Если любить — это грех, то мы самые большие грешники в жизни…
Мерседес Рон
Чудовищная весть подобно бурной реке разнеслась по Фивам: верховный эпистат Амен заболел. И тем ироничней и невероятней был тот факт, что могучего охотника сразила та самая хворь, с истоками которой он был отправлен бороться самим наместником богов, фараоном Менесом Вторым. Еще совсем недавно он, на глазах у притихшей толпы, собственноручно отправил в Дуат девчонку-шезму, и вот теперь сам пал жертвой черной магии, стал одним из тех, кого коснулось губительное дыхание смерти. Город гудел, как потревоженный улей, передавая весть из уст в уста взволнованным шепотом, словно опасаясь накликать беду одним только обсуждением. Да, это было воистину немыслимо — заболеть, невзирая на все предпринятые меры. Едва въехав со своим отрядом в поселение, господин Амен отдал простые, но строгие указания: у местных ничего не покупать, местную воду не пить, фиванские яства не вкушать. Контроль за исполнением приказа верховный эпистат оставил за собой, и любые нарушения карались по всей строгости. Впрочем, отчаянных личностей, готовых рискнуть головой ради сиюминутной прихоти, не находилось. Все необходимое готовилось непосредственно в поселении; даже одежду шила привезенная эпистатом ткачиха Нейт. И вот эпистат занемог, а простой люд боязливо шептался: мол, раз уж сам господин охотник, отмеченный богами, захворал, то чего уж говорить о них самих? И так же, шепотом, строили самые невероятные предположения касательно того, что стало причиной болезни Амена. Одни твердили, что виной всему проклятие давеча казненной шезму — якобы она наслала на сгубившего ее охотника черную хворь; другие божились, что господин верховный эпистат наверняка подхватил что-то в оскверненной гробнице, где он что-то искал со своим отрядом; ну а третьи и вовсе утверждали, что Амен захворал оттого, что на его кожу попала кровь казненной девицы-черномага — скверна в чистом виде. Но, как бы то ни было, досужими домыслами ничего поправить было нельзя. А что толку языками молоть? А в поселении тем временем воцарилась тяжелая атмосфера. Все — от охотников до ткачихи Нейт — были растеряны и не знали, как себя вести. Еще вчера внушительная фигура Амена выделялась среди охотников, слышались отрывистые приказы, а сегодня его хижину обходили стороной, боясь заразиться. Жизнь в поселении словно замерла, пораженная страшной вестью, привычный порядок дел был нарушен, но терять контроль над ситуацией только из-за того, что верховный эпистат слег, было непростительно, и потому, после недолгого совещания, обязанности Амена были временно возложены на Тизиана — до тех пор, пока ситуация не прояснится. Какая судьба ни ждала господина верховного эпистата в дальнейшем — смерть ли, выздоровление — а судьбу отряда охотников и всей миссии в целом решать мог лишь фараон. Значение имела лишь цель, а кто придет к финалу — уже совсем другой вопрос. Тизиану не хотелось думать о печальном исходе для господина эпистата, но истина была такова, что от черной хвори спастись удалось никому, несмотря на усилия лекарей. Это удручало молодого мужчину, ведь Амен был не только его командиром, но еще и единственным другом. Тизиан не мог представить, что могучее тело несокрушимого прежде Амена обратится в прах, оттого и гнал от себя прочь мысли о неизбежной гибели эпистата. Осознание собственного бессилия убивало, и Тизиан, до хруста сжимая кулаки и скрежеща зубами, ненавидел себя за эту слабость. Визит Ливия Пеллийского к ложу больного озарил было чело Тизиана надеждой, но мрачный взгляд обычно неунывающего лекаря вновь вверг охотника в состояние, близкое к отчаянию. Лекарь принес с собой какие-то притирания и снадобья, но всем и так было ясно: это лишь временные меры. От черной хвори лекарств не было, равно как и панацеи от проклятия шезму. Бальзамы Ливия могли лишь ненадолго оттянуть неизбежное — не более. Проводив лекаря из Пеллы, Тизиан вернулся в кабинет верховного эпистата, ставшего на время его собственным, и, мрачнее тучи, сел за стол. Кулаки вновь непроизвольно сжались, когда он погрузился в размышления. Итак, что бы сделал Амен, окажись Тизиан на его месте? Ответ был прост: конечно, продолжил бы охоту за шезму. Он свято верил, что если найти черномагов, сотворивших проклятие, болезнь уйдет. В том, что это дело рук шезму, сомнений не было: увиденное в оскверненной гробнице не оставляло сомнений. А домыслы фиванцев о том, что виной всему кровь Дии, брызнувшая на кожу своего палача, или ее предсмертное проклятие не вызывали ничего, кроме горькой, презрительной усмешки. Если бы дела обстояли именно так, Амен давно бы уже обретался в Полях Иалу, а не исполнял свой долг. Единственно верное решение напрашивалось само собой: миссия должна продолжаться. Но на этот раз никаких поблажек, никакого проявления слабости. Усилия удвоить, к охоте привлечь всех, чтобы не осталось ни одного человека, болтающегося без дела. Высылать патрули каждую ночь и ловить всех, кто так или иначе оказался на улице после захода солнца. Бить, а уж потом вопросы задавать. И никаких исключений! «Если все усилия не пойдут прахом, — размышлял Тизиан, задумчиво потирая подбородок, — и проклятые шезму будут пойманы, Амен выздоровеет… Наверное. А если нет…» Что ж, он лично сдерет с виновных кожу. Или скормит их по частям крокодилам еще живыми. Или придумает чего похлеще. Но не оставит в покое ни одного проклятого шезму, пока жив.***
Эва сидела на пороге своей хижины, прижав колени к груди и исподволь наблюдая за суетой вокруг. Охотники и лекари сновали туда-суда с обеспокоенным и мрачным видом, и все поселение в тот момент казалось девушке громадным муравейником, потревоженным каким-нибудь ребенком забавы ради. Мужчины собирались перебраться на противоположный берег Нила, и пусть задачи у каждого были разные, цель все же оставалась неизменной: оказать любую посильную помощь захворавшему люду и найти виновных в распространении болезни. Казалось, каждый член маленькой общины был занят своими прямыми обязанностями, внося в общее дело свой посильный вклад; лишь Эвтида оставалась в стороне. Впрочем, никому не было до нее никакого дела. Обхватив одной рукой стройные колени, другой, вооружившись какой-то палочкой, девушка бездумно выводила в красной пыли кривоватые иероглифы. На душе было пусто, как за пазухой у последнего нищего. События, одно страшнее другого, так часто выбивали у Эвы почву из-под ног, что в какой-то момент она просто отрешилась от всего бренного. Так было после смерти Исмана, когда она, едва не захлебнувшись в слезах, не впала в полнейшее оцепенение, отказываясь от воды и пищи. Лишь усилием воли да с помощью Ливия удалось, наконец, вернуться к жизни, пусть даже и с ощущением некой неполноценности. Затем — очередной удар судьбы: казнь Дии и страх получить нож в спину от наставника… И вот теперь весть о болезни эпистата. «Во что превратилась моя жизнь?» — отрешенно подумала Эва, едва слышно вздохнув. Краем глаза она видела, как лекари, погрузив все необходимое в лодки, готовятся к отплытию, и как охотники проверяют, достаточно ли остры клинки их хопешей. Тизиан был там же, отдавая отряду последние указания. По сравнению с Аменом он всегда казался Эве несколько мягче и человечнее, не лишенным простых человеческих слабостей; но теперь новый командир выглядел так, словно собирался уничтожить каждого, на кого падет подозрение в занятии черной магией. Его глаза сверкали стальной решимостью и холодом; меж бровей пролегла суровая складка. Приказы он выкрикивал отрывисто, сопровождая свои слова скупыми, но резкими жестами. Эва невольно поежилась. Такой Тизиан пугал ее намного больше, чем верховный эпистат в минуты гнева. Чувствовался в нем какой-то надрыв, тревога, тщательно скрываемая за фасадом мрачной решимости. Не было никаких сомнений: так на молодого мужчину повлияла болезнь Амена — человека, которого он глубоко уважал, и чьи приказания никогда не подвергал сомнению. Передернув худенькими плечиками, Эвтида опустила взгляд на свои каракули. «Любимый господин» — вот что было начертано в пыли, дразня и мучая. Амен решительно не желал покидать ее мысли, терзая девушку и днем, и ночью. С тех пор, как стало известно о его болезни, Эва не могла найти покоя. Что это значило лично для нее — свободу или неминуемую гибель? Что она чувствовала — облегчение или муку? А может, все сразу? Девушка не знала. Могла сказать наверняка лишь одно: радости в ее душе не было, лишь темное, сосущее чувство, которому она сама не могла подобрать определения. — Эй, ты! Эва встрепенулась и быстрым, машинальным движением стерла надпись подошвой сандалии. Перед девушкой, скрестив руки на груди, стоял Тизиан, безэмоционально взирая на нее сверху вниз. — Да, господин? Сердце Эвы ухнуло вниз, когда Тизиан подошел ближе, и его фигура в багровых отблесках заката оттого казалась еще более пугающей. Девушка поспешила вскочить на ноги, отряхивая руки и облачение от прилипших песчинок. — Эвтида, любительница ночных прогулок, — вымолвил Тизиан, окинув холодным, ничего не выражающим взглядом фигуру собеседницы. — Господин? — Эвтида чувствовала себя застигнутой врасплох. В свете недавних событий внимание Тизиана ее настораживало и, чего греха таить, пугало. — Отчего сидишь без дела? — Я… — начала было девушка, но мужчина, взмахнув рукой, разом отмел все оправдания. Ему они были ни к чему, ведь вопрос был чисто риторическим. — Какое бы применение тебе найти? — задумчиво продолжал Тизиан, однако слова его были обращены в большей мере не к Эве, замершей напротив, а к самому себе. Девушку столь пренебрежительное отношение к своей персоне покоробило, и она, почувствовав себя несколько уязвленной, вскинула подбородок, бросая мужчине молчаливый вызов. Однако открыто перечить Тизиану Эвтида не решалась. Он и так не в духе, еще, не ровен час, пришибет. А новоявленный командир охотников тем временем продолжал размышлять вслух: — Писарь из тебя никудышний, нет смысла