13 лет назад
Бан Кристофер Чан вполне может считать себя в некотором роде привилегированным – у него замечательная семья, приличный достаток, приток постоянной поддержки и целый вагон амбиций. Можно подумать, Бан Кристофер Чан прямо сейчас занимается тем, что проживает свою лучшую жизнь, потому что в прошлой был пожарным и наверняка вытащил пару семей из жарких объятий пламени. Он счастлив, переходя на четвёртый курс, учась на филологическом, никогда не имея перед собой цели этим самым филологом стать, – это просто прихоть. Ему всего двадцать один год, и Чан не сомневается, что сможет реализовать себя в музыке: просто потому что это то, чем он увлекался ровно столько, сколько себя помнит, и это единственный вариант, с которым он согласен мириться. Парень-то в общем и целом не из тех, кому в этой жизни легко что-то пропустить; Бан Чану кажется, что он уже примерно представляет, как сложится его жизнь: он обязательно построит карьеру, женится на самой очаровательной девушке и будет воспитывать их общих детей. Чан никогда не мог жаловаться на то, как складывается его жизнь: у всех бывают проблемы и неудачи, у него из таких – только уж слишком консервативная семья, но и какая разница? Его, к слову, этот факт не смущает ни капли. Бан Кристофер Чан жил самой чудесной жизнью, будучи самым убеждённым гетеросексуалом целых двадцать первых лет жизни. А на двадцать первом всё катится к чертям, разбивается, как тот стакан, оказавшийся под рукой в самый неподходящий момент, идёт по пизде, – и пусть Чан никогда не был поклонником мата, но иначе и не скажешь ведь. Потому что видит, как какой-то очаровательный первокурсник смеётся. И вся эта «натуральность», которой Бан мог довольствоваться вплоть до этой вонючей вечеринки друзей общих друзей, испаряется так легко и просто, будто не вдалбливалась ему в голову с самого рождения. Чан не знает, сколько стоит и просто мнётся, пока не решается подойти, – а когда всё-таки решается, то прелестный парень просто пропадает из поля зрения. И это расстраивает. Крис ходит по коридорам маленькой квартирки, которая вся залита странным и даже пошлым красным цветом, протискиваясь сквозь целую толпу из потных тел с запахом перегара от дешёвой выпивки (Чан не жалуется, он всегда знает, на что идёт), выглядывая запомнившую тёмную макушку. И не находит. И это расстраивает вдвойне. Бан Чан думает, что человек, которого он думал, что увидел, на самом деле – просто игра нетрезвого мозга. Воображение подарило ему нереалистичную картинку, которая была настолько хороша, что смогла настолько легко пошатнуть представление Криса о себе – если думать в таком ключе, то становится даже смешно. Чан мотает головой и готовится уходить (потому что свою норму он выпил, а ещё он до сих пор чувствует какое-то лёгкое разочарование, как наутро после хорошего сна), но решает зайти на балкон просто для того, чтобы успокоить самого себя – в каком-то смысле, он «что-то» поставил на это действие. Может быть, это была целостность собственного сердца. От неё не остаётся ни следа, когда он, ещё не перешагнув порог балкона, снова замечает самого милого парня на всей планете через стеклянную панель, – и тот плачет, тяжело содрогаясь всем телом, прикрывая лицо руками, и, пусть Кристофер не может нормально разглядеть из-за света, отбивающегося в окне, цепляется руками в одежду человека, который стоит прямо возле него. Тот стоит, выпрямившись и делая затяжку тлеющей сигареты, с самым отсутствующим выражением лица, будто бы оказавшись там, где стоит, абсолютно случайно. Он не делает абсолютно ничего, чтобы утешить рыдающего, и это кажется Чану чем-то абсолютно странным, даже если это и не его дело. На вечеринках даже незнакомые люди обычно поддерживают друг друга, будто бы вместе с алкоголем пили материнское молоко, странным