Часть 2: Неразрывные путы.
***
«Завтра» никогда не наступит, если ты недостаточно хорошо прожил «сегодня» ©
***
Шесть лет спустя.
***
Купаясь в унылых сумерках угасавшего дня, Юнги медленно подошел к старой, завалившейся на один бок больнице и внимательно оглядел то, что от неё осталось. Цепкие пальцы разрухи все же достигли скрытого от посторонних взглядов места, столько лет служившего ему домом. Подобная картина больно кольнула сердце мужчины. Обойдя здание, Юнги с досадой обнаружил, что и вход в ИХ подвал тоже был завален многочисленными каменными глыбами, из которых опасно торчали толстые поржавевшие железные прутья. Проведя пальцами по их острию, он с некоторой долей мазохизма отметил, что вход в подвал словно запечатался, навсегда похоронив воспоминания о днях, проведённых здесь и полностью окутанных счастьем и любовью. Сейчас здание чем-то напоминало его собственное сердце. Разбитое и не подлежащее реконструкции. Ганкаджима по-прежнему холодна и отстранена — идеальное место для погребения. Вот только Юнги не мифическое существо, способное вырвать сердце из груди и закопать его в укромном месте, ему до конца своих дней придётся жить с болью и отчаянием. Присев на останки скамейки, на которой когда-то резвился его малыш, Юнги внезапно осознал, что все его мысли куда-то исчезли, оставляя после себя лишь всепоглощающую пустоту. Савада был прав, ему не стоило сюда приезжать. Слишком много воспоминаний, слишком обостряется боль при одной мысли о НЁМ. Тряхнув отросшими волосами, Юнги заставил себя подняться и немного прогуляться по ставшим такими чужими местам. Выйдя за ворота больницы, он, словно ведомый чьей-то волей, прошел несколько домов и свернул у руин мастерской. Ещё несколько метров и он резко затормозил у разбитой от времени каменной лестницы, поросшей плющом, вид которой опять послал разряды боли в его сердце. Его малыш так любил эту лестницу, она казалась ему похожей на старый мост, который разделяет мёртвую Ганкаджиму и живое море. Юнги в чём-то был согласен с ним. На верхней ступеньке действительно отчётливо было видно водную гладь, а вот на последней перед взором представали лишь сгнившие рамы когда-то жилого дома. Не самая приятная картина для эстета. — Юнги, ты где пропал? — раздалось за спиной. — Савада уже загрузил рыбу. Мы можем ехать. — Почему ты такой шумный? — скривился Юнги, поворачиваясь к милому темноволосому мальчику, посмевшему его потревожить. — Сейчас приду. — Давай скорее, мне тут не нравится, — насупился мальчик. — Не нравится? — усмехнулся Юнги. — Я прожил здесь счастливые восемь лет. И не прочь повернуть время вспять и вновь окунуться в те дни. — Правду говорит Савада-сан, ты совершенно нелюдимый. — Нелюдимый? — усмехнулся Юнги. — Скорее я не выношу людской фальши. — Не все люди лживы, не все предают, — завёл привычную пластинку добродушный мальчик Хосок. — Порой хватает предательства и одного человека, чтобы захотеть навсегда запечатать своё сердце. Ты ещё слишком молод, Хосок, тебе не понять. — Куда мне, — закатив глаза, фыркнул Хосок. — Я же несмышленый ребёнок. — Хорошо, что ты сам это осознаешь. — Ты, как всегда, используешь прошлое в качестве стартовой точки к настоящему, а нужно использовать будущее, — поучительно промолвил Савада, словно приведение появляясь за спиной Хосока. — Всё уже в прошлом. Не стоит ковырять старые раны. — Может, ты прав, мой милый друг, — улыбнулся Юнги. — Возвращайтесь домой, мне необходимо побыть одному. — В этом месте? — прищурился Савада. — Да. Заберешь меня завтра утром. — Как знаешь, — раздражённо отмахнулся Савада. — Смотри, не подхвати ничего. — Уж постараюсь, — оскалился Юнги и, не дождавшись ответа друга, принялся не спеша спускаться вниз. Живым морем он уже насладился, пора бы и горечь мёртвого города познать. Наверное, шёпотом про себя Юнги все же стоило признать, что он скучал по этому месту. Скучал по нежным, словно дорогой китайский шёлк, воспоминаниям и той хрупкой душевной гармонии, что столько лет грела его изнутри. Когда-то давно Ганкаджима ассоциировалась у него с осенью. Она виделась ему такой же серой и мокрой. Но, как оказалось на деле: осень яркая, многоцветная, как лоскутное одеяло — подобное открытие почему-то взбесило мужчину. Ганкаджима не