и брать с собой… — сказанное Эве даже понравилось, пусть даже не делало ей чести, но во всем этом чувствовался жирный подвох. Внутреннее чутье забило тревогу. — Да, лучше уж Рэймсс… — закивал своим мыслям Тизиан. — А вот ты, неферут… Эвтида сделала глубокий вдох и смело встретила острый, точно сталь, взгляд мужчины. — Да, господин?.. — Ты останешься здесь и присмотришь за верховным эпистатом. Эва так и застыла на месте. Если бы сейчас под ее ногами разверзлась земля, и оттуда стройными рядами вышли войска Анубиса, она бы и тогда не была так поражена. Создавалось впечатление, что Тизиан не приказ отдал, а ударил ее посохом по голове. — Что? — все еще не веря ушам своим, глухо отозвалась Эвтида, прижав ладонь к груди. — Ты остаешься в поселении и приглядываешь за господином эпистатом, — проявляя недюжинное терпение, проговорил мужчина. — Все охотники и лекари покидают поселение сегодня, а за Аменом необходим постоянный уход. Эва вспыхнула: — И вы решили, что для роли сиделки подхожу именно я? — Больше некому. И это не просьба, а приказ, неферут. Все мы здесь делаем общее дело, отсидеться не получится. К тому же, ни на что другое ты не годишься. Сейчас же отправляйся в хижину верховного эпистата. Жить будешь там же — Амена нельзя оставлять надолго без присмотра, — и, пресекая всякие возражения, добавил тоном, не предвещающим ничего хорошего: — Отвечаешь за него головой. Сказал — и удалился прочь, оставляя Эвтиду переваривать сказанное. Он не сомневался, что приказ будет исполнен, а прочее Тизиана волновало мало. Эва медленно опустилась на крыльцо, глядя перед собой невидящим взором. Множество мыслей роились в голове ее, противоречивые чувства раздирали грудь. Тизиан своим приказом словно приписал ей, Эвтиде, смертный приговор. Как быть теперь? Если Амен умрет — и ей не жить: решат, будто сама добила его. Или, того хуже, может статься и так, что она подхватит заразу, ухаживая за хворым эпистатом, и сойдет в Дуат даже прежде него самого. Куда ни кинь — всюду клин. Слезы навернулись на глаза Эвы, но она смахнула их резким, злым движением. Выхода не было. И без того каждый день, проведенный в поселении, был для нее хождением по лезвию ножа. Сгинуть от хвори или рук охотников — велика ли разница? Она уже давно смирилась с неизбежным: из Фив ей в родной Гермополь уже не вернуться. Видимо, судьба ее такая: сгинуть, скрашивая последние дни мужчины, который был и дорог ей, и ненавистен в одночасье.***
Примерно через пару часов, уже в сумерках, Эву привели к хижине Амена, где ей отныне надлежало проводить все свое время. Безмолвные слуги несли за ней сундук с нехитрыми пожитками и всем необходимым для сносной жизни в непростых условиях; Омфис трусил следом. Осознавая, что уход за больным потребует постоянного присутствия и отказа от некоторых привычек, Эвтида напоследок попросила у Тизиана разрешения посетить купальню, ведь совсем скоро это станет для нее непозволимой роскошью. Причин для отказа не нашлось, и вот спустя некоторое время посвежевшая после водных процедур девушка переступила порог эпистатской хижины. Слуги, поставив сундук на входе, тут же удалились, не рискуя находиться в хижине дольше необходимого. Навстречу Эвтиде вышел Ливий и, приобняв девушку в знак ободрения, в присущей лишь ему неунывающей манере поведал о том, как и чем лечить больного, как делать самой отвары, обтирания и наносить целебные мази; показал мешочки с травами, кое-какие склянки и пузырьки, которые могут пригодиться. Эва слушала молча, стараясь не упустить ничего из виду и, словно прилежная ученица, задавала лекарю вопросы, если что-то не поддавалось ее пониманию. Ливий, впрочем, вручил ей пергамент с составленными на скорую руку заметками — на случай, если что-то вдруг выпадет из памяти. Убедившись, что Эва все запомнила, лекарь, всем своим видом выражая сочувствие, дал ей несколько советов о том, как самой уберечься от хвори: пить воду, в которой лежит серебро, и дважды в день зажигать в курильнице пару веточек сухого пажитника. Выслушав молодого мужчину, Эва невесело улыбнулась: — Раз уж Амен, крупный здоровый мужчина, слег, то куда уж мне… — Ну же, молодая госпожа, не падай духом, — Ливий очаровательно улыбнулся, ласково сжав в своих смуглых руках хрупкие ладошки Эвтиды, отчего-то холодные, несмотря на теплый вечер. — За всю свою жизнь я не встречал дев, чей дух был бы сильнее твоего. Не отчаивайся, ведь в вере — твое спасение и спасение Амена. В вере и… — тут он сделал паузу, делая глубокий вдох, — любви. Эва вздрогнула и отступила. Последнее слово Ливия заставило ее залиться румянцем, и девушка поблагодарила богов за то, что лицо ее скрыл царивший в хижине полумрак. Поблагодарив Ливия и попрощавшись с ним, Эвтида прошла вглубь хижины, освещенной несколькими масляными лампами. Все здесь было так, как она помнила: богатое убранство, высокие потолки, множество дорогих и ценных вещей, разве что окна были завешены плотной тканью — видимо, для того, чтобы не выпускать миазмы хвори… Впрочем, свитков об охоте на шезму, которые Эва видела в то памятное посещение, уже не было — видимо, Тизиан унес их с собой. «Не доверяют», — усмехнулась Эва. Увлекшись разглядыванием строгой, но по-своему роскошной обстановки, девушка не услышала, как за ее спиной едва слышно скрипнула, отворяясь, дверь. Миг — и на плечо девушки опустилась тяжелая ладонь. Едва подавив вскрик, Эвтида подскочила на месте и, обернувшись, оказалась лицом к лицу с Тизианом. То, как он выглядел сейчас, глубоко поразило девушку — настолько его вид контрастировал с тем, что она видела совсем недавно. Казалось, что с него спала маска бесстрашного военачальника, и теперь перед Эвой стоял уставший мужчина с посеревшим лицом. Девушка и так понимала, что ему несладко, а теперь убедилась в этом собственными глазами. Болезнь Амена ударила Тизиану сильнее, чем по всем остальным охотникам, ведь, как сообщил ей по секрету Ливий, он не только взвалил на себя обязанности главного охотника на черномагов, но и часто дежурил у постели больного, порой засиживаясь до раннего утра. Услышанное тронуло Эву до глубины души и заставило ее взглянуть на Тизиана другими глазами. — Осматриваешься? Хорошо, — молвил мужчина, словно не замечая того, что напугал Эву свои появлением. — Что ж, мы приготовили для тебя все необходимое, неферут. Лежанку и вещи, как я вижу, доставили. Воду и еду для тебя и Амена будут оставлять на пороге. Поблизости будет находиться слуга. Если что понадобится — сообщай ему. Без лишней надобности за порог — ни шагу. Эвтида не удержалась от того, чтобы съязвить: — Радует, что я не пленница. Тизиан посмотрел на девушку серьезно и несколько устало. — Я не говорил об этом, неферут. Все боятся Амена и хвори, даже лекари. Ливий Пеллийский — единственный, кто не боится ни того, ни другого. Боги, да он ничего не боится!.. — Тизиан вздохнул, понимая, что разговор пошел не в ту сторону. — Амен болен, Эвтида. Серьезно болен. Даже зная, что хворь не лечится, и мы просто оттягиваем неизбежное, я не могу оставить его здесь одного. Он бы так не поступил ни с кем из нас. Даже с тобой. И… ты правда нужна ему. Сильнее, чем кому бы то ни было. Видимо, не зря боги сделали так, чтобы ты оказалась в нашем отряде, дарующая жизнь… Сказанное Тизианом прозвучало как-то двусмысленно. Эвтиду так и подмывало дать остроумный ответ, но она благоразумно прикусила язык. Не время и не место сейчас. — Да, господин, — вот и все, что она изрекла, опустив глаза долу. — Амен в соседней комнате. Все необходимое для лечения Ливий оставил тут же. Прощай, неферут, и да помогут тебе боги, — Тизиан напоследок сжал плечо Эвы, словно желая придать ей сил, и покинул хижину эпистата. Девушка осталась одна, окруженная тишиной, полумраком и горьким запахом травяных настоек. Вздохнула и, рассеянно потерев обнаженные предплечья, еще раз огляделась, чувствуя себя несколько потерянной. Из соседних покоев, где находился больной, до нее донесся тихий стон, словно напоминание о том, с какой целью Эва здесь находится. Повернувшись всем телом и впившись ногтями в ладони, девушка, сделав глубокий вдох, поспешила в комнату. Как и прежде, грудь ее раздирали противоречивые чувства: любопытство и страх, тревога и сострадание, волнение и легкая апатия… Что откроется ее взору? Она боялась и желала увидеть Амена одновременно, и разлад в собственной душе приводил Эвтиду в состояние, близкое к отчаянию. В покоях, где находился больной, было чуть темнее, чем в большой комнате; но, стоило немного попривыкнуть, как в глаза сразу бросалось ложе, на котором, полуприкрытый простыней, лежал Амен. Эва приблизилась, чувствуя противную дрожь в ногах, и склонилась над постелью. Было странно видеть некогда грозного и могущественного человека таким — исхудавшим, сплошь покрытым мелким бисером испарины, мечущимся в лихорадке. Тонкие белые волосы его слиплись от пота, а губы, напротив, были сухи и покрыты чуть кровоточащими трещинами. Амен вел непримиримую битву с хворью, сражался с самой смертью, буквально выгрызая свое право на жизнь. От него несло жаром, словно от наполненной углями жаровни, и кислым запахом пота. Вдруг Амен снова застонал — громче, надрывнее, выгнулся, сжав зубы, и вновь обессилено упал на постель, учащенно дыша. По лицу его пробежала судорога, и мужчина непроизвольно закусил губу. Подсохшие трещинки на обметавшихся губах лопнули, снова сочась кровью. Эва отшатнулась от постели и, прижав ладонь к груди, широко распахнутыми глазами, не отрываясь, смотрела на больного. Тело ее задрожало мелкой, противной дрожью; не выдержав, Эвтида рухнула на колени перед ложем хворого эпистата и, прижав ладонь ко рту, заплакала — горько, безутешно, навзрыд. Она могла позволить себе эту слабость теперь, когда никто ее не видел. Как бы Амен ни пугал ее раньше, какую бы опасность ни являл собой, сейчас это был мужчина, который беспрестанно мучился, и Эва тонула в чувстве безысходного отчаяния и жалости. Участь господина эпистата была