работа… — теперь очередь запинаться доходит уже до Дилюка, — в отделе правопорядка. — Не думал, что ты решишь поменять всё настолько радикально, — удивлённо хмыкает Альберих. Видеть лицо Дилюка на расстоянии в десять дюймов от собственного слишком непривычно. Кэйа понижает голос до заговорческого шёпота и отводит со лба Рагнвиндра всклокоченные пряди волос: — В любом случае, по тебе видно, что ты пил. И я не думаю, что стоит давать лишним глазам поводы для историй о том, как мастер Дилюк скатился. Стоит пару раз появиться с похмелья, и на тебя повесят репутацию алкоголика. А на корабле Бэй Доу это, между прочим, называется «душой компании». После этого Кэйа позволяет себе такую вольность, как легко щёлкнуть Рагнвиндра по носу (перенял этот жест от Розарии) и свалиться лицом на кровать. — Подожди, какой корабль? — тормозит его Дилюк. — Ты что, отправлялся в… — Давай вечером, — мычит Альберих, загребая в руки подушку. Наконец-то он начинает чувствовать, что напряжение отступает, как оттаивающий лёд. — Я очень устал. Просто побудь рядом со мной? — тихо просит он, закрывая глаза. Дилюк не хочет отказывать Кэйе в этой просьбе. Особенно сейчас. — Хорошо, — кивает он. — Только отправлю записку в штаб. Когда возвращается обратно — Кэйа уже спит. Всё же это не плод воображения. Вслушиваясь в его заглушаемое дождём размеренное дыхание, проводит кончиками пальцев по щеке Кэйи, и эта квартира больше не сужается до тесного одиночества. Всё ещё чувствуя головокружение после вчерашнего, Дилюк оставляет на плече Альбериха лёгкий поцелуй и ложится рядом, подтягивая к себе спящего капитана надежды на то, что всё будет хорошо.