No roots

— Собираешься убить меня? – спрашивает Джисон почти что до смерти испуганно, когда спустя полтора часа нелепого ожидания чего-то (неужели он правда думал, что Хёнджин возненавидит его?) спускается вниз, к залу тренировок, где ребята-хореографы уже покрылись десятым слоем пота. Хан запрыгивает на подоконник на самом правом пролёте на лестнице, где никто никогда не ходит, – то ли потому, что здесь кто-то когда-то упал и вскоре скончался, то ли потому, что в окне зияет приличных размеров дыра, из которой ужасно дует даже в летнее время, – и опирается головой о бетонную стену. Хёнджин не может усмехнуться с этого полного забот взгляда, которым друг одаривает его каждый раз, когда хоть что-то идёт не так. Если бы кто-то и спросил Хвана, есть ли действительно в мире человек, который мог бы вот так просто и искренне любить кого-то настолько пропащего, то Хёнджину не понадобилось потратить даже секунду на размышления, – ответ всегда в голове. Просто и понятно: Хан Джисон. — Ага, а потом накручу твои кишки на ветку и буду бегать с ней за людьми, – Хёнджин улыбается уже искренне и упирается локтями о тот же подоконник, слегка оттопырив зад. – Или чего ты там ещё себе напридумывал за эту пару? Что там за пара вообще? — Да не было у меня пары, – Джисон ставит рюкзак рядом с собой и, покопавшись секунду, достаёт штрудель и банку шоколадного молока. – Вообще-то у дизайнеров сегодня, считай, короткий день. — И ты решил подождать меня? Ты что, моя собач- – успевает только поднять бровь Хван перед тем, как булка с напором касается его губ. — Рот закрой и ешь, – надувает щёки лучший друг, впихивая тесто в рот Хёнджина до тех пор, пока тот не сдаётся под давлением и не делает первый кусок. Затем Хан заметно расслабляется, потирает участок кожи чуть выше коленей обеими руками и трёт одну ногу о другую. – И всё-таки… Прости. — За что? – Хёнджин спрашивает незаинтересованно, пытаясь освободить рот от липкой булки. – Джисон, блять, пихать за щеку – не в моих предпочтениях, запомни. — За то, что теперь Феликс с Сынмином встретятся. — Думаешь, пиздец? – гаденько ухмыляется Хван, глядя куда-то сквозь и переминается с ноги на ногу. Джисон хмурится и его щёки надуваются как будто ещё сильнее, чем прежде. Он пару раз приоткрывает рот в попытке что-то сказать, и спустя пару секунд немого общения Хан всё-таки взрывается: — Я что-то вообще нихуя не понимаю, какого чёрта ты такой спокойный сейчас, честно говоря. — А чего мне трястись? — Джин поднимает бутылку молока на уровень глаз и метает взгляд на ошарашенного Джисона, – Я вижу, что ты пил из неё, кстати. А если бы я был сильно брезгливым? — То ты бы и остался без молока, мудак, – канючит Сон. – Но я же знаю, что делаю. И знаю, какой ты. — В том-то и дело. Я, если честно, был уверен, что так всё и случится, – Хван, наконец, откручивает крышку и делает глубокий глоток. – Как будто в сериале каком-то, реально. Ничего и никогда не случается так, как хочется. Если бы не ты, то они бы пересеклись как-то по-другому. Думаешь, я могу что-то сделать? — Я просто надеюсь, что это не обернётся, – Хан неуверенно прокашливается, – взрывом. Может, скажешь Сынмину, что Феликс заболел или типа того? — Сынмин не такой тупой, чтоб поверить. После этого он меня только сильнее презирать начнёт, – Хёнджин проглатывает последний кусок теста и крутит бутылку в руках. – А я больше не хочу убегать. И, честно говоря, не думаю, что эта встреча что-то изменит. — Я всё никак понять не могу: кого из них ты любишь и на что рассчитываешь? — А какая разница? – перехватывает