No roots

Феликс и сам не заметил, как уснул. Это всё точно из-за солнца: Ли всегда был перед ним слаб. На груди у Хёнджина спалось спокойно, и тот, кажется, даже ни разу не пошевелился за те пару часов, пока мягкий свет не сменился тенью от затянувших небо туч и шелестом камышей неподалёку. Вода плещется чуть сильнее от поднявшегося ветра. Песок под лопатками стал вдруг подозрительно холодным. Ликс поднимает голову и пару раз сильно моргает. Лицо кажется тяжёлым, а щёки – мягкими, почти что плюшевыми, как будто чужими под собственными ладонями. Левая сторона лица немного печёт и покалывает: может быть, за блаженный сон придётся чем-то, да заплатить. В конце концов, Феликс привык, что ничего не происходит просто так, – особенно, если это что-то хорошее. Ли поднимает взгляд на своего парня: лицо его немного красное, а веки прикрыты. Видимо, тоже заснул. — Джинни, – Ликс трётся головой о грудь Хвана, совсем как новорождённый котёнок, – вставай, нам пора возвращаться. Хёнджин негромко мычит, поглаживая Ли по волосам расслабленной ладонью. Феликс ластится, а затем садится рядом и, как он всегда любил делать, стал беспорядочно оставлять лёгкие поцелуи на лбу, щеках и губах Хвана, касаясь только на мгновенье, а затем отстраняясь, чтобы посмотреть на результат своей работы, который и так не особенно заметен. Ликсу вдруг становится интересно, есть ли какой-нибудь рентген для поцелуев, потому что на Хёнджине за последние три года наверняка не осталось ни миллиметра кожи, которые бы Ли оставил без внимания. Потому что Хёнджин принадлежит только ему. Потому что это единственная правда, которую Ликс знает и которую не сможет забыть, даже если собственное имя пропадёт из головы. — Хван Хёнджин, ваше прелестное лицо сгорит, если вы не поднимитесь сейчас же, – говорит Ли низким голосом, а затем хихикает, когда парень мгновенно сгибается пополам и хватается за щёки. — Ай, блять, – шипит он, – больно. Феликс убирает его руки и ещё несколько раз целует Хёнджина. — Так болит? – Ликс взволнованно хмурится. – У меня с собой мазь от ожогов есть... — Как мы вообще уснули? – отряхивает песок Хёнджин, протягивая руку Феликсу, чьё тело всегда долго не может перестать быть обмякшим после сна. Хёнджин всегда говорил, что Феликс – самая настоящая плюшевая игрушка: у него самое мягкое и тёплое в мире тело, которое хочется пощипать и потрогать, а потом обнять и почему-то всегда пожалеть. Ещё он добавлял, что это первая причина его к Ликсу любви, а потом начинал смеяться, зацеловывая надутые плюшевые губы. По крайней мере, это то, как всё было раньше. Раньше, когда Ликс только-только приехал в Корею и ещё даже не устроился на подработку, они втроём: Феликс, Хёнджин и говорящий на английском Джисон, очень часто проводили время вместе, смотря фильмы и играя в игры до самого утра; из еды у них были только закуски и шипящие напитки. Хан был напуган до ужаса пару раз, когда по утрам Хван выносил своего парня из комнаты на руках; кажется, в самый первый он даже собирался вызывать скорую. А потом и он привык. Если смотреть на жизнь по эпизодам, как на размотанной перед глазами фотоплёнке, Ликс скажет, что то, первое время, впоследствии оказалось едва ли не самым счастливым в его жизни. Джисон практически поселился у них, но это, к удивлению даже самого Ли, никак его не стесняло. Тогда ему было немного легче хотя бы потому, что друг парня всегда уделял какое-то особое внимание потребностям Ликса: пока Хёнджин пытался разобраться с собственными проблемами и редко мог быть рядом, именно Джисон стал человеком, который занимался с Феликсом корейским, а потом включал первую попавшуюся документалку на английском, пусть потом и хныкал, когда не мог понять половину терминов. Ликс засыпал где-то на середине, а просыпался утром, лёжа на спине и вслушиваясь в сопение Хана