3 года назад
Ли Феликсу едва успевает исполниться шестнадцать, когда он впервые узнаёт, какой же всё-таки звук издаёт сердце, когда с треском ломается. Потому что только-только прошли три месяца самой холодной на памяти Ликса зимы, но этот факт остался как-то совсем позади: потому что всё это время Феликс мог от Хёнджина не отлипать. Мама, должно быть, стала замечать что-то неладное, но после пары не зашедших далеко вопросов просила сына разве что одеваться теплее перед выходом; отец, конечно, молчал. Феликсу было плевать, когда Исаак, единственный, с кем младший ещё поддерживал общение, как-то хрипло засмеялся и сказал, что Ли их компанию совсем бросил. Ликса это не смущало, не волновало ни капли: выбор стоял между любовью и дружбой, – Феликсу редких разговоров с любимым старшим товарищем хватало с головой и больше. Он ни к чему и никогда не был так привязан, как привязан сейчас к Хёнджину, – по крайней мере, это то, как ему нравится думать. На Хване даже зимняя дутая куртка и шапочка-бинни сидят хорошо; Ликсу кажется, что, по сравнению с парнем, сам он выглядит как ребёнок, наряженный взволнованной матерью. Феликс вообще часто думает о том, как же они выглядят со стороны; ему страшно допускать мысль, что их могут принять за братьев: не то, чтобы это было бы катастрофой, просто иногда Ли хочется прямо-таки на лбу написать что-то вроде «да, это я встречаюсь с этим самым красивым в мире парнем, поэтому, пожалуйста, даже не смотрите на него». Но долго думать об этом невозможно – не когда Хёнджин так мягко и бережно вкладывает свою ладонь в маленькую, «обезьянью» руку Ликса, слегка нагибаясь, чтобы заглянуть в два широко распахнутых от удивления глаза. А затем он улыбается. Бабочки в животе готовы пережить зиму. И не одну. Кто Феликс вообще такой, чтобы Хвана не любить? Они гуляли, гуляли и гуляли, и звук смеха Хёнджина засел в ликсовой голове, как на заевшей старой кассете. Хёнджин расстёгивает куртку, удивляясь тому, насколько же тёплая зима в Австралии, но Феликсу расстёгиваться не даёт. «Потому что я оттуда, где температура гораздо ниже, со мной-то ничего не случится», – хмурится он, останавливая руку младшего на замке куртки. Они ходят по торговым центрам, и, пока Хёнджин покупает продукты (неожиданно, но Ликс пробудил в нём желание готовить), Ли покупает всякую дешёвую мелочь, которая, как он оправдается после, очень напомнила ему Хвана. Хёнджин закатывает глаза, но всё равно улыбается и кладёт в «сундук для самых важных вещей», в котором кроме ликсовых подарков разве что поломанный наушник (второй – у Джисона, который, как кажется, к вещам осторожно относиться просто не умеет); как тут счастливым не быть, когда бабочки летят по позвоночнику вверх, щекоча даже мозг? После целого дня они каждый раз лежат рядом, укутавшись в тёплый однотонный серый плед, а чай, немного кислый, с тропическими фруктами, давно остыл на столе. Они разговаривают о всяких незначительных вещах, и старший в очередной раз говорит «Мне нравится, что, когда во всём мире разгар лета, здесь зима. Как будто в другой мир попал», потрясённый и восторженный, будто чувствуя себя действительно не студентом по обмену, а настоящим путешественником. На кухне пару раз пищит духовка: когда Феликс с Хёнджином, ему хочется стать первым пекарем во Вселенной. Они, разморенные и уставшие, смотрят на мелькающую картинку, не всегда понимая устаревших шуток в «Друзьях», но их это мало волнует. Иногда Хван дёргается от вида шевелящейся занавески, недовольно бурча о том, что не может понять, откуда появляется этот вечный сквозняк, ведь окна закрыты. Ли улыбается во все тридцать два, чувствуя, как сердце заполняется облаком уюта, и раскрывает объятья навстречу любимому. Хёнджин ложится рядом, укладывая голову на ноги Ликсу, не спрашивая даже, что он пропустил – потому что это неважно. Ничего неважно, когда Хван засыпает, тихо посапывая под боком. Ли не знает ещё о том, что всё это скоро все эти тёплые мгновенья грозят рассыпаться и отравить всех бабочек, которые разбушевались настолько, что в конечном итоге прогрызли дырку в желудке. Потому что он не знает, что может быть больнее, чем «Я уезжаю через три месяца» брошенное так, словно Хёнджин не слышит звон стекла.* * *