осень. Ганкаджима — пустота. Безликая и всепоглощающая. Серая и такая безнадёжная, как прыжок без страховки с высокого моста. В жизни бывают взлеты и падения, и с этим приходится мириться. У всего на свете есть решение, порой сложное, едва ли выполнимое — лишь прыжок в никуда остановить нельзя. Хотелось бы, но кнопка перемотки назад, увы, не предусмотрена. В пустоте нет ни грамма романтики, и это удручает. Все же лучше считать риф осенью… Не Японской. Какой-то другой… Незнакомой. Осторожно войдя в здание, где раньше располагался небольшой кинотеатр, Юнги медленно прошел вдоль рядов с креслами и остановился напротив порванного экрана. Интересно, а какой фильм здесь показывали последним? Быть может, комедию? Хотя нет. Комедия здесь неуместна. Нуар. Вот кто правит балом. Большинство сцен в подобных фильмах намеренно затемнены. Так и Ганкаджима, её специально делают мрачнее, чем она есть на самом деле. Есть ли в этом какой-то скрытый смысл? Нет. Так просто эффектнее. И да, чёрт побери, романтичнее. Города-призраки притягательны и мстительны. В своё время из каждого из них люди высосали все соки и, собрав свои вещи, ушли. Юнги так схож с ними. Его тоже использовали и бросили. Глупцы и смельчаки приезжают на подобные руины за адреналином, зачастую даже не задумываясь о том, что маленький поржавевший гвоздь может обречь их на смерть. Так и Юнги, с виду он вполне мирный, но внутри опаснее ядовитой кобры. Так было всегда. С самого детства. Юнги никогда не нравилось жить по правилам. «Усилия будут вознаграждены», «Шансы не равны нулю» — заблуждения такого рода не более чем самовнушение слабых. Ни мечтания, ни молитвы не принесут чудо на блюдечке с голубой каёмочкой. Ради него нужно упорно трудиться. Ну или отобрать это самое чудо у того, кто уже успел заполучить его. Руководствуясь этим правилом, Юнги и жил. Хотел — брал. В такие моменты он не задумывался о возможном возмездии. А ведь стоило. Первая судимость настигла его в возрасте двадцати лет. Банальный перепих с симпатичным мальчиком, оказавшимся несовершеннолетним. Полгода в исправительной колонии человека из него не сделали. Хоть родители на это и надеялись. Вторая ходка была спустя четыре года. Разбойное нападение и соучастие в убийстве. Оказавшись за решеткой, Юнги окончательно убедился в продажности закона. Он никого не убивал, он вообще о трупе узнал лишь в машине, когда дело уже было сделано. Но кто его стал слушать? Судили всех, без разбора. Выйдя на свободу и оказавшись совершенно никому не нужным, Юнги неожиданно пришел к выводу, что в его жизни надо что-то менять. В тюрьму он больше не ногой. Нечего там делать. Деградировать можно и на свободе. Осталось лишь найти того, кто будет обеспечивать ему достойную жизнь. В Корее много богатых одиноких женщин, зачем утруждать себя работой, когда он может получить все и сразу? Выйти на обаятельную и немолодую Ким Юми не составило большого труда. Женщина была падка на привлекательных мужчин. И именно на этом и сыграл Юнги. Вскружив ей голову, бывший уголовник, с которым раньше никто не хотел иметь дела, зажил как король, в миг превратившись в уважаемого человека. Купаясь в деньгах, Юнги все больше развращался, полностью стирая для себя границы дозволенного. Но однажды все прекратилось. Маленькое солнышко покорило его и стальными тросами привязало к себе. Юнги чётко помнил тот момент, когда понял, что пропал. Солнышко поранилось, упало и разбило коленки. Юми громко кричала на ребёнка, совершенно игнорируя слёзы брата. Юнги тогда озверел. Как смеет глупая женщина повышать голос на совершенство? Она вообще в своём уме? Наверное, именно в тот день, симпатия Юнги и трансформировалось в помешательство. Он фанатично начал оберегать ребёнка, полностью наплевав на жену. Когда та поведала о своём намерении сдать брата в интернат, он, подавив в себе желание задушить женщину, выпроводил её на работу и, наскоро собрав вещи, забрал ребёнка, а позже ушел прочь. Туда, где их никто не смог бы найти. И ведь не нашли. Юнги хорошо спрятался. Но при этом опять напрочь забыл о возмездии. Утешая себя тем, что и солнце не все горы освещает, хоть и высоко ходит, он свято верил, что никто никогда не заберёт у него малыша. Кому придёт в голову искать пропавших корейцев