под боком, не в состоянии толком даже пошевелить рукой, когда Хёнджин в шутку называл Джисона и Феликса любовниками. Дни сменялись днями, – Ликсу даже не нужно было выходить на улицу, и всё было хорошо. Ли чувствовал, будто его приняли. Некоторое время ему даже казалось, будто Хан – и его друг тоже, и это осознание служило как будто бы сигналом судьбы, в которую Феликс не верить не мог: если ты чувствуешь себя хорошо, значит, ты всё сделал правильно. Как покажет время, ему только казалось, а «судьба» обязательно заберёт своё за снисходительно подаренные моменты счастья. Хёнджин идёт впереди, осторожно ступая на пространство между камней. Феликс смотрит в спину возлюбленного, – его фигура с возрастом становится только более статной, хотя, как знает Ликс, за последние годы Хван не набрал ни килограмма веса, а то и похудел. Джисон рассказал как-то, что Хёнджина в школе называли принцем – тогда Ли кивнул про себя, потому что не согласиться с этим невозможно. У этого человека есть поразительная способность с годами становиться только лучше, – кажется, так же повезло только Минхо, которого Ликс готов был поставить на пьедестал второго по красоте человека в своей жизни. Ликс обхватывает бесцельно болтающуюся в воздухе ладонь, совсем легко дёргая Хёнджина для привлечения внимания. Хван оборачивается, его лицо уставшее, а веки всё ещё припухшие после сна. Он выглядит так, словно сошёл с полотна, потому что вид вокруг него донельзя пейзажный: кругом только высокая трава с редкими фиолетовыми цветами, названия которых Феликс никогда не знал, вдалеке – невысокие, но с мощными стволами деревья, листва которых покачивается и протяжно свистит от только усилившегося ветра. Свободная футболка Хёнджина раздувается со всех сторон, а и без того выбившиеся из хвоста волосы теперь неаккуратными прядями обрамляют лицо. Над ними – только тревожное серое небо, из которого вот-вот хлынет дождь. Может, именно из-за этого вся картинка потеряла цвет: даже обычно насыщенные цветом губы Хвана кажутся блеклыми, а глаза потеряли весь привлекательный карамельный оттенок. Впереди, вроде, и есть тонкая тропинка, но, по сути нет ничего. Совсем. — Что-то случилось? – безучастно спрашивает Хёнджин, на секунду сжимая пальцы Ликса в руке. Феликс, может, драматичный параноик, потому что его тревожность всплывает просто из ниоткуда, из-за чего ему приходится укусить щёку и отвести взгляд на свою руку, сжавшуюся мёртвой хваткой на руке Хвана. Это, должно быть, больно. — Я хочу, чтобы ты меня любил, – сглатывает Ли. – Ты можешь? … На секунду Феликс сомневается в том, что с порывом ветра Хёнджин смог расслышать сказанную чересчур тихо фразу, но затем он всё же заставляет себя посмотреть в глаза Хвану. У того плотно сжаты губы и печально подняты внутренние уголки бровей. У Ли сердце падает мгновенно: — Какую музыку я слушаю в последнее время? Как закрыл последнюю сессию? – спрашивает Хёнджин, едва шевеля губами. – Как зовут моих друзей, кроме Джисона? Когда… А, нет, просто: давно ли я плакал в последний раз? Феликс делает шаг вперёд в замешательстве. У него в голове только нарастающий по громкости гул. И ничего, что касалось бы ответов. Совсем-совсем. — К чему ты спрашиваешь? — Сам-то любишь? – тон Хвана такой ровный и спокойный, отчего Ли напрягается только сильнее. – Или просто не хочется признавать, что ты во мне разочарован? А может, тебе до сих пор страшно? — Ты обещал, – парень хватается за обвинение, как тонущие за одиноко плывущую доску. — Да, Феликс, – в последний раз эту наглую ухмылку, обращённую к себе, Ликс мог видеть больше, чем три года назад. – Я помню. В небе загремело. Хёнджин смотрит наверх с тревогой во взгляде и сжимает ладонь Ли: — Ты слишком легко заболеваешь, а мы в этом месяце победители конкурса «пустые кошельки». Давай поторопимся, ладно? — Угу.

