«Серёжа, Серёжа, Серёжа»
Первой же мыслью бежит полоса из бесконечного имени. Олег предпочтет заботу лишь о безопасности Разумовского, ведь он слепо доверился, хотя знал, что идут они в никуда. А сейчас, Волк будто безжалостное чудовище — отгрызает протянутую руку. Олег припирает Серёжу к противоположной двери, только подальше от Гриши. Он готов отбиваться, готов получить за свое упрямство, но Серёжу он не отдаст ни за что. Гриша без труда открывает ещё недавно заклинившую дверь задней части машины. Его неприкрыто хищный оскал Олега пугает. — Не наигрались ещё, детишки? — тон будто сладкий лимонад, пузырится от ложного негодования. Григорий опирается о сидение и крепко хватает за ногу вырывающегося Олега, тот сначала бьётся второй, а потом понимает, что вовсе теряет опору и его по сиденью тащат безвольной куклой, перехватывая руки и откидывая прочь из машины. — Какой сильный мальчик, — вкрадчиво говорит маньяк, приближается совсем близко, нависая — жаль, что не такой. А брат твой — другое дело. Серёжа же подбирается сзади, запрыгивая на спину негодяя, и, насколько может, сильно давит на шею в попытке придушить. Олег в прострации, он ударился затылком о какой-то камень на дороге. Блаженная туманность кутает его своим мягким одеялом. Он будто уходит в приятную бездну, его тянут на самое дно, так, что глаза продрать не получается. В ушах дурманящая нега и лёгкий звон колоколов, ощущаются пиратские мотивы. Дыхание сдавленное, он хочет вдохнуть больше воздуха, вобрать полной грудью, но получается лишь жалко хрипеть.«Йо-хо-хо, и бутылка рому!
Вот тут-то и вынырнул чёрт Дэви Джонс,
Йо-хо-хо, и бутылка рому!
Сказал он: «теперь вы пойдёте со мной,
Йо-хо-хо, и бутылка рому!
Вас всех схороню я в пучине морской!»
Пираты ведь частенько погибали из-за своей неопытности и безалаберности, правда? Тонули во время шторма, истекали кровью в перестрелках и битвах на мечах, а что можно сказать про их распутный образ жизни? Это не грозы морей и океанов, а чума едкая, въедающаяся под кожу вместе с порохом. А от любой чумы поможет лишь огонь. Он чист, он невинен, он всепоглощающий, а главное разрушающий. Так говорил Серёжа.«Серёжа, Серёжа, Серёжа».
Где-то в реальности слышатся крики. Детские, отчаянно зовущие на помощь крики, они перерастают в такие же громкие рыдания. А где-то между ними вклинивается отвратительный мужской голос, он грубый, мерзкий, от него хочется бежать, да спрятать. Спрятать? Точно. Нужно уберечь, защитить, того кто снаружи, кто далеко за пределами его разума, но кто так часто посещает все его мысли. Мальчик, что стал завсегдатаем как детдомовского медпункта, так и гостем в его голове.«Серёжа, Серёжа, Серёжа».
Волков распахивает очи с трудом, с таким же превозмоганием он садится, пытаясь додумать кто, где и когда. Осознание происходящего бьёт его так же жёстко, как будто Олега снова откинули куда-то прочь. Голова слегка кружится, а по затылку стекает тёплой струйкой багровая жидкость. Серёжа его замучает, когда они выберутся.«Серёжа!»