Феликса выдёргивает из мыслей громкий возглас, подхваченный буквально всеми присутствующими. Дёрнувшись, Ли сосредотачивает своё внимание на происходящем в игре: Чонин схватился за голову, едва не плача, а Джисон подскочил, не веря в происходящее. Хёнджин тыкает головой в плечо Ликса, привлекая внимание: — А Чонин? ... — Скорее всего, умрёт, – кратко отвечает Ликс, теперь искренне переживающий за судьбу друга. Бан Чан вызывается быть разливающим, и, когда первая партия готова, Феликс бросает взгляд на неожиданно напряжённого репетитора: тот смотрит на алкоголь отрешённым взглядом, поджав нижнюю губу. Вечный игривый огонёк в его глазах совсем исчез. — Если вы не пьёте, зачем соглашались играть? – спрашивает Хван с очевидным недовольством. — Потому что обычно я в карты не проигрываю, – огорчённо выдыхает тот, поразительно спокойный как для человека, который ни разу не ответил нормально на вопросы Хёнджина. Когда Бан Чан кладёт руку на плечо своего парня, последний только отрицательно кивает: — Я же не маленький, Чанни, – уголки губ Минхо слегка поднимаются, когда он смотрит на возлюбленного с нежностью, которую Ликс никогда прежде не наблюдал. Выдохнув, все поднимают в руках ёмкости с соджу и ждут, пока самый старший посчитает до трёх. После все одновременно делают один большой глоток и ужасно морщатся. Кроме Минхо. Младший Ли смотрит на то, как учитель взял в жидкость в рот, но, очевидно, так и не глотнул. Его щёки надуты, а сам он до нелепого… милый? Неожиданное слово для описания взрослого мужчины, но иначе не скажешь. Все присутствующие пару секунд продолжают наблюдать за тем, как Минхо сжимает в руке уже пустую ёмкость и даже не моргает. Чан устало выдыхает, а затем цепляет подбородок Ли и притягивает возлюбленного к себе, утягивая в поцелуй. Феликс чувствует себя конченым извращенцем, когда слышит брезгливые «да ёб твою» и «бооооооже» со всех сторон, и даже может себе представить, как скривили лица все его друзья, но сам взгляд не сводит. Потому что да, то, как на пару секунд двое впиваются друг в друга губами, и то, как тонкая полоска алкогольного напитка стекает по подбородку Минхо, – очень лично и смущает, но Ликс только и может, что умиляться и испытывать в какой-то мере восхищение к нежности, которую ему пришлось наблюдать. Спустя пару мгновений старший Ли упирается руками в грудь Чана, мягко отстраняясь и вытирая влажную линию на подбородке рукавом кардигана. Хёнджин кривляется, снова опуская голову на плечо Ликса: — Мы, конечно, не на уроке, но субординацию соблюдать стоило бы. Но я могу посоветовать сайт, на котором бы за такое неплохо заплатили. — А мне казалось, что люди в отношениях стараются отходить от просмотра порно, – невинно отвечает Минхо, полоская рот водой из стакана, переданного Чаном. — Только когда стареют, – пожимает плечами Хван, – мне этого не понять. — Но вы действительно круто играете, – разбавляет неловкость Джисон, облизывая губы и сглатывая. – Я начинал с хорошими картами. — До какого-то возраста мне приходилось играть хорошо, чтобы зарабатывать и жить. Так что ничего удивительного, – репетитор делает ещё один глоток с таким спокойным видом, будто бы не сказал ничего странного или особенно грустного. В комнате стоит звенящая тишина: все присутствующие смотрят на учителя с широко распахнутыми глазами, ожидая объяснений. Ликсу становится почему-то очень тоскливо, пусть он даже не знает ситуации. Зато он знает, что он очень любит своего репетитора: меньше, конечно, чем Хёнджина, но Феликс уверен, что этот человек заслуживает только лучшего. Он только думает открыть рот, чтобы выразить соболезнования, когда старший возмущённо поднимает бровь и косится на изумлённых детей: — Это шутка была, если что. Почему вы вообще повелись на то, что я могу…? Чанни, – хнычет Минхо, притуляя лоб к предплечью мужчины, – я что, правда так похож на человека с несчастным детством?16 лет назад