ведущую роль Хёнджин и протягивает пол бутылки молока Хану. – Любить надо так, чтобы быть в чём-то уверенным. А я из всех, кого знаю, целиком и полностью верю только тебе. — Ты мне щас пытаешься в любви признаться или типа того? — А ты уже огеился? Джисон щипает за щёку, за бедро и хлопает себя по заду с выжидающим выражением лица и до смешного выпяченной нижней губой: — Ну, честно говоря, ещё нет. А ты сильно ждёшь? — Ну, вот, лет десять уже. Но ты когда решишься, скажи обязательно, и наконец-то закончатся мои вечные муки. Как тебе предложение? — Звучит заманчиво, – заигрывающе мычит Хан. – А серьёзно? — Вот ты припёрся сюда, когда у тебя не было пары, просто потому что точно знал, что я буду охеренно голодным и без гроша в кармане. Ты бы сделал это даже если бы не провинился тогда, потому что делаешь это всегда. Тебе вообще невыгодно заботиться обо мне, потому что я, честно говоря, не даю тебе и половины в ответ. А ещё из меня хуёвый советчик и я создан для того, чтобы ошибаться. Но ты всё ещё здесь, со мной. Почему? — Потому что без меня ты загнёшься, наверное, – разжёвывает и без того жидкое молоко Хан, подняв взгляд вверх, к осыпающейся штукатурке. — И ты любишь меня, – коротко дополняет Хёнджин, продолжая пялиться на то, как его одногруппники, уже переодетые, прощаются у выхода. — Охуенный вывод, логичный. Во, – Сон выставляет два больших пальца в знак одобрения. — Тебе жаль Феликса, но сейчас ты делаешь всё, чтобы прикрыть меня перед ним. Это почему? — Потому что тебя мне жалко вдвойне, – огромные карие глаза проделывают путь от потолка на светлую макушку в ожидании. – Даже если ты конченый. — И ты меня любишь. — Ладно, я на 5 процентов огеился. Только потому что ты мой друг, – капитулирует Джисон и широко улыбается. Мысли Хёнджина проясняются только в вот такие моменты безмятежности: иногда ему и впрямь кажется, что трепетнее и крепче отношений быть не может. Конечно, это не любовь романтическая – ни в коем случае нет, но Хван не знает, когда он был более искренним за последние несколько лет. И что успокаивало его больше, чем эта сердечко-улыбка, он не мог ни придумать, ни вспомнить. Хван Хёнджин уверен на все миллион: в значительной степени он не сдался аж по сегодняшний день только благодаря Джисону. — Имеет смысл, – довольно хмыкает Хёнджин, отрываясь от подоконника, и смотрит в по-щенячьи преданные глаза: единственное в непостоянном (потому что творческом, конечно) Хан Джисоне не меняется никогда. – Спасибо за это. Феликс мог бы сказать, что он «не в ресурсе» идти на встречу тому, что хочется считать смертью, – иначе прямое столкновение с тем самым Ким Сынмином не назовёшь никак. Но Ли Феликс смотрит на нечитаемый взгляд Хван Хёнджина, который скорее ставит перед фактом, нежели спрашивает, и не может сказать «нет». Любовь всей жизни заметно расслабляется, слегка погладив младшего по хаотично лежащим волосам, и, плавно повернувшись к плите, сипло спрашивает, что Феликс собирается брать на работу в качестве еды. Ликс смотрит на спину человека, который когда-то даже яичницу сам готовить не умел, а сейчас лениво, но маринует мясо, и пытается разглядеть ответ на вопрос, который мёртвым телом колышется где-то внутри уже почти месяц: что же всё-таки не так? Хёнджин ходит от холодильника обратно к столу почти механически, с какой-то вечной усталостью, уже давно запечатлённой в скульптурных чертах лица, не бросая на Феликса ни единого, даже самого мимолётного, взгляда. Не так всё начиналось. Не к этому должно было всё прийти спустя три года. У Ли в голове всё красное и