ужасной, и девушка никому не пожелала бы столкнуться с подобным. Когда слезы иссякли, а рыдания затихли, перейдя в икоту, Эвтида отерла красное и опухшее лицо и, приведя себя в порядок, поднялась на ноги. Некогда было предаваться слезам — Амен нуждался в ней, и она сделает все возможное, чтобы облегчить его муки. Эва подошла к чаше с холодной водой, обмакнула в нее чистую белую тряпицу и, слегка отжав, приложила к пышущему жаром лбу; затем аккуратно повела вниз по скуле, впавшей щеке, подбородку, смывая липкий пот. Прополоскала тряпицу — и повторила свои действия, действуя методично и в то же время бережно. Когда Эвтида, отерев шею эпистата, принялась за широкую грудь, ей вспомнились прикосновения Амена, от которых ее пронзала неизъяснимая дрожь, ноги подкашивались, словно лишенные костей, а внизу живота разливалось приятное тепло. Вспомнилось, как он держал ее в своих огромных руках — крепко, бережно, не причиняя боли, и в то же время властно. Как целовал ее, находясь под действием вина из голубого лотоса… И как она с готовностью отвечала, тая от прикосновения губ охотника… Эва прикрыла глаза, на время замерев. Последнее воспоминание отозвалось приятным покалыванием в губах; сердце сладко защемило, кровь запульсировала в висках. Девушку бросило в жар, словно недостаточно было сгорающего от хвори Амена рядом. Другое воспоминание предстало пред мысленным взором Эвтиды: как умащала маслом широкую спину эпистата, чувствуя тугие мышцы, перекатывающиеся под ее руками; как завороженно наблюдала за контрастом своей смуглой кожи и его, белой. И вот теперь она снова касается его… Но не так, как того бы хотелось. Исхудавшее мужское тело, пышущее жаром и покрытое испариной, не вызывает былых ощущений, лишь сострадание и боль. Вот уж насмешка судьбы! Встряхнувшись и мысленно дав себе подзатыльник, Эва продолжила начатое. В скором времени, закончив кое-как омовение больного, девушка не без труда заменила мокрые от пота простыни и подложила под голову Амена подушечку, набитую душистыми травами. Затем, следуя полученным от Ливия инструкциям, приподняла голову мужчины, поднесла к обметавшимся губам чашу с лечебным отваром и заставила выпить все до капли, едва ли не с силой вливая горьковатое снадобье в рот; и только потом оставила Амена в покое. Сон больного спустя какое-то время стал чуть спокойнее, и Эвтида, прикорнув на лежанке у окна, могла теперь вволю предаться своим мыслям. Она вспомнила реакцию Реммао, Рэймсса и Агнии на объявление Тизиана о том, что она, Эва, остается присматривать за больным эпистатом. Новый командир охотников лично поставил Ремма в известность о том, по какой причине его ученица освобождается от всех занятий. Наставник, конечно, поначалу пытался отговорить Тизиана, делая акцент на том, что он, Реммао, несет за свою ученицу огромную ответственность, но охотник был непреклонен. Все, и Тизиан в том числе, прекрасно понимали, что в случае смерти эпистата бойкую и острую на язык Эвтиду ждет неминуемая гибель. Но жребий был брошен, пришлось смириться. И лишь когда Тизиан ушел, а Эва принялась собирать свое нехитрое добро, Рэймсс и Агния принялись причитать, пораженные до глубины души жестоким, с их точки зрения, приказом. Реммао молчал, но девушка, на пару мгновений встретившись с ним взглядом, прочла в подведенной сурьмой глазах наставника плохо скрываемое торжество. Вне всяких сомнений, он рад был избавиться от вечно доставляющей неприятности ученицы, не пачкая рук. Смерть от хвори — не лебединая песнь черномага, исполненная Дией совсем недавно. Уже покидая хижину, Эвтида обернулась и прямым взглядом уставилась на Реммао, к которому испытала небывалое отвращение. «Я не доставлю тебе такого удовольствия», — подумала Эва, взглядом донося до наставника свой посыл, и ушла, не промолвив ни слова.***
И потекли дни и ночи, похожие друг на друга. Эва поила Амена отварами и холодной водой, обтирала его тело, меняла, стыдливо прикрывая глаза, набедренную повязку, через силу вливала сквозь сжатые зубы какое-то горячее пойло, напоминающее растертый чечевичный суп. Но, несмотря на все ухищрения, лучше эпистату не становилось. Кожа его обрела желтоватый оттенок, черты лица заострились. Он бредил, метался по постели, не приходя в себя. Даже лежа на своей лежанке в перерывах между процедурами, Эва прислушивалась к дыханию Амена, хриплому и частому, боясь не услышать его. Вот уж насмешка богов: бороться за жизнь того, чьи руки были по локоть в крови ее собратьев-черномагов!.. Эва печально улыбалась и, качая головой, продолжала выполнять свои обязанности. Иногда в хижину эпистата заходил Тизиан, справлялся о самочувствии больного и уходил с лицом мрачнее тучи. Эвтида ждала, когда придет Ливий — ей так не хватало его советов, его дружеского участия, но Тизиан говорил, что неотложные дела в Фивах не позволяют ему вырваться в поселение охотников. Так что доводилось довольствоваться лишь компанией Омфиса: девушка иногда впускала в хижину пса, чтобы хоть как-то скрасить свои безрадостные будни, посвященные круглосуточному бдению у изголовья хворого эпистата. Порой Эвтиде казалось, что заболевает она сама, что ее терзает тот же внутренний жар; девушка лихорадочно прижимала ладонь ко лбу и прислушивалась к себе, но боги хранили ее. Она следовала советам Ливия и пила воду с серебром, окуривала хижину дымком тлеющего пажитника и делала глоток-другой отвара, готовый исправно готовила для Амена. Возможно, именно это оберегало ее от миазмов хвори, а, может, и сама суть шезму оказывала действие. В комнате, где лежал больной, постоянно царили полумрак и духота, пахло травами и потом. От Амена несло жаром, словно от раскаленной жаровни, и это только усугубляло ситуацию. Эве безумно хотелось сорвать с окон тяжелые занавеси, впустить в покои свежий воздух, но она не решалась, опасаясь порицания. Все боялись пасть очередной жертвой черной хвори и полагали, что завесить окна тяжелой плотной тканью — отличная идея. Эвтиде же, изнывающей от духоты и тяжелого воздуха, так не казалось. Порой она сбрасывала одежду, оставаясь обнаженной, лишь бы почувствовать хоть какое-то подобие прохлады. Но это практически не помогало. Наконец, глубокой ночью, едва в поселении воцарилась тишина, девушка решила рискнуть. Не без усилий приподняв закрывающую окно ткань, Эва закрепила ее припасенной веревкой. Прохладный ночной воздух тут же проник в душную комнату, овевая покрытое испариной чело неферут. Эва с наслаждение вдохнула полной грудью, чувствуя себя несказанно легче. Покои больного тут же наполнились свежестью, стало легче дышать. Тяжелый дух болезни уплывал в ночь, даруя запертым в хижине людям драгоценную прохладу. Даже Амен стал вести себя спокойнее и уже не метался в бреду, хватая воздух ртом. Когда в комнате стало заметно свежо, Эва опустила занавеси, свернулась калачиком на лежанке и, умиротворенно вздохнув, устало прикрыла глаза. И тут же провалилась в сон — настолько реальный, что каждое мгновение, проведенное в нем, врезалось в память девушки до конца жизни. Ей снился огромный зал с массивными колоннами, выточенными из черного мрамора с золотыми прожилками, которые сияли во мраке, разбавляя чернильную мглу. Воздух был крут да вязок, каждый вдох давался с трудом. Эва ступала осторожно, но каждый ее шаг разносился в бескрайнем пространстве гулким эхом. Девушка огляделась, пытаясь понять, куда попала. Лишь одно она знала наверняка: нехорошее это место, темное; оно отторгало Эву, скручивало ее тело незримыми обручами, мешая дышать. Но стоило ей прикрыть глаза и обратиться с мольбой Анубису, как тени отступили, дыхание выровнялось и стало свободнее. Тут же до Эвтиды донеслись звуки битвы: змеиный шепот, крики ярости и свист оружия, рассекающего воздух. Проглотив подступивший к горлу комок, девушка поспешила на звук. Вскоре ее глазам открылось холодящее кровь зрелище: Амен, светящийся белым светом, держа обеими руками хопеш, размахивал оружием направо и налево, сокрушая фигуры в темных накидках и масках. «Шезму!» — мелькнуло в голове Эвы, когда она, словно завороженная, подошла ближе. Сокрушенные Аменом враги падали, точно подкошенные, но вновь вставали и, шипя по-змеиному, вновь приближались к белокожему гиганту, стараясь подобраться поближе, впиться когтями, располосовать неприкрытую плоть. Со всех сторон слышался злой смех, а проклятия, к ужасу Эвтиды, вылетали из обескровленных губ сгинувших шезму черными облачками и оседали на коже Амена, подобно пару. — Он умирает. Девушка резко развернулась, чувствуя, как подпрыгнувшее сердце забилось где-то в горле. — Исман! — воскликнула она и бросилась к другу, протягивая руки, но тот голубовато-бледной дымкой метнулся прочь, не давая Эве приблизиться. И она поняла: он больше не принадлежит этому миру. А ведь ей так хотелось расспросить его! Узнать, как он погиб, рассказать, как горевала над его бездыханным телом, как жить не хотела… Но вместо этого, словно со стороны, услышала свой голос: — Что мне делать, Исман? Дай совет. Амен… Но друг лишь печально покачал головой: — Он умирает, Эме, лекарства ему не помогут. Он борется, но силы его на исходе. Шезму не успокоятся, пока не сведут в Дуат своего палача. — Но есть ли хоть что-то? — в голосе Эвтиды сквозило неприкрытое отчаяние. Звуки непрекращающейся битвы за спиной никак не утихали. — Что-то, что в моих силах? Исман улыбнулся уголком губ и многозначительно посмотрел на подругу: — Ты знаешь, что есть, Эме. Эва замерла, пораженная догадкой. Неужели… ее дар? — Да, все верно, — продолжил тем временем Исман, словно прочтя мысли девушки. — Ты знаешь, что делать, хотя это и сопряжено с высоким риском… А теперь прощай, Эме. Мне нельзя здесь более находиться… — с этими словами юноша обратился в голубую дымку и растворился в воздухе. Эва бросилась было к нему, закричала, словно раненная птица, но схватила лишь воздух. Исман исчез, но шезму, терзающие Амена, разом повернулись к ней, привлеченные криком. Они зарычали по-шакальи, зашипели