Вот тебе мир

Это сложно — действовать незаметно, опасаясь каждого шороха, и даже не иметь возможности проверить, наблюдают ли за тобой. Да и повторять про себя план бесчисленное количество раз, чтобы не забыть, так, что в какой-то момент слова превращаются в бессмысленные заклинания, тоже занятие не из самых приятных… Лука молчит, стискивая зубы. Ему нужно быть хитрее, ему нужно быть терпеливее, даже если это значит позабыть про собственные принципы и благородные понятия о чести. Даже если это значит начать очень опасную игру с человеком, от которого он зависит целиком и полностью. Лука хозяина дома ненавидит (за алчную гнилую натуру) и боится (из-за безумия, прорастающего в голубой крови), и от каждой лживой улыбки, подаренной этому человеку, у него челюсть сводит, но почему-то Эдгар ведётся. И пусть приходится терпеть участившиеся прикосновения и разговоры, когда чувствуешь себя на мерно потрескивающем тонком льду, главное, что теперь, когда пленнику вновь доверяют, ему позволяют куда больше, чем прежде. За ним не следят так уж пристально, когда он сидит рядом, который час увлечённо возясь с жалкими остатками своих инструментов над тонкими проводками, ему дарят подарки, о которых он мечтательно упоминает словно бы мимоходом, к нему относятся, будто к домашней зверушке, от которой никакой ни пользы, ни опасности не ждёшь вообще. Да и сам Эдгар, так слепо верящий в так неожиданно вернувшееся хорошее к нему отношение, выглядит почти обычным. Даже картины его постепенно словно выцветают, лишаясь привычной мрачности. Это… Сбивает с толку. Лука всё ещё напряженно ждёт хоть проблеска былой натуры (ведь не бывает так, чтобы человек, который с полным осознанием мучил его, вдруг переменился в одно мгновение), но идёт время, а шаткое спокойствие даже и не думает исчезать. Наверное, так даже лучше, верно?.. Луку это полностью устраивает, а о том, что каждое утро, глядя в зеркало, ему приходится самому себе напоминать, почему он всё ещё это делает, он предпочитает не думать. В конце концов, это такая мелочь… Стоит только ещё немного, буквально несколько дней, потерпеть, и всё закончится. В этот раз — навсегда. Сроки он устанавливает, исходя из простых соображений: если слишком затянуть с подготовкой, велик шанс, что план его станет очевидным, да и выдержки у него не хватит, чтобы долго изображать дружелюбие. Но и оставить всё на непостоянную волю случая Лука не может: судьба к бывшему гениальному изобретателю весьма неблагосклонна. Время идёт, и напряжение в воздухе ощущается всё сильнее. Словно перед грозой… Конечно же, Эдгар не может этого не заметить. Он долго приглядывается к Луке (тот догадывается, что от волнения у него что-то не то с лицом, но понятия не имеет, как это исправить), прежде чем произнести: — Ты сегодня сам не свой. Это даже не вопрос, а утверждение, и Лука вздрагивает, понимая, что нужно срочно перевести тему, иначе всё пойдёт прахом. Поэтому он и отвечает несколько торопливо: — Я просто вспомнил… Кое-что из своей “прошлой” жизни. Взгляд у хозяина дома сразу становится холодным и цепким, и делать вид, что не замечаешь этого, достаточно сложно. — Ничего важного, увы, — вымученная улыбка становится чуть печальной. Луке действительно иногда жаль, что так много осталось в прошлом. — Какое-то дурацкое светское мероприятие. Лицо у Эдгара заметно меняется, он выдыхает, успокаивается и с интересом уточняет: — И что тебя так взволновало? — Вальс, — признаётся Лука. Это даже не совсем ложь, если быть честным. Казалось бы, просто танец, ничего особенного, но… Есть что-то в тех смазанных картинках, возникших в его голове. Свет, блеск, смех, яркие краски, музыка, тягучие движения — всё это отзывается как-то внутри него настолько, что он даже почти верит, что когда-то давным-давно принадлежал высшему свету. — У тебя же есть пластинки, да? — спрашивает он, пытаясь прогнать странное чувство и не преуспевая. — Может… Попробуем? Эдгар почти не раздумывает, тут же, соглашаясь: — Да, конечно! Глаза его при этом сверкают так, что становится даже немного неловко: будто ребёнка обманываешь, честное слово. “Ага, ребёнка, — тут же напоминает себе Лука. — Только если того самого, который привык самолично щенят топить”. Хозяин дома неожиданно развивает бурную деятельность. В целой анфиладе почти не использующихся комнат он находит определённую гостиную, где и стоит граммофон, и теперь занимается тем, что пытается расчистить пространство, оттаскивая все вещи к стенам, чтобы обеспечить достаточно свободного места. Лука смотрит