ядовитое, горящее и яростное. Не так. Феликс открывает рот, чтобы сказать хоть что-нибудь, чтобы сменить общий напряжённый тон, но произносит только: «Джинни…». Хёнджин оборачивается: он не злой и не радостный; любимые губы, слегка припухшие после всех подаренных Ликсом поцелуев, не шевелятся для ответа. Гляделки длятся недолго, – точнее, ровно до тех пор, пока Феликс не ловит себя на пугающей и довольно мрачной мысли: ему нечего сказать сейчас. На ум не приходит ни единая идея; есть ли хоть что-то, что может сказать Ли для того, чтобы самый драгоценный человек вдруг улыбнулся? В голове так беспомощно пусто, что хочется кричать, чтобы чем-то заполнить эту звенящую чистоту звука. Ли отталкивается от места и неловко мнётся, стоя возле Хвана, который и сейчас не одаривает парня желанным вниманием. Феликс старается не отвести взгляд: — Обними меня, пожалуйста. Хёнджин закрывает глаза, издаёт вздох и, следующее, что может видеть Ликс – непроницаемая маска, сменяющаяся лёгкой ухмылкой: — Ты замечал, что хочешь меня в основном когда нечего сказать? Феликс – почти – падает. То ли от того, что обычно молчаливый Хёнджин сказал так много слов подряд, то ли потому, что это ровным счётом вообще не то, что хотелось бы услышать. Потому что Ликс не просит произносить вслух неприятные слова, – а Хвану лучше бы вообще заклеить рот скотчем. Потому что Феликс, блять, ничего не спрашивал. — Почему ты говоришь мне это? — Я ошибаюсь? – возвращается к готовке Хёнджин, открывая шкаф в поисках подсолнечного масла, а затем откручивает крышку и очень небрежно выливает жидкость на сковороду. — Конечно, ошибаешься, – в растерянности Ли подаёт возлюбленному миску с мясом. Хёнджин благодарно кивает, и через секунду по всей кухне раздаётся шипение: — Как скажешь, – пожимает плечами тот, не отвлекаясь от занятия. — Ты как будто не здесь, – неосознанно быстро выпаливает Ликс, сосредоточенный уже не на профиле парня, а на том, как быстро вдруг стемнело за окном, и теперь все соседи шумно припарковывают машины под окнами. — А где тогда? – смеётся Хван, сосредоточенно облизывая губы. — Я не знаю. — Перестань так много думать, Феликс, вот и всё, о чём я тебя прошу. Я работаю, учусь, и, поверь, у меня нет ни сил, ни времени на то, чтобы спать с кем-то другим, – Хёнджин продолжает говорить отвлечённо, приподнимая мясо для того, чтобы проверить степень прожарки, – тебя же именно это так волнует? Не то, как я со всем перечисленным справляюсь же. — Ты думаешь, я тебе не доверяю? — Думать мало, – перчит блюдо Хван. – Я это знаю. — Ты не смотришь на меня, – Ликс делает один нерешительный шажок вперёд, щеками ощущая горячий воздух, исходящий от сковороды. – Почему? — Потому что я занят, может? Что с тобой сегодня вообще? — Я подумал, что мы мало разговариваем. Не так, как раньше. — Хорошо, тогда, – убедившись, что мясо в условной безопасности от возгорания, Хёнджин отходит от плиты и, повернувшись, опирается на столешницу и складывает руки перед собой, – а что у нас вообще так же, как раньше? — Я – это я, а ты – это ты. Ли Феликс и Хван Хёнджин. И мы любим друг друга. — И что в этом тебя не устраивает? – по словам, но спокойно, не закипая, продолжает Хван. — Я… – Феликс делает самый глубокий вздох, который когда-либо вообще делал; настолько, что всё в легких начинает жечь. Он продолжает смотреть на прелестное лицо идеального человека, глаза Ликса бегают туда-сюда, открытые и стеклянные, как у котёнка. – Я не знаю, – сдаётся он, склоняя голову вниз. – Но я хочу, чтобы ты всё равно помнил, что я люблю тебя. У меня, кроме