No roots

— Ян Чонин, я официально отказываюсь от тебя, – почти холодно заявляет Феликс, складывая руки на груди, когда лучший друг заявляется в кафе за час до закрытия. Ли не уверен, что он чувствует сейчас больше: жгучую обиду за то, что Чонин так и не перезвонил ни вчера, ни сегодня утром, или радость по причине того, что Ян аттракцион отравления всё-таки пережил. Он вообще выглядит каким-то чересчур бодрым как для человека, который только вчера чуть не расстался с жизнью, а сегодня ещё и пошёл на пары. — Не-не, ты не можешь злиться на меня, – поправляет волосы Ян, усаживаясь на высокий стул у барной стойки, закидывая полупустой рюкзак на полированную поверхность. – Я, считай, восстал из мёртвых. Меня сначала привезли, я вообще ничего понять не мог, что происходит, а потом меня вырвало прямо… – Чонин замолкает, заглядывая в лицо Феликса. – Ты сердишься? … — Чонин, ты пропал посреди поездки, не брал трубку, а сейчас появляешься из ниоткуда, будто так и надо. Как я могу не злиться? – Ликс отворачивается к кофе машине и что-то нажимает. Аппарат гудит. – Да ладно тебе, Ликси-и, – начинает хныкать Ян, – я же люблю тебя. Феликс не дурак, но жадный и легко поддаётся на слова о любви. Поэтому, когда латте готов, Ликс, пусть и состроив самое недовольное выражение лица, но опирается на стол и приближается лицом к лицу довольного Чонина. Он звонко щёлкает друга по носу и, смеясь, расспрашивает о том, как же всё-таки ощущается смерть на вкус и цвет. Тот немного кривится, но, потирая больное место, рассказывает во всех, обязательно самых драматичных, подробностях о визите в больницу. Феликс слушает, иногда хихикая, успевая ещё и обслуживать всех посетителей. Чонин не затыкается. Ли понимает, что это плохой знак. — Ты… домой сильно торопишься? – смотрит только вниз Ян, когда Феликс щёлкает замком двери. Смена, наконец, закончена. Что-то плохое. Чонин ведёт Феликса куда-то в сторону маленького дворика, окружённого домами со всех сторон, что делает его каким-то ещё более тоскливым. Под тускло освещённым подъездом стоит деревянная лавочка, слегка искривлённая и скрытая от всего остального пространства рядом расползшихся кустов. Над узкой дорогой возле них тоже стоит фонарь, но свет от него до того неяркий, что теперь длинный столб служит только доской объявлений то о пропаже человека, то о поиске работы. Вокруг, кроме торопливо снующих туда и обратно редких фигур, нет никого. Интересно только, как Чонин нашёл это место? Явно же сюда не просто так пришёл. Феликс вытягивает ноги и съезжает по лавке вниз, открыто уставившись на уже изрядно потемневшее небо. Скоро май. У Ликса нет ни летнего настроения, ни ощущения радости в целом. Странное чувство. Чонин как-то сосредоточенно прокашливается. Ли переводит взгляд на друга, рассматривая напряжённый профиль Яна. Да, сейчас точно будет что-то, похожее на взрыв. Феликс выжидающе молчит и складывает руки на животе. Ещё пару минут назад Чонин шёл, едва ли не прыгая, смеясь с каких-то тупых вещей и кривлял преподавателя, который отказался принимать практическую работу. Стоило только сесть – и он замолк, изрядно помрачнев. Таков уж Ян Чонин – вечно держащийся до последнего, а потом лопающийся в последний момент. Он из тех, кто отдаёт последний сэндвич голодному другу, а потом плачет от нахлынувшего голода, но уже в запертой кабинке туалета, чтобы никто точно-точно не узнал, что ему плохо. Ликс благодарен с одной стороны, и чувствует себя ужасно виноватым – с другой. Ян шумный, когда ему тяжело; он может смеяться так громко, чтобы смех ударял по стенам и разлетался по всем направлениям, пытаясь заглушить всё плохое, что кипит в голове, а потом, находясь в тишине только одну секунду – разрыдаться без всякой причины. Ли не знает, находит ли он это качество милым: желание Чонина казаться сильнее и взрослее, чем он есть, кажется иногда нелепым. Прямо говоря, и проблемы Яна для Ликса зачастую кажутся пустыми. — Мы