Вот тебе мир

Лука ворочается уже, наверное, полчаса, но сон никак не идёт. В конце концов, он не выдерживает и поднимается, бесцельно бродя по комнате: может быть хоть это поможет как-нибудь перезагрузить организм, и тот, наконец, успокоится? Эта неясная, глупая тревога в конец его измучила, но что с ней делать, изобретатель не понимает — он ведь не священник и даже не врач. Остаётся только надеяться, что всё наладится само собой. В один момент Лука останавливается у окна и раздвигает тяжёлые бархатные шторы, чтобы выглянуть наружу. На дворе — поздняя весна, плавно переходящая в лето, и даже сквозь сумерки он может видеть цветочное буйство, простирающееся, словно, до самого горизонта. Рядом с этим огромным домом не менее огромный сад, но изобретатель не может туда попасть. Это запрещено. Лука несколько секунд медлит, сомневаясь, прежде чем открыть окно нараспашку. Вдруг его увидят? Что тогда будет? Впрочем, он успокаивает себя тем, что в такой темноте никто не разберёт одинокую человеческую фигурку на втором этаже. Не о чем беспокоиться. Прохладный ветер забирается под рубашку, но Лука совсем не обращает на это внимания, просто стоит и жадно дышит, вдыхая запахи цветов и сырости. Так приятно… Так приятно чувствовать эту свободу, которая вот, здесь, близко, только руку протяни. До которой ему не добраться. Лука скучает по множеству красочных мест, которые видит только во снах. Может быть, это — потухшие воспоминания, может быть — просто игра его воображения, но… Каждый раз, попадая в подобное сновидение, он просто не хочет просыпаться. Потому что роскошный и безжизненный интерьер он видит каждый день, и тот просто до ужаса ему надоел, так, что хоть волком вой (он молчит, не желая тревожить чей бы то ни было покой). Повторяя, что никто ничего не заметит, Лука сначала садится на подоконник, а потом, нервно оглядываясь, аккуратно свешивает ноги наружу. Главное, не упасть сейчас случайно: всё же, высота потолков в комнатах немаленькая, и он может пораниться — несерьезно, но неприятно. Да и обратно будет невозможно попасть, а там… Мало ли что будет. Лука гипнотизирует взглядом траву, боясь принять какое-либо решение, но в какой-то момент встряхивает головой, уверенно поднимается и бесшумно исчезает, только чтобы вернуться с мотком тонкой, но прочной верёвки. Так он сможет и спуститься, не переломав себе ноги, и поднимется наверх безо всяких проблем. План простой, а потому идеальный. Оказавшись внизу, он даже замирает на мгновение. Ему не верится, что всё...так просто. Изобретатель даже оглядывается внимательно, но не замечает никого и ничего: что сад, что дом совершенно безмолвствуют. Он делает несколько шагов. Потом ещё. И ещё. Никого. От его былой подозрительности не остаётся ни следа. Да, конечно, Лука всё равно старается не шуметь слишком сильно, но не торопится, дыша полной грудью, разглядывая цветы, листья и бесконечное небо в мелкой россыпи звёзд, и даже срывает кое-что… На память. Он нескоро осмелится повторить подобную вылазку (если вообще осмелится) и потому старается набраться впечатлений так, чтобы хватило с запасом. Когда он возвращается, то тщательно заметает следы, прячет сорванные соцветия и только потом ложится в постель. Сон его спокоен и безмятежен. Весь следующий день Лука не перестаёт улыбаться, и ему даже почти удаётся выкинуть из головы все неприятные события, случившиеся раньше. Почти. Только вечер омрачается чужим визитом — после того странного разговора изобретатель совсем не знает, как реагировать на Эдгара, и потому молчит, несмотря на чужие попытки завязать беседу. Молчит, пока Эдгар, вздыхая, не произносит: — То маленькое ночное рандеву… Это было весьма неосторожно с твоей стороны. Лука вздрагивает: как тот вообще узнал о подобном? Он ведь правда почти всё предусмотрел, так как… — Прошу прощения. Я всё понимаю, это больше не повторится, — решает отделаться он ничего не значащей вежливостью. — Конечно, не повторится, — кивает хозяин дома. — Я позабочусь об этом. Лука сглатывает. Он очень хочет пересилить себя и спросить, что Эдгар имеет в виду, но веки смыкаются сами собой, и его почему-то так тянет в сон… Остаток вечера и ночь он вовсе не помнит. Приходит в себя он утром и на своей постели. Это, кажется, стало своеобразной традицией. Лука не думает об этом особо, пока, неспешно собираясь, не замечает, что некоторые вещи переставлены и пыли гораздо меньше… здесь убирались? Но когда? И почему он ничего не заметил? Это странно. Ещё более странно то, что все шторы плотно задёрнуты. Лука хмурится и подходит к окну, чтобы исправить это, но замирает, вцепляясь в плотную ткань, когда видит прочные решётки на окнах. Откуда… Это? В голове почему-то сами собой всплывают чужие слова, сказанные тем вечером: “Я позабочусь об этом”. Так вот, значит, как Эдгар позаботился? Умно, хотя бы в этом ему отказать