С того дня Минхо никогда больше не мог пройти мимо, когда встречал Чанбина. Со сам по себе очень шумный и постоянно требует внимания: не было ни разу, чтобы, увидев хёна, младший промолчал. Ли никогда не был против: пока он может находиться в пустом доме Чанбина, ему не нужно идти домой и терпеть побои, не нужно думать, как себя вести, чтобы не отхватить на этот раз, не нужно подавлять рвоту, – и в обмен на это странное чувство безопасности он должен всего лишь приносить еду, не важно какую – Со Чанбин никогда не жалуется на переваренные макароны или слипшийся рис, хотя, по большому счёту, мог бы. Спустя пару лет Минхо узнает, что это называется «симбиоз». Чанбин драчливый ребёнок, которому явно не хватало внимания, – глядя на него Минхо думает, что сам был на него похож, и, если бы не нашёл другой способ развлекать себя, тоже бил бы окна в школе, а то и дрался с ребятами постарше просто так, потому что чешутся кулаки. Младший рассказывает обо всех конфликтах и потасовках с искрами, стреляющими из глаз: о том, как его достала преподавательница по корейскому, о том, какой его сосед по парте дебил, о том, что в столовой сегодня опять едой бросались все, но наказали только его. С Чанбином он уже два года как знаком – примерно столько же он старается не рассказывать младшему о себе ничего больше самой поверхностной информации. Потому что, пусть и трудно это принять иногда, – Минхо к своему младшему прикипел всеми фибрами своей души, как эти макароны к кастрюле: не отодрать никак. Иногда он Со как-то даже завидует: кроме откровенной бедности и буйного характера у Чанбина проблем не наблюдается; даже девочка из параллели, на которую тот засматривается, кажется, отвечает на его знаки внимания. Когда Со так увлечённо о чём-то щебечет, восхищаясь то ли силой, то ли умом Минхо, то ли просто тем, что тот существует, Ли кажется, будто мир за пределами стен не знает о клейме «неправильный» и «греховный», что красным таблом горит у него прямо на лбу. Потому что не может «хён» быть плохим человеком. Не может быть ни геем, ни нежеланным ребёнком в семье людей, которых любить просто не научили. Зато, кажется, Ли научился сам. Минхо только и может сидеть рядом, наблюдая, как длинная макаронина тянется за вилкой Чанбина, смеяться с таких далёких для него историй, и, когда Со замолкает, наблюдая теперь за каким-то странным шоу по телевизору, Ли думает только о том, куда же делось время, когда он был хотя бы наполовину таким же восторженным жизнью и нетерпеливым к разного рода приключениям, и был ли он таковым хоть когда-либо за шестнадцать лет своей жизни. Он запускает руку в волосы, спиной опускается на пол и немного ёрзает. Нет, в нём ничего подобного никогда не было даже близко. — Летом поеду в летний лагерь, – торопливо говорит Чанбин, отрываясь от телевизора, на котором теперь крутится реклама стирального порошка. – На всё лето, то есть. Минхо слегка приподнимает корпус и смотрит недоумённо: — Ага, я тебя услышал, мелкий. А зачем так официально говорить? Не на свадьбу же зовёшь меня. — Да это чтоб ты со скуки не умер, хён. Страшно мне тебя тут одного оставлять, – почти что серьёзно говорит тот, отставляя пустую тарелку. – У тебя же кроме меня никого нет. — Не глупи, Бинни, – цокает Ли, – у меня есть, с кем провести время. — У тебя что, девушка появилась? – изумлённо приоткрывает рот тот. – Ну, хотя, ты же красивый и добрый, хён, за тобой, наверное, девочки хвостом бегают. Минхо едко усмехается: — Не в этой жизни. — Это почему? — Это потому. — Но на свадьбу-то ты меня позовёшь, когда жениться будешь? — А ты? — Спрашиваешь ещё, – хмыкает младший. – Я тебя больше всего на свете люблю, хён, так что надо бы сделать так, чтобы ты всегда за мной приглядывал. Минхо умиляется. Чанбин всегда так просто выражает чувства, складывая их в простые для понимания слова. Ли не знает никого больше, кто был бы настолько же прямолинейным. Со Чанбин из всех причин жить, наверное, самая весомая. И, если откинуть никчёмные, единственная. — И как же ты собираешься это сделать? – спрашивает старший, смеясь. — Можем, там, поклясться на крови или набить парные тату, или пришить друг друга… — Не-не, останавливайся, – Минхо ощутимо пугается решительности ребёнка перед собой, – какие-то дикие у тебя методы для тринадцати лет. — Мне почти четырнадцать! — Простого обещания тебе будет достаточно? Я бы хотел, чтобы ты был моим младшеньким до конца жизни, – задумчиво говорит Ли, совсем не замечая, как искренность вылетает изнутри, стоит ему только раскрыть рот. — Очень даже, – довольно отвечает Чанбин перед тем, как снова уткнуться в экран телевизора, заметив, что реклама давным-давно закончилась. Ли Минхо проживает свои малочисленные моменты спокойной эйфории, не связанные даже с физической близостью, и ещё не знает, как обещания могут сыграть против тебя самого.* * *
