Изумруд и лёд

      Всё пошло наперекосяк, когда она пропала. Оставила письмо под дверью, как преступница какая-то, и утекла. Пробежавшись по аккуратным строчкам, написанным на его родном языке, Матиас Хельвар тут же рванул в её комнату. Помещение было абсолютно жилым: будто Нина только навела порядок и убрала некоторые вещи. Но он-то знал, что уборка – совершенно не её.       Мрачный как туча над фьордом, северянин доложился Казу Бреккеру. Вор только приподнял бровь и постучал пальцами, обтянутыми в кожу перчаток:       – Будем искать, Хельвар? Зеник вряд ли покинула Кеттердам. Её склонность к излишнему драматизму просто не позволила бы отчалить за одну ночь.       – Будем искать, – эхом вторил великан.       Как они не старались, какие связи они не использовали – всё было тщетно. Девушка в самом деле будто провалилась под землю. Никто из богачей не бахвалился тем, что приобрёл себе новенькую талантливую сердцебитку. Да и на улицах про неё никто ничего не слышал.       Даже Инеж. Бреккер, выслушивающий её доклады ежевечерне, с трудом верил, что Нина ничем себя не выдала перед подругой. Они даже поругались из-за этого, и в пылу ссоры сулийка выкрикнула:       – Святые, Каз! Если бы он так сильно по ней скучал, уже вывернул бы весь город наизнанку!       Допросов с пристрастием относительно судьбы Нины гроза Бочки больше не устраивал. По крайней мере, для Инеж.       Хельвар за пару дней выучил прощальное письмо наизусть. На улице озирался по сторонам, едва только слышал заливистый девичий смех или аромат розовых духов. За какую-то неделю фьерданец распрощался со своим прежним режимом и теперь дежурил в Клубе даже по ночам. Джеспер пытался его как-то утешить и растормошить, но в ответ слышал только недовольное бурчание (в лучшем случае).       Матиас беспрестанно грыз себя. За то, что его парни не могут узнать ничего путного, хотя обходят чуть ли не весь город ежедневно. За то, что он так и не нашёл в себе силы откровенно поговорить с ней. За то, что не рискует ринуться в Равку за ней.       Патрулируя пристань через несколько недель после её исчезновения, фьерданец заметил, что в Кеттердаме причалил драккар с его бывшими соратниками. Отряд дрюскелей промаршировал в каких-то считанных метрах от него. Хельвар затаил дыхание, как мальчишка, впервые попавший в Ледяной Двор: во главе отряда вышагивал Ярл Брум. Проводив соотечественников взглядом, Матиас Хельвар тяжело опустился на ближайшую бочку. Его тряс озноб, сердце неистово стучало, а дыхание сбивалось со спокойного ритма. Матиасу было ужасно страшно. В тот же день на собрании демжин упомянул о неожиданной высадке элитного отряда воинов Фьерды.       – Уайлен, срочно свяжись со своим информатором из посольства. Мы не можем пребывать в неведении, – отдал приказ Бреккер. – А тебе, великан, лучше пока не высовываться. Сиди в Клубе. Проводи усиленные тренировки до выяснения обстоятельств.       – Я не буду отсиживаться словно шавка трусливая, – скривился Матиас.       – Не время бравировать попусту, – покачала головой Инеж.       Однако инстинкт самосохранения покинул белокурую головушку северянина так же быстро, как – по его представлениям – Нина покинула Кеттердам. Поэтому он буквально сам подал себя бывшим собратьям по оружию на блюдечке с голубой каёмочкой. Они повязали его в гавани аккурат в тот момент, когда пассажирский корабль увозил вконец отчаявшуюся Нину в сторону Равки.       