образом сплочающее и тех, кто был друг другу неприятен; в крайнем случае, всегда можно уйти, если ты к чужим проблемам равнодушен. Чан стоит как вкопанный и пытается понять, что же должен сделать сейчас ровно до того момента, пока человек с равнодушным лицом не выбрасывает сигарету из открытого окна и не хлопает по плечу парня, который так понравился Чану, – а затем первый подцепляет подбородок только что успокоившегося и приближается с очевидным намерением поцеловать. Тот делает пару маленьких шажков назад, отстраняясь и мотая головой, но его партнёр только хмурится, грубо хватая за талию и притягивая шатена к себе, пока не получает поцелуй. Очаровательный парень не отвечает с тем же рвением. У Криса сердце почему-то уходит в пятки. Сцена, которую он сейчас поневоле застал, вызывает отвращение. Не совсем понятно только, потому ли, что это были два парня, или потому, что произошедшее тяжело охарактеризовать как «активное согласие». Бан Чан отворачивается, не желая быть третьим лишним в чужих отношениях, и пытается выбросить увиденное из головы. У него ни черта не получается. Бан Чан продолжает жить, как обычно: он исправно посещает пары, проводит много времени в студии, общается с милыми девочками, которые ему по-прежнему нравятся, но что-то однозначно идёт не так. Например, ему не нравится тот факт, что он зачем-то узнал у знакомого друга своего друга, что прелестного мальчика с вечеринки, похожего на кота, зовут Ли Минхо, и он в свои двадцать по неизвестной причине только поступил на первый курс. А сейчас Чан по такой же причине пытается найти эту макушку в коридорах университета, и, что удивительно, действительно находит, – тот ходит на курилку и сидит с остальными студентами, но держится отстранённо; ест один хлеб или пьёт банку сладкой газировки; ест самый дешёвый шоколадный батончик; ест маленькую пачку сухарей, или, что чаще, – не ест вообще; играется с котами во дворе и иногда оказывается прижатым к стене тем же парнем, с которым Крис видел их вместе на вечеринке, – и ему хочется верить, что это только его воображение и ревность, а не пустота в глазах Минхо, когда чужие руки тянутся к его волосам. Потому что это неправильно и недостойно его. А ещё Бан Чан решает, что не хочет в целом лезть к человеку одного с собой пола. Тем более, если тот уже в отношениях, – и это вообще Криса не касается, в каких именно. Ничего не остаётся, кроме как выкинуть парня с самыми правильными чертами лица, заразительным смехом и витающей вокруг него тайной, и всё-таки избавиться от этой странной гейской паники, проникающей в мозг каждый раз при виде человека, с которым Чана ничего даже не связывает. И всё, вроде, получается. Бан почти полностью доволен, но. Но. — Вот ты как считаешь, если бы люди заранее знали, в какой день умрут, не зная при этом года смерти, что бы они делали? – Ли Минхо собственной персоной подсаживается к Чану, который сидел на лавке во дворе университета, и, кажется, мальчика-кошку даже не интересует, не занят ли Бан. – Праздновали или тряслись бы от страха? – продолжает Ли задумчиво, глядя куда-то в сад перед зданием. – Хотя мне кажется, что оба варианта ужасно странные. У Чана всё внутри странным образом леденеет внутри. Он чувствует себя немного обозлённым, потому что, кажется, вот только что он перестал думать о Минхо, и, вот – кошко-мальчик сидит до возмутительного близко рядом, говорит несвязные вещи и, кажется, разговор даётся ему легче простого. Но больше, чем злобу, Крис чувствует только дурацкое волнение. Почему он подошёл? Бан смотрит на Минхо пару секунд, нервно дёрнув плечом, когда Ли кидает на него какой-то пугающий, придирчивый взгляд: — Ты реально думаешь, что ты самый незаметный или типа того? – язвит он. – Во-первых, я знаю, что ты спрашивал обо мне, а во-вторых, ты постоянно пялишься. Это