Июнь 2023
Подобравшись к сорокалетнему рубежу, Александр ничего не изменил в своей жизни — его устраивало абсолютно всё. Он любил свою стометровую квартиру-студию на Крестовском острове, любил её лаконичный дизайн, идеальный порядок и отсутствие в ней людей. Возвращаясь вечером с работы, он открывал дверь и на миг замирал на пороге, в предвкушении, что сейчас окажется совершенно один, отгороженный от шумных улиц, переполненных машинами дорог, галдящих прохожих. Домработница к тому времени уже уходила, и этот факт радовал его не меньше, чем почти стерильная чистота, которую она наводила к его приходу. Он любил, чтобы вещи находились на своих местах — права, ключи, зонт, перчатки. Чтобы полотенца в ванной висели ровно, безукоризненно свёрнутые, строго по размеру и назначению — банное, для рук, для лица. После использования он всегда аккуратно их складывал и вешал обратно, но никогда не вытирался одним больше двух раз. Всё остальное в квартире тоже стояло, висело, лежало исключительно по ранжиру — цвету, размеру, категории: рубашки, носки и обувь в гардеробе, книги на полках, продукты в холодильнике, бутылки с алкоголем в винном шкафу. Предыдущую домработницу ему пришлось уволить, потому что та никак не могла запомнить последовательность, в которой нужно было расставлять туалетные принадлежности на полке в ванной после протирания пыли. Он любил порядок. Любил красиво сервированный стол, накрахмаленные салфетки и столовое серебро. Любил вкусную еду и умел её готовить. И, даже ужиная в одиночестве, накрывал себе по правилам этикета. Любил хороший алкоголь. Как истинный ценитель — в небольших количествах, но преданно, со знанием дела. Любил одежду известных марок и только высочайшего качества: если джинсы, то Kiton и True Religion, если костюмы и рубашки, то Ermenegildo Zegna и Brioni, если нижнее бельё, то исключительно из микроволоконного модала и лиоцелла. Любил удобную обувь, дорогие автомобили и часы, отдых на море, массаж и эрудированных собеседников. Трепетно любил свою гигантскую кровать и испытывал настоящее блаженство, когда утром первым делом закуривал Black & Gold — которые также очень любил, — развалившись на четырёх с половиной квадратных метрах белоснежной свежести и идеального комфорта, лениво стряхивая пепел в привезённую из очередного отпуска ракушку. Фанатично, до одури любил занятия в тренажёрном зале, а вечером после душа любил рассматривать себя со всех сторон в зеркале — напрягая мышцы, втягивая живот, хмурясь порой, если вдруг решал, что пресс или трицепсы недостаточно рельефны, а на боках появился целый сантиметр жира. Он любил лето и шум волн, фонтаны, статусность, горячую ванну, ретро-музыку и старые советские комедии, скорость, сов-сплюшек, забористые шутки и безупречное обслуживание. Любил разнообразие в сексе, а иногда и эксперименты — с умелыми, опытными партнёршами. Любил чёткое долгосрочное планирование и чтобы всё исполнялось в соответствии с задуманным вплоть до самой мелкой детали. Любил эспрессо из своей кофеварки, вид из окна своей квартиры, сбалансированный звук своего домашнего кинотеатра. Любил встречи с друзьями в боулинге по четвергам, игру пара на пару, а затем пиво от проигравших, неспешные разговоры, взаимные подколы. Любил, когда Костик рассказывал анекдоты, а Димка Морозов ржал так, что пиво в бокалах дрожало, любил крепкие рукопожатия Игоря. Он любил брата. И мать любил тоже, что бы брат там себе ни напридумывал. Но больше всего Александр любил своё дело — сеть магазинов Drink Time, торгующих алкоголем. Он не боялся физического труда и не боялся вызовов, которые порой бросала ему жизнь. Может быть, поэтому смог удержаться на плаву, когда российский бизнес попал под пресс санкций, а со временем