с Юхён пошли на свидание, – набравшись смелости, начинает Чонин. — Каким образом ты додумался… — Да не об этом сейчас вообще, – друг резко прерывает речь Феликса, подняв руку в жесте «стоп». — И как прошло? Что-то плохое случилось, да? – Ли смотрит на то, как нервно сплетаются между собой пальцы Яна. — Мы пошли в мак, поели, потом посмотрели на уток в парке, который недалеко от станции, которая, ну, за две до… — Я понял. — Ну вот… – снова ненадолго замолкает тот, шаркая кедом по асфальту. – А потом я проводил её, и она пригласила меня к себе. Феликс от услышанного выровнялся мгновенно, приоткрыв рот, словно рыба, вытянутая из аквариума. — И вы…? — Нет, – поник Чонин. — Э? … Тогда, ну… Что-то всё-таки пошло не так? Но ничего, будет ещё куча возможностей, раз вы друг другу нравитесь, и всё такое. Я-то помню, как ты про неё рассказывал. — В том-то и дело. Она мне так нравилась, Феликс, я аж думать ни о чём другом больше не мог. Даже на практику забил, а по-хорошему готовиться бы надо было. И вот, мы пошли на свидание, она так увлечённо рассказывала о том, почему нельзя кормить этих ебучих уток, и даже не то, чтобы мне не было интересно, понимаешь? Потом, когда мы у подъезда стояли, она меня обняла, и мне стало так мерзко, что я испугался. А когда к себе позвала, то я вообще очень тупо оттуда съебался. Я даже не помню, что сказал. — Мерзко? – недоумённо переспрашивает Феликс, хмурясь. – Почему? — Не знаю, – Чонин звучит настолько испуганным, что Ликс невольно проникается проблемой. – У тебя такого никогда не было? — Я с пятнадцати лет в отношениях, Чонин, – сразу же отрезает Ли, уже зная, что скажет дальше. Красивые слова, которые нравится повторять снова и снова. – Я люблю Хёнджина с самого первого дня на протяжении уже трёх лет. До него у меня никогда и никого не было. — Я так завидую, Феликс, ты не представляешь, – Ян почти плачет, утирая слёзы запястьем. – У вас такие крепкие отношения, и вы, ну, любите друг друга, а я… Мне кажется, я никогда никого не полюблю по-человечески. Я знаю, что такое влюблённость, симпатия, но стоит только пойти дальше… Да я даже переспать ни с кем просто так не могу, понимаешь? Самого от себя тошнит. А хочется... блять, это тупо? Но всё-таки, вот бы, знаешь, стоять в каком-нибудь аэропорту и прижиматься к кому-то сильно-сильно, чтоб аж рёбра скрипели, и чувствовать себя реально так, будто вот, сейчас или никогда. Вот бы влюблённым быть, прямо по-настоящему, чтоб не сомневаться, что любишь не только сегодня, но и завтра, и каждый день до самого конца. Умолять, чтоб кто-то остался, и знать, что, вот, если он останется, трава точно всегда будет зелёной, а весна начнётся в начале марта, – Феликс видит, как слёзы стекают вниз по щекам Яна и продолжают свой путь на шее. Сначала этот разговор казался смехотворным. Ян Чонин и его проблемы зачастую были тем, на что Ликс мог только отвлечься от собственного багажа неудач. Сейчас, когда друг буквально вынес все переживания из горячей головы, Ли больше не смешно. Он не знает, что нужно сказать сейчас. Феликс не знает о любви в глобальном смысле – в конце концов, он уверен, что ему и не надо, раз уж у него есть Хёнджин. Но есть что-то, что, как хочется думать Ликсу, может хоть немного облегчить страдания. Ли крепко сжимает в объятиях Чонина, обхватив руками плечи – может, так он почувствует себя чуть менее беззащитным, – и кладёт свою голову около щеки друга, трясь о него, как котёнок. Ян всхлипывает раз за разом, и Ликс чувствует, как чужое тело расслабляется в крепкой хватке. — Я думаю, любовь – это не то, что можно увидеть, даже если она прямо перед тобой. Не торопись, Нини, и, я уверен, ты обязательно её поймёшь. Главному герою главная сюжетная линия. Она должна быть грандиозной. — Думаешь, я много фильмов смотрю? – резко вдыхая и успокоившись только на секунду, бормочет Ян. — Спрашиваешь, – тепло смеётся Ликс. Чонин выдыхает. Кажется, он тоже улыбнулся.