в Ганкаджиме? Точно уж не сеульской полиции. В мёртвом городе живут лишь призраки, пусть и из плоти и крови. Опасаться нечего. Охрана куплена, весь периметр острова охраняется, немногочисленные нелегальные жильцы со своими не ссорятся. Почти утопия. Пусть и очень своеобразная. Юнги быстро приловчился выживать там, где ничего нет. Старые, украшенные трещинами вазы, оказалось, можно продавать за немалые деньги. Слово «антиквариат» стало для него синонимом прибыли. Одежда, еда, предметы быта — Юнги имел все. Охрана охотно с ним сотрудничала. А его солнышко рос умным и смышлёным. Когда пришло время подготавливать мальчишку к более тесным отношениям, мужчина не стал спешить. Разделить постель они всегда успеют. Главное, чтобы сам малыш этого захотел. А для этого нужно лишь подтолкнуть его в правильном направлении. Будучи полностью уверенным в своём превосходстве, Юнги оказался совершенно не готовым к тому, что его трепетно лелеемый внутренний мирок в один момент рухнет. Что в него ворвётся наглый турист и хладнокровно разрушит все, что он с таким трепетом строил. Тогда ему казалось, что он задохнется от боли, голова раскалывалась от мыслей, которые он снова и снова гонял по протоптанной дорожке, тщетно пытаясь разобраться в создавшемся положении. Старания одного муравья не изменят орбиту планеты. На самом деле, планета даже не осознает, что муравей существует*. Именно этим муравьём чувствовал себя Юнги, в панике собирая вещи и пытаясь увести своё сокровище туда, где на него больше никто не посягнёт. Но в одном и том же деле не всегда везёт дважды. Опасаясь одних противников, Юнги позабыл о других. Видя угрозу в туристе и бывшей жене, он проигнорировал конкурентов, которые его и сгубили. Третья судимость стала для него переломным моментом в жизни. Он опять потерял всё. На этот раз из-за своего чрезмерно раздутого эго. Его малыш выбрал другого. Не любил, но выбрал. Юнги в деталях помнил их последний разговор. Даже проанализировал некоторые части. Особенно тщательно разобрал эту: — Любишь его? — Он мне нравится. У меня ещё целая жизнь впереди, успею его полюбить. — Почему-то по отношению ко мне ты не видишь целой жизни. Обидно даже. — Юнги, ты — моя семья, я не вижу нас любовниками. Прости. Он ведь мог силой забрать его с собой, но поддался обиде и оставил одного в чужой стране. Юнги долгое время убеждал себя, что уже законченный том книги, где прописан логичный финал, пусть и без хэппи энда, редактировать не стоит. Но все равно, раз за разом, спрашивал себя: а что, если бы он поступил иначе? Был бы сейчас счастлив? Понятие счастья весьма относительно, и Юнги как никто другой это понимал. У него есть большой светлый дом на берегу моря, приличный счёт в банке, все рыбаки в округе знают его и всячески пытаются задобрить. Его боготворит милашка Хосок, которого он воспитал, учтя все свои предыдущие ошибки. Он получил ту любовь, о которой столько грезил… Разве это не счастье? Почему ему мало? Потому что Хосок не так умён, как его малыш? Не так красив? Не так отзывчив? Более своеволен? Ответ прост. Хосок не тот, кого хочет Юнги. Он сам себя загнал в угол и не пытается оттуда сбежать. Горе — ржавчина, разлагающая разум, и, похоже, Юнги полностью ею запятнан. Ведь на самом деле Хосок неглуп, он хорош в гуманитарных науках. Не всем суждено стать великими математиками. Хосок красив, его красота мягкая, а не хищная, как у малыша. Хосок отзывчив, но не покорен. Он не верит слепо всему, что говорит Юнги. Для него он не царь и не Бог. А простой человек. В этом и заключается основная разница. Хосок вырос в роскоши, на свободе. Малыш — в холодном подвале, спрятанный от всего мира. Они слишком разные. Почему же Юнги беспрестанно их сравнивает? Что пытается понять? Пыль оседает и на самых лучших, и на самых свежих цветах. От пыли нигде не скроешься. Хрупкие листья не защитят бутон от грязи, рано или поздно он испачкается. Но вот можно будет ли когда-нибудь его отмыть? И захочет ли сам «дикий цветок» быть очищенным? Или же, приняв скверну, будет жить рядом с тем, кто нелюбим? Отогнав от себя все мысли о Хосоке, Юнги, стряхнув с кресла пыль, осторожно присел на него и, посмотрев себе под ноги, едва слышно спросил: — Чимин, интересно, каким бы был твой ответ…