и укрепить позиции — расширил географию поставок и список клиентов. Однако очередной арбуз, что выкатила ему жизнь, в одночасье изменил расстановку незыблемо выстроенных по степени важности приоритетов. Александр не любил болеть, больных и больницы, но мгновенно забыл и об этом, и о своём детище, когда Игоря хватил инсульт, и он почти переселился к нему в палату. А позже ездил с ним к лучшим отечественным и европейским специалистам, на этапе реабилитации возил на море, развлекал и тормошил, пробуждая пропавший интерес к жизни. Если бы не Димка, полностью принявший на себя управление магазинами в тот период, весь с любовью выстроенный бизнес полетел бы коту под хвост. Александр не любил признавать свои ошибки и идти на попятный, но поступился и этими принципами тоже, когда Игорь решил поиграть в благородного рыцаря. Желание брата быть рядом с Алисой он воспринял как глупую блажь — от скуки или тоски после смерти Ольги, — но не только не сказал ему ни слова против, раз это избавило его от инвалидного кресла, но и пошёл в суд. Он не любил оправдываться и пояснять причины своих поступков, посмеялся от души над потугами брата в психологический анализ, но внял его настойчивой просьбе и обратился к психологу. Он считал брак пережитком прошлого, оковами, ограничивающими свободу любого разумного человека, но принял выбор Игоря жениться на Алисе. Не любил детей, но поздравил его с дочерью, когда мать как-то обмолвилась по телефону, что видела внучку. Лишь удивился, что брат сам ему об этом не рассказал. И что мать, проговорившись, словно испугалась своей болтливости. Хотя, может, потому родные ничего ему и не рассказывали, что знали о его нелюбви. Александр не любил не каких-то конкретных детей, а всех в целом. Не понимал культа детей, не принимал за норму детскую вседозволенность. Не мог взять в толк, почему эти маленькие балованные чудовища, хорошо знающие пока только три слова — хочу, дай и купи, и которые ещё ничего не сделали в этой жизни, ценятся выше, чем взрослые работающие люди, приносящие обществу пользу в виде налогов и результатов своего труда. Почему в случае какого-то бедствия все трясутся за детей и орут в истерике: «Погибли дети! Дети пострадали!», а о погибших и пострадавших взрослых даются сухие цифры статистики. Он искренне не понимал, почему у созданий, ни за что не несущих никакой ответственности, столько поблажек и привилегий. Почему больному ребёнку с готовностью собирают деньги на операцию, а взрослому в аналогичной ситуации советуют идти заработать. Почему в любой очереди маленький ребёнок — универсальный пропуск. Почему дети могут хулиганить и нарушать закон, но никто не привлечёт их к ответственности, если им нет четырнадцати лет. Могут орать и беситься в общественном месте, мешая окружающим, и никто их не накажет, но если орать и беситься начнёт взрослый, сразу вызовут полицию, а то и санитаров. Его выводило из себя утверждение «всё лучшее детям». За какие заслуги? Просто за то, что они недавно родились? А взрослые, получается, могут довольствоваться второсортным дерьмом, потому что… почему? С чего вдруг? Александр недоумевал, когда их общий друг Костя Соколов именно его позвал быть крёстным своего первенца. И злился, слушая, как счастливый молодой отец, вмиг поглупевший от счастья и с первого раза не внявший отказу, продолжал пьяно настаивать, вопрошая: «Ну почему, почему ты не хочешь? Будет так здорово, вот увидишь! Может, ты наконец-то поймёшь, что нет ничего лучше… и тоже захочешь…» Это стало последней каплей, и Александр не сдержался, почти проорав в лицо другу: «Ты знаешь, что может быть лучше весёлого детского смеха? Знаешь, блять?! — И, заметив косые взгляды других посетителей боулинга, закончил уже спокойнее: — Охрененная тишина, когда у тебя нет сраных детей…» Костик после этого долго на него обижался. Но Игорь — не Костик. И когда брат позвонил и предложил присоединиться к ним с дочерью погулять в парке, Александр и не подумал отказаться — купил билет на «Сапсан» и выехал в Москву тем же вечером.***