***

Феликс не сдерживается и рассказывает учителю о Хёнджине. Намного больше, чем говорил раньше, но по-прежнему далеко не всё; он впервые озвучивает факт частых ссор, игнорирований и исчезновений, безобидных собственных манипуляций и слёз, которыми он скоро затопит соседей, но не достучится до Хвана. Всё же молчит о страшных подозрениях и серьёзных истериках, об одиноких вечерах, когда Хёнджин где-то пропадает и жадности, которая только растёт. — И всё-таки, я не отступлюсь от мнения, что коалы более бесполезные, чем панды, – откладывает учебник Минхо и кашляет в рукав кардигана. – Хотя вопрос, конечно, спорный. — Я не спрашивал, – Ликс смеётся, прощаясь на сегодня с учебными тетрадями. Раньше привычка репетитора вбрасывать бесполезные факты казалась пугающей. Сейчас нет ничего, что радовало или умиляло Феликса больше. Ну и пусть, что его рассказ проигнорировали; оно и к лучшему, может. — Чай пьёшь? Или кофе? – приподнимается старший, но переводит взгляд на настенные часы: – Хотя, время уже позднее, никакого кофе в этом доме. Феликс уже хочет отказаться от предложения вообще, когда дверь в комнату слегка приоткрывается, и из коридора выглядывает Бан Чан, одетый во всё чёрное и с массивной дорожной сумкой наперевес. — Мне уже пора, – он проходит вовнутрь комнаты и оставляет быстрый поцелуй у виска учителя. — И когда папочка вернётся? – Минхо смотрит на Чана с надеждой. – Две недели? Месяц? — Не преувеличивай. Ты сам знаешь, что мог бы поехать со мной. — Чтобы ты сказал Селине и Даин, что я твой друг или сосед по комнате? – ядовито выплёвывает репетитор, что контрастирует с прежним невинным тоном. – Мы, вроде, уже говорили об этом, – мужчина проговаривает каждое слово, успокоившись, – я прятался всю свою жизнь. Если даже любимый человек стыдится представить меня близким людям, то мне оно и не надо. Феликс невольно вжимается головой в плечи, чувствуя ужасную неловкость от того, что снова оказался в эпицентре чужих личных разговоров. Но сейчас его сюда привела даже не собственная излишняя любопытность, так что он Ликс просто сидит, стараясь быть настолько незаметным, насколько это возможно. Справедливости ради стоит сказать, что осознание того, что у идеальной пары тоже бывают скандалы, радует (не так важно, хорошо это или плохо). Дарит надежду на то, что и у самого Феликса с Хёнджином не так всё плохо, как кажется, – стоит только ещё немного потерпеть, и всё пройдёт. — Минхо, они ещё не готовы, ты знаешь это. — Да нет, не знаю, – пожимает плечами Ли. – То, чем ты занимаешься, называется взращиванием гомофобии. Я жду только, когда же ты перестанешь стыдиться себя и перестанешь выдавать желаемое за действительное. И повторюсь: никогда в этой жизни я больше не буду скрываться, – Минхо снова садится и смотрит на Бана снизу вверх, нахально ухмыляясь. Он ещё раз проверяет время, а потом смягчается. – А сейчас тебе реально пора идти, если ты не хочешь, чтобы я расстроился из-за того, что две очаровашки не получат мои подарки. — Я люблю тебя, – виновато говорит тот, а потом разворачивается, и, уходя, улыбается Ликсу, которого, что необычно, игнорировал до этого времени: – До встречи, Феликс, береги себя, – бросает Чан, а затем входная дверь закрывается с негромким хлопком. Ликс поднимает взгляд несмело, будто бы не уверенный, стоит ли что-то сказать по поводу ситуации, свидетелем которой он невольно стал. Минхо смотрит куда-то в приоткрытое окно, за которым мелькает свет из домов вдали, и водит пальцами по губам в задумчивости. — Селина и Даин – его дочери, – изрекает он, не отвлекаясь от занятия. – Ну, как ты можешь понять, не от меня, – Минхо издаёт короткий смешок. Брови младшего, должно быть, поднялись слишком высоко, потому что репетитор продолжил: — Что такое? – он всё-таки обращает внимание на ученика и смеётся уже искренне. – Да, мне тоже тяжело было свыкнуться с мыслью, что у