по-змеиному и ринулись к Эвтиде бесплотными тенями. Испуганная, девушка сделала шаг назад, но нога ее, не найдя опоры, куда-то провалилась, и Эва с криком рухнула вниз, в вязкую темноту… …Очнулась она от того, что кто-то облизывал ее лицо, шумно дыша. Девушка, вздрогнув от отвращения, тут же распахнула глаза. Над ней, высунув язык, стоял Омфис, крутя хвостом и негромко поскуливая. — Фуу… — скривилась Эвтида, вытирая обслюнявленное лицо краем накидки. — Как ты здесь очутился? Я же не впускала тебя, животное! — Ууу… — тихо провыл Омфис и отбежал в сторону, приблизившись к ложу эпистата. — Ууу! Эва замерла, прислушавшись. Сердце ее камнем рухнуло вниз: Амен как-то странно затих. С его постели не доносилось привычного зубовного скрежета, шороха простыней или стонов, и это изрядно напугало девушку. Закутавшись в накидку, Эвтида взяла светильник и подошла к ложу на негнущихся ногах. Амен дышал. Это было первое, что заметила юная неферут. Он по-прежнему сгорал в горячке, но не бредил и не метался; вместо этого, присмотревшись, Эва заметила другую напасть — розовые пятна, что расцвели по всему исхудавшему телу. Девушка перепугалась, не зная, что делать: бежать за помощью или оставаться на месте, пытаясь решить проблему самостоятельно? Она бросилась было к двери, распахнула ее (Омфис не преминул выскочить наружу и помчаться в сторону реки), но тут же, одумавшись, вернулась назад. С бешено бьющимся сердцем Эвтида бросилась в покои Амена и схватила свиток, оставленный Ливием. Быстро пробежав взглядом убористые строки, выведенные аккуратно лекарем, она, наконец, наткнулась на рецепт мази: пчелиный воск, сок алоэ, настой зверобоя и порошок растения под названием «золотой ус». Все смешать в указанных пропорциях и нанести на пятна. Эва собрала все необходимое, тщательно вымыла руки и принялась за дело. Орудуя пестиком, она то и дело бросала встревоженный взгляд в сторону Амена — не стало ли больному хуже. Но, хвала богам, эпистат дышал ровно и спокойно, хоть и немного хрипло. Когда мазь была готова, Эвтида омыла Амена и аккуратно нанесла мазь на каждое пятнышко, молясь всем богам, чтобы снадобье помогло. Но, увы, к полудню стало ясно, что все усилия пропали втуне: пятна побагровели и превратились в сочащиеся гноем нарывы. Молча глотая слезы, Эва вновь аккуратно омыла тело эпистата, промыла нарывы свежеприготовленным отваром и снова нанесла мазь, уже ни на что не надеясь. Как же ей сейчас хотелось увидеть Ливия! Только он мог помочь… Или Исман… Или кто другой, знакомый с искусством врачевания. О, Исфет… Спустя пару часов состояние Амена ухудшилось. Дыхание мужчины участилось, стало хриплым и прерывистым. Лихорадка вернулась несмотря на все ухищрения Эвтиды, чье душевное состояние было близким к отчаянию. Накормить Амена жидкой чечевицей не удалось — он постоянно мычал, отворачивался и стискивал зубы, так что часть похлебки оказалась на простыне, зато напоила водой. Хоть что-то удалось… Эва примостилась у изголовья постели Амена, качаясь взад-вперед и негромко напевая песенку, которую в детстве часто слышала от матери. Душа девушки терзалась от боли и бессилия, вытеснив все остальные чувства. Ах, если бы она только могла перенести хворь на себя!.. Ее смерти никто не заметил бы. Сколько таких, как она — сироток без роду-племени? Никто и слезинки не прольет. Но Амен… важный человек, серьезный. Даже слишком. Приближенный самого Менеса Второго… Эва вздохнула, провела влажной тряпицей по лбу эпистата, а затем заговорила, изливая свои мысли тому, кто вряд ли ее слышал: — Стало быть, богатый ты человек, знатный. По головам шел, чтобы своего добиться. Не боялся руки в крови испачкать, чтобы эпистатом стать, ведь так? — Умм-м-ф-ф, — простонал Амен. — Но скажи мне, стоило ли оно того? Звание-то громкое — верховный эпистат; но, по сути своей, ты всего лишь личный пес фараона, который держит тебя на коротком поводке… И вот он дает команду, снимает златой ошейник, и ты мчишься, не разбирая дороги, за теми, на кого его холеный палец направлен. Вот только охотничий пес травит зайцев, а ты — людей… — Эва запнулась, переводя дыхание. Да за такие речи Амен, будь он здоров, содрал бы с нее шкуру. Но все, что он мог — лишь стонать и бредить. — Или черномаги — не люди? И если так, то кто внушил тебе, господин, эту истину? Не те ли шезму, что при самом фараоне за жрецов себя выдают? Им все злата мало, денег… Вот и устраняют конкурентов. — У-у-х-м-м-м, — снова застонал мужчина, и лицо его исказила гримаса боли и… гнева? Неужто он слышит все? Или то игра света и тени? Но Эва продолжала изливать хворому все, что так долго лежало на сердце: — И правда: что худого делают шезму? Всего лишь используют свой дар, чтобы помочь простым людям. До них ведь не снизойдут облаченные в парчу и шелка фараоновы жрецы!.. Да, мы берем плату… — тут Эвтида прикусила язычок — обмолвилась! Выдала себя! Но взволнованно продолжила, не в силах остановиться: — Но ведь мы и рискуем немало! Ищейки фараоновы повсюду… Простой люд к нам не из праздного любопытства обращается, а от безнадеги, отчаяния. Безутешному отцу хочется узнать, кто жестоко искалечил его единственную дочь; сестре — как погиб ее брат; жене — кто лишил жизни ее супруга, кормильца в семье. Разве худо это? Черномаги не лишают людей жизни, не проводят кровавых ритуалов… Они просто помогают пролить свет на то, что недоступно простым смертным. Пусть и за деньги. Это ведь наш хлеб… — Эвтида прервала свою пламенную речь, чтобы поднести к пересохшим губам Амена чашу с отваром. Приподняв ему голову, заставила сделать глоток, затем снова села у изголовья. — И я не от хорошей жизни стала шезму, — вдруг призналась она, опустив голову. По телу мужчины пробежала судорога, и на какой-то миг ей показалось, что Амен сейчас встанет. Но нет, пронесло. — Ведь какая жизнь у меня была? Отца не помню, мать меня не любила. Я как будто бы мешала ей, словно была напоминанием о самой постыдной ошибке в жизни. А потом не стало матери, и я стала сама по себе. Как волчонок дикая, озлобленная, чумазая… Воровала еду, да. Чтобы выжить. И лишь боги знают, что было бы со мной, не появись на моем пути Исман, — на глаза девушки навернулись слезы, стоило ей вспомнить названного брата, друга верного, — он помог мне. В свою семью привел. Пока жива буду — не забуду той доброты… А дальше что? Подросла, попала в храм вместе с Исманом. Там меня Реммао и заприметил. Талант у меня есть, говорил. Вот и стал учить искусству черной магии… Эва снова покосилась на мужчину — вдруг он сейчас очнется и схватит ее? И удушит, не приходя в себя? Были ведь случаи… Или наоборот, случится чудо, и гнев предаст Амену сил? Но тогда господин вырвется из оков забытья и убьет ее на месте… — М-м-м-х-х… — вот и вся реакция. Разве что еще кулаки были сжаты. — Так что да, писарь из меня и правда никакой — прикрытие ведь это, для отвода глаз. Да и откуда я могла знать, что вы с отрядом к нам пожалуете? А ведь я помню, как увидела тебя впервые, господин, — Эва выдавила вымученную улыбку. — Отряд твой только к нам прибыл, и мы все смотрели на кортеж. А ты отличался от них, словно луна среди россыпи звезд… Или словно сокол белый среди воронья. Суровый такой… красивый… У меня даже дыхание перехватило от восхищения и чувства опасности. Я так и подумала: посланник богов прибыл, их волею отмеченный. А потом уже лично столкнулись, в трущобах. Ох и испугалась же я! Говорили, чутье у тебя особое на шезму, а я повела себя так глупо… Думала, все — попалась мышка белому коту в когти. Но повезло, отпустил меня. До сих пор не пойму, отчего. Мог ведь и на месте казнить… Вот тогда-то и началось мое безумное существование. Хождение по краю пропасти… Вот скажи мне, господин: как можно тянуться к человеку каждой клеточкой тела, каждым фибром души, и в то же время бояться его до одури? Бояться, и в то же время бросать вызов, провоцировать? Дерзить и благоговеть одновременно? Чувствовать, как сердце сладко щемит, едва ты, господин, появляешься в поле зрения… Эва прерывисто вздохнула и прижала ладони к алеющим щекам. Настолько откровенной она не была никогда. — А еще это именно я проникла в твою хижину, украла накидку и инсценировала ограбление. И штаны твои украла… Сама не знаю, зачем. Вещь, несомненно, важная, но не настолько, чтобы все поселение на уши поднять, господин эпистат. Мне только накидка была нужна, Реммао дело нашел. А нам без накидки и маски нельзя, сам знаешь. А пропажа одной лишь накидки навлекла бы на меня твой гнев праведный… И все, некому было бы ухаживать за хворым тобой. Эва вздохнула, чувствуя, как сильно пересохло в горле. Сделав пару глотков настоянной на серебре воды, она снова занялась нарывами, бережно смазав каждый, бережно отерла покрытое испариной чело мужчины и снова села у изголовья. Долго думала, прежде чем решиться и рассказать о том, что лежало в самом потаенном уголке души. — Не уходишь ты из мыслей моих, господин. Мучаешь меня, сладкой болью одариваешь. Каждое прикосновение твое — жидкое золото, бегущее по венам; каждый взгляд — пламя обжигающее. А поцелуй наш, — Эва неловко умолкла, не зная, как выразить словами то, что в душе букетом пышным расцвело, — мой первый поцелуй… Сильнее вина пьянил. Я до сих пор чувствую вкус губ твоих, Амен. Забыть не могу. И каждый раз при встрече хотелось вновь их на своих губах ощутить. Приворожил ты меня, что ли? — последнее Эва прошептала, уже наклоняясь к лицу Амена. Здравый смысл приказывал ей остановиться, но сердце глупое считало иначе. Тонкие, чуть подрагивающие пальцы коснулись исхудавшего лица мужчины, ласково очерчивая милые сердцу черты. Любовалась какое-то время, поглаживая скулы, лоб и подбородок, а затем запечатлела на сухих и горячих, словно сама пустыня, губах робкий поцелуй. Тихое, хриплое дыхание человека, заслонившего Эвтиде весь мир, напомнило ей о том, что Амен стоит на пороге смерти. Эта мысль словно обожгла девушку. Эва отпрянула, и слезы, скопившиеся в уголках