раздражает. — Прости? — Мне похуй, Бан Кристофер Чан, – Ли грустно ухмыляется, снова отворачиваясь от собеседника. – Так уж вышло, что твоё наблюдение – не самая пугающая вещь, что со мной случались. У Чана что-то внутри так больно сжимается. Он не знает Минхо. Крис хочет его обнять. И пожалеть. А ещё ему приходится одёрнуть себя от странных мыслей, стоит вспомнить, что Ли Минхо – всё ещё парень. — И всё-таки, скажи мне, – кошко-мальчик подползает так близко, что Чан ощущает чужое тепло, и смотрит снизу вверх почти хищно, как гепард на добычу, – что во мне такого? Ты надеешься, что я дам себя трахнуть, скажи честно? — Я… – опешил Чан, явно не ожидавший такого хода мыслей. Может, он хотел обнять Ли. Только обнять. – С чего ты взял? — Потому что я тебе нравлюсь, очевидно, – вздымает бровь Минхо, выражая разве что снисхождение. – Не беспокойся, Дэхви не будет против. Бан пытается как-то осознать происходящее, но буквально каждая фраза очаровательного парня выбивает из него воздух. Ли не сказал много, но этого достаточно, чтобы Крис понял: с Минхо не так буквально всё. — Я не по парням, – выдаёт Чан, кое-как собравшись с мыслями. Ли громко хмыкает и едва сдерживает смех за плотно сжатыми губами: — Тебя понял, – кратко говорит он, легко вставая с места и направляясь куда-то в сторону учебного корпуса. Бан Чан думает, что поступает правильно. А ещё чувствует себя так, будто упустил что-то важное. Кристофер спокойно проживает следующий день, потом ещё один, а за ним – ещё и ещё. А через неделю понимает, что, вообще-то, он может оказаться и по парням тоже. Не то, чтобы по всем, – нет. Только по Ли Минхо, которого он уже целую неделю не видел. И почему-то начал беспокоиться. Странные чувства в отношении человека, с которым поговорил один раз. Бан Чан снова пытается высмотреть кошко-мальчика в коридорах университета, но не находит. Он смотрит на расписание пар специальности Минхо, пару раз подходит к аудиториям, где у младшего должны быть занятия, и не находит Ли. Он чувствует себя откровенно дерьмово в тот день, и на следующий, потом ещё один, а за ним – ещё и ещё. Ли Минхо появляется в университете ещё через неделю. Когда Чан случайно замечает парня, странная тревога вытесняет всю эйфорию, потому что у того синяки под глазами и во взгляде нет больше ни игривости, ни жизни. Бан Чан чувствует, что хочет его обнимать. В тот момент, когда Минхо покидает аудиторию и бредёт куда-то, едва переставляя ноги, Кристофер почему-то решает поставить целую жизнь на человека, которого вообще не знает: если Ли пойдёт с ним на свидание, он готов отказаться и от мыслей о женитьбе, и о детях. Чан думает, что смог бы скрывать от родителей и окружающего мира факт того, что встречается с мужчиной, только если самый прелестный и бесконечно травмированный Ли Минхо даст ему шанс. В среду Бан останавливает Минхо в коридоре, собрав всю смелость, что у него вообще была, и приглашает погулять в пятницу после пар. Ли хмурится, словно видит Чана впервые, но спрашивает, свидание ли это. Кристофер мешкает ровно одно мгновенье перед тем, как ответить, что да, это свидание. Минхо слабо улыбается и быстро уходит. Бан Чан стоит в пятницу возле станции метро, где они договорились встретиться. Сердце колотится по-странному быстро из-за нахлынувшего волнения. Он должен был принести цветы? Или это было бы странно? Что вообще принято дарить другому человеку на свидании, если он одного с тобой пола? Недолго думая, Крис покупает два стаканчика кофе и ждёт. Ждёт, ждёт и ждёт. Минхо не приходит ни через час, ни через два, ни через три. Бан Чан выпивает оба стакана и чувствует горечь. Странно, ведь он добавлял сахар. Ли Минхо не приходит даже через пять часов. Кристофер нервно смеётся про себя. Видимо, это и правда всего лишь самообман. Чан называет себя круглым идиотом и не меняет планы на жизнь.***