Боже, как Олег мог забыть о нём?! Волков совсем не в себе, всё вокруг будто вертится, переворачивать с ног на голову и кажется, что вокруг клубится дым, и пахнет гарью. А потом Олег вскакивает, видит, как всё горит, как полыхает адским пламенем тот трухлявый домишко, куда их привёз Гриша, а перед крыльцом два силуэта. Олег видит, видит и адреналин подскакивает в крови, он собирается с силами. Он бежит, бежит прямо к силуэтам, подбирая в руки тот самый булыжник, на который упал. Серёжа лежит на спине, барахтается, пытаясь подняться, отодвинуть массивное тело от себя как можно дальше, но мальчишку притягивают лишь ближе, будто безвольную игрушку. — Ты мерзкий сученыш! Думал, устроишь пожар и все тебе с рук сойдет?! — Разумовскому дают пощёчину, жуткий хлопок слышится кажется отовсюду, — Нихера, малец! Я сначала преподам тебе урок хороших манер, а потом кину твоего братца в самый огонь, а затем тебя, чтоб сгорел с ним же! Мужчина нависает над Серёжей, пока тот мелко дрожит, давясь слезами и ядовитым дымом. Григорий тянется к своей пряжке ремня, лихорадочно пытаясь стянуть онемевшими пальцами. А затем пытается освободить от джинс Разумовского, что не теряет надежды уйти от рук мерзавца. Олег не хочет видеть продолжения. Он, казалось бы, в доли секунды преодолевает разделяющее их расстояние и не сомневаясь наотмашь бьёт Гришу камнем по голове. Мужское тело падает прямо на Серёжу, тот неловко выбирается, стараясь не прикасаться, отодвигаясь на четвереньках, только бы подальше от этой падали. А Олег наоборот, подбирается к маньяку и снова бьёт. Раз за разом. Пока мозги не вытекут куда-то на сухую землю, впитываясь вместе с кровью. Его останавливает только чужая ладонь, точно холодная, как и у него самого. Волков переводит ошалелый взгляд на чужое лицо, такое нежное, веснушчатое, мокрое от слезы и грязное от земли. Ладошки его аккуратно касаются щёк Олега, а тот будто смотрит, но не видит, только камень падает из оцепеневших рук с глухим стуком. — С-смотри на меня, — шепчет нервно Серёжа, пока его друг тяжело дышит в попытках осознать, понять, сообразить до конца произошедшее. У него ни единой мысли, лишь звенящая пустота, а рядом Сережин голос. Олег повинуется, водит взглядом по лицу, а потом застывает на глазах таких васильковых, таких родных, — вс-с-сё х-хорошо. — Ты… Порядок? — слова даются тяжело. Ком, что режет глотку, мешает произнести, издать хоть один звук. А Серёжа долго смотрит, под звуки догорающего дома и завывания ветра, а потом кидается прямо к Олегу на грудь обвивая того руками. Разумовский плачет, будто не ему пришлось терпеть прикосновения того мужика, не его Олег оставил одного, когда Серёже была нужна помощь, будто не с ним собирались сделать самые жуткие вещи, а с Олегом. И Серёжа ревёт навзрыд, малодушно хватаясь за плечи, чуть ли не разрывая тонкую олегову футболку. От этой картины Волков сам плачет, но тихо, прижимая Серёжу к себе, хватая крепче, а затем ещё и носом зарываясь в рыжую макушку. — Я убил человека, — разрывает тяжёлую паузу между ними Олег. Оба не смотрят назад, но оба знают: тело там. — Нет! Ты с-спас меня, с-спас! . Ты п-пришёл! — бормочет Разумовский, судорожно заглядывая в глаза, — Ты не убийца, ты… Ты мой герой! Если бы не ты… Я… Я… Я бы умер! Он сраный педофил, он не заслуживает жизни, Олеж! Всё хорошо… Давай просто уберемся отсюда? У Олега вся та ночь прошла как в тумане, помнит он все мельком и отрывочно, а вот запах дыма и копоти впились в него так, что после первого раза отмыться не получилось. Да и во второй тоже. Но горячей воды был только ковш, а холодную он терпеть не мог. Олег уже не помнит ни как они оказались в милиции, ни как долго проходили процессы их «допроса» и ни как их отпустили, возвращая в знакомый детдом со словами: «бедные мальчики, сироты, да ещё и такое похищение пережили». Герой? Спаситель? Убийца? Олегу иногда в кошмарах снился тот день. Но во снах он не успевал, хотя бежал так, что ноги стирал в кровь. А потом он видел лицо Серёже, то красное от точно от собственной крови, весь в синяках, порезах. Он тянет руку и немощно зовет: «Олежа…» Волков просыпается, а Серёжа рядом, сопит под боком целый и невредимый и как всегда в медпункте. Это их убежище от недругов и страшных чудовищ, но иногда даже тихое укромное место не спасло и оставалось только одно — прижатся к груди мальчишки теснее, так, чтоб макушкой чувствовалось прохладное дыхание, а под ухом мерно вздымалась грудь и слышался спокойный стук сердца. Серёжа спит, Серёжа рядом, он живой и невредимый. И Олегу неважно где Серёже будет спокойно в Питере ли, в той Венеции, о которой Волков так наслышан. Он готов полюбить и дождливый Питер и многолюдную Москву, да хоть Юпитер, если потребуется. Лишь бы быть рядом с другом, защищая того от любых напастей. Ведь если будет необходимо, Волков спасёт его ещё раз. Он пойдёт по головам, только бы слышать сердцебиение и тихое дыхание вновь и вновь.