Матиас Хельвар знал, что за ним следят. Знал, что не менее десяти человек смешались с толпой и следуют за ним по пятам. Он не взял с собой ничего, что напоминало бы о жизни здесь. Письмо от Нины оставил в своём столе, надеясь, что Инеж его сбережёт. Двое молоденьких, но пышущих силой и гневом дрюскелей заломили ему руки, а третий больно уколол чем-то в шею. Хельвар отключился буквально через пару шагов; на палубу драккара его с трудом втащили пять человек. Не особо церемонясь, бросили прямо на пол и приковали наручниками. Стянули чёрную куртку и неаккуратно обрезали отросшие волосы едва ли не под корень.       Обитателям порта такие картины были не в новинку, поэтому никто ничего не предпринимал. А охрана, что неудивительно, была подкуплена.       Очнулся он от обжигающего холода и ломоты во всём теле. Тут же мужчину стошнило, благо, он был около самого борта и успел перегнуться. Со всех сторон слышалось неодобрительное шипение и перешёптывания.       – Ну, здорово, Матиас. С возвращением.       Ярл Брум, его наставник, неизвестно как выживший в ту бурю, присел перед ним на корточки и понизил голос.       – Надо было бы сейчас привязать тебя к мачте и выпороть, а потом протащить под брюхом корабля парочку раз. Или сделать из тебя сучку для этих парней. Но какая-то чудовищная сентиментальность мне этого не позволяет. Ты был мне словно сын, Хельвар. Словно сын… Ничего, выбьем ещё из тебя несусветную блажь, порождённую колдовством той дрюсье.       – Она не…       Ярл поглядел на своего воспитанника так, что тот не договорил.       – Вот и славно, Матиас. Молчи вплоть до самой столицы, понял? Там уж я как-нибудь твою шкуру спасу. Эван, Халле! В клетку, в трюм его.       До Джерхольма Матиас хранил обет молчания и делил клетку с двумя мужчинами-гришами, обессилевшими настолько, что почти не могли двигаться. Темноволосый и пожилой бредил, звал какую-то женщину.       Спасение шкуры Матиаса Ярл Брум представлял себе весьма специфично. Молодого мужчину заключили в одиночную, очень комфортабельную камеру в Ледяном Дворе. Его нормально кормили. Первые несколько дней Брум приходил, заставляя его отречься от последних нескольких лет жизни, признаться в том, что был околдован ведьмой и действовал не по своей воле. Матиас упрямился. Тогда Брум стал действовать более решительно. У него было много способов. Он накачивал Матиаса наркотиками и внушал ужасные вещи. Порол. Приглашал священника, который грозил отлучением от церкви и карой. Вырабатывал специфические рефлексы. Терапия была «удачной», потому что к весне Матиас стал совершенно другим человеком.       Был громкий, но закрытый процесс, в ходе которого Матиаса Хельвара реабилитировали. Ему разрешили вернуться в ряды дрюскелей и надеть форму. Но вот волосы отращивать запретили: пусть видят, что не все привилегии вернули бывшему отступнику. Королева была милостива. Как не быть милостивой, если заступился сам командир Брум. Да и стоял перед ней теперь совершенный фанатик, готовый убивать гришей налево и направо. Это он продемонстрировал прямо в зале суда, отрубив голову гришу, который вместе с ним плыл в конце прошлого октября в трюме.       Гришей Матиас теперь чуял чуть ли не по запаху; они вызывали у него вполне естественную для истового бойца – так казалось Бруму и ему самому – реакцию: его тошнило. В прямом и переносном смысле. Когда товарищи по оружию завалились в женский приёмник, расхватывая себе дрюсье для забавы, Матиас только дёрнул головой и скорее вышел. Ему было не жаль отродья с дырой между ног: Хельвару было противно от того, что братьям пришло в голову так себя запятнать. Моментально в голове вспыхнули образы, воспоминания, в которых он целовал… этого монстра, и тут же Хельвара вывернуло. Он не успел даже шагу ступить. Лечение по методам Брума принесло свои плоды.       