Стоя на пороге квартиры, которую Феликс имел смелость называть домом, он чувствует себя чужим. Чужим, маленьким и очень, очень, очень разочарованным. Хотелось кричать, плакать, пырнуть кого-то вон тем ножом, что беззаботно лежал на столешнице в то время, когда сердце Феликса трескалось на части и никому не было до этого дела. Снова. Как только Ли вошёл вглубь кухни, два самых близких человека обратили на него внимание. Хван только медленно моргнул и так же неторопливо убрал свою руку от головы Чонина. Ян, всё ещё красный и весь надутый, испуганно дёрнулся, будто пойманный на воровстве в супермаркете, когда Хёнджин отодвинулся от него. Он мгновенно подскакивает, делая рваный вдох ртом, а Хван сидит немного позади, молча наблюдая за напряжением между друзьями, с лицом, полным непонимания. Феликс ощущает, как нервно подрагивают уголки губ, когда он всё ещё стоит, как вкопанный, на пороге кухни, так и не в состоянии выдавить из себя ни единого связного предложения. Он облизывает губы и, натягивая улыбку, обращается к Хёнджину: — Разве ты не должен гулять с Джисоном сегодня? — Аж через час, Ликси. Джисон не так далеко живёт, чтоб выходить так рано, – сипло смеётся Хван. — Знаешь, у меня закончились деньги на счету, и тебе явно надо будет заскочить в магазин, чтобы купить Хану что-то. Мы с Чонином собирались смотреть фильм, так что… Не хочешь выйти пораньше? – Ликс наклоняет голову слегка вбок, подмигивая. Хёнджин включает телефон, чтобы проверить время, а потом нехотя поднимается со стула, соглашаясь. Он сухо целует Феликса в лоб, а потом его взгляд опускается ниже, к карим глазам, и спрашивает, всё ли у младшего нормально. Ли молчит, напряжённо глядя на Хвана в ответ, стараясь не выдать плещущегося гнева внутри, и отвечает, что всё правда в порядке. Просто устал. Хёнджин звенит ключами в коридоре, кричит «Чонин, пока» и уходит. Чонин глупо моргает, а затем открывает рот: — Феликс, ты же не… — Сядь, – злобно улыбается тот, буквально толкая Яна на стул. Тон голоса Ли ровный и почти что спокойный, если игнорировать яд, буквально сочащийся в интонации. Чонин плюхается на стул, удивлённый этой переменчивости в настроении друга, которую он никогда прежде не мог наблюдать: — Да всё не- — Закрой свой ёбаный рот, Ян Чонин, – Ликс стоит совсем недалеко, оперевшись бёдрами о столешницу, глядя на младшего с такой чистой ненавистью в глазах, что Чонин не может не сжаться всем телом. Он никогда не видел Феликса таким. Ян тяжело сглатывает, ожидая, что же дальше скажет Ли, когда тот продолжает: – И каково это? Ну, быть влюблённым в парня лучшего друга? Хотя, погоди, – тот улыбается жутко, в его глазах – только насмешка, – друга ли? Я как-то раньше не сильно задумывался, но, если подумать, ты же реально всегда был неблагодарным куском говна. — Феликс, ты всё не так понял, – чуть не плача встревает Чонин, кладя руку на стол, чтобы подняться. Ликс снова толкает Яна вниз, с силой сжимая чужое плечо и наклоняясь так, чтобы смотреть другу в лицо: — Я же просто прошу тебя посидеть молча. Я что, многого прошу? Или всё, что ты можешь – это ныть и делать хуйню, а, Ян Чонин? – у младшего глаза распахиваются широко то ли от шока, то ли от страха. Феликса это зрелище забавляет и даже отчасти нравится. Он убирает руку и отходит на пару шагов, опираясь локтями в стол и разглядывая чужое лицо с нескрываемым любопытством. – Мне просто интересно, что ты думал обо мне всё это время? Что я так никогда и не узнаю? Или сегодня ты собирался устроить мне покаяние? Сука, Чонин, насколько же ты хуёвый человек, я не понимаю, как ты можешь спокойно продолжать жить. Ты никогда не интересовался тем, как идут мои дела, забивал хуй на мои проблемы и делал вид, что не замечаешь того, что мне хуёво. Сейчас я всё