него был секс до меня. А ещё целая жизнь, полная событий. — Но вы… Разве не… – недоверчиво щурится младший. – Разве не давно вместе? — М? – по-совиному моргает Минхо, склонив голову немного вправо. – Мы только три года как вместе. Да-да, не удивляйся, но счастье можно найти и на третьем десятке. Хотя, фактически, нашёл-то я его ещё лет тринадцать назад, но тогда благополучно проебал. Как и многое в своей жизни, кстати. Старший всё-таки поднимается с места и, судя по звуку шагов, идёт на кухню. Феликс слышит, как щёлкает зажигалка и как шумит чайник. Ликс следует за репетитором, что колдует над двумя кружками, и, усевшись за стол, улавливает сильный запах облепихи, – сам Ли этот чай не особенно-то и любит; зато любит Бан Чан. — Я не хочу запугать тебя или типа того, – начинает старший, коснувшись металла, проверяя, не закипела ли вода. Он дёргает головой, поправляя чёлку и его взгляд переходит от правого верхнего угла к глазам Феликса. У того неприятное ощущение стремительно превращается в тошноту, – но ещё три года назад моя жизнь была похожа на ад. Я имею в виду, я натурально был в полной заднице вплоть до своих тридцати. Ну, раз уж я биолог, то напомню, что деревья без корней не растут; я от своих отказался ещё когда мне было семнадцать, – чайник пищит, когда закипает, и Минхо заполняет обе ёмкости кипятком. Он протягивает Феликсу кружку с котятами, и, шумно вздохнув, продолжает. – И с тех пор я не был счастлив ни единого дня до самой встречи с Чаном. Работал, спал, ел, ночевал у того, кто предложит и встречался с людьми, которые просто предлагали мне чувства. Я думал, что это нормально; мне казалось, что всё в порядке, если я не чувствую себя живым. Сейчас, оборачиваясь назад, мне кажется, будто бы я уже похоронил себя тогда. — А… Чан-хён? Короткая шторка слегка покачивается из-за воздуха, который поступает из приоткрытого окна. Феликс вдыхает полными лёгкими, вслушиваясь в мягкое звучание бархатного голоса, стараясь отстраниться от смысла всего того, что пытается донести Минхо. В школе для иностранцев у Ликса был русский одноклассник; он рассказывал, что все важные разговоры происходят у них на кухне (желательно, конечно, быть под градусом, почему-то). Сейчас парню кажется, что он проникся русским духом. И точно-точно не готов ни к каким шокирующим словам. Старший зажёвывает нижнюю губу, сосредоточенно разглядывая что-то в окне, а потом губы учителя трогает лёгкая ухмылка: — Человек, по случайности спасший моё сердце, – на выдохе произносит он с гордостью в голосе. – Я никогда не думал, что влюблюсь. Я сделал много говна, и, честно говоря, мне всегда думалось, что всю свою жизнь буду только расплачиваться. Но, – Минхо делает глоток, а потом кривится от ощутимой кислоты, – в один момент у всех нас в жизни должен появиться разведённый Бан Кристофер Чан, который будет носить на руках, выцеловывать шрамы и обнимать-обнимать-обнимать. Не было ни дня, Феликс, чтобы я боялся, что меня бросят. Нет, вернее: не было ни мгновенья, чтобы я был напуган в принципе. Потому что когда любишь – не страшно. А ты, Ли Феликс, – репетитор смотрит на младшего с сочувствием, внутренние уголки его бровей слегка приподнялись, – был выдернут с корнем ещё раньше, пожил немного в плодородной почве, но так и не прижился на чужой земле, а теперь вянешь. Может быть, тебе достался не лучший садовник, но… Когда-нибудь любая боль должна заканчиваться, пока не стало поздно. — Я… – кашляет и выпрямляется Ликс, вымученно улыбаясь. – Не понимаю, о чём вы. Правда. Минхо молчит, напряжённо уставившись на младшего, высматривая хоть какие-то изменения в лице Феликса. Затем он делает большой глоток чая и опять морщится, отставляя кружку. — Вот как, – когда старший улыбается, в уголках его глаз появляются заметные морщинки. Он снова ласково проводит по волосам ученика, успокаивая. – Я бы очень хотел, чтобы всё было так.