Они кормили плавающих в пруду уток — Игорь придерживал дочь за капюшон ветровки; девочка швыряла хлеб в воду и повизгивала, глядя, как птицы бросаются за угощением, крякают и бьют крыльями. Когда-то здесь текла река, а сегодня в этой части парка раскинулся Приозёрный лес — с сохранёнными старыми клёнами, липами и дубами, с проложенными дорожками для прогулок и велосипедистов, скейт спотами, детскими игровыми площадками и искусственными прудами. Александр заметил брата издалека и какое-то время наблюдал за идиллической сценой, шагая не спеша навстречу. Квартира на Невском, что осталась от первой жены Игоря, пустовала, и Александру казалось естественным, если брат с семьёй поселится там. Но они решили обосноваться в столице и купили дом в том же посёлке на Рублёво-Успенском шоссе, где жили родители Алисы. Его это не касалось — у Игоря давно была своя жизнь. Три года Игорь с Алисой прожили в маленьком приморском городке на Лазурном берегу Франции. Иногда братья созванивались и делились новостями, хотя некоторые вопросы обходили стороной, замалчивали не сговариваясь. «Как у тебя вообще?» — спрашивал Александр, не сильно надеясь на откровенность. «Норм, — не обманывал его ожидания Игорь. — А у тебя?» «Аналогично». Год назад мать проговорилась, что живёт у Игоря, нянчит внучку. «Говорят, ты стал отцом?» — спросил Александр тогда. «Есть такое». — Лаконичность брата порой зашкаливала. «Поздравляю». Молчание в тот раз затянулось, и Александр уже было решил, что со связью какие-то проблемы, но телефон вдруг ожил: «Спасибо, братка». Если бы не мать, он бы не узнал ни о женитьбе Игоря — тот и о первом своём браке рассказал уже постфактум, — ни о его отцовстве, ни о том, что брат возвращается в Россию. «Алисочке наконец-то разрешили вывозить деток из страны! — как-то сообщила она ему радостно. — Сейчас вот Игорёша повёз их всех на Капри. А на Новый год мы едем на Мальдивы… они и меня с собой берут! Родители Алисочки тоже будут… Говорят, приплывут прямо на своей яхте! — И добавила в конце робко: — Может, и ты сможешь туда приехать, сына?» Он ответил быстро, даже не потрудившись обдумать предложение: «У меня работа, ма. Ты ж знаешь, под Новый год самый аншлаг». А у самого что-то шевельнулось тоскливо внутри, словно у пса беспризорного. «Но ничего, даст бог, скоро увидимся! — Мать никогда не спорила с ним и не уговаривала. — Игорёша говорит, пора нам домой собираться. Соскучилась я, сына. И по квартире своей, и по России… и по тебе». «И я, ма. По вам обоим». Но прошёл ещё почти год, прежде чем брат позвонил и сообщил, что они в Москве: «Приезжай на выходные, братка. Хочу тебя кое с кем познакомить». И голос — радостный, гордый. Александр и тут ответил быстро, не задумываясь, но теперь другое: «Да не вопрос…» — Папочка, смотри, как я могу! — отводя руку для броска, звонко вскрикивала малышка, и Александр содрогался от её звонкости. Неумение детей прилично вести себя в людных местах и нежелание контролировать силу своего голоса были для него самыми вескими причинами избегать с ними общения. И его не сильно волновало, связано ли это их неумение с возрастом или физиологией, или это элементарное упущение в воспитании. Он избегал любых мест, где рисковал столкнуться с истеричными мамашами и их неуравновешенными орущими спиногрызами: не пользовался общественным транспортом, не ходил в кинотеатры, предпочитая смотреть новинки, развалившись на собственной кровати, при