тебя, никого нет. — И я тебя, – Джин улыбается одними только уголками губ, слегка натянуто, но это из-за усталости. Точно. — Прости, что вечно сомневаюсь в тебе. Ты столько делаешь, а я… — Хватит, – резко прерывает Хёнджин, возвращаясь к мясу. – Ты ничего мне не должен. Не извиняйся. Феликс напряжённо смотрит в одну точку пару секунд, а затем удовлетворённо выдыхает. Сегодня ему кажется, будто бы он разрешил какой-то конфликт. Ли не думает о том, что лишает любимого человека выбора. Всё будет в порядке сегодня, завтра, послезавтра. — И всё-таки, ты обнимешь меня? – интересуется он с пляшущим счастьем. — Я не хочу, Ликси. Не сейчас. — Я слышал о том, что существует такая должность, где тебе нужно ходить за стаей пингвинов и поднимать их, когда они падают. Неплохо платят, кстати, – размышляет вслух Минхо, скользя взглядом по бланкам с ответами Феликса. Репетитор поднимает взгляд на Ликса сквозь оправу очков и добавляет: – И если ты не сосредоточишься на биологии, то придётся тебе год поработать там, чтобы оплатить обучение в Сеуле. — Всё так плохо, да? – боязливо откликается Ли младший, вжимая голову в шею. Его брови нахмурены тревожно, в ожидании чего-то неминуемо плохого. — Не то, чтобы плохо, – Минхо бросает листы бумаги на стол и потирает висок, – просто недостаточно хорошо. Здесь очень серьёзная конкуренция, сам понимаешь, столица. Поступить в городе поменьше было бы гораздо проще. — Я прямо сильно не вытягиваю или…? — Чтобы что-то знать, надо учить, вот что, – учитель снимает очки и вертит их в руках. – А ты то на работе, то с придурковатым своим возишься. Не особенно есть дело до моего чудесного предмета, да? — Извините, – опускает голову младший. — Почему ты вообще так стремишься именно в тот универ? Естественнонаучная база там довольно слабая, зато конкурс почему-то большой. Ты мог бы поступить в- — Там учится Хёнджин, – прерывает Феликс, не поднимая головы. – Поэтому и хочу. Минхо замолкает, пару секунд глядя на понурого Феликса, а потом его губы смыкаются в одну полоску, а брови поднимаются в осуждении. Он почему-то очень расстроенно смотрит на стол перед собой, собирает бумаги и, потерев лоб, выдыхает с очень раздражённым звуком. — А дальше что будешь делать? Всю жизнь за ним хвостиком бегать? Ликс решает промолчать, чувствуя странную, взявшуюся буквально из ниоткуда, колюще-режущую вину. Он закусывает губу, и, так и не решаясь ответить на поставленный вопрос, смотрит в окно. Так поздно и темно. Тихо. И Минхо уже несколько месяцев перестал спрашивать, не заберёт ли Хван своего парня после занятий. Странно, но и сам Феликс как-то перестал ждать этого жеста. Всё меняется так сильно, что переворачивается с ног на голову: Ли даже не ловит вертолёты – плыть по течению и просто держаться за один-единственный спасательный плот кажется идеей не такой уж и плохой. Только бы не было волн. Вот бы не утонуть. Ликс говорит тихо, шелестящим шёпотом: — Когда Чан-хён вернётся? Уже конец мая скоро. — На днях, – кратко отзывается Минхо с такой же громкостью. — И вам не одиноко? Минхо набирает полные щёки воздуха и выдыхает его с небольшим свистом, а потом зачёсывает волосы назад: — Не то, чтобы. Мне не дают заскучать. — Кто? В тот же момент, словно по сигналу, раздаётся звонок в дверь. Протяжный и громкий. А затем ещё один, и ещё. Ликс поворачивает голову в сторону старшего машинально, ища ответа на немой, но вполне очевидный вопрос. Минхо щёлкает всеми хрящами на руках и запрокидывает голову назад, словно бы ища поддержку сверху. Когда противный звук достигает состояния «перманентный», репетитор, впервые настолько раздражённый, упирается руками в подлокотники стула и после нескольких мгновений бездействия всё-таки поднимается с места, направляясь к двери. «Феликс, будь добр, скажи, что тебе надо уходить через несколько минут», – бросает он напоследок. В обычно весёлых глазах учителя погас вдруг всякий блеск. — Я не успеваю по тебе соскучиться, Чанбин, – вымученно приветствует Минхо, стоя на проходе так, чтобы гость не смог войти. – А ты, видимо, очень даже. — Ты когда-нибудь перестанешь бегать от меня? – очень настойчиво и раздражённо наступает тот. – Я всего лишь хочу поговорить с тобой. — Почему тебя не волнует то, чего я хочу? – Ли по-совиному склоняет голову чуть вправо, округляя глаза и натягивая улыбку. – У тебя что, дел никаких больше нет? — Да почему ты, блять, такой невыносимый? – раздражается собеседник. – Я же вообще ничего ещё не сказал. — Это всё ещё не аргумент в пользу того, чтобы я впускал кого-то в свой дом. — Тогда давай куда-то сходим. — Чанбин, послушай меня, – репетитор говорит немного громче, сохраняя при этом спокойствие, – нам не о чем говорить. Меня не интересуют твоя жизнь, твои претензии и твои чувства. Знаешь максимум моих чувств к тебе? Мне неприятно и больно, постоянно. И я больше всего на свете хочу, чтобы это закончилось. Феликс сидит в комнате и пытается хоть как-то сопоставить между собой фразы таким образом, чтобы паззл сложился воедино. Получается плохо, и, что ещё хуже, происходящее за дверью ужасным образом давит и печалит самого Ликса. Странно быть свидетелем чужих драм; плохо чувствовать боль, когда разбивается не твоё сердце. — Ты не можешь вечно говорить только о себе, Минхо, блять, когда прекратится это ребячество? Я же не требую быть со мной всю свою жизнь- — Что у тебя в руках? – заинтересованно спрашивает старший. – Снова стекло? Почему всегда оно? – насмехается репетитор. – Мне-то без разницы, просто в этот раз я хочу закончить всё сам. На секунду оба голоса затихают. Ликс слышит, как шуршит картонная поверхность коробки и ужасается в то же мгновенье, когда, – действительно неожиданно, – звон стекла раздаётся настолько громко, что у самого Ликса в сердце тяжелеет и словно тоже разбивается, как тот самый подарок, брошенный на пол. Интересно, почему мы можем быть так поражены силой чужих чувств? Становится так тихо, что Феликс думает уходить. Он приподнимается на затекших ногах и даже обхватывает пальцами дверную ручку, когда обладатель грубого голоса впервые говорит терпимо, даже сочувственно: — Ты уверен, что ненавидишь меня? — Пожалуйста, уйди. — Я больше не приду. — Я прошу тебя об этом. — Тебе с этим жить. — Я знаю, – почти что смягчается Минхо. – Но я не могу принять тебя, Чанбин. Я и себя не могу принять. Просто… пойми это. — Я был ребёнком, Минхо. Мне не хотелось сделать тебе больно. Феликс сдаётся перед тошнотой от этой сцены, а потому всё же открывает дверь и оказывается в коридоре с нерешительным: «Мне домой уже пора». Минхо не переворачивает головы, но переводит взгляд на Ликса: острый и почти что опасный до такой степени, что младший чувствует себя участником всей этой громкой сцены. Феликс смотрит вниз, на лежащую у самых ног коробку; ему хочется только поднять её и посмотреть, что же такого принёс в качестве подарка нежеланный гость. Ему хочется разозлиться на кого-то по непонятной причине. — Вам пора идти. Обоим. Феликс натягивает обувь под пристальным взглядом репетитора. Незнакомец смотрит на Минхо ещё какое-то время, словно выжидая хоть чего-то, но, когда тот так и не произносит ни