Стоячая вода

      В темноте ангелы летают выше? Падают ли они, потеряв надежду? Разбиваются ли о жёсткую землю, так и не найдя поддержки у себе подобных? С недавних пор эти странные, на первый взгляд, вопросы стали для Чонгука чуть ли не первоочередными. Пусть он и не святой с крыльями белыми как снег, но схожие тревоги все же одолевают и его. Правда волнуется он не за себя, а за того, кто приносит солнце в его сердце. Во тьму, а затем — домой. Чимин так любит бродить во мраке собственной души… Как бы он не заблудился там и не пал жертвой собственных почти ручных демонов.       Трагедия.       Судьба.       Почти мечта.       Вот только чья она?       Его? Чимина? Юнги?       Восходящее солнце над продрогшей спящей землёй светило так ярко, что Чонгуку начинало казаться, будто оно скоро выжжет ему глаза. Не то чтобы он не любил солнце или же сторонился его тепла, просто он всем сердцем был предан другому источнику света, имя которому — Чимин. Одинокий солнечный луч, обжигающий как пламя ада, в корне изменил для него значение слова «солнце». Небесное светило — всего лишь звезда, а тот, кто освещает собой его путь и дарит тепло — это Чимин. Чимин — его солнце. Пусть порой холодное, словно луна, безжалостное, как песочная буря, двуликое, подобно Богу дверей, входов и выходов, но при всем этом такое родное и нужное. Целуя темноту и поворачиваясь спиной к свету, Чонгук словно оживал, обретал уверенность в завтрашнем дне и вновь находил в себе силы сражаться. Извращённый факт жизни Гука: каждый новый день — это очередное сражение за сердце Чимина.       На периферии сознания Чимина — вечные мысли о Юнги. Они словно густой бурьян, который не под силу выкорчевать даже самой острой сапкой. Чонгук пытался. И не раз. Но видимых результатов так и не добился. Когда-то весёлый и разговорчивый Чимин стал все больше напоминать ему недовольного жизнью старика, который беспрерывно костерит неугодную ему власть. Порой, сидя напротив Чимина и слушая его монотонные рассказы о работе, Чонгук ловил себя на мысли, что Юнги тот рассказывал о подобном бы с большим энтузиазмом. В чём же различие между ним и Мином? В том, что он любимый человек, а тот — суровый, но, как уверяет Чимин, справедливый родитель? В этом вся разница?       До определённого момента Чонгук считал себя чуть ли не героем, ведь он спас Чимина, вернул его семье, помог адаптироваться в новом мире. Слушая похвалу от МинХо, он все больше и больше убеждался в том, что поступил правильно, вмешавшись. Без него Чимину пришлось бы тяжко. В мёртвом городе нет места живому человеку. Но однажды все его убеждения вдребезги разбились. Чимин сказал всего лишь несколько слов, которые вырвали из него душу и опустили с небес на землю.       — Кто сказал, что ТАМ мне было плохо? Где гарантии того, что ЗДЕСЬ я был бы счастливее?       Чонгук не смог ответить на эти, казалось бы, простые вопросы. А ведь действительно, был бы Чимин Чимином, вырасти он не на Ганкаджиме, а в Сеуле? Был бы он таким эрудированным и понимающим? Ценил бы то, что ему давали, или же принимал бы всё, как что-то само собой разумеющееся? Гук хотел верить, что ничего бы не изменилось, но это почему-то у него не получилось. Без прошлого нет будущего. Это давно уже известная истина. Стоит ли с ней спорить?       Чонгук полюбил Чимина с первого взгляда. В тот самый момент, когда замурзанный юноша вывалился из кустов и испуганно посмотрел на него. Одна секунда, и сердце пленено на веки вечные. Гук не понял этого сразу и, лишь встретив Чимина во второй раз на крыше полуразвалившегося здания, с усердием ругающего чаек за украденную рыбу, осознал, что угодил в шёлковые сети ловкого Амура. Осознал, но не стал признаваться в этом даже себе. Ему был нужен гид, и он его получил. Время, проведённое на рифе, было волшебным, хоть и непозволительно коротким.       Когда поменялся пейзаж, сопровождающий его влюблённость, когда разруху и утреннюю луну сменили шумный Сеул и багрово-синее небо, Чонгук растерялся. ТАМ все было так просто. Они встретились, понравились друг-другу, поддались чувствам. На Ганкаджиме была важна лишь искренность — ведь кругом не было свидетелей. Можно было оставаться самим собой. ЗДЕСЬ же все иначе. В Сеуле свои чувства нужно держать в крепкой узде и демонстрировать их лишь наедине. За плотно закрытой дверью.       Столь прекрасная поэма резко поменяла декорации и обернулась кошмаром прежде, чем Чонгук понял это. Не было больше ранимого и нежного Чимина. Был растерянный и потерянный Чимин, который не знал, как ему жить дальше. Складывалось такое впечатление, что листья его жизни начали медленно увядать. Чимин был единственным в своём роде, Гук так боялся, что он потеряет себя в толпе. И все из-за чего? Из-за брехливого Юнги? Стоит ли тот таких жертв?       Этот отзвук тех одиноких дней, эхо в голове Чимина, до чёртиков пугали Чонгука. То, что не искоренить, стоит попытаться принять. Но правильно ли такое решение? Виноват ли во всем лишь один Мин? Чонгуку хотелось бы сказать да, но, увы, сердце упрямо твердило, что не все так просто. Он тоже виноват. В тот день, когда Чимин впервые сам пришел к нему, стоило быть внимательнее. Не надо было радоваться и слепо провозглашать себя победителем. Он заполучил Чимина в свою постель, но так не смог отогреть его замёрзшее сердце.       Порой, мучаясь от неведения, Чонгук всё гадал, уйдет ли удушающая боль, если он закроет глаза и позволит разбить себе сердце? Если отпустит Чимина к Юнги? Со всем присущим ему великодушием стоило бы ответить, что счастье любимого для него важнее собственного. Но в вопросах любви он всегда был эгоистом. Поэтому Гук хватал за хвост мимолётное счастье и бежал так быстро, как только мог. Чимин — его. Больше ничей.       Как жаль, что за возведением своих воздушных замков, он забыл, что, чем дальше человек погружается в самообман, тем глубже тонет. И Чонгук утонул. Оказался на дне и не мог разглядеть ни одного лучика света. Отпуская Чимина в Японию, понимая, что там он может встретиться с Юнги, все, что мог позволить себе он, так это верить в то, что Чимин будет помнить, что только он приносит солнце в Чонгуково сердце.       Лишь оставшись в одиночестве, Чонгук, наконец, понял, что ему давно уже стоило пересмотреть свои взгляды на жизнь и попытаться перебороть в себе эгоиста. Быть может, тогда он навсегда изгонит из сердца Чимина образ Юнги. И, как награду, получит не только тело, но и душу цветочка. Но как это сделать? Каким должен быть первый шаг? Где искать ответы на этот ребус?