16 лет назад

У Минхо есть целых три причины продолжать жить: Первая – пачка дорогих сигарет, которые он купил как-то спонтанно в один из дней, когда только-только пришли деньги с подработки; когда вернулся домой и достал её из сумки, захотелось смеяться: не такой уж он и любитель покурить, – тем более, не настолько, чтобы тратить честно заработанные на излишнюю роскошь. Тогда же он спрятал пачку в почтовом ящике, точно зная, что никто туда не лазит. Минхо твёрдо решил, что скурит хоть всю пачку только когда выберется из этого места и сможет покупать себе эти же сигареты каждый день. Вторая – надежда на следующее свидание с Тэхёном, который целует намного лучше и слаще, чем кто-либо до этого. Ли не то, чтобы какой-то извращенец или помешанный, просто секс – это то, что нравится. Когда какой-нибудь особенно мужественный мальчик (Минхо нравятся те, кто крупнее и сильнее) берёт грубо, а то и пару раз, становится так хорошо, что все мысли из головы улетают на ближайшие часа четыре точно. Лучше способа не думать об отце и матери, об отклеивающихся обоях на потолке в гостиной, о клейме «мерзкий пидор», о сомнительном будущем, не придумаешь. Плевать, что этот же Тэхён потом скажет, что просто хотел попробовать что-то новое и чувств у него совсем нет, – у Минхо таких вот экспериментаторов целый послужной список; разница только в том, как долго продлятся эти невероятные проверки. Главное – не проболтаться лишний раз, потому что у Ли достаточно мозгов, чтобы запомнить: стыднее, чем оказаться геем, для таких людей ничего нет, а вот когда тебя забивают пара уёбков, перед этим выжидая окончания занятий, – больно до потери сознания. «Ну, так с кем ты там трахался, Минхо? Не хватает внимания папочки, хочется получить его от остальных?» – Минхо стискивает зубы. Ему всего семнадцать, а тело болит так, словно вот-вот треснет и рассыпется. А может, что-то такое уже произошло. Ли красивый, но точно поломанный, – это то, к чему можно было успеть прийти за те пару лет, когда он себя не ненавидел. Испорченный, не потому что гей, – никто не в силах его переубедить, – а потому что когда отец пытается выбить из него «всю эту дурь», выходит разве что желание жить. Сейчас сказать, будто бы гнев на себя крепчает, язык не повернётся. Потому что есть ещё кое-что. Третья причина – два невинных искрящихся глаза, смотрящих на Минхо с таким доверием и надеждой, что сердце начинает болеть. У Со Чанбина отца нет и, кажется, никогда не было: тот ушёл почти сразу же, как узнал, что его девушка беременна. Мать его не то чтобы такого поворота не ожидала, – когда родился ребёнок, она практически сразу оставила его на бабушку, а сама устроилась на несколько работ. Сварливая пожилая родственница из всех желаний оставляла только выйти куда-нибудь с самого утра и вернуться только вечером, – именно этим Чанбин и занимался примерно лет с девяти. Минхо встретил Со впервые, когда ему было четырнадцать, а младшему скоро должно было исполниться двенадцать. Возвращавшийся домой Ли увидел, как Чанбин роется в его почтовом ящике и достаёт оттуда пачку (тогда ещё) дешёвых сигарет. Старший даже опешил от такой наглости, но вскоре настиг убегающего воришку и дал ему звонкий подзатыльник: — Не учили, что чужое брать нельзя? — Ого, – просиял младший, восхищённо глядя на нависшую фигуру над собой, – а по тебе не скажешь, что такой быстрый. Я, так-то, в своём классе везде первый. — Это ненадолго, если курить начнёшь. — Да я курю, чтоб есть не хотелось. Мне это не очень-то и нравится. — Ты что, из детдома? – недоумённо переспрашивает Минхо, морща нос. — Да нет, из соседней квартиры, – младший пожимает плечами. – Бабушка уехала за дедом присматривать, мама на работе. Я остался один, а есть нечего. А если курить много, то аппетит пропадает, но вот если выкурить только одну, то… — Не продолжай, я тебя понял, – Ли подтягивает лямки портфеля и смотрит на окна своей квартиры, пытаясь понять, дома ли отец. – Иди домой, сейчас приду к тебе. — Зачем? – комично выпучивает глаза Со. — Курить бросать будем.