на это недоумённо, наверное, полминуты, прежде чем тоже присоединиться и помочь (всё же, просто смотреть как-то неловко). А когда Эдгар уходит куда-то в угол, перебирая пластинки, встаёт прямо в центр пустого пространства и делает несколько шагов, приноравливаясь. Каждое движение, ощущающееся почему-то по-другому и звучно отдающееся под самые высокие потолки, сбивает его с толку. Негромкая музыка, незнакомая совсем, но подчиняющаяся простому ритму и заглушаемая иногда каким-то шуршанием и треском, заставляет его вздрогнуть. Лука перехватывает чужие ладони, тянущиеся к нему, и надеется, что волнение в его голосе можно будет оправдать этой необычной затеей. — Я поведу. Эдгар замирает на секунду, удивлённый, но потом кивает, и только с любопытством косится на Луку, чувствуя тёплую чужую ладонь на собственной талии. Раз, два, три. Первые шаги даются ему с трудом, он сбивается с ритма и даже пару раз наступает своему партнёру на ноги, хотя тот, к удивлению, только хмурится, но даже не думает жаловаться. Но стоит Луке прекратить пытаться высчитывать свои движения и подчиниться похороненной внутри него самого памяти, как всё становится… Проще. Особенно, если закрыть глаза и сосредоточиться на ощущениях, пробуждающихся где-то под кожей. Раз, два, три… Можно даже представить что он где-то не здесь, и что ничего плохого никогда не случалось. Когда музыка затихает, Лука останавливается посреди следующего движения и медленно открывает глаза. Удивительно, но он ничуть не устал, и единственное его желание — погрузиться в тот благостный транс снова. Он ловит на себе любопытный взгляд чужих глаз и даже почти не лжёт, когда улыбается в ответ. Да, он помнит, это всё затевалось только как отвлекающий манёвр, но… Лука не может не признавать, что ему нравится, то, что сейчас происходит. И даже Эдгар, видимо, удивительным образом понимая состояние своего пленника, молчит, ограничиваясь только многозначительными взглядами. — Попробуем ещё раз? — предлагает Лука. — Да, конечно… Сейчас, я поставлю музыку снова. В этот раз выходит совершенно по-другому. В этот раз Лука танцует уже куда увереннее и не закрывает глаза, правда, смотреть приходится или под ноги, или на партнёра, и вот последнее довольно неловко… А Эдгару, кажется, всё очень нравится, и даже выглядит он по-настоящему счастливым. Настолько, что сомнение невольно поднимает голову: может, зря он так? Может быть, на самом деле, хозяин дома — тоже хороший человек?.. Лука смотрит на него пристально, но ничего, кроме искренней радости, не видит, сжимает губы и отводит взгляд. Нельзя сомневаться. Это просто иллюзия, которая развеется, как только сам изобретатель прекратит притворяться. И всё же, выбросить из головы эти мысли неожиданно сложно. Он кружится и кружится, забывая о том, что чужое присутствие чуть раньше казалось ему таким некомфортным, и повторяющиеся ритмичные движения стирают все тревоги, оставляя только здесь и сейчас. Шаг, шаг, поворот… Перед тем, как звучит финальный аккорд, Лука аккуратно отстраняется и отходит на несколько шагов назад. Такая нагрузка уже даётся ему не так просто, и он стоит на месте, пытаясь восстановить дыхание. Эдгар заправляет за ухо выбившуюся из хвоста прядь и наклоняет голову набок, разбивая повисшую тишину. — Я совсем не привык к другой роли… Но ты очень хорош. Даже не верится, что столько времени прошло с тех пор, как ты выходил в свет. Лука только хмыкает и пожимает плечами. Слышать похвалу, особенного от этого человека, как-то неловко. — Спасибо. На языке всё ещё крутится фраза, которую он так и не решается произнести. Да и не нужно, наверное… Но вспоминая о том, что где-то за стенами в этот момент исполняется первая и самая важная часть его плана, от которой он так старательно и отвлекал внимание, Лука решает, что будет честно сказать сейчас хоть что-то. — Знаешь, если бы ты не был таким собственником, у нас, наверное, могло бы что-то получиться. Прости. Мягкая улыбка на чужом лице становится слегка… Растерянной. — У нас и так всё получится, вот увидишь, — возражает Эдгар, подходя ближе и заключая Луку в объятия. Тот не сопротивляется и только покорно утыкается носом в светлые волосы, сдерживая усталый смешок. Если бы… Эдгар не видит ничего, потерявшись в своём скромном счастье, и даже не знает, что к вечеру от этого дома ничего не останется. Потому что это единственный путь, что позволит разрушить чужие иллюзии, как цепи, тянущие когда-то гениального изобретателя на дно. И Лука готов поклясться всеми существующими богами. Он постарается.