глаз, пролились на щеки эпистата. Быстро вытерев их ладонью, девушка решительно вскочила на ноги. Сон, увиденный накануне, все не давал ей покоя. Исман дал ей подсказку, буквально вручил нити судьбы Амена в ее, Эвтиды, руки… Будь что будет! Она с расстанется с жизнью без колебаний, если Амен будет жить. Эва подтянула простынь, укрывавшую больного, повыше и, взобравшись на ложе, села на эпистата сверху. Ее не волновала ни поза, в которой она оказалась, ни опасность быть застигнутой на месте Ливием, или, того хуже, Тизианом. Важна была цель. Юная шезму взяла лицо Амена в ладони и прижалась лбом к его лбу, настраиваясь на тепло его Ка. Вдох-выдох… Вдох-выдох… Прикрыла глаза, нащупав ниточку, ведущую в сон эпистата, и провалилась в глубокую бездну. И снова тот же дворец с бесконечным рядом колонн; та же тьма беспросветная, конца и края не имеющая. Тот же гулкий шорох шагов, разносящийся в бескрайней пустоте… И тот же источник света и звук нескончаемой битвы за жизнь. Эва рванулась вперед. Сотни шезму, толкаясь и страшно крича, осаждали Амена, кусая и царапая его, но он отважно сражался с ними, отшвыривая особо настырных черномагов, словно котят. Девушку пробрала дрожь от мысли о том, как долго мужчина боролся за свою жизнь. Но силы его уже были на исходе: об этом свидетельствовали многочисленные шрамы, покрывающие сильное белое тело. Верный хопеш был давно выбит из рук, так что Амену оставалось полагаться лишь на собственные силы. Но как долго может выстоять свет против озлобленных теней, движимых жаждой мести? Эва начала искать ответ в себе. Сконцентрировавшись, девушка прикрыла глаза, прислушиваясь. Чем она может помочь? Какие ресурсы таятся в ее естестве? На что намекали Исман и Ливий? Тонкая вибрация коснулась ее слуха. Распахнув глаза, Эва увидела плотную алую нить, протянувшуюся от ее сердца к сердцу Амена. Это она звенела и вибрировала, связывая умирающего охотника и рискующую жизнью шезму, наполняя Эвтиду чувством легкости, уверенности в своих силах и нежности. Так звучала взаимная любовь. Пораженная этим открытием, девушка сделала шаг вперед и, мысленно призвав на помощь богиню Хатор, решительно двинулась навстречу мертвым шезму, подпитывая пульсирующую алую нить своими собственными силами. — Именем богини Хатхор заклинаю: прочь! Отправляйтесь обратно в Дуат. Вам здесь не место! Шезму рассерженно зашипели, но не отступили. Тогда Эва повторила, вкладывая в свой голос больше властности и силы: — Именем, данным мне отцом, заклинаю: прочь! Я, Эвтида, дающая жизнь, не позволю вам забрать посланника богов! От числа безликих теней отделилась одна и, бесшумно скользнув к девушке, сняла маску. Эва вздрогнула: перед ней стояла Дия. Бледная, со следами пыток и жутким порезом на шее, она была совершенно не похожа на себя прежнюю. — Ты… — просипела казненная шезму, обличающе тыча в бывшую товарку пальцем. — Ты защищаешь его? Моего убийцу? Ты, одна из нас! Эвтида решительно качнула головой, не сводя горящего решимостью взгляда с жуткого лица Дии: — Да, я одна из вас. Но я не отступлю от своего даже перед страхом смерти. Люб он мне. Казненная сипло захохотала булькающим смехом: — Посмотрим, что ты пропоешь, когда окажешься в пыточной, и у тебя будут вырывать по ногтю… Или грудь каленым железом прижигать… Неужто моих предостережений не помнишь? Не спасет тебя любовь… Сгинешь, как я сгинула… — И все же не отступлю я! Прочь! Вам здесь не место! — Эва отчаянно замотала головой и, сконцентрировавшись на нити, бегущей к сердцу Амена, сделала ее толще и ярче, да так, что она напоминала алый луч — сияющий, смертоносный. Дия, зашипев, шагнула обратно в скопище теней, снующих вокруг сияющей во мраке фигуры эпистата, и Эва поняла: самое время действовать. Если ей сейчас не удастся побороть мертвых шезму, Амен умрет. К тому же, чем дольше она находилась во сне мужчины, тем слабее становилась. А ей ведь еще необходимо было контролировать нить. Собравшись с силами, Эвтида начала движение вокруг Амена, следя за тем, чтобы сверкающая алым нить, напоминающая сейчас раскаленный докрасна железный прут, не истончалась. Она раз за разом повторяла заговор: «Я, дарующая жизнь, заклинаю именем богини Хатхор: прочь! Возвращайтесь в Дуат, порождения Исфет!» Раскаленная нить сердца резала духов, подобно острейшему из лезвий; сияла подобно ярчайшей из звезд. Шезму, шипя и завывая, спешили укрыться в тенях, оставив свои попытки отомстить сгубившему их охотнику. Эва же, чувствуя, как стремительно утекают силы, шагала через силу, стремясь завершить полный круг. Наконец, девушка вернулась в исходную точку и замерла, чувствуя смертельную слабость. Черномаги отступили, оставив свою жертву. Эвтида перевела на Амена усталый взгляд. Тот стоял на коленях, опустив голову; волосы закрывали лицо. Крупное белое тело мерцало в кромешном мраке, подобно звезде, плечи опускались и поднимались в такт тяжелому дыханию. Наконец он замер и медленно поднял голову, пронзая взглядом неферут. Но, прежде чем их глаза — льдисто-серые и темно-карие — встретились, пол под ногами Эвы внезапно исчез, и девушка с диким криком провалилась в бездонную тьму… …Пробуждение девушки было не из приятных. Ее буквально вышвырнуло из сна эпистата сильнейшим толчком, словно обухом в лоб ударили. Перед взором замелькали мириады звезд, и Эва, тихо вскрикнув, кулем свалилась с ложа на пол. Удар — и в глазах потемнело от боли; а следом ускользнуло и сознание… Что было дальше — Эвтида помнила смутно. Она словно пребывала под толщей воды, слабо реагируя на происходящее. Кажется, были шаги; затем кто-то взволнованно звал ее по имени, тряс за плечи… А потом щеки ожгла боль от двух хлестких пощечин. Эва застонала и приоткрыла глаза. Все вокруг плыло в сероватом тумане, но девушка все же смогла различить встревоженные лица Ливия и Тизиана, склонившиеся над ней. — Вернулись… — едва ворочая языком, вымолвила Эвтида, порываясь подняться, но от напряжения на нее вдруг накатила чудовищная слабость, комната закружилась перед глазами, смешиваясь в гротескный калейдоскоп образов и лиц. Носом хлынула кровь, заливая подбородок и стекая по шее в ложбинку груди. — Лежи, не двигайся! — сильные руки Ливия надавили ей на плечи, вынуждая вновь откинуться на твердый пол. Сознание вновь уплывало, но последняя мысль Эвы была об Амене. Что с ним? Помогло ли ее вмешательство? Но небытие накрыло ее прежде, чем девушке удалось найти ответы… …Кто-то — кажется, это был Ливий — на руках вынес ее из хижины эпистата, так как очнулась Эвтида уже в своей хижине, на кровати, которую не занимала уже довольно давно (дней, посвященных уходу за больным, она не считала). Над ней склонилось участливое лицо Агнии. — Ну наконец-то, кошечка! Я думала, ты уж не очнешься… Переборов головокружение и легкую тошноту, Эва чуть приподнялась на постели, чувствуя пульсирующую боль в затылке. — Сколько я была без сознания? — просипела она, с трудом сконцентрировал взгляд на торговке. — Прошло уж два дня и две ночи с тех пор, как лекарь из Пеллы принес тебя, полуживую, из эпистатской хижины, — ответила Агния, присаживаясь на краешек кровати. — Он бегал к тебе каждые три часа, все справлялся о твоем состоянии. — Это… хворь? — дрожащим голосом спросила Эвтида. — Я заразилась, пока ухаживала за господином Аменом? — Нет, конечно, — вскинула брови Агния. — Видимо, ты настолько рьяно выполняла возложенные на тебя обязанности, что довела себя до полного изнеможения, да так, что едва на Поля Иалу не отправилась. О сне забывала, о пище, не так ли? Эва ничего не ответила, лишь поморщилась, массируя гудящие виски. — А как же сам эпистат? — осторожно спросила девушка. Она боялась услышать ответ, но незнание пугало еще сильнее. Торговка беспечно пожала плечами: — Хворь отступила, хвала богам. Господин Амен уверенно идет на поправку. Ливий взял ситуацию под личный контроль, и… Эй, кошечка, почему ты плачешь?! Что случилось? У тебя что-то болит? Погоди немного, я сбегаю за лекарем…***
Целых три дня Эвтида по рекомендации Ливия провела в постели, восстанавливая силы и довольствуясь компанией Агнии и Омфиса. Пес теперь постоянно был рядом с хозяйкой, чутко охраняя ее покой. Как оказалось, именно Омфис нашел и привел Ливия в поселение в тот самый момент, когда Эва, вложив все силы в спасение Амена, свалилась без чувств у ложа верховного эпистата. История о том, как покрытый грязью пес, скуля и и подвывая, тянул лекаря из Пеллы за собой, вцепившись зубами в одежды, еще долго гуляла по поселению. Эвтида не могла не оценить такую преданность, и ее отношение к Омфису существенно изменилось. Одно лишь омрачало покой девушки: ее не пускали к Амену. Сначала делали упор на то, что она, мол-де, недостаточно окрепла и должна находиться в постели; потом отвечали, что к господину никого, короме Ливия, не пускают — берегут его покой. Выслушав подобную чепуху в очередной раз, Эва, едва не лопаясь от чувства вселенской несправедливости, сама пошла к хижине эпистата, шатаясь от слабости точно былинка на ветру. Там-то ее и поймал Тизиан. — Но как же так?! — вопрошала Эвтида, кипя от возмущения. — Стало быть, для ухода за хворым свободных рук не было, а когда господин Амен моими усилиями пошел на поправку, уже не нужна стала? И всеобщий страх перед хворью куда-то делся? Конечно, Тизиан понимал негодование девушки, даже признавал ее правоту, но все так же оставался непреклонным: господин-де отдыхает, да и ей самой стоит отлежаться, прийти в себя. И, чтобы перестраховаться, приставил к двери эпистатской хижины Ёрана — на случай, если Эвтида решит вдруг пробраться к Амену. И не прогадал: этой же ночью дерзкая неферут была поймана с поличным, пытаясь заглянуть (а то и залезть) в жилище Амена через окно, и препровождена обратно к себе. Немало хлопот Тизиану доставил и сам Амен. Едва придя в себя — а это случилось в тот же день, когда девушку вынесли из его хижины в бессознательном состоянии — он тут же позвал Эвтиду. Эпистату объяснили, что девушка захворала, что