Вот тебе мир

Лука торопится, неровными строчками записывая в тетрадь всё произошедшее за сутки и делая акценты на всех неприятных событиях — их ему особенно необходимо помнить. Дневник — единственная вещь, принадлежащая ему здесь целиком и полностью, и он бережёт его, как зеницу ока, даже несмотря на подозрение (точнее, уверенность, которую он никак не хочет признавать) в том, что Эдгар тоже читает его. Если Луку спросят, как это можно провернуть так, чтобы никаких следов не осталось, он только руками разведёт: мало ли существует способов… Хоть то же проклятое снотворное, действие которого он уже испытывал на себе несколько раз. И, хотя он знает, что написанное так или иначе не останется секретом для хозяина дома, он всё равно быстро захлопывает тетрадь, когда слышит за спиной знакомые шаги, и замирает. Мягкие ладони закрывают ему глаза. — Угадай, кто? Эта затея кажется Луке откровенно глупой, но голос Эдгара едва ли не звенит от радостного предвкушения, заставляя невольно напрячься, ожидая чего-то… Неприятного. — Кроме меня, тут только ты. К чему всё это? — устало вздыхает он. Кожа на чужих руках влажная и явно пахнет мылом и щёлоком, а мокрые края рукавов неприятно липнут к лицу и… Плохое предчувствие только усиливается, стоит Луке разобрать куда более слабый запах железа и соли. — Ты ничего не понимаешь в романтике! Эдгар хмыкает и отходит прочь, а Лука, развернувшись к нему лицом, поддаётся собственному любопытству, проводит тыльной стороной ладони по щеке и видит, как на коже остаются розовые разводы. Кровь. Чья это кровь? — А ты ничего не хочешь мне рассказать? Лука сомневается, что ему ответят, и оказывается прав. Эдгар, как ни в чём не бывало, складывает руки за спиной и глядит на собеседника с любопытством, видимо, не совсем понимая, о чём идёт речь. — Ну, я очень хочу рассказать, как ты для меня важен… Но, в свою очередь, ты ведь хочешь услышать что-то другое, верно? Лука вздыхает. — Что у тебя на рукавах? Только не говори, что краска. Эдгар вытягивает вперёд руки и с неподдельным удивлением замечает тёмные пятна на рукавах. Полюбовавшись ими некоторое время, он просто хмыкает и вновь улыбается. — Прости, вечно забываю про ткань. В следующий раз такого не повторится, я обещаю. От этой легкомысленной улыбки и беспечно брошенной фразы “в следующий раз” мороз по коже. Лука просто надеется, что режет хозяин дома котят, а не людей, как бы отвратительно (особенно из его уст) это ни звучало. Он брезгливо дёргает плечом и демонстративно разглядывает вид из окна, время от времени, конечно, опасливо косясь на Эдгара. Ну вот. Теперь настроение ещё пакостнее, хотя, казалось бы, дальше уже некуда. А мучитель его всё равно уходить не торопится, будто бы этого ему мало. — Скажи, Лука… Эдгар подходит ближе, так, что смотреть теперь приходится только на него — скорее из-за дурного предчувствия, чем от большого желания. — Ты меня любишь? Лука беззвучно выдыхает. Чёрт, вот такой подставы он точно не ожидал. Столь простой и невинный на первый взгляд вопрос, очевидно, таит в себе второе, третье и даже десятое дно. Если он солжёт, это будет заметно. Если скажет правду, то, вероятно, и сам будет не рад последствиям. Постарается отделаться общими фразами — только потянет время, пока собеседник не догадается поставить условие на односложный ответ: “да” или “нет”. Он молчит очень долго. Так, что и сам прекрасно понимает — пауза неприлично затянулась. — Не знаю. Не могу сказать… Пока. Голос его чуть вздрагивает. Эдгар выглядит разочарованным, отстраняется мгновенно и ходит нервно кругами, гневно сжимая кулаки, пока голова даже у Луки не начинает кружиться. А потом вдруг останавливается, словно к чему-то прислушиваясь, улыбается мягко и вновь оказывается рядом за несколько неровных шагов. — К сожалению, это неправильный ответ. Лука вдруг осознаёт всё чётко и ясно даже до того, как что-либо происходит. Поэтому и в сторону наклоняется даже чуть раньше, чем видит занесённую для удара руку. В глазах у Эдгара проскальзывает изумление, а потом щёку будто обжигает что-то, и в ушах звенит набатный колокол. Больно. Несмотря на то, что удар задел его на излёте — больно. Лука закрывает лицо руками и шепчет молитву вперемешку с отборной площадной руганью, а когда воздух заканчивается, вскидывает голову и глядит