нельзя. Изобретатель отступает на несколько шагов, но страх в его глазах быстро сменяется решительностью. Ему необходимо проверить все комнаты этого крыла, и он быстро выбегает прочь, не удосужившись даже прикрыть за собой дверь — на аккуратность нет времени. Впрочем, чем дальше он идёт, тем тяжелее становится на сердце. Каждое окно (абсолютно каждое, даже те, в которые пролезть он мог бы только теоретически и то с какими-либо невероятными ухищрениями) забрано стальной сетью. И страшно становится от осознания масштаба проделанных работ и последствий, наступивших после одной-единственной ошибки. Последней Лука посещает свою мастерскую. Здесь окон нет и никогда не было, только искусственное освещение, но ему нужно кое-что другое. Ему нужны инструменты, которыми, теоретически, он может повредить решётку и выбраться наружу. Он не собирается делать это прямо сейчас, ему нужно просто удостовериться, что он имеет возможность и… Все коробки и ящики так и остались на своих местах, но когда изобретатель достаёт один из них (самый большой), то понимает, что он странно лёгкий. С нехорошим предчувствием он снимает крышку и долго-долго глядит на пустое пространство. Как же так? Неужели Эдгар предусмотрел и это? Неужели забрал всё? Лука обыскивает мастерскую полностью, переворачивая её сверху донизу, а потом, словно разом утратив все силы, медленно оседает на пол. Ничего. Действительно ничего, что помогло бы ему выбраться. Остались только какие-то мелкие отвёртки и прочий хлам, что может пригодиться разве что при работе с электросхемами. Изобретатель долго сидит так, среди раскиданных вещей. И в голове только одна мысль: о побеге. Ему нельзя оставаться здесь, ни в коем случае. Как бы хозяин дома ни говорил о том, что хочет помочь, но его действия буквально противоречат его же словам. Может быть, он и правда желает ему только лучшего, но эта однообразная клетка, какой бы роскошной она ни была, не имеет права называться “лучшей”. Не для него. Нет. Только громкий звон колокольчика, оповещающий о завтраке, выдёргивает его из тяжёлого омута. Возможно, Эдгар тоже там будет, но… Во-первых, есть хочется просто невозможно, а во-вторых, ему нужно узнать хоть какие-то новости. Хозяин дома встречает его улыбкой. — Доброе утро. Лука на это не реагирует, опускается на своё место и молча принимается за еду. Он так увлечён разглядыванием собственной тарелки, что теряется, слыша шорох страниц, и невольно поднимает голову. Эдгар читает газету: видимо, не особо внимательно, потому что слишком уж быстро пробегается взглядом по колонкам, но лицо его очень выразительное демонстрирует все испытываемые по поводу новой информации эмоции. Впрочем, через минуту пристального наблюдения даже он понимает, что что-то не так и вопросительно косится на Луку. Тот мгновенно отворачивается, но всё же может произнести: — Ты… Одолжишь мне её? — Тебе так интересны все эти сплетни? — удивляется Эдгар. — Хорошо, хорошо, — удивительно быстро соглашается он, — но только после еды. Свою порцию изобретатель проглатывает в считаные секунды. Впрочем, Эдгар хоть и причитает на тему того, что это глупо, от слов своих не отказывается, и протягивает Луке вожделенную весточку из внешнего мира. Тот с благодарностью принимает её и, игнорируя чужой внимательный и чуть насмешливый взгляд, тут же разворачивает. Его внимание приковывает строчка, в которой указана сегодняшняя дата. Тридцатое. Какого?.. Лука записывает всё происходящее с ним в дневник, не пропуская ни дня, но последняя запись датируется двадцать каким-то числом. Он изначально вёл отсчёт неправильно? Нет, этого не может быть, он ведь тогда тоже по газетам и чужим словам сверялся, но как же... — Эдгар, — наигранно равнодушным тоном спрашивает изобретатель с замиранием сердца, — какой сегодня день? — Тридцатое, — мгновенно откликается он. — Пятница. В столовой повисает абсолютная тишина. — Что-то случилось? Лука не отвечает. Он медленно касается пальцами собственных висков и замирает, глядя в одну точку. Он потерял целых…несколько дней? Так просто? Но… — Ах, видимо, ты ещё не совсем проснулся, — сам успокаивается Эдгар. — Дезориентация. Я читал. Всё же, люди не совсем привычны к тому, чтобы пробыть во сне больше суток. Пробыть во сне… Больше… Суток?.. — Я… Что? Ловя испуганный взгляд своего собеседника, Эдгар словно смягчается. — Ты уже, наверное, заметил некоторые изменения в обстановке? Этот ремонт стал той еще морокой, и, кроме того... — он на мгновение запинается, будто смущаясь. — Я вынужден был погрузить тебя в сон на это время. Лука не сразу может понять чужие слова. Но как только до него доходит весь смысл, он тут же вскакивает, с грохотом опрокидывая стул, и бежит прочь, не разбирая дороги, и даже обеспокоенные выкрики его не останавливают. В сердце его вместе с удушающим страхом пробуждается гнев, шепчущий лишь одно: Как. Он. Посмел?!