ею занимается Ливий Пеллийский… Каково же было изумление лекарей и охотников, когда Амен, которого еще недавно все считали покойником, попытался встать с постели и отправиться к своему, как он выразился, «горе-писарю». Естественно, далеко он не ушел: продолжительная болезнь дала о себе знать, и главный охотник рухнул как подкошенный у самого порога. Так что после выволочки, устроенной ему Ливием и Тизианом, пришлось эпистату подчиниться требованию лекарей и продолжить лечение. Впрочем, пациентом он оказался неблагодарным: всего за день умудрился распугать своим нравом лекарей и их учеников, коих к нему отправлял господин Пеллийский; пытался лечиться сам. И не проходило ни дня без требования увидеть Эвтиду. Уставший от войны на два фронта Тизиан — а ну-ка попробуй вразуми упрямцев, коли они вбили себе что в голову! — наконец, не выдержал и в сердцах сказал Амену: — Да уж, вы друг друга стоите, два ишака твердолобых! Обоих цепями к постелям прикую, и не взгляну, что друг мне и командир!.. Так минула целая неделя, а свидеться им так и не удалось. Эвтида вновь стала обучаться письму, стараясь избегать встреч с Реммао. Все больше времени она проводила с Рэймссом и Агнией, которые развлекали ее своими шутками, отчасти скрашивая ее одиночество. Невозможность увидеть Амена причиняла Эве едва ли не физическую боль, и предприимчивая натура девушки после неудачной попытки проникнуть в жилище эпистата искала все новые и новые способы реализации своей идеи. Тизиан все время был на взводе: видимо, охота на черномагов не ладилась, и охотник вымещал свое раздражение на приближенных. Эвтиде не хотелось, чтобы его гнев снова пал на ее многострадальную голову (ох и зол же он был, когда Ёран поймал ее под окном покоев Амена!), а потому решила действовать более скрытно и даже немного коварно. Выменяв у Нейт пару браслетов на травяной порошок с особым эффектом и умыкнув с ужина блюдо с какх, Эва решила действовать. В вечерний час, когда над поселением зажглись первые звезды и взошла луна, девушка, щедро сдобрив печенье порошком и прикрыв его нетканым полотном, вышла из хижины и направилась прямо к жилищу эпистата, где, маясь от скуки, нес стражу Ёран. Все остальные охотники во главе с Тизианом отбыли на другой берег Нила, оставив соратника беречь покой командира. Приняв беззоботно-скучающий вид, Эвтида, неспешно прогуливаясь и откусывая маленькие кусочки от неприправленного порошком печенья, подошла к Ёрану. Он весь напрягся и ощетинился: — Стой! Куда идешь? — Да никуда, — как можно равнодушней ответила девушка. — Прогуливаюсь вот. Лакомлюсь. Или запрещено это? Ёран тяжело сглотнул слюну, глядя на блюдо в руках Эвы: — Подозрительно близко у хижины господина Амена гуляешь, — строго произнес он. — Да и стемнело уже. Шла бы ты к себе, Эвтида. — Хорошо, ухожу, — притворно вздохнула девушка. — Но, может, возьмешь себе немного? Или господину передашь? — спросила — и протянула Ёрану блюдо. Глаза охотника так и загорелись, но он был непреклонен: — Почем мне знать, что оно не отравлено? Эва пожала плечами: — Как знаешь, — произнесла она, взяла из горки одно из печений, предварительно не посыпанное снадобьем, и с аппетитом откусила кусочек. — Зря отказываешься, между прочим. Я могу и все надкусить, чтобы доказать… — но Ёран уже стащил с блюда какх и махнул девушке рукой — мол, спасибо, можешь идти. Эвтида подчинилась, мысленно ликуя. Блеф удался! Оставалось лишь дождаться, когда страж съест подношение и покинет свой пост по зову природы. Эва не могла сказать наверняка, сколько времени прошло, прежде чем Ёран, скривившись и схватившись за живот, поспешил прочь. Путь к хижине был открыт, и девушка, все это время находившаяся в достаточном для наблюдения отдалении, прокралась к обители Амена, стараясь держаться незамеченной. Вот и знакомое окно, уже не занавешенное. Заглянула: темно. Видимо, спит господин. Но так хотелось взглянуть на него хотя бы одним глазком, пусть даже на спящего!.. Зайти в дверь? Или лучше подтянуться на руках и заглянуть в комнату через окно? Решение пришло быстро. Воровато оглядевшись и убедившись, что никого опасного рядом нет, она слегка подпрыгнула, упираясь ладонями в подоконник. Подтянувшись и зависнув на какое-то время на вытянутых руках, Эвтида вглядывалась в царящий в комнате полумрак, но никого рассмотреть не могла. Что за напасть? — Помочь? — раздался за спиной вкрадчивый мужской голос, и чьи-то руки обвили ее талию, приподнимая Эву над землей. Девушка едва не вскрикнула, но мужчина, прижав ее к груди, тут же закрыл ей рот ладонью и шепнул, обдавая ухо теплым дыханием: — Не шуми, моя непокорная неферут. Не ровен час, все сбегутся сюда, потолковать не удастся. Не губи свой дерзкий план. Сердце Эвы пропустило удар, когда она поняла, кто поймал ее с поличным. «Амен!» — пронеслось в голове. Ноги девушки подкосились, и если бы не он, Эва наверняка бы осела на землю. Мужчина удержал ее и развернул к себе, держа за плечи. В неверном свете луны, льющей свет с темного шатра небес, она могла видеть каждую черточку лица склонившегося к ней эпистата. Ночное светило отражалось в его глазах, делая их похожими на серебряные озера. — Как чувствуете себя, господин? — дрожащим голосом спросила Эва, чувствуя, что молчание затянулось. Надо же! Так стремилась свидеться с ним, а теперь трепещет, словно пойманная в силок птица. — Твоими стараниями, неферут, — ответил Амен, не сводя пристального взора с девушки, словно наглядеться не мог. И Эвтида отвечала ему тем же, подавляя с трудом желание коснуться обнаженной груди мужчины, провести по ней руками, прильнуть ближе, поцеловать… — Рада слышать. И снова молчание — неловкое, тягучее, полное невысказанных слов. И воли нет нарушить его… Лишь бы не расставаться. — Я все помню. Эва сделала судорожный вдох, понимая, что он сейчас скажет. И даже то, что после этого последует. — Проникла ко мне в сон, маленькая шезму? — голос Амена был нарочито ровен и спокоен, словно он не о запретных вещах беседу вел, а невинный вопрос задал. «Это конец», — подумала Эвтида, чувствуя, как внутри что-то обрывается, но вслух спокойно вымолвила: — Да, господин. Проникла. И вот попалась тебе. Безрассудная и дурная я, сам знаешь. Теперь можешь казнить, противиться не буду… Сказала — и закрыла глаза, ожидая, что могучие руки верховного эпистата сомкнутся на ее шее и сломают, словно стебель тростника. Готова к этому была. Лишь подумала отрешенно: «Интересно, каково это: принять смерть от любимого мужчины?» Несколько томительных мгновений прошло в ожидании боли, но ничего не последовало. Амен лишь легонько встряхнул Эвтиду, вынуждая открыть глаза. Та подчинилась, удивленная. — Ты дурачила меня, маленькая неферут. Водила за нос все это время. Обманывала, хвостом вертела, зная, как я презираю ложь. Эва молчала, глядя в серебристые глаза Амена, словно зачарованная. — И ты же спасла меня. На риск пошла, рискуя быть застигнутой. Из лап смерти вытащила, — с этими словами эпистат притянул ее ближе к себе, словно опасаясь, что она вырвется и умчится прочь, точно пугливая лань. Эва задрожала — то ли от страха, то ли от близости к Амену, но это не укрылось от его проницательного взгляда. — Боишься, маленькая шезму? — усмехнулся охотник. — Зря. Не обижу, — он наклонился ниже и, опаляя своим дыханием ухо Эвтиды, продолжил: — Я чувствовал тебя рядом, неферут. Твой аромат, руки на теле моем… Речи твои дерзкие слышал. И в сны мои ты проникла, морок разогнала. Так храбро сражалась за того, чья жизнь — это охота на тебе подобных. Моя маленькая, но храбрая Эвтида. Эва… — Амен чуть повернул голову и коснулся губами ее виска. Потом скулы. Щеки. Уголка губ. Покрыл лицо легкими, почти невесомыми поцелуями. Эвтида тихо выдохнула, млея, наслаждаясь нежными прикосновениями его губ. Она и представить себе не могла, что такой мужчина, как Амен, может быть таким нежным. Он накрыл ее губы своими, и Эва с готовностью подалась ему навстречу, положив ладони на крепкую мужскую грудь, дабы быть ближе, касаться каждой клеточкой тела, и ее тут же окутал присущий только ему запах. Легкие, осторожные движения губ Амена вскружили девушке голову, заставив позабыть обо всем на свете — даже об Ёране, который мог вернуться в любую минуту на свой пост. Амен целовал ее медленно, без напора, с глубоким наслаждением, отринув все то, что их разделяло. Статусы, род занятий — все это осталось в стороне и казалось ничтожным. Существовали только они — мужчина и женщина, нашедшие друг друга в этом неспокойном, опасном мире… Мужчина и женщина, обретшие спасение друг в друге… …Сколько они так простояли, наслаждаясь друг другом — неизвестно. А когда отстранились, хватая припухлыми губами воздух, Амен прижался лбом к ее лбу и тихо проговорил: — Больше не отпущу тебя. Отныне мы повязаны. Ты моя, неферут. Навеки. — Амен… Любимый господин… — его имя, произнесенное Эвой на одном выдохе, прозвучало подобно молитве, и мужчина не смог удержаться, чтобы не подарить ей еще один поцелуй; но потом решительно отстранился, глядя на Эвтиду предельно серьезно. — А теперь выслушай меня внимательно, неферут. Я клянусь, что не причиню тебе вреда, буду дальше изображать неосведомленность о сути твоей. Но не смогу уберечь, если кто другой прознает. Поэтому никаких заказов, никаких ночных вылазок. Дурачь Реммао, води его за нос сколь угодно долго — благо, ты в этом ловка, но не соглашайся ни на что. Погубит он тебя. Эва кивнула, понимая всю серьезность ситуации, в которой они с Аменом оказались. Она и раньше рисковала, но теперь… На риск шел и ее возлюбленный. Каково это — переступать через свои принципы? Вести двойную игру? Сердце Эвтиды сжала неведомая доселе тревога. Не за себя — за Амена. Но все, что оставалось — это уповать на волю богов. Да и самим не плошать. На этом и разошлись. Амен — к себе, не преминув напоследок воздать Эве почести за ее находчивость по временному устранению Ёрана; девушка — к себе, прячась в тени деревьев. И вовремя: незадачливый страж, охая и кривясь, как раз вернулся на свой пост.***
