Собачья верность

Стыдно ли Баронессе, что она спала с собственной дочерью? Говорили ли они об этом? Естественно, нет. Дважды нет. Во-первых, Баронессе никогда не стыдно. Априори. А во-вторых, почему она должна была противоречить своим желаниям, когда всё это гасил фактор, что они не провели и минуты вместе, как только ребёнок явился в этот жестокий мир. У фон Хельман в полной мере даже не сформировался материнский инстинкт, так какого чёрта она должна была держать себя в руках, если и тело, и разум хотели одного? Переспать с Круэллой для Баронессы было сродни самоудовлетворения. Схожесть генетики. Слишком уж девушка напоминала её саму: такая же фривольная и эпатажная, вечно показывала себя в лучшем свете, каждое появление — фурор, индивидуальный концерт, на который у госпожи Баронессы всегда был бесплатный VIP-билет и место в первом ряду. Сумасшедшая. Ненормальная. Яблоко от яблони. Сладко. Да и что есть эта ваша нормальность? Было ли нормально просыпаться от едва заметных прикосновений изящных пальцев после грациозного триумфа? Было ли нормально днём заявлять о том, как сильно она её ненавидела, а ночью кричать её имя, вульгарно прогибая спину? Было ли нормально напрочь забыть о существовании свидетельства о рождении Де Виль и жить, будто они не связаны кровными узами? Для одной из них это было сущими пустяками. Даже в постели они соперничали. Даже здесь фон Хельман не удавалось уйти от агрессивно-прямого взгляда ясных голубых глаз, и приходилось давать ответный — надменный, с вопросом. Она знала: за наглость Круэлла получит укус, за осторожность и ласку — наслаждение. Но девушка не такая: она не слушала чужих законов, играла по своим правилам, неприлично впивалась в плоть до крови под злобное шипение матери и удерживала её за шею, сжимая без страха, с готовностью в любой момент разорвать в клочья за ту детскую обиду, что ей оставила женщина, навсегда вычеркнув слово «мама» из жизни малышки-изгоя. Круэлла действовала по-зверски. Потом покорно выслушивала сентенции, будто в ней не боролись два самых мощных по эмоциям чувства. Но проигравшей всегда почему-то оказывалась она — слабая девочка, что звала себя злюкой, но рыдала из-за нервных срывов ночи напролёт. Она не знала, что должна была испытывать. И кому она вообще должна? И какой в этом смысл? Да, на самом деле она не то, чтобы безмерно была рада Баронессе в своей постели. Это скорее вызывало в ней неподдельное замешательство, деструкцию сознания, ведь она поистине желала заполучить эту женщину без панического страха узнать одним утром, что та улетела в Париж на показ мод и будет минимум через неделю. Но в то же время её буквально убивала мысль, что прямо сейчас она имела свою же мать. Это искажённо, неверно, это аморально. Чёртовы психотравмы. Она боялась. Да-да, Де Виль, та неординарная, дерзкая девчонка, что творила безумные вещи, боялась осуждения общества. Или же «обществом» она считала ту часть себя, которая всеми силами отказывалась принимать этот союз как нечто легальное? Это так и останется неразгаданной тайной. Было в ней какое-то отторжение вперемешку с диким восхищением. Веки модельера ловили на себе тусклый свет придорожного фонаря, едва подёргиваясь в поисках иллюзорных образов, пока её лицо с интересом изучала любовница. У неё будут такие же морщинки, такая же нежная и чувствительная кожа? Громкий шум дождя из открытых окон с лёгкостью проникал в комнату: гулял сквозь двери, кружил по помещению, лез между ними, в это узкое пространство, в которое Баронесса никого не пускала, соответственно, никто и не находил в себе смелости врываться. Конечно, кроме этой девушки. Уж ей давалась возможность творить непозволительно много. Любого другого Баронесса бы уже уничтожила за подобное поведение. Но когда женщина на считанные секунды снимала свою маску и с умилением улыбалась на неуместные шутки Круэллы, то девушка понимала, что вот оно - счастье. "Бери и убегай" - в надежде кричало подсознание. "Нельзя" - громом раздавалось от его величества сознания. Колкие замечания по поводу её работ девушка пропускала мимо ушей, привыкла, смирилась, быть может, снова идеализировала свой объект воздыхания: привередливости владелицы дома мод не было границ, и пытаться ей угодить — гиблое дело. Она могла бы обижаться, дуться, но каждый раз ноги бы предательски вели её в Хельман-Холл. Это уже проверено. Она приходила за яркими эмоциями: их встречи вызывали у неё азарт, это было нечто вроде самой удушающей зависимости. Помешанная на своих чувствах, зацикленная. Долгими совместными вечерами она ускользала, буквально сбегала из поля зрения Баронессы в закрытую для всех - но не для неё - комнату с набросками на стенах, почти целыми кусками полотен кое-как закреплённых на манекенах, аккуратно сложенных по цветам отрезов. Даже здесь у мисс Контроль был абсолютный порядок. И девушка снова поймала себя на мысли, что единственный бардак фон Хельман устраивала в чёрно-белой голове.