слова, разворачивается и уходит. Его шаги тяжёлые и стремительные – Ликс слышит каждое движение гостя вплоть до момента, когда дверь подъезда не закрывается с звонким звуком удара железа. Затянув шнурки потуже, Феликс выпрямляется и делает один решительный шаг навстречу репетитору, заглядывая старшему в красивые карие глаза с маленьким зрачком. Тот устало опирается головой о стену, медленно прикрывая веки. В этот момент младшему Ли кажется, что Минхо невероятно привлекательный и по-домашнему уютный в этих своих огромных пушистых свитерах и тёплых кардиганах, – он больше не удивляется тому, что Чан ушёл из семьи чтобы быть с кем-то настолько внеземным. Когда-то Хёнджин тоже был таким – островком комфорта посреди шумных волн Тихого океана. Ли Минхо всегда был на Хвана чем-то, да похож; Ли Минхо всегда был тем, кто защищал, кто смеялся и стирал разницу в возрасте, кто ругал и поучал, а потом заваривал самый вкусный чай, кто рассказывал странные и пугающие истории. Хён всегда был тёплым, и рядом с ним хотелось стать таким же, хоть об этом Ликса никогда и не просили; пусть всегда и принимали таким, какой он есть – простой и бесформенный, вечно чего-то жаждущий и никогда не отвергаемый. Минхо всегда был тем, кто помогает; драгоценный старший товарищ на незнакомой земле. Он всегда спасал Ликса, сам того не осознавая. Ликс маленький и слабый, вечно требующий поддержки. И сейчас он впервые хочет помочь кому-то. Только сейчас, у всё ещё открытой входной двери, при слабом коридорном свете, Ликс чувствует себя самым сильным и в то же время ни на что не способным, и ему нужно и то, и другое, – Ли Феликс всегда стремился к сложным конструкциям. Он приближается ещё ближе, оставляя только пару сантиметров между собой и учителем, и выдавливает из себя умоляющее: — Можно вас обнять? Минхо приоткрывает глаза и смотрит неопределённо, – может, и не на Феликса даже, – расфокусированным взглядом. Он плавно отстраняется от стены, окидывая взглядом всё помещение, словно бы находится тут в первый раз, затем упирается взглядом в слишком уж напряжённый вид младшего и слабо улыбается одними только уголками губ. Крепкая рука до грустного ласково треплет осветлённые волосы: — Спасибо, Феликс, но не надо. Не сейчас. Ликс старается не сильно показывать разочарование, которое, впрочем, можно было бы предугадать, если бы вдруг Ли Феликс перестал быть Ли Феликсом. Он держит лицо ровно до того момента, пока второпях не покидает дом учителя. Слёзы текут просто так, не спрашивая разрешения, когда уже знакомый грубоватый голос окликает: — Эй, ребёнок, – Чанбин отходит от машины и стремительно приближается к Феликсу, ничего нормально не понимающему и скованному страхом. – Не переживай так, убивать тебя не буду. — Вы что-то хотели? — Ты чё ревёшь? – удивляется тот искренне, позволяя своей руке опуститься на ликсово плечо. — Да ничего, – рефлекторно делает полшага назад младший, пусть грозный вид незнакомца в самом деле и не пугает его. – Само по себе получается всегда. — Есть странное предложение. — Какое? – Феликс расслабляется от какого-то нелепого тона, летающего в воздухе. — Поговори со мной, – выпаливает тот отчаянно. Каждая мышца на его лице выглядит так сосредоточенно и умоляюще, что он теряет свою репутацию бандита, и напоминает большого ребёнка. — Зачем? — Потому что мне это нужно, – возмущённо отвечает тот, задирая одну бровь так, словно Ликс задал очень тупой вопрос. – Взамен я выслушаю вообще всё, что ты можешь сказать мне. Ты же знаешь, как это работает, правда? С незнакомыми людьми проще делиться болью.