понимаю, но, блять, объясни мне, как давно? Ты всегда видел во мне соперника или что? — Я не- — Блять, да насколько же ты жалкий. Джинни бы никогда не посмотрел на кого-то вроде тебя, – нервно смеётся Ли, а потом любой намёк на улыбку сходит с его лица, когда старший упирается взглядом во сжавшегося в стену Яна, и смотрит-смотрит-смотрит, словно даже не моргая, а затем цедит сквозь зубы, выплёвывая слова: – Я хочу, чтоб ты сдох. От всей души. Феликс резко дёргает Чонина за запястье, поднимая того с места, а затем пиная и выталкивая не особенно сопротивляющегося Яна до самой входной двери. — Никогда, никогда больше не приходи сюда. Не вздумай ни звонить мне, ни писать, и, будь уверен, – взгляд Ли темнеет двукратно, – если я узнаю, что ты ошиваешься возле Хёнджина, поверь, я придумаю, как сделать так, чтобы ты всегда помнил день, когда так сильно проебался. Кроме дня, когда заговорил со мной, конечно. Взгляд Чонина скользит по человеку, который не может быть Ли Феликсом, которого он знал, и он резко поворачивается, чтобы выжать из себя всю ту твёрдость, что спала с нём все девятнадцать лет: — Блять, Ликс, ты реально не можешь меня просто выслушать? Феликс окидывает Чонина презрительным взглядом: — Надеюсь, тебе больнее от того, что я делаю, а не от того, что теряешь связь с Джинни, – и захлопывает дверь у (бывшего) друга перед носом. Хёнджин возвращается домой немногим после десяти. Феликс сидит в их спальне, перед ним – ноутбук с каким-то глупым телевизионным шоу на нём, половину шуток которого Ли честно и откровенно не слушает. Ликс слегка покачивается всем телом, не открывая взгляда от происходящего на экране в недавно выстиранной пижаме синего цвета с кучей маленьких солнц и лун. Волосы Ли ещё немного влажные после душа и пахнут мятой, что довольно странно, потому что этот шампунь уже долго стоял без дела, потому что как-то Хван рассказал, что именно в нём была причина перхоти младшего. Хван медленно подходит к постели, на которой сидит его парень, с тревогой глядя вниз. Феликс не обратил внимания на возвращение Хёнджина, не стал встречать и даже не поздоровался – как ни посмотри, что-то плохое. Не то, чтобы Хван думал, что может понимать Ликса – он перестал надеяться на их «связь сердец» около года назад. Однако, было нечто сильнее, чем темперамент и характер, чем разговоры и выяснения отношений, – бытовые привычки и язык тела. Так случается, когда вы начинаете жить вместе: Хван считает, что мог бы общаться с Феликсом, даже не открывая рта. И это нечто такое интимное и трогательное, что Хёнджину кажется, будто он выучил иностранный язык, слившись с чужой культурой целиком и полностью, разговорившись со всеми местными жителями, переняв их менталитет и запомнив даты всех праздников; он будто бы построил мост между двумя островами, чьё население враждовало. Феликс поворачивает голову как-то замедленно, тяжело моргнув пару раз своими красными глазами с лопнувшими в них капиллярами и глупо улыбается, и у его глаз-лунок виднеются морщинки. Хёнджин почти отшатывается, понимая: Ли абсолютно точно не в порядке. И это хуже, чем если бы тот злился, обвинял или истерил. Хван уже наблюдал что-то похожее на это молчаливое выгорание раньше. Он непроизвольно напрягается всем телом, отступая назад, но Феликс подползает, оставаясь на постели, протягивает руки к свободной рубашке своего парня и сильно тянет на себя. Он прижимается носом к груди Хёнджина и громко вдыхает чужой запах, довольно мурлыкая. — Как дела у Джисона? – тихо спрашивает он, жутко довольный. – Как у них с Соён? — Снова разошлись. Ничего необычного, сам знаешь. А… – Хван молчит пару секунд, обдумывая следующие слова, обращая внимание на шоу на экране ноутбука, – что у тебя случилось? — М? – руки за спиной Хёнджина сжимаются сильнее. – А что-то должно было