на хозяина дома с такой неподдельной ненавистью, что тот на секунду отшатывается, очевидно, не ожидая такой реакции. Впрочем, в себя он приходит слишком быстро и тут же бросает многообещающее: — Подумай ещё раз, хорошо? Когда дверь за Эдгаром закрывается, Лука, не придумав ничего лучше, хватает со стола карандаш и швыряет вслед. Выходит звонко, но как-то совсем невнушительно. Поэтому он тут же вскакивает с места и начинает перебирать все предметы в комнате, пока не переворачивает её всю вверх дном. Потом, всё ещё не успокоившись, наматывает по ней круги, на каждом спотыкаясь о разбросанный хлам и поминая недобрым словом всё мироздание и Эдгара Валдена конкретно и лично. Наконец, вымотавшись, он падает на кровать и сердито буравит взглядом потолок. Всё. Это конец. Даже от той пугающей заботы, которой хозяин дома постоянно отговаривался, не осталось ни следа. Теперь он, наверняка, и дальше не постесняется пускать в ход кулаки. Зато можно не бояться того, что станет хуже — потому что некуда уже. И значит это только одно. Нужно сделать что-нибудь. Сопротивляться. Главное, не дать ублюдку почувствовать, что всё, что он захочет, ему тут же принесут на блюдечке с голубой каёмочкой. А средства уже не столь важны. Лука ещё долго лежит, ворочаясь, продумывая планы разной степени сложности и фантастичности и не отдавая себе отчёт в том, что завтра ни один из них не вспомнит. Тяжёлые мысли одолевают его и он привычно смиряется с мыслью, что уснёт только под утро (и то, если сильно повезёт), да и никакой сонливости он не чувствует… Но усталость и нервное истощение берут своё, и он, даже не замечая этого, постепенно проваливается в сон. Только видятся ему почему-то не привычные ужасы. Он стоит на цветочном поле, и ветер треплет волосы, а солнце сверкает так, что приходится щуриться. Совсем рядом с собой, под одиноким раскидистым деревом, Лука видит фигуру, в которой с удивлением узнаёт… Себя. Такого себя, каким он мог бы быть до этого кошмара и даже до той катастрофы, наверное. Двойник его в дорогой красивой одежде выглядит естественно и улыбается светло и спокойно. Так… непривычно. Лука, поколебавшись немного и вновь оглянувшись, чтобы убедиться, что больше во сне ничего и нет, делает несколько осторожных шагов навстречу. Когда до заветного дерева и фигуры под ним остаётся совсем немного, двойник протягивает ему руку в белой перчатке. Более не сомневаясь в том, что от него требуют, изобретатель легко касается своими пальцами чужой ладони. Улыбка у “отражения” становится слегка печальной, но остаётся такой же тёплой. А потом, буквально через секунду, он распадается целым вихрем цветочных лепестков, которые тут же подхватывает ветер, унося прочь. В руке у Луки остаётся только крохотный кусочек бумаги, который успел передать ему тот странный… Гость? Странные места. Странные люди. Лука медленно опускается на мягкую траву, неосознанно в точности повторяя позу своего двойника, и смотрит вдаль. До самого горизонта, всё, что есть в этом мире — цветы, цветы, цветы… Но почему-то так спокойно. Он долго сидит так, под деревом, практически не шевелясь и лениво наблюдая за плывущими в недостижимой дали облаками. Двигаться совершенно не хочется (слишком устал), и поэтому всё, что позволяет себе Лука — это касаться каждого камня и каждой травинки, до которых он может дотянуться. Он не знает, каких богов благодарить за эту спокойную гавань, куда ему, обессилевшему от постоянных бурь, посчастливилось попасть на несколько украденных ночных часов, но… Этот скромный подарок лучше всего, что он мог бы получить. Исключая, конечно, свободу. Но её он, видимо, обязан выгрызть сам. Когда солнце неспешно закатывается за горизонт, Лука вспоминает про записку, которую так и не прочитал. Впрочем, на чистом белом клочке изящным почерком выведено всего одно предложение. “Всегда есть иной путь.” Лука смотрит на эти слова несколько минут, недоумевая: если бы мироздание так хотело бы подсказать ему что-то, оно бы, наверно, избрало более простой и понятный язык, а не все эти… Метафоры. Когда гаснет последний луч заходящего солнца, и мир вокруг теряет очертания, чтобы возвратить его в реальность, только тогда Лука понимает, что же там было сказано. Действительно. У него должен быть ещё один путь. Осталось только пройти его до конца.