* * *

— Я предупреждал! – раздаётся голос Чонина из какой-то комнаты сверху. Феликс с Хёнджином успели вернуться ровно в тот же момент, когда хлынул ливень. На летней кухне никого не было, зато стоял неприятный запах гари. Хван и Ли зашагали на второй этаж, осторожно прислушиваясь к происходящему: — Я не думал, что человек в принципе может быть настолько неуклюжим, – смеётся Минхо. – Теперь нам придётся есть либо угли, либо друг друга. Ты разве не живёшь в общежитии? — Да ладно тебе, Чонин, – успокаивает Чан, – вот, смотри: если срезать обгоревшую часть, вполне можно есть. — Я отошёл буквально на две минуты, – добавляет репетитор без намёка на раздражение. — Привет? – решил заглянуть Ликс в комнату Минхо и Бан Чана. Там прямо посреди комнаты на полу лежит большая домка, видимо, заменившая стол, на ней – пара тарелок с овощами, кастрюля, полная риса, и большое блюдо с чем-то (предположительно, мясом) в самом центре. Возле последнего сидят на коленях Чан-хён и чуть ли не плачущий Чонин, на кровати валяется Минхо, свесивший с постели одну руку и уложивший подбородок на костяшки другой, а в глубине комнаты, возле окна, Хан держит в руках телефон и ходит от одного угла к другому на прямых ногах. — О, все дети дома, – улыбается учитель биологии, бросив взгляд на пришедших, – как время провели? — Мы заснули, – смущённо отвечает Ли, разуваясь. — У вас лица красные! – Чан говорит удивлённо, подрываясь с места и направляется к сумкам. Порывшись немного, он добавляет: – Но мы не взяли ничего от ожогов… — Нет, всё в порядке, – Феликс наблюдает за тем, как Хёнджин молча проходит к Хану и слегка тыкает его в плечо и вопросительно кивает, когда последний отрывает взгляд от телефона. – У меня с собой. — Ты такой предусмотрительный, Ликси. Ликс видит, как Хван о чём-то перешёптывается с другом, а затем осуждающе поднимает бровь. Джисон хмурится, явно недовольный полученным ответом и снова смотрит на экран телефона. Хёнджин сжимает плечо Хана в своей руке, а затем ободрительно шлёпает по нему пару раз. — Йо, Ликс, – поднимает руку Джисон, выглядящий не менее напряжённым, чем прежде, но теперь он хотя бы в состоянии разговаривать. – Мы сегодня отказываемся от титула хищников? – парень присоединяется к двум, сидящим на полу. — Чем займёмся? – спрашивает Хёнджин, кивая в сторону открытой двери, за которой вода льётся с такой силой, что не видно абсолютно ничего снаружи. – Рыбалка нам, видимо, не светит. — Я брал с собой карты, и… – Джисон неуверенно смотрит то на Чана, то на Минхо, и, сжав кулаки на ткани шорт, продолжает: – три бутылки соджу. — Ты собирался глушить в одно горло? – с искренним интересом спрашивает Ян, наконец, отвлёкшийся от происходящего на импровизированном столе. — Я чё, реально выгляжу, как очень отчаявшийся? — Типа того. — Тогда, может, сыграем? Кто проигрывает, тот пьёт, – объясняет Хван. – Кто выходит первым, тот не пьёт вообще, после него – одну рюмку, следующий – ещё одну, и так по нарастающей. — Хочешь сказать, кто-то выпьет все пять? – Джисон поворачивает голову в сторону лучшего друга и смотрит с очевидным недоверием. — Вот тебе и мотивация, – ухмыляется Хёнджин. Вопреки всем ожиданиям, игра всё-таки состоялась. Поначалу стояла странная, даже напряжённая, тишина, прерываемая разве что подозревающими взглядами и шелестом карт, но в один момент Феликс и Чонин стали обмениваться странными комариными звуками, – и после пары выпученных в удивлении глаз и звонкого, заливистого смеха настроение приобрело более бодрый тон. Хёнджин пару раз шлепнул Чонина по лбу за попытку подсматривать в чужие карты, – спустя двадцать минут игры у младшего на лбу появилось круглое красное пятно, отчего он постоянно потирал поражённую