***

      Подплывая к рифу, Чимин чувствовал себя на удивление паршиво. Ни трепетного предвкушения, ни ласковой ностальгии — ничего этого и в помине не было. Ему было страшно и муторно. Зря он все это затеял. Зря сбежал от МинХо и охранников. Что он там вообще хотел увидеть? ИХ подвал? Любимую лестницу? Тайник рыбы? Даже пройдя по этим, без пяти минут историческим для него местам, покоя он не найдёт. Думал, что успокоится. Но сейчас вся уверенность растворилась, словно сахар в крутом кипятке.       Ступив на землю Ганкаджимы, Чимин, прокручивая в голове рассказы Чонгука о том, как тот скрылся от группы туристов, ловко повторил сей подвиг. Отыскать нужное дерево оказалось несложно. Оно стало ещё больше, и хоть непогода его изрядно потрепала, своих волос-крон дерево не растеряло. Проходя мимо здания, где он впервые увидел Чонгука, Чимин невольно улыбнулся. Их знакомство было таким нелепым, что за него порой становилось стыдно. Чимин до сих пор не смог признаться любовнику, что в то время разговоры с чайками были для него обыденным делом.       Подойдя к больнице и увидев обрушенное крыло, где раньше располагался вход в их подвал, Чимин ещё больше помрачнел. Минус одна достопримечательность в его коротком списке. Почему от этого так горько? Все ведь рушиться… Тяжело вздохнув, он отогнал от себя неуместные в данный момент мысли и медленно побрёл к лестнице, которая была для него мостиком, разделяющим мёртвую Ганкаджиму и живое море.       Когда он однажды рассказал об этой невольной ассоциации Юнги, тот, подавив улыбку, сказал:       — Малыш, ты рожденный с мечтой, воспитанный тенями судьбы, обречённый на жизнь во мраке, ты — словно возлюбленный печальной мелодии. Если эта ветхая лестница кажется тебе мостом, то пусть так оно и будет. Немного волшебства никому не повредит.       Тогда Чимин не до конца понял слова Юнги. Да и сейчас не смог бы с уверенностью сказать, что понимает всё. Лишь часть о «возлюбленном печальной мелодии» стала со временем ему ясна. Печальная мелодия — это Юнги. Как бы странно это ни звучало, а подобная характеристика как нельзя более точно подходила тому. Юнги всегда печален. Юнги прекрасен, как классическая музыка. Понять Юнги могут немногие, как и насладиться звучанием классики. Юнги — это классика. Его классика.       Добравшись до нужного места, Чимин окинул беглым взглядом лестницу и, не найдя существенных изменений, двинулся дальше. Сейчас она уже не казалась ему мостом в иную жизнь, скорее уж спуском в Царство Мёртвых. Хотя… если немного задуматься, то так оно и было. Вот только Царство это принадлежит не усопшим людям, а ветхим зданиям.       Найти и проскочить на тропинку, спрятанную между двух боковых стен зданий, не составило для Чимина особого труда. Он столько лет два раза в день приходил сюда, что даже новая стена-обманка не смогла сбить его с пути. Оказавшись на побитых временем и морем каменных ступеньках, которые брали своё начало ещё в холодной воде, Чимин на миг замер, увидев новые сети, прикреплённые к поржавевшей арматуре, торчащей из ступенек.       