И Матиас Хельвар был благодарен. Наконец-то наставник смог выбить из него всю ересь и дурь молодости и неопытности. Наконец-то он ненавидел дрюсье как настоящий дрюскель; как настоящий сын Фьерды. Слава Джелю.       Неожиданно для самого себя Матиас удостоился высокой чести и стал правой рукой Брума, хотя рассчитывал только на вечный позор и положение отщепенца. В мае скончалась жена Ярла, мать Ханны, проболевшая всю зиму и весну. О переживаниях наставника Матиасу было известно мало. Похороны были достойные, и Брум вёл себя как подобает.       Ещё Матиас попал в фавор к королеве, которая была в два раза его старше. Она вызывала его к себе не менее раза в неделю. Эта женщина любила, чтобы в постели с ней обходились жёстко (если не жестоко), поэтому Хельвар без излишнего стеснения вымещал на ней злобу по отношению к той, чьё имя теперь не упоминал. Её проклятый образ стоял у мужчины перед глазами, когда он с ненавистью вколачивал свою плоть в лоно Агаты. Он свято верил, что так служит Джелю, ведь королева – его посланница на земле. Довольна королева – доволен Бог.       Матиас не испытывал терзания по поводу того, что он предаётся разврату. Его соратники творили такие вещи, о которых и подумать было страшно. Многие спали друг с другом. Дрюсье – вне зависимости от пола – насиловали постоянно, часто это были групповые издевательства. Так было заведено от века. У прежде наивного и ранимого Матиаса теперь открылись глаза: служение Джелю давало привилегии, наделяло правом брать гораздо больше, чем позволено обычному человеку. Это было правильно.       И он гордился тем, что находится теперь среди братьев. Брум нарадоваться не мог на своего воспитанника и всерьёз начал обучать его малейшим тонкостям их работы, готовя себе преемника. Жаль только, что теперь придётся отстраивать где-то новый обучающий пункт заместо того, что взорвался близ монастыря, в котором проживала Ханна.       Летом они вступили в долгожданную войну с Равкой. Для Брума это было и личное тоже: Ханна сбежала к врагу. Судя по донесениям его агентов, под маской Милы, смиренной вдовы, скрывалась Нина Зеник. Командир не преминул упомянуть об этом в личной беседе со своим протеже. Матиас врывался на поле боя как безумец, круша равкианцев, словно танк.       Но они проигрывали. Причём слишком быстро. Равка отчего-то оказалась слишком хорошо подготовлена к борьбе. Королева была ужасно недовольна, ведь её главный военачальник, Брум, обещал быструю и лёгкую победу. Вслед за командиром расположение Агаты потерял и Матиас. Впрочем, великану было наплевать. Удовольствие он теперь получал от крови, пролитой им во время нападений и сражений.       В начале сентября высшему командованию было уже понятно: война проиграна. Массовое дезертирство, потоки беженцев и восстания рядовых солдат своё дело сделали. И не помочь уже ни пропагандой, ни танками, ни другим оружием. Да ещё вражеские шпионы пустили слух, будто Ледяной Двор был выстроен не честными фьерданцами, а дрюсье-фабрикаторами. На беду в отдалённом мужском монастыре был найден манускрипт, подтверждающий эти сведения. Джель будто отвернулся от них.