необходимости вызывал платного врача на дом, забыв дорогу и в участковую поликлинику, и в продуктовые магазины, доверяя закупку еды домработнице. А если не мог избежать встречи с «цветами жизни» — перелёты даже бизнес-классом от этого не уберегали, дети водились и там, — то спасался наушниками и музыкой на максимальной громкости. Он ненавидел бегающих и орущих детей. Но Игорь только смеялся, доставая из пакета хлеб и подавая его дочери. Та взяла очередной кусочек, кинула в воду и снова радостно вскрикнула, замахала руками, подражая уткам. А потом оглянулась. Синие, неестественно-синие фамильные бестужевские глаза уставились на остолбеневшего в изумлении Александра. Он улыбнулся помимо воли, поднял приветственно ладонь. — Папочка, qui est-ce? — Девочка дёрнула Игоря за штанину. Тот повернулся. Уже не медля, Александр зашагал вперёд — ради брата он как-нибудь вытерпит и это. Они столкнулись лбами, как в детстве, замерли на миг. — Привет, братка. — Привет… — Александр боднул сильнее, пальцы ласково взъерошили отросшие волосы Игоря. — Как же долго тебя не было, чертяка. — После чего отстранился, тряхнул его за плечи, с одобрением кивнул: — Смотрю, форму полностью восстановил… Молодца! За эти годы, что они не виделись, Игорь окреп, в его движениях не осталось и следа от бывшей болезни. По телефону он рассказывал, что ходит в зал, занимается с тренером, пока Алиса ездит на встречи с детьми, и теперь Александр придирчиво осматривал его, удовлетворённо качая головой. — Так восстановил, что уже пару лишних килограммов набрал, — хмыкнул Игорь, после чего повернулся, подмигнул с любопытством рассматривающей их дочери: — Вот, ходим с моим личным инструктором на роликах кататься. — Спросил: — Поздороваешься? Та кивнула. — Привет, — сказала серьёзно. — Меня зовут Забава Бестужева. Qui es-tu?? — Привет. — Губы снова растянулись в улыбке. — Я… — Он остановился на миг. Ему претило, когда коверкали его имя. Об этом знали все, и даже близкие друзья обращались к нему не иначе, как Александр. Но эта малышка вряд ли выговорит такое, поэтому сказал: — Алекс. Алекс Бестужев. — Лучше уж так. Девочка округлила глаза. — Ой! Тебя зовут, как льва из «Мадагаскара»… а фамилия прям как у меня! И ещё ты похож на моего папу. — Конечно, я же его брат. — От улыбок у него с непривычки сводило скулы. — Да? — Забава склонила голову набок и недоверчиво сощурилась, словно уличила его в обмане. — У меня тоже есть братик. Το όνομά του είναι Νίκας. И он на меня совсем не похож! — Так он же мальчик. — Александр расхохотался, настолько комично выглядела её подозрительность. — А ты девочка. — Сестричка у меня тоже есть. — Забава не сбилась со скептически-обвинительного тона. — Её зовут Стефка! — Забава… — Игорь нахмурился. — Désolé, papa. — Умильная рожица обратилась сначала к нему, затем снова к Александру. — Её зовут Стефания, — одарили и его слащаво-кроткой улыбкой. Но кротости надолго не хватило, и Забава выпалила: — Она противная! — Почему же? — Продолжая посмеиваться, он постарался изобразить заинтересованность: — Что она сделала? — Она живёт в большом-пребольшом доме… называется château, — пояснила Забава. — И говорит, что она из-за этого принцесса! — Тут голос дрогнул, уголки губ горестно поползли вниз: — А я нет… — Забава поджала губы, а потом сердито поставила точку: — Она задавака! — Ну… — Александр задумался, — зато ваша мама живёт с тобой, а не с ней. — Вспыхнувшая во взгляде малышки надежда приободрила его, и он повторил мысль более пространно: — Стефания живёт в своём большом-пребольшом доме, который называется замок, только с одним папой. А ты — с папой и мамой. Так и кто из вас в плюсе? Забава на миг задумалась, затем лицо осветилось довольной улыбкой: — Я! — И