произойти? — Я спрашиваю, потому что не знаю. Вы с Чонином поссорились? Феликс задерживает на дыхание и отрывается от груди Хвана, утыкаясь взглядом на лицо Хёнджина. Он не говорит, не улыбается и не плачет. Хван не может уловить ни единой эмоции на чужом лице. В лунном свете Ликс, среди тёплых одеял, в которые он кутается даже в жаркую погоду, в этой нелепо-милой пижаме, с осветлёнными волосами сам мало отличается от облака. Хёнджин рассматривает это симпатичное лицо, не удивляясь тому, что этот человек – его собственный выбор когда-то. Когда-то Хвану казалось, что только с такими он должен быть вместе – по-детски милыми и доверчивыми, инфантильными и обязательно самыми красивыми. Интересно, почему он был так уверен в том, что сам не такой? Три года – это много или мало? Достаточно, чтобы разочароваться, поменять планы на жизнь, превратиться из конченого подростка в чуть менее конченого взрослого. — Скажи мне, Хёнджин, – мягко начинает Ликс, доверчиво прижимаясь ухом к ткани рубашки, – когда я перестану любить тебя так сильно? — Почему ты говоришь об этом сейчас? — Ты всё ещё пахнешь мной. Мне это так нравится. Я так сильно счастлив. — Феликс? — Джинни, я так, так сильно люблю тебя. Больше всего на свете. Мне никто не нужен больше. Почему ты не можешь чувствовать того же ко мне? — Я- — Не нужно оправдываться, Хёнджин, – прерывает Ли, раздражаясь на мгновенье. – Мне плевать, если ты не чувствуешь того же. Я прошу тебя только держать своё слово и дальше, понимаешь? У всех отношений есть такой этап, и однажды ты обязательно полюбишь меня снова. Но, знаешь, что, Джинни? – довольно мычит он, проводя кончиками пальцев вверх и вниз вдоль позвоночника. – Я хочу, чтобы ты понимал, что если ты снова решишь уйти от меня, то в следующий раз я доведу до конца. Хёнджин замирает, ощущая, как мурашки бегут по коже. Он понимает, как крупно ошибается каждый раз, когда замечает проблеск понимания в их редких, колких взаимодействиях. Нет в Ли Феликсе той мягкой, оттого и ранящей любви так же, как нет её уже давным-давно – в Хёнджине. Как нет тех двух островов, соединённых бетонным мостом, и людей, проникшихся если не любовью, то глубоким уважением к традициям друг друга. Между Хёнджином и Феликсом – уже не племена, а целые народы без связи друг с другом, зато с ядерным оружием, едкой ненавистью, постоянным подозрением, слабо освещёнными подземными тоннелями, забитыми взрывчаткой, да целой подпольной оппозицией. Хван обнимает Ликса в ответ, – только для того, чтобы тот, просто опознав чужую бытовую привычку, успокоился. Хёнджин хочет плакать, зная прелестно, что Феликс, наверное, уже весь состоит из слёз.1,5 года назад
Хван Хёнджин пиздец как выгорел, – вот и всё, что он знает, кроме своего имени. Когда живёшь в напряжённой атмосфере, тебе обязательно кажется, что вот, стоит потерпеть немного, и обязательно пройдёт. Джин оставил подобную надежду совсем недавно, напившись до беспамятства в у Джисона дома (тот, оставаясь замечательным другом, отругал, но перед Ликсом всё-таки прикрыл), а потом снова закурил. Ликс только неодобрительно покосился, когда застал своего парня с никотиновой палочкой между пальцев, но ничего вслух не сказал: Хёнджину это только на руку. Ненавидит ли Хван Феликса? Чётко и ясно – нет. У Хёнджина если нет совести, то есть что-то, её напоминающее, а ещё Хан Джисон, который всегда – плечом к плечу, сочувствующий и разрывающийся между «почему же ты только такой наглухо отбитый?» и «всё обязательно наладится, только потерпи ещё немного». Хван бессильно обмякает в объятьях друга, уже точно осознавая, что ничего у него не наладится, если не изменится. Жалко ли Хёнджину Ликса? Бесконечно. Жалеет ли Хван себя? Ответ тот же. Решение расстаться принять было нелегко. Джин старался любить Ликса, в самом деле прикладывал