Все заметно расслабляются. Феликс смотрит на шот перед собой, радуясь тому, что выпить ему осталось только один раз, – потому что любителем алкоголя он никогда в жизни не был. Разве что лет в пятнадцать и немного раньше, чисто из любопытства, потому что все крутые ребята из компании в Австралии пили тоже. После того, как они с Хёнджином сошлись, алкоголь попадал в организм Ликса только когда парень брал его с собой в бар. Но вскоре и эти ночи веселья прекратились; может, через полгода после приезда в Корею: Ли стал раздражать тот факт, что Хван выпивает. А потом началась работа, учёба, да и Хёнджин, вроде, никогда не жаловался. Ликс посчитал, что это очень здорово – друг другу уступать. Старший ничего не говорил, но без повода в клубы никогда больше не рвался. Чонин поднимает руку, привлекая внимание: — Ну, если пить, то только с поводом, да? – прочищает горло он с самым самодовольным видом. – Давайте выпьем за любовь. — Ты чего это? – удивлённо выдаёт Ликс. — Потому что послезавтра мы с Юхён идём на свидание после пар. Улыбка наползает на лицо Феликса почти в тот же момент: кому, как не ему, знать, как сильно друг жаждал этой встречи. Минхо кивает и стучит рукой по столу вместо аплодисментов, доливая воду в свой стакан, Чан следует его примеру. Хёнджин и Джисон переглядываются и почти что одинаково хихикают, чокаясь рюмками. — В таком случае, тебе больше не нужно знакомиться с Сынмином? – Феликс решает уточнить, глядя на Хёнджина. Тот не выдаёт никакой особенной реакции. — Ну-у, вообще, нужно… Ничего не подумайте, но, типа… — Понимаю, – перебивает старший Ли, – всегда должен быть запасной вариант. Это разумно. — И у тебя он тоже есть? – брови Чана подлетают аж до самой линии роста волос. — Конечно, – хитро ухмыляется репетитор, запрокидывая голову назад настолько, что макушка упирается в грудь старшего. Он смотрит снизу вверх, смеясь: – У меня есть ты и папочка Сатана на случай, если ты уйдёшь. В рай-то таких, как мы, не принимают. — Вау, это точно дэдди кинк, – выдыхает Хан. — Как трогательно, – язвит Хван, всё-таки принимая тост и осушая ёмкость вместе со всеми. Дальнейший вечер проходит за дебильными шутками и кривляньями глупых выражений лиц друг друга; Ликс больше не пьёт – зато Хёнджин, Джисон и Чонин выпивают, даже когда их «наказание» заканчивается. Феликс не то, чтобы очень против, но, вообще-то да, он это не поощряет. Но срывать веселье на виду у всех не хочется, и Ликс подсаживается к двум старшим. Минхо неодобрительно косится на компанию, но вслух ничего не говорит; Чан рассказывает какую-то историю со времён магистратуры, пару раз упоминая имя какой-то девушки, и Феликсу действительно интересно, но спросить он не решается. Бан хороший рассказчик, жизнь которого кажется действительно насыщенной: вот, он постоянно мечется от студии до университета, а на каникулах ездит в тогда ещё незнакомую Корею. Ли о своём переезде вспоминает едва ли не с ненавистью: переехать в чужую страну без знания языка – буквально самая идиотская идея, на которую он когда-либо мог согласиться. Самое большое желание Ликса – вырезать первый год из памяти и выбросить куда подальше. Но он слышит накатывающий хохот Хёнджина, а затем видит, как тот, продолжая с чего-то смеяться, кладёт руку на чониново бедро и с силой сжимает кожу на нём, наблюдая за реакцией; Чонин ничего не говорит, слишком пьяный для понимания происходящего. Феликса как водой окатывает. Где-то внутри накатывает гнев. Младший Ли, выдав свою лучшую улыбку, отходит от них к Хёнджину, чтобы подлезть к Хвану сзади, шепнув на ухо что-то о том, что им пора спать. Тот поворачивается с очевидным намерением отмахнуться, но Феликс уверен, что парень не может не уловить угрожающий взгляд исподлобья. Ли даже гордится, что есть что-то, чему он Хёнджина выдрессировал, – потому что вся внешняя злоба исчезает, и Хван, разве что фыркнув, поднимается с места и наскоро прощается с друзьями и старшими товарищами. Феликс кланяется и выходит из комнаты, утягивая старшего за собой.