засмеялась. Несмотря на свой малый возраст, она уже знала, что такое быть благодарной. Её благодарность обрушилась на Александра внезапно — он не был к ней готов и ошарашенно отпрянул, когда маленькие ладошки схватили его за руку: — Пойдём! Покачаешь меня на balançoire за это! Повелительность в голосе не оставляла ему выбора, и в растерянности он глянул на брата, но тот с озабоченным видом о чём-то говорил по телефону и лишь указал головой в направлении уходящей за деревья тропинки. — Но я не умею, — сдавленным шёпотом прошипел Александр. — Иди сам качай. — Она тебя научит. Когда Игорь подошёл к детской площадке, Забава съезжала с горки, щебеча с какой-то девочкой, показывая ей, как правильно садиться и отталкиваться. Александр стоял под деревом, подальше от бегающей ребятни и охраняющих их родителей и нянь, и скроллил в своём телефоне. — Ну что, живой? Александр оторвался от экрана и глянул на брата с упрёком: — Мне уже херов в панамку насовали. Сказали, что я неправильно качаю. — Кто сказал? Забава? — Да нет, мамаши… Не оставляй меня одного с ней. Ты же знаешь, я нихрена в детях не соображаю. Вдруг я сделаю что-нибудь не то? Игорь пожал плечами: — Главное — безопасность. Остальное ерунда. Забава очередной раз скатилась с горки и побежала к песочнице, но вдруг споткнулась о валяющуюся на дороге игрушку и упала. Игорь сорвался с места, как гепард. Хмыкнув ему вслед, Александр напрягся в ожидании визга и рёва. Но девочка встала, отряхнула ладони и потёрла ушибленную коленку, затем подошла к пластмассовому грузовичку — виновнику её падения — и со всей силы пнула его. Рёв всё же раздался, когда от грузовичка отлетел кузов, — пухлощёкий малыш в жёлтом комбинезоне голосил, показывая на свою сломанную игрушку. У Александра свело желудок. Рука сама потянулась за сигаретами, и он чертыхнулся, вспомнив, что курить здесь нельзя. Молодая мамаша жёлтокомбинезонного крикуна стала его успокаивать, грозя вслед крушительнице грузовиков пальцем. Однако когда Игорь подошёл к ним и извинился, вмиг успокоилась, а после того как он приделал выскочивший из паза кузов на место, уже поглядывала с интересом. — Ваша дочь? — спросила она. — Моя. Простите ещё раз. Он вернулся обратно под дерево — Забава играла в песочнице с другой девочкой и в помощи не нуждалась. Укрощённая мамаша, склонившись над своим карапузом, помогала ему катать грузовичок по траве. — Как она тебе? — спросил Игорь. Александр, рассматривая туго обтянутый спортивными штанами зад мамаши, хмыкнул: — Как говорил наш дед: третий сорт — не брак. — Я про Забаву. — Чёрт… прости. — Он перевёл взгляд на песочницу. К играющим девочкам присоединилась ещё одна, и они сгребали песок, накладывали его в ведёрки, а потом строили «замок». Забава, высунув от усердия язык, высаживала на территории замковой площади деревья — втыкала веточки. — Смелая. И… — Александр ухмыльнулся, глянул на брата, — и глаза… Да? Похоже, бабуля ошибалась. — Я тоже об этом подумал, — согласился Игорь. — Ещё в клинике, как в первый раз увидел. Бабушка по отцовской линии повторяла им не раз, что такой густо-синий цвет глаз имеют все мужчины рода Бестужевых и что передаётся он от отца к сыну. Когда к ним в деревню съезжались на большие праздники дедовы братья с жёнами, их сыновья с жёнами и своими детьми, бабушка посмеивалась: «Ишь ты, прям-таки васильковая поляна!» — А потом стал вспоминать, — продолжил Игорь, — и знаешь… У нас ведь с тобой нет ни одной сестры — ни двоюродной, ни троюродной, ни даже седьмой воды на киселе. И ни одной племянницы, кровной тётки или прабабки. У нас в роду, насколько я смог вспомнить, вообще нет ни одной девчонки. Она первая. Александр фыркнул: — Костян назвал бы тебя бракоделом. Ну, он так говорил, когда у