***

Феликс бегает у барной стойки в разгар рабочего дня; как и в любой другой полдень, толпы клиентов не наблюдается. Что довольно плохо для Ликса: пару часов назад, в восемь утра, они с Хёнджином снова сцепились то ли из-за того, что Ли ничего не ест, что Хвана раздражает, то ли из-за того, что они друг друга ненавидели (только тогда, в восемь утра). Сейчас Феликс только и ждёт, когда его парень напишет хотя бы одно сообщение, чтобы Ликс смог понять, в каком настроении тот находится и чего стоит ждать в ближайшее время вообще. В каком-то смысле, это обязательная часть любой их ссоры: они не говорят пару часов, а потом просто списываются (пишет Хёнджин, никогда – Феликс), когда отходят от злости. Когда милая девочка в огромном худи отходит от него с самым дешёвым чаем в руках, телефон вибрирует пару раз. Ликс ощущает, как сердце пропускает пару ударов и вместо этого стучит сильнее прежнего пару раз подряд, как мгновенно дёргаются искусанные пальцы, как всё его естество словно стремится ответить на сообщение Хёнджина. Как сильно он хочет поцеловать Хвана, и, желательно, прямо сейчас. Эйфория уходит, когда вместо долгожданного контакта сообщение оказывается от Чонина. Феликсу иногда, только иногда, кажется, что за такие вот мелкие разочарования он мог бы переместить Яна в список врагов. Нини ликс ликс ликс ликс у меня практика в универе да ещё не закончилась я сам в ахуе но я че хотел у меня на ноуте больше нет памяти из-за фильма который мы вместе собирались смотреть основной инстинкт который я собираюсь к тебе сегодня мы его посмотрим и я удалю да я гений а что…

Солнцечел

ок

освободишься приходи

ты же не потерял ключ да

Чонин?

Чонин блять…

я проверял всё ок буду караулить тебя у тебя же дома жёсткий чел. Опасный а вообще у меня для тебя есть новости плохие кста

ты всё таки потерял ключи да

…

я знаю что ныл буквально две недели назад но мне кажется я влюбился поймал так сказать краш нереальный

я жду плохую часть

долго ждать не пришлось он в отношениях

…

ты собираешься пускать сопли прямо у меня дома?

ну типа Феликс пару раз смеётся, пока набирает сообщения. Потом откладывает телефон, делает раф милой бабуле, которая называет его цветочком, протирает поверхность стола и вдруг осекается. Волна тревожности накрывает с головой. Ликс верит в астрологию, приметы и предчувствия. И сейчас ему кажется, будто он совсем не хочет ни думать, ни слышать о том, что собирается рассказать лучший друг.