часть лица и тихо хныкал. Тогда же было принято решение отсадить Минхо от Чана, потому что, как казалось, эти двое состоят в немом сговоре, который у них, в общем-то, и не было времени обсудить; ворчащий Ли пересел к Джисону. Ещё спустя какое-то время первым вышел Бан Чан – Феликс был необычайно удивлён: по серьёзному старшему никогда нельзя было сказать, будто бы он большой любитель азартных игр. Чан, должно быть, заметил взгляд Ликса и лукаво улыбнулся: — Просто везение, – Минхо с другого конца «стола» гордо смотрит на своего парня. Хёнджин с Минхо, а позже, – с больше испуганным, чем агрессивным Джисоном, – стали обвинять друга друга в скидывании карт и жульничестве. Ли посмотрел на свои карты ещё раз и понял, что, скорее всего, пить пять шотов подряд придётся именно ему. Пока бесконечные «Нет уж, попрыгай на одной ноге, а мы посмотрим, не вывалятся ли карты», «Не-а, не-а, я точно видел, как ты бросил её под стол» и «Я чё, слепой, по-твоему?» становились только громче с каждой новой репликой, Ян старался есть мясо, а затем, скривившись, виновато смотрел в глаза человеку с добрейшим взглядом на свете. После самых напряжённых в мире гляделок выбывает Минхо, самодовольно хмыкнув и сложив руки на груди. Дальше все карты сбрасывает, к собственной радости, младший Ли (ему очень хочется думать, что это потому, что сидящий слева Хван подкидывал ему нормальные карты) и прикидывает, что две рюмки – ещё огромное везение. Следующим из игры выходит Хёнджин, бросив карту на стол с таким размахом, что раздался очень драматичный стук. Феликс льнёт к руке возлюбленного, и не может сдержать смех, когда смотрит на Чонина и Джисона, у которых неуверенность и искренний испуг почти что написаны на лице, и оба смотрят друг на друга с немой просьбой, – как будто это изменит карты в их руках. Они так сильно боятся узнать результат, что тянут время до последнего. — Если Джисон выпьет пять, будет плохо? – шепчет Феликс у самого уха Хвана. — Если много молиться, может уснуть, – отвечает Хёнджин, а затем снова переводит взгляд на обречённых. В следующее мгновенье перед глазами появляется пелена, а сердце делает кульбит: Ликс чувствует, как Хван уверенно, как не делал этого уже очень давно, переплетает их пальцы. Он даже не смотрит на Ли, пока продолжает заливаться смехом, зато у младшего застывшая кровь словно бы снова вскипела. Он наблюдает за выражением лица парня, пытаясь уловить хоть какие-то изменения в его мимике, – напрасно. Ликс ломает голову по понедельникам и субботам, прячет все острые предметы дома, а по ночам честно-честно держится, чтобы не разреветься там же, где лежит: потому что Хёнджина никогда не поймёт; может быть, именно это (и только) больше не кажется привлекательным. Привычка или любовь? Не ловить на себе жадных взглядов, заниматься сексом раз в месяц, забывать оттенок глаз самого любимого человека на планете – страшно до жути. Хёнджин сейчас сжимает руку с такой теплотой, так открыто кладёт свою голову на плечо Ли, смотрит с таким вниманием и нежностью и смеётся с каждым разом всё громче своим заливистым смехом, – Феликс не знает, что ему нужно, чтобы быть счастливее. Сейчас, в окружении всех самых драгоценных людей, Хван становится тем собой, которого Ли любит до кровотечения из носа. Феликс ловит себя на мысли о том, что лучше бы не было этих проблесков счастья в их отношениях – потому что нет другого способа Хёнджина не любить. Хван делает больно до крошащегося разума, но, если в конце он снова коснётся его, если скажет, что любит, то Ли уверен: эти чувства стоят всех бессонных ночей и каждого разрушающего действия. Ещё одна правда, которую нет смысла отрицать: Ликсу все эти скачущие чувства ужасно нравятся.