Присев на корточки и трясущимися руками прикоснувшись к таким знакомым узлам, Чимин, не сдержав эмоций, тихонько произнёс:       — Юнги…       От осознания того, что Юнги был здесь совсем недавно, Чимина пробрало так, будто он залпом выпил ледяной цитрусовый коктейль с кубиками льда и замороженным имбирем. Он не знал, чего ему в этот момент хотелось больше. Убежать? Спрятаться? Сесть на мокрый камень и ждать, пока его Царь и Бог вернётся? Чимин окончательно растерялся.       Переведя дыхание и крепко завязав узел на одной из дальних сетей, который почти развязался, Чимин, улыбнувшись, невольно подумал о том, что Савада-сан, вероятнее всего, спешил, вот и напортачил с узлом. Ведь Юнги никогда таких оплошностей не допускал. Уходя, он проверял все крепления по несколько раз. Эту привычку от него перенял и он. Убедившись, что сети никуда не денутся, Чимин, не чувствуя мокрых ног из-за сильных волн, что неумолимо омывали верх ступенек, поспешил вернуться к группе туристов. Ночевать на острове у него желания не возникало. Да и кто знает, когда Юнги вернётся за рыбой. И вернётся ли вообще… Может же и помощников прислать. Юнги. Почему он опять думает о нём?       Их встреча ничего не решит, а лишь усугубит. Когда умирает легенда, и пропадает мечта, в мире не остается величия. Подобного мира для себя Чимин не желал. Пусть его «легенда» и «мечта» навсегда останутся рядом с ним. В них Юнги будет временами грустить и вспоминать о нём. В реальности же все может быть иначе. Поэтому нужно уходить отсюда. Бежать и не оглядываться. Иначе зарождающееся в помутневшем сознании безумие станет почти материальным и начнёт разговаривать с ним наяву.

***

      В миллионный раз за день ругая Хосока за медлительность, а Саваду — за чрезмерное усердие, из-за которого тот опять слёг с давлением, Юнги осторожно подъехал к каменному уступу, привязал к нему старенький, пропахший рыбой катер и выбрался на берег. Он только утром уехал с Ганкаджимы, пообещав себе не возвращаться туда больше никогда. Слишком много воспоминаний. Но уже ближе к вечеру нарушил данное обещание.       — Чёртов Савада… Нужно нанять больше людей, — причитал Юнги, стараясь ни о чём, а точнее, ни о ком не думать.       Надев на руки длинные резиновые перчатки, он, сонно зевая, проверил все сети в первом ряду и, выгрузив из них улов, взялся за дальние. Перебрав верёвки и убедившись в их прочности, Юнги уже хотел было вернуться к Хосоку, как вдруг заметил аккуратный бантик на одной из сетей. Всего один человек имел дурацкую привычку скрывать узел бантиком. Резко отпрянув назад и в панике повертев головой, Юнги, не отдавая отчёта своим действиям, не разбирая дороги, бросился на риф. Где-то там, среди разрухи, гуляет его малыш. Раз он приехал на Ганкаджиму, значит, тоже скучает. Тоже хочет увидеть. Быть может, даже жалеет о своём решении. Юнги не должен его упустить. Пожалеет ведь опять потом.       — Юнги, ты чего? Украли что-то? — опешил Хосок, выбираясь из катера.       Напрочь позабыв о Хосоке и за считанные минуты добравшись до туристической зоны, Юнги, совершенно не заботясь о конспирации, выбежал за ограждения и принялся в толпе искать знакомое лицо. Увидев у спуска в воду Чимина, он чуть не задохнулся. На негнущихся ногах, с сердцем, стучащим где-то висках, подойдя к своему дикому цветочку и резко схватив его за руку, заставив в панике расширив глаза, посмотреть на себя, Юнги неожиданно громко произнёс:       — Малыш, а ты подрос.