все усилия: они снова гуляли, снова пытались разговаривать и делать что-то вместе. И почему-то ничего не выходило: то ли промежуток, когда они перекидывались только парой фраз за день, был настолько огромным, что отдалил их друг от друга, то ли за всё время, что они не говорили, они погрязли в собственных проблемах настолько, что стали чужими людьми. Феликс перестал готовить, прекратил мило хихикать, когда слышал нелепые шутки из «Друзей», никогда больше не покупал безделушки, используя самые нелепые оправдания. Он, как кажется Хёнджину, потерял всё, что его наполняло, – только вот слепая и требовательная любовь к старшему, ликсова настойчивая потребность во внимании своего парня только продолжали расти. Хван это чувствовал. И боялся. Ли Феликс по-прежнему выпрашивал совместное время, требовал прикосновений и слов любви так часто, что все их разговоры сводились только к щемящему сердце «Ты же любишь меня?» и ничему больше. Хёнджин открыл кое-что для себя: когда Ли говорил о страхе раньше, наверное, стоило перестать восхищаться тем, как заходится сердце младшего при одном только взгляде старшего на него. Потому что нихуя это не мило и не романтично. Хван приползает к Феликсу на коленях в середине декабря. Он смотрит снизу-вверх, уже понимая, что он что-то сломает. И удивляется искренне, до ощущения льда на коже, когда Ли только смотрит, смотрит и смотрит, не моргая, в ответ на «Пожалуйста, давай расстанемся?», произнесённое с большим отчаянием, чем изначально планировалось. Потом Ликс только проводит большим пальцем по щеке Джина, переспрашивая влажным шёпотом, есть ли у того кто-то ещё. Хёнджин мотает головой: даже если он и задумывался о чём-то подобном, усталость напрочь убивала всё сексуальное желание. Ли понятливо кивает и молча уходит. Хван Хёнджин почти слышит, как трещит по швам человек, которого он когда-то любил. Он наблюдает за этим тихим штормом и не делает ничего, чтобы это остановить. Они не говорят день. Два. И на следующий. И на день после. А потом ещё неделю. Джисон рассказывает, что Ликс расспрашивал, знал ли сам Хан об этом и плакал. Джисон грустно склонил голову, пробормотав только: «Может быть, так будет лучше». Феликс нормально ест, ворочается во сне, прижимаясь к Хвану только бессознательно, ходит на учёбу и подработку, а по вечерам, поджав колени под себя, подолгу втыкает в канал с комедийными шоу с корейским юмором за чашкой зелёного чая. Иногда он созванивается с семьёй, но Хёнджин не может расслышать, о чём они говорят. А потом Хван находит Феликса без сознания в ванной, когда из нескольких порезов на тонких руках младшего сочится самая настоящая кровь, которая капает и уродливо растворяется в воде. Вот и вся ликсова любовь – лезвие, скользящее по коже. Как страшно и безрассудно; а ведь он мог быть счастливым. Хёнджин ненавидит себя, ненавидит Ли Феликса, ненавидит Австралию и своего отца, ненавидит сраные корейские комедийные шоу и планету за то, что она продолжает вращаться, когда вытягивает слабое тело из ванной, обрабатывает совсем недавно сделанные порезы, перематывает запястья бинтом и целует-целует-целует каждый израненный миллиметр кожи, шепча столько отчаянных извинений, что губы начинают гореть. Ликс наблюдает молча с почти что брезгливым выражением лица. Феликс смотрит пустым взглядом, веки его наполовину прикрыты, когда на следующее утро он оглаживает щёки своего парня, уснувшего на его животе. Хёнджин подскакивает и рассыпается в веренице извинений. — Пожалуйста, не делай этого. Не убивай себя, Феликс, – умоляет он. – Ты не должен. — Всё зависит от тебя, – спокойно улыбается тот. – Не уходи от меня, и я никогда не сделаю этого снова. Хван тупо смотрит на Ликса, а затем, сдавшись, слабо кивает. И ведь были же у Ли Феликса планы на жизнь. Пока с ним не случился Хёнджин.