2,5 года назад

Школа для иностранцев – однозначно не самое плохое место. Тут если не все, то большинство говорят по-английски, настроены плюс-минус дружелюбно, да и с учёбой у Ликса всё в полном порядке. А вот за пределами здания у Феликса есть поездки в метро, где он слушает разговоры, которые не может понять, попытки зайти в магазин, где с трудом попросит хлеб и телевизор, где по новостному каналу не разберёт ни единого слова. Снаружи к нему подойдёт какая-нибудь девушка и обязательно скажет, что он красивый, только ему надо бы похудеть, а на следующее утро из-за услышанного Ликс не сможет впихнуть в себя ни грамма. Язык и менталитет становятся ужасной пыткой. Голова постоянно гудит и хочется только лечь на пол и кататься туда-сюда. А ещё кричать-кричать-кричать и изредка плакать. Феликс не думал, что будет настолько тяжело; он не мог и представить, что спустя какие-то пару месяцев так сильно соскучится по дому, что при любом звонке матери будет сдерживаться, чтоб не заплакать: потому что хочется, чтобы именно она обняла его, пожалела и сказала, что у сына всё обязательно получится. Ему не хватает маминой кухни, её беспокойства по мелочам, голосов сестёр, когда они разговаривают в соседней комнате или выпытывают у него какие-нибудь вещи о его друзьях и даже спокойного безразличия отца. Он не попрощался нормально – потому что не думал, что в один момент начнёт чувствовать себя вот так. Хёнджин постоянно не дома и постоянно уставший; Ли не находит в чужих глазах блеска или интереса – это и раздражает, и расстраивает. Но больше – расстраивает. Стыдно обижаться на любимого за то, что тот просто старается держаться на плаву. Но что-то тут не так. Что-то трещит только спустя пару месяцев, и нет в нынешних Феликсе и Хёнджине того тёплого уюта и безмятежности, которые царили раньше. Ликс любит, и любить даётся тяжело. До озноба. — Эй, ты чего сидишь тут? – чья-то рука осторожно касается спины, и Феликс ощущает тепло чужого тела, когда незнакомец садится на ступеньки рядом. — Просто, – всхлипывает Ли, – решил пострадать прямо посреди алгебры. — Понимаю, – кивает тот и замолкает на пару секунд. – Это из-за переезда, да? Я вообще кореец, но моя мама работает здесь, так что учусь я тоже тут. У нас есть родственники из-за границы, и я много раз видел, как их лихорадит из-за того, что они в чужой стране. В немецком есть слово для этого состояния – «хаймве». — Знаешь немецкий? – немного расслабляется Ликс. — Неа, – мгновенно выпаливает парень с вытянутыми, как у лисы, глазами, улыбаясь, – но захотелось произвести впечатление. Получилось? — Типа того, – смеётся Ли, почувствовав странную уверенность и расправив спину. — Ян Чонин, – рука нового знакомого ещё раз проходится вверх и вниз по тонкой спине Ликса с выпирающими на ней позвонками. – Мы можем плакать вместе, и, если будет желание, вместе поржём. Идёт?

***

Феликс не понимает, почему так торопится домой сегодня и почему дурное предчувствие буквально душит его. Ему не нужно отвечать на вопросы, которые никто не озвучивает, поэтому единственное, что он может сделать для того, чтобы успокоить себя – сделать вид, что не удивлён тому, что добежал домой за полчаса вместе привычных пятидесяти минут. Ликс осторожно открывает дверь, буквально затаив дыхание, жмурясь от света ночника в другом конце квартиры. Он прислушивается, и до ушей Феликса доносятся только отрывки какого-то разговора. Ли чувствует, как невидимая петля на шее немного расслабляется. Он разувается и неторопливо проходит на кухню, слегка разминая руками огрубевшие щёки. И едва сдерживается от того, чтобы кого-то не убить. Потому что за столом сидят его парень и лучший друг, и Хёнджин сидит так возмутительно близко, когда ласково проводит ладонью по волосам Чонина, и его взгляд такой ласковый и внимательный, а Ян только раскраснелся и замер, глядя на стол перед собой. Хван говорит мягко, не рассыпаясь в колкостях, так вкрадчиво и спокойно, что Феликса нахлынувшая ревность просто душит. Он до сих пор помнит этот животный страх, когда они с отцом впервые летели в Корею на самолёте. Оглушающий, тошнотворный и противно-холодящий. Внутри всё закипает от ощутимого давления: кажется, прямо сейчас кровь из ушей хлынет. Потому что Феликс, кажется, может понять, кто же мог звонить Хёнджину в восемь утра и чьё имя заканчивается на противное «-ни».