С этого момента для Эвы все изменилось. Благоговейный страх перед Аменом ушел, и девушка с неслыханным рвением вернулась к переписыванию свитков в библиотеке. Верховный эпистат же, на следующее утро после встречи с Эвтидой, вновь взялся за исполнение своих прямых обязанностей, полный сил и решительности найти тех, кто напустил на египтян черную хворь. Тизиан был безмерно рад увидеть друга и командира в добром здравии, сложить временные полномочия главы охотников и снова стать его правой рукой. Жизнь в поселении вновь вошла в прежнее русло, словно и не было хвори, подкосившей верховного эпистата. Но, как бы много дел не было у Амена, он всегда находил возможность пересечься с Эвой. Стремление увидеть друг друга хотя бы мельком стало неотъемлемой части их жизни. Быстрый обмен взглядами за столом, многозначительные улыбки, что были ценнее всяких слов, случайные прикосновения — все это дарило упоительное тепло влюбленным душам, заставляло сердца биться чаще. Реммао и Рэймсс никак не могли взять в толк, почему их своевольная Эвтида стала уделять столь много внимания выведению иероглифов, порой задерживаясь в библиотеке до поздней ночи. Младший черномаг даже подшучивал над подругой — неужто, мол, соскучилась по обязанностям писаря? Или сам процесс полюбился? А ему и невдомек было, что Амен неизменно навещал свою неферут в библиотеке, якобы контролируя прогресс ее обучения. Но на деле… На деле это были украденные у судьбы моменты близости. Наклоняясь к Эвтиде, чтобы проверить написанное, он вдыхал сладкий аромат ее волос, как бы невзначай касался спины или руки… А один раз даже легонько мазнул губами по виску, заставив все тело девушки покрыться мурашками от удовольствия. К счастью, безмолвные стены библиотеки надежно хранили тайны. А иногда и сама Эва наведывалась к эпистату в кабинет, и это становилось для Амена настоящим испытанием на прочность. Дерзкой девчонке и невдомек было, что доступные им моменты близости лишь сильнее разжигали пламя в его крови; он словно питался крохами, в то время как перед ним был уставленный богатыми яствами стол. Когда Эвтида, невинная и соблазнительная одновременно, останавливалась перед ним, касалась его, Амен едва сдерживался, чтобы не сделать ее своей прямо здесь и сейчас, ибо не понимала, дурная, что творит. Для такого, как он, это было в новинку. Прежде его окружали женщины искушенные, опытные, с которыми можно было не сдерживаться и в полной мере удовлетворять свои потребности. Но Эва… Странно было сознавать, что с такой внешностью, как у нее, с такой фигурой, с таким образом жизни она до сих пор не знала мужчин. Вот Амен и держал себя в руках, осаждая порой жадную до ласк неферут. А Эвтида все не унималась. Зная, в какие из ночей главный охотник остается в поселении, девушка выскальзывала на улицу, выбирая для прогулок тропки, ведущие к хижине господина эпистата. Амен, естественно, ловил ее, осыпая свою дурную неферут нотациями, упреками, а затем, не в силах сопротивляться искушению, и поцелуями, все более властными и крепкими, словно предъявляя на Эву свои права. А ей только того и надобно было, что млеть в его сильных руках, отчаянно желая большего. Вот только чего именно, в отличие от Амена, не знала. После каждой такой «прогулки», прокрадываясь в хижину, которую она делила с Агнией, Эва долго не могла уснуть, чувствуя жар раскрасневшихся щек, учащенное сердцебиение и тянущую пустоту внизу живота, причинявшую ей странный дискомфорт. Не понимая язык своего тела, девушка лишь крепче стискивала зубы и, стараясь вторить сонному дыханию Агнии, засыпала. Но вскоре Эвтиде удалось прикоснуться к тайне того, что может происходить между мужчиной и женщиной, когда они остаются наедине. Однажды вечером, когда отряд охотников во главе с Тизианом отправился на очередное патрулирование, а все прочие уже отдыхали после насыщенного дня, Эвтида, собрав все необходимое, направилась в купальню. Слуги к тому моменту все уже подготовили и удалились. Эве нравилось бывать в этом помещении без окон, залитом сиянием нескольких светильников в нишах стен, вдыхать горячий, влажный воздух. Нравилось смывать с себя пыль и песок, наносить смеси из глины и трав на лицо, чтобы сохранить красоту кожи; нравилось оставаться наедине с самой собой и мыслями об Амене. Разложив вокруг себя сменную одежду, снадобья и притирания, Эва собралась было скинуть с себя легкую сорочку, как вдруг почувствовала на влажной от пара коже легкое дуновение сквозняка. Обернувшись, он едва не вскрикнула: на пороге стоял Амен. Грудь его глубоко и часто вздымалась, словно в величайшем волнении. — Что ты здесь делаешь, господин? — воскликнула Эвтида, истинктивно прикрывшись руками — сорочка, протпитавшись паром, почти ничего не скрывала. А Амен и сам не знал. Просто увидел ее, просто последовал следом, словно какой-то незрелый юнец. Слишком долго неферут играла с ним, провоцировала, бросала вызов… Он желал большего, но и пугать, причинять боль не хотел… Мужчина, не отрываясь, смотрел на слегка обескураженную Эвтиду; мысли его путались. Но на ум вдруг пришло неожиданное и дерзкое решение. Он быстро пересек разделяющее их расстояние и привлек девушку к себе, глядя в ее расширившиеся от неожиданности глаза. — Не бойся, — шепнул он ей неожиданно охрипшим голосом. — Не сделаю ничего дурного, боли не причиню… и невинность твою не трону. Придумал я кое-что… Ты только расслабься… — и, прежде чем Эва успела сказать хоть что-то, опустился перед ней на колени. — Что… — произнесла она, ошеломленная, когда Амен, огладив широкой ладонью ее ногу, легким движением задрал влажную ткань сорочки и приник жарким поцелуем к девичьему колену. Эва задохнулась от пронзивших ее ощущений и положила руку на голову мужчины, бездумно перебирая рассыпчаный шелк белых волос. А он поднимался все выше и выше, нежно целуя, оглаживая, лаская языком… От теплого прерывистого дыхания, овевавшего кожу, было слегка щекотно. Эвтида зажмурилась и запрокинула голову, наслаждаясь столь необычным проявлением чувств Амена. А руки его тем временем забрались под сорочку, скользнули вверх по бедрам и сжали ягодицы. Все тело девушки пронзило сладкой истомой, и Эва, сдерживая рвущийся наружу стон, закусила губу. А Амен, словно пробуя ее на вкус, ласкал губами и языком нежную внутренную поверхность бедер, жадно вдыхая ее запах. Но этого было мало, хотелось еще. Он крепче сжал руки на бедрах Эвтиды, вынуждая сесть на широкую лавку. Развел ее колени шире, открыв себе доступ к женскому естеству. Девушка, испугавшись на мгновение, попыталась было свести ноги, но Амен, пробормотав что-то успокаивающее, вновь осыпал ее колени и бедра поцелуями, и Эва расслабилась. Затуманенным взглядом она сверху вниз смотрела на то, как Амен, лаская, проскальзывает дальше между ее ног. Она и понятия не имела, что голова мужчины может быть там. Да еще и… Ох!.. Эвтиду тут же накрыло волной удушливого пламени, все лицо и тело ее заалели от сладкой смеси стыда, наслаждения и пробудившегося желания. Никогда еще она не испытывала ничего подобного. Ощущения были настолько восхитительными, что девушка, позабыв обо всем, уже не сдерживала рвущиеся наружу стоны; губы и без того уже были искусаны. Ей казалось, что во всем мире остались лишь она и Амен, творящий настоящие чудеса с ее телом. Она таяла, точно воск, схлипывала, задыхалась, выгибалась навстречу его языку и пальцам, молясь всем богам, чтобы эта сладкая пытка не прекращалась никогда. На какое-то мгновение Амен приподнял голову, затуманенными от страсти глазами глядя на раскрывшуюся ему неферут. Она же, извиваясь, жаждая продолжения, вцепилась пальцами в его волосы и снова направила вниз. Он, чуть улыбнувшись, вновь приник к ней. Эвтида словно таяла, истекая сладким медовым соком, а Амен жадно пил и лизал, теряя голову лишь от одной только мысли, что она такая лишь для него; что он открыл ей двери в мир чувственного наслаждения. Каждый ее стон, каждая судорога восторга, каждый вскрик звучали для Амена подобно музыке. Да и он сам словно был музыкантом, а Эва — инструментом, оживающей лишь под пальцами настоящего мастера. Почувствовав, что она вот-вот достигнет пика, мужчина, обхватив Эвтиду за бедра и закинув ее ноги на свои плечи, ускорил темп, целуя жадно, страстно, проникая языком в сладкую, теплую плоть. Девушка содрогнулась и, выгнувшись, выкрикнула его имя, после чего, обессилев, обмякла, тяжело дыша. Амен, поднявшись на ноги, опустил задравшийся подол сорочки Эвы, сел рядом и, посадив податливую девушку на колени, ладонями отер ее взмокшее, раскрасневшееся лицо. Собственное возбуждение требовало выхода, разрядки, но он понимал, что возлюбленная пережила ярчайший опыт в своей жизни, что ей нужно прийти в себя. Она с готовностью прильнула к Амену, положив голову на грудь, чувствуя себя кошкой, наевшейся жирных сливок. — Как бы я хотела доставить тебе удовольствие в ответ, господин, — полусонно пробормотала Эвтида. — Да только не знаю, как… Амен напрягся. Определенно, когда-нибудь она сведет его с ума своими речами. Он едва сдержался, чтобы не тронуть прямо сейчас болезненно напрягшийся орган, и, усилием воли задвинув на задворки сознания соблазнительные картины со стоящей на коленях Эвтидой, произнес: — На сегодня достаточно, сладкая моя неферут. И без того вкусили сегодня достаточно. Время позднее. Пора идти, покуда не хватились… — и, одарив возлюбленную крепким и пьянящим поцелуем, помог ей встать и удалился восвояси, оставляя разгоряченную девушку приводить себя в порядок.***