Димона дочка родилась. — Не бракодел, а ювелир. — Игорь не поддержал веселья, вдруг помрачнев. Затем сжал челюсти и скрипнул зубами. — Ты чего, ведёшься на такую херню? — Брат обычно адекватно реагировал на подколы, и Александр удивлённо вскинул брови, хлопнул его по плечу. — Она красивая и смелая. И для двух лет очень неглупая. Я думал, в этом возрасте они вообще говорить не умеют, только орут. Игорь на похвалу не отозвался, только дёрнул уголком губ, продолжая хмуриться. — Она рассказала свой первый стих в год и два месяца, — процедил он всё так же угрюмо, не поворачивая головы. — «Мика кабаяпий по ису тяп». — Переведи. — Мишка косолапый по лесу идёт. И ей не два. Сейчас ей три с половиной. — Да? — Александр пожал плечами. — Ну, я в детях не разбираюсь… — Он замолчал, нахмурился: — Погоди, как ей может быть три с половиной? Когда это ты успел? — Готовый вырваться смешок почему-то замер на губах. — Никогда. — Голос Игоря охрип. — Я в то время и ходить-то не мог. А ты всегда быстро считал. — Это ты так шутишь, да? — Шутка ему не нравилась. — Месть за подъёбку? — А тебе смешно? — Игорь снова неотрывно смотрел в сторону песочницы. — Да не очень. Если честно, вообще нихуя не смешно. — Тогда какие могут быть шутки? — Брат наконец повернулся к нему лицом: — В том притоне в Лас-Вегасе ты зря потратил деньги. Бармен тебя наебал. Александр дёрнулся, замер — он не только быстро считал, но и соображал неплохо. — Почему ты не сказал раньше? — Теперь и его голос охрип. — А ты? Почему ты не сказал мне, что…? — Игорь зажмурился на миг, опустил голову. — Па-поч-ка! — донёсся до них звонкий голосок. Оба вздрогнули и повернулись. — Я захочеваю писать! — Забава махала им лопаткой. Её руки, розовая ветровка, колени и даже щёки были в песке. Скрученные в два рожка волосы чуть растрепались. — Я тоже! — крикнул ей Игорь. — Побежали быстрее, пока мы с тобой не описались! На площадке встревоженно загудели. Кто-то фыркнул, бабуля в смешной шляпке всплеснула руками в возмущении: «Как не стыдно, молодой человек?! Здесь же дети!» Мамочка с карапузом и грузовичком расхохоталась, теперь с удивлением рассматривая Александра. — Ты ведь мудила, Сань, — негромко проговорил Игорь. — Ты ведь знаешь об этом, правда? Тот молчал. Забава бросила лопатку, попрощалась с подружками и побежала в их сторону. — Ты меня поймаешь? — засмеялась она. — Даже не сомневайся! — Лицо Игоря осветилось улыбкой. — Ты мудила, — вновь вполголоса повторил он брату, продолжая улыбаться бегущей к ним фигурке. — И вот скажи мне, Сань… скажи… почему тебе? Почему именно тебе вот это счастье? Забава подбежала, и Игорь подхватил её, подбросил, закружил. Она хохотала — счастливая, беззаботная, абсолютно уверенная в надёжности держащих её рук. — Папочка, папочка… — в восторге задыхалась она, — а Алекс сказал, что je suis courageuse! Игорь поставил её на землю. — Он только что и мне об этом сказал. Но не успел рассказать всю историю. Пошли искать туалет, и по дороге ты сама мне расскажешь. — Алекс качал меня на balançoire. Высоко-высоко, до самого неба! — Она подняла руки вверх, показывая, как высоко её качали. — Я не боялась! Потому что я смелая! Но какая-то тётя отругала Алекса. — Подбежав к нему, Забава схватила его за руку и потянула за собой: — Теперь только ты будешь качать меня на balançoire, ладно? Папочка никогда меня так высоко не качает. — Ну, он же не знал, что ты не боишься… — Александр попытался высвободить ладонь. — А теперь знает. И тоже будет качать тебя высоко. Забава хихикнула. — Не будет. Потому что он сам боится… да, пап? — Она снова засмеялась, посмотрела на Александра и сообщила ему шёпотом, словно доверяла большой секрет: — Он очень боится за меня. Потому что очень сильно меня любит.