Тьма в его глазах

      Взрыв пьяного смеха раздаётся прямо над ухом, заставляя вздрогнуть. Сжав челюсть, опускаю деревянный поднос на стол и стараюсь как можно быстрее расставить перед гостями таверны тарелки с едой, не привлекая лишний раз внимание. — Ваше рагу… — бубню, ставя последнюю тарелку меж ранее принесённых глиняных кувшинов с розовым вином и разворачиваюсь, чтобы исчезнуть в стороне кухни. Там не намного лучше, чем в шумном, заполненном до отказа зале, но, укрывшись за одним из больших столов, можно выкроить несколько свободных минут, перевести дух. — Постой, малец. — Тяжелая рука опускается мне на плечо, больно сжимая. — Куда ты? Садись с нами! — Вновь громкий неприятный смех. — Небось, выпить хочешь, да мамка не даёт, ругает. Оглядываюсь, натыкаясь на взглядом на красное потное лицо, схватившего меня мужчины. Тот довольно коренаст и силён, и, судя по расшитой серебряной нитью тунике, богат. И как такому я должен отказать? — Держи! «Благодетель» подносит к моим губам полную кружку, в нос ударяет терпко-сладкий удушающий запах. К слову, не самое плохое вино, наша деревня в основном держится-то за счёт торговли им, щедро снабжая путников на королевском тракте и отправляя большую часть в столицу. Вот только я его пить не хочу, совершенно. Застыв, оторопело метаюсь взглядом по залу, словно оттуда придёт спасение. Рыжие всполохи огня высвечивают такие же пьяные лица, с той лишь разницей, что они смотрят на меня сейчас с выжидательным интересом: какое-никакое развлечение на вечер. Ну это заезжие, те, кто следуют по тракту в Анорин, местные бы и связываться не стали, считая меня недостойным отребьем. От родителей помощи тоже не дождаться. Мать с сестрами на кухне, отец — за стойкой. Братья в зале, разносят еду. Но из них никто не и подумает заступиться. Напротив, им всем же лучше, если со мной что случится, вздохнут с облегчением, избавившись от позора. — Пей! — настойчивый окрик. — Совсем худосочный же, совсем как… как девица. Шутка вероятно кажется моему мучителю очень забавной, он начинает пьяно смеяться, расплёскивая вино из кружки, а затем неожиданно толкает её мне, ударяя по лицу. Вкус вина смешивается с привкусом крови из треснувшей губы, на рубахе расползается мокрое багровое пятно. Мужчина удивлённо смотрит сначала на меня, потом на пустую кружку в руках и вновь на меня. Наивно-чистое изумление сменяется вспыхнувшим гневом. Отбросив кружку, он отвешивает мне увесистую затрещину. — Мелкий паршивец! — вопит, ударяя снова. — Смотри, что наделал, поросёнок, вино пролил. Я платил, а ты… Говоря, он всё так же продолжает отвешивать мне удары. Я пытаюсь уклониться, прикрыть голову и живот, но видно, что мужчина умеет драться, знает, куда бить. И после одного из ударов я лечу на пол, сдирая вдобавок и ладони. Тут наконец появляется отец. Он что-то говорит разбушевавшемуся постояльцу, вероятно извиняется за меня. Воспользовавшись моментом, я кое-как поднимаюсь и, согнувшись, сбегаю, скрываясь за дверью, что ведёт на улицу. Быстро идти не получается — старые побои и вновь полученные тумаки отзываются тупой болью во всём теле, заставляя прихрамывать. Но оставаться сейчас здесь ещё хуже. И потому я упорно иду вперед, пока не ступаю под влажную сень леса. Знакомая тропинка выводит к ручью. Укрытый невысокими зарослями сочно-зелёной кислицы с редкими вкраплениями бледных звездочек золотянки, он неприметно плутает меж пологих и острых камней, пока не исчезает где-то в глубине леса. Я аккуратно опускаюсь на колени и набираю воду в ладони, плещу ею в лицо, смывая кровь и вино, желая стереть сам запах постоялого двора с кожи. Вода такая холодная, что пальцы сводит лёгкой судорогой, но это неплохо, это приводит в чувство. Быстро промакиваю тело и волосы, стараясь не рассматривать многочисленные отметины, цветущие фиолетово-жёлтым на моей коже, лишь к свежим ссадинам прикладываю сорванный по дороге лист подорожника. Сейчас бы пригодилась целебная мазь, но о ней я могу только мечтать. Умывшись, ещё некоторое время сижу у ручья, слушая тихий плеск воды и звуки окружающего леса. Глухой шум ветра в старых кронах, пронзительные крики птиц и неожиданный хруст веток давно не пугают. Здесь я спокоен, здесь мне нечего страшиться. Солнце уже скрылось за горизонтом, окрасив небосвод в оранжево-алый, сменилось на одинокий глаз бледной луны. Холод ущипнул за босые ступни. Почувствовав, что окончательно замерзаю, нехотя поднимаюсь с камней и бреду домой. Не думаю, что моё долгое отсутствие кто-то заметил, ну разве что Марика, моя маленькая сестрёнка. Единственный человек, от которого я видел хоть немного ласки и заботы в этом доме. И даже сейчас я не могу толком ответить: это