***

Хельвар оглянулся, охватывая взглядом понурых подчинённых. Своё нутро он скрывал как следует; непроницаемое выражение лица не пропускало ни одну эмоцию. Если честно, его солдаты сомневались, что он вообще умеет что-то чувствовать. Когда Хельвару зашивали по живому рану от осколка на лице, тот дышал ровно и не дёргался. Только вот по мере приближения к вражеской столице фьерданцу становилось всё хуже и хуже. Всё больше дрюсье появлялось в поле зрения. Видя перед собой их кафтаны, он не мог держать в себе ничего из съеденного в последние часы. Его полоскало так, что, подойдя к Ос Альте, мужчина уже потерял последнюю надежду держаться достойно. Он здорово исхудал и начал туже подпоясываться. Коварные жители Равки вели себя крайне подозрительно. От самых границ до подступов к столице никто не пытался покуситься на их спокойствие. В Ос Альте толпа варваров приветствовала их максимально сдержанно. Никаких летающих овощей; да даже – превеликий Джель – летящих вдогонку оскорблений не было замечено. А уж королевской чете и вовсе почтительно кланялись. Он зло усмехнулся: их поклоны должны были иметь место при совсем других обстоятельствах. Глупцы, поддерживающие отвратных дрюсье, должны были склониться после захвата Равки. Тьфу ты, даже название этой страны звучит как рык животного! Да, рабские поклоны должны были выбиваться дрюскелями и солдатами Фьерды; так и есть. С презрением Матиас Хельвар наблюдал, как на него засматриваются эти равкианские шлюхи разных возрастов. Некоторые даже притворно краснели. Он мог бы показать им, чем чреваты для распутной женщины такие зазывные неприличные взгляды. Но сейчас на кону стояло спокойствие великой Фьерды. К слову, вчера королева снова вызвала его к себе. Чтобы не давать повода для сплетен и трёпа, Хельвар заткнул ей рот кляпом и выдрал так, что сегодня она еле сидела в седле, постоянно ёрзая. Перед дворцовыми воротами Ярл Брум резко притянул бывшего протеже к себе и тихо прошептал: – Только попробуй меня опозорить и разблеваться там из-за чёртовых кафтанов дрюсье и их запаха. Только попробуй. Матиас только кивнул. Блевать было уже нечем, потому что последние пару дней кроме воды он ничего не потреблял. Только закрепляющую болтушку, которой с ним поделился один из слабых желудком соратников. Поэтому всё должно было пройти нормально. Он вспомнил наивного себя годичной давности, мечтавшего приехать сюда за той женщиной. Глупец! Как можно было мечтать о том, чтобы находиться в этом рассаднике мерзости, лицемерия и порока! Да ещё и по такой срамной причине. Слуги молодого короля, фальшиво делавшие вид, что рады их приезду, учтиво встречали у ворот и провожали до ступеней крыльца, где поджидал сам монарх и Триумвират – Джель, прости – гришей. Матиас почувствовал, как сжался желудок. Но несколько глубоких вдохов и та настойка сделали своё дело. Он молчаливо поблагодарил своего Бога за доброту и проследовал внутрь дворца. Обстановка внутри была вопиюще шикарная. Такого великолепия не видел ни один дрюскель, кроме самого Матиаса, видевшего и более богатые интерьеры в Кеттердаме. Брум едва заметно похлопал его по спине. – Приготовься, – едва слышно просипел наставник. Двери огромной залы распахнулись, и тогда Матиас нашёл кусок стены, в который и продолжил пялиться следующие несколько тягомотных часов. Эту женщину он не видел; лишь при входе боковым зрением зацепил красный кафтан и каштановую копну. А вот игнорировать гнилой запашок розы, явно исходящий от её запястий и шеи, было непросто. Оказывая себе в возможности наблюдать глазами, Хельвар весь обратился в слух. Когда она назвала в самом начале своё имя, Матиас медленно моргнул и глубоко задышал, борясь с сильнейшим рвотным рефлексом. Голос этой паскуды совершенно не дрогнул, когда обсуждение зашло на топкую землю заключения брачных союзов. После окончания переговоров их быстро проводили в отведённые делегации покои. В таком богатом интерьере он, пожалуй, ещё не жил. Однако позолота и шелка отнюдь не вызывали восторга. Фьерданец скривился, повторяя выражение лица своего наставника, с которым они делили покои на двоих. Бегло осмотрев пару комнат, Ярл Брум распахнул двери и отдал распоряжение дёрганому мальчишке: – Веди нас к Ханне, которая лечит.