То, что произошло между Аменом и неферут в купальне, не умерило их пыла, скорее напротив — плотина сдержанности оказалась снесена бурным потоком пробудившейся в Эве чувственности. Теперь, какими бы сладкими ни были объятия и сорванные украдкой поцелуи, Эвтиде хотелось большего, полноценной близости. В силу своей неискушенности она не в полной мере понимала, чего именно хочет, но то, что происходит с мужчиной и женщиной, когда они остаются наедине в одной постели, все еще оставалось для нее великим таинством. Эва не раз вспоминала сон Феонои, в котором фигурировал Ливий, и пыталась представить, что, кроме поцелуев, объятий и… ласк происходило на смятой постели, чего так отчаянно хотела от пеллийского лекаря ненасытная Феоноя. Затем представляла себя с Аменом там же: сплетение их обнаженных тел — белое рядом со смуглым — и неизменно чувствовала растущее вожеделение, пульсацию внизу живота. Сердце сладко ныло в исступленном томлении, но фантазии оставались лишь фантазиями. Эвтида понимала: чтобы получить желаемое, она должна сама прийти к нему. Кажется, таков был уговор давным-давно… Еще до казни Дии, до болезни. И она решилась. Однажды ночью, дождавшись, когда Агния уснет, Эва нанесла аромамасло, полученное от Ливия (даже, краснея, мазнула легонько на внутренней поверхности бедра), надела накидку — ту самую, которую она украла у эпистата, казалось бы, целую вечность назад, взяла кувшин с вином из голубого лотоса и выскользнула из дома, направляясь к хижине Амена. Немного поплутав, чтобы не попасться на глаза оставшимся в поселении охотникам, она оказалась у окна его опочивальни. Заглянула, приподнявшись на цыпочках. Амена там не оказалось — видимо, задержался, отдавая приказы дежурившему сегодня ночью отряду. Недолго думая, Эвтида, поставив на подоконник кувшин, подпрыгнув и подтянувшись на руках, забралась внутрь. Осмотрелась. С того времени, когда она была здесь в последний раз, ничего кардинально не изменилось, стало лишь свежее, чище и уютнее. Повернувшись, чтобы взять с подоконника кувшин, Эва ненадолго отвлеклась, а когда повернулась, делая шаг в комнату, тут же оказалась в руках эпистата. — Вот ты и попалась снова, маленькая шезму. Что у тебя за нездоровая тяга к окнам? Неужто тяжело пользоваться дверьми? Если бы не кривая полуулыбка, играющая на устах Амена, Эва бы порядочно струхнула. Но и без того было понятно, что от ее появления он был не совсем в восторге. — А ты чего подкрадываешься? — огрызнулась девушка, чувствуя, как румянец заливает щеки. Но Амен лишь нетерпеливо качнул головой и скрестил руки на груди: — Что ты удумала, Эвтида? Неужто отравить меня? — он взглядом указал на сосуд в ее руках и сделал шаг навстречу. Эва, сглотнув, отступила. Амен снова приблизился, нависая над девушкой, точно сама неотвратимость. А ей отступать уже было некуда — спина упиралась в подоконник. Убежать? Нет смысла, сама ведь пришла. Надо идти до конца. Девушку обдало жаром, и она, облизав пересохшие вдруг губы, пролепетала: — Это вино… из голубого лотоса. Амен вскинул брови, не сводя пристального взгляда с Эвы, затем забрал кувшин из ее рук. Открыл, принюхался. Многозначительно хмыкнул, закрыл, а затем снова посмотрел на девушку. На этот раз Эва увидела в его взгляде нечто иное: желание, неприкрытую страсть, даже толику любопытства. — Знаешь ли ты, что принесла? Знаешь, какой эффект оказывает вино из голубого лотоса? Эва задышала чаще, завороженная низкими, рокочущими звуками голоса Амена, и прикусила губу. Тут же вспомнился их первый с эпистатом поцелуй — вино тогда сыграло не последнюю роль. — Знаю… Амен, усмехнувшись, отставил кувшин в сторону, и сделал еще шаг, приблизившись к Эвтиде вплотную. Она стояла, запрокинув голову, наслаждаясь его близостью. — Нам не понадобится это, моя сладкая неферут, — произнес он низким, хриплым голосом. — Я и так опьянен твоей близостью, — наклонился ниже, к уху, — твоим запахом. Эва тихо выдохнула, расслабляясь, и положила руки на его грудь. Амен выпрямился и поддел ее подбородок пальцами, лаская. — Знаешь, что делаешь. Сама пришла… Моей хочешь стать? — Хочу… — Уверена ли ты? Этого ли ты хочешь? Эвтида, дабы доказать серьезность своих намерений, перехватила его пальцы, ласкающие подбородок, и поднесла к губам. Поцеловала каждый рисунок, по знаку анкх слегка прошлась языком, дивясь собственной смелости; посмотрела в глаза прямо и вызывающе: — Уверена. Амен вздрогнул и с трудом подавил стон. Выдержка его рушилась на глазах, и от кого? От девушки, не знавшей до него мужчин. Девушки, выбравшей его среди тысяч ему подобных. Девушки, которую он полюбил… — Ох, неферут, что ты со мной делаешь?.. — простонал Амен, подхватывая Эвтиду на руки. Пара мгновений — и вот она уже в его постели, смотрит на него сверху вниз, все еще не веря своему счастью. Приподнявшись, Эва поспешно сняла накидку и швырнула ее на пол, затем протянула руки к Амену, умоляя присоединиться к ней. Он не заставил себя долго ждать, и вот влюбленные, позабыв обо всем, что их некогда разделяло, слились в глубоком, жарком поцелуе, полном страсти и невысказанных желаний. Руки Эвтиды скользили по груди Амена, оглаживали плечи, зарывались в волосы. Он же, прижав ее, податливую, к себе, покрыл ее шею поцелуями, проложил огненную дорожку к ключицам и нежным холмикам груди, затем обратно, прикусив мочку уха. Его ладонь тем временем скользнула меж их разгоряченных тел и коснулась чувствительного места между ног. Влажная… Эва с готовностью выгнулась ему навстречу, ощутив знакомую сладость прикосновений. — Нетерпеливая, — выдохнул Амен, улыбаясь, и, отстранившись на какое-то мгновение, быстро раздел Эвтиду, бросив никому не нужные тряпки на пол; затем обнажился сам и навис над ней, опираясь на локти. Сколько раз он представлял ее в своей постели? Не сосчитать. А реальность оказалась куда слаще, чем самые откровенные фантазии или сны. Она была здесь, прекрасная, юная и обнаженная… Готовая быть только его. И как же хотелось обласкать ее всю, от макушки до пят, утопить в своей любви. Окинув Эву голодным взглядом, он огладил ее тело, скользнув по полной груди и осиной талии; затем снова приник к шее и, целуя и покусывая нежную кожу, спустился ниже, покрывая поцелуями грудь, облизывая коралловые соски, остро отзывающиеся на каждое прикосновение его языка. Эвтида пребывала в неописуемом блаженстве от того, что с ней делал мужчина. Она охнула, когда он, обласкав грудь, спустился ниже, прокладывая цепочку поцелуев вниз, к пупку, затем ниже… ниже… Коснулся языком пульсирующей точки между ног, и Эва выгнулась дугой, сжимая в пальцах простыни. — Амен! — крикнула она, не сдерживаясь, когда он вновь принялся за дело. Девушка инстинктивно приподняла бедра ему навстречу, и Амен, поняв ее, закинул ее ноги себе на плечи, погружаясь языком в податливую плоть — как тогда, в купальне. Затем, убедившись, что она достаточно готова, проник внутрь одним пальцем, не прекращая ласки языком. Затем, дав попривыкнуть, еще один. Тугая, горячая, и такая сладкая… Он двигал пальцами, а она подстраивалась под заданный ритм. Голова Эвтиды металась по подушке, ее стоны и влажные звуки наполняли покои. Наконец, Амен отстранился, тяжело переводя дыхание. Эва немедленно потянула его к себе, впиваясь в губы Амена требовательным поцелуем. Чувствовать на них собственный вкус было пугающе необычно и в то же время волнительно. Затем, изловчившись, перевернулась и, толкнув Амена, оказалась сверху. Ей тоже хотелось сделать ему приятно. Прильнув к нему, она огладила руками широкую грудь и, наклонив голову, поцеловала каждый шрам, украшавший тело охотника; приласкала языком соски, памятуя о том, что ей самой это доставило несравнимое удовольствие. Затем, скользнув вниз, с некотором испугом оглядела находящийся в полной готовности член и, решившись, взяла его, лаская, ладонью. Амену показалось, что он почти что умер, когда Эва продолжила свои неумелые ласки. Он и без того едва сдерживался, но сейчас… С тихим рыком мужчина дернул Эвтиду вверх и, перевернувшись, вновь подмял ее под себя: — Что бы ты ни делала, ты сводишь меня с ума, неферут, — шепнул он ей, покусывая нежное ушко. — Без этого мне жизни нет… Тихий стон был ему ответом. Амен уже был на пределе, ему хотелось большего, но, памятуя о невинности Эвтиды, был осторожен. Он развел ее ноги шире, слегка приподнял колени и медленно вошел в нее, тут же ощутив преграду. — Прости, — шепнул мужчина и толкнулся вперед, погружаясь во всю длину. Эва вздрогнула и вскрикнула, глотая выступившие слезы. Амен, потянувшись к ней, тут же осушил их, приговаривая: — Прости, любовь моя, первый раз всегда… такой. Потом боли не будет. Девушка кивнула и обняла его, пряча голову на груди. Тянущее чувство пустоты наконец ушло; Амен отныне был не только в ее мыслях, но и физически. Какое-то время мужчина не двигался, держа Эву в объятиях, покрывая поцелуями ее разрумяненное лицо; затем, дав попривыкнуть, начал двигаться — медленно, размеренно, чтобы не причинить еще больше боли. Эвтида, уловив заложенный самой природой ритм, подстроилась под него, чувствуя, как боль окончательно растворяется в неведомом доселе чувстве, что распускалось внутри, подобно диковинному цветку. Их с Аменом глаза встретились, и она поняла, что он ощущает то же самое. Пламя внутри них разгоралось все ярче, сердца бились в унисон, и скоро глаза Эвы застила яркая белая вспышка. Она вскрикнула, выгибаясь Амену навстречу, переживая момент величайшего в мире удовольствия; мужчина же, толкнувшись в последний раз, последовал за ней, шепча ее имя, точно молитву… Какое-то время они просто лежали рядом, отдыхая — разгоряченные, счастливые. Эвтида, приподнявшись, легонько поцеловала Амена в губы, словно благодаря за все, а затем, положив голову ему на грудь, заснула, утомленная. Мужчина, тихо, чтобы не потревожить сон возлюбленной, нашарил одной рукой смятую простынь и накинул на их обнаженные тела. Никогда еще он не засыпал с женщиной в одной постели; Эва была первой. Да и вообще она была для него первой… во многих смыслах. Амен смотрел на нее, такую маленькую и хрупкую в его объятиях, и чувство бесконечной нежности наполняло его сердце. — Эвтида… — произнес он одними губами. — Дарующая жизнь… Она улыбнулась во сне, прижимаясь к нему ближе, и Амен, тихо вздохнув, тоже прикрыл глаза, засыпая. И впервые в жизни ему снились светлые сны…