из-за её искренней любви ко мне или из-за того, что она занимает такое же низкое положение, как я? Родившись девочкой, да ещё столь слабой и болезненной, что достаточно и осеннего ветерка, чтобы тут же заболеть, каковы её шансы в этом жестоком мире? Тонкая одежда едва ли спасает от холода ночи, к тому же я неосторожно намочил её, пока плескался в ручье, так что стараюсь идти быстрее, благо что тропу я давно выучил, знаю каждый поворот, камень, не заблужусь и ночью, как говорится. Вот только шагать мне непривычно тяжело. И ведь не первый раз получаю тумаки и затрещины, будучи мальчиком для битья, но сейчас что-то определённо не так: тупая боль не покидает, а лоб покрывается противной влажной испариной, перед глазами зыбкая пелена тумана. Наконец впереди показывается темный силуэт дома. Тихо и пустынно, лишь с конюшни доносится негромкое ржание и храп лошадей да в одном окне виден неясный мерцающий свет свечи. Пробегаю двор и неслышно вхожу, поднимаюсь по лестнице, стараясь не шуметь и вот я уже на самом верху. — Итэр? Тихий неуверенный голос заставляет вздрогнуть. Резко развернувшись, замечаю Марику. Девочка стоит у окна, и лунный свет мягко окутывает хрупкую фигурку, ложится странными тенями на бледное лицо. В её распущенных волосах венок из любимых цветов — эльфийские стеклянные колокольчики. Сорняк сорняком, растёт на любой прогалине, заполоняя пустыри, но красивый, не отнять. — Марика? Что ты здесь делаешь? — говоря, подхожу к ней и пытаюсь укутать в лежащее у её босых ног одеяло. Наверняка она ждала меня здесь и заснула. — Тебе давно пора спать. Хочешь, я отведу тебя к остальным? — Нет, — упирается она, а затем протягивает мне небольшой сверток из вощёной бумаги, — это тебе. Тебя не было на ужине, и я отложила тебе немного бобов. Поешь. — Спасибо, — благодарно киваю и, взяв сестрёнку за руку, медленно опускаюсь с ней на пол. Усаживаюсь на небольшой матрац, что служит мне постелью, и разворачиваю угощение. Еда хоть и простая, но сытная, приятно пахнет. Нахожу ложку и, зачерпнув бобы, протягиваю Марике: — Ешь. — Я уже наелась, — отвечает она. Вот дурёха, словно я не понимаю, что это часть её порции лежит передо мной. — Ешь, — печально вздыхаю. — Знаю же, что своё отдала… Спасибо, Марика. Она смущенно улыбается, но начинает есть. Так мы и сидим, едим, передавая друг другу ложку. Порция маленькая, ей едва ли можно насытиться, но мы улыбаемся друг другу и негромко переговариваемся, рассказывая о новостях. В какой-то момент Марика засыпает, положив мне голову на плечо, и я обнимаю её, вдыхая теплый и нежный аромат её кожи, а затем тихонько укладываю к себе на постель, укрывая куском старого одеяла, сам пристраиваюсь рядом. Хоть и безумно устал, но сон не идёт. Мысли, мысли, мысли… Хотел бы я быть большим и сильным, хотел бы быть взрослым, а не подростком, запертым в этом слабом, тщедушном теле. Я мог бы быть орком. Грозные могучие великаны, отличающиеся особой силой и жестокостью. Их земли, именуемые королевством Троттхейм, простираются к югу, и горе чужаку или безумцу, осмелившемуся проникнуть в них, — пощады не будет. Или, например, эльфом. Тонкие и изящные, рождённые далёким светом звезд, они кажутся совсем эфемерными созданиями, но пусть вас это не обманывает. Наверное, во всём Тейране нет более искусных и хладнокровных воинов. Будь то клинки или лук — любое оружие становится в их руках смертоносным. Эльфы часто попадаются в наших краях: некоторые торгуют, присоединяясь к грузным обозам с тканями и пушниной, чудодейственными снадобьями, некоторые продают своё мастерство умелых воинов, некоторые — просто хотят посмотреть мир за пределами Эквестрии. Хотелось чтобы меня боялись и уважали. Подчинялись. Но я человек. Слабый и бесполезный человек. Но и с этим можно было бы жить спокойно, если бы не проклятая метка на моём теле. Вздохнув, откидываю одеяло и подставляю левую руку под рассеянный свет. Там, немногим выше сгиба локтя, «красуется» она — пятно в форме ворона. Точнее, раньше это был ворон, пока однажды я не попытался срезать его острым ножом, а потом ещё и выжечь. Теперь на моём плече зарубцевавшаяся уродливая кожа с темным пятном в центре, едва ли напоминающем птицу. Медленно провожу по нему пальцем, повторяя ненавистный контур. Метка болит и пульсирует, кажется, что от неё исходит странное живое тепло. Наверное, из-за этого и не могу уснуть — раньше я её никогда не чувствовал так. Страшно. Но это моя жизнь, моё тело, и мне некуда деться. Поворачиваюсь к Марике, зарываясь лицом в её волосы, закрываю глаза, сосредотачиваясь на легком размеренном дыхании рядом. Вдох… Выдох… Мои веки постепенно тяжелеют, и я наконец проваливаюсь в долгожданное забытьё.