~
«Сегодня до меня докопались в школе. Пришлось соврать, что у меня есть девушка. Можешь уже искать себе платье. Если что, тебя зовут Эйлин, и ты учишься в Спрингфорте». «Никогда не думал, что это так приятно, оказаться чьей-то девушкой!» «Моей — приятно», — обещает Рик. «Так-так-так? И что такого потрясающего ты делаешь для своей девушки, чтобы это было приятно?» «Отстань, извращенец». «Эй, может, я пытался выпросить цветы?» «Ты не пытался выпросить цветы». «Ну хотя бы фотку свою пришли, злюка». «У тебя их вагон». «А мой поезд не с одним вагоном». Рик вздыхает, подходит к окну спальни, чтобы на него падал хоть какой-то нормальный свет, и делает очередное селфи. В ответ Эйден тут же пишет: «Я не понимаю, как тебя еще не выставили в Лувре». Рик усмехается. Комплименты Эйдена всегда такие нелепые, что хочется просто зарыться лицом в подушку и больше не выныривать, умирая от удовольствия и смущения. Рик устремляет взгляд на стенку, где красуется Джаред Лето с обнаженным торсом. Родители никак не комментирую этот плакат, предпочитая жить в фантазиях о гетеросексуальном сыне. За смущение нужно мстить смущением. Рик уверенно расстегивает рубашку, но не снимает ее, и делает еще одно селфи. «А что скажешь насчет этого?» Эйдена хватает только на: «Черт, черт, черт, черт». И куча смайликов с глазами сердечками. Рик испытывает почти физическое удовлетворение оттого, как легко Эйден ведется на всяческие дразнилки. Ничто не сравнится с тем, чтобы любить и быть любимым. Они не говорили об этом, кроме того пьяного случая с бурбоном, но Рик уверен, что Эйден его любит. Никто бы не стал тратить время на больного парнишку, который и на встречу-то согласиться не может. К тому же, Рик эту любовь чувствует. В сообщениях, в интонациях, в блеске глаз на видео — во всем. Любовь просачивается через электроны, ограниченная интернет-проводами, экранами, микрофонами. Ровно столько, сколько можно передать. И намного меньше, чем можно было бы подарить в реальности. Ради этой мысли, ради этой возможности, Рик готов обойти хоть всех психотерапевтов на свете. Только хватит ли у Эйдена терпения? Пока он любит, хватит. И пока Рик вот так доводит его, разжигая любопытство. В какой-то момент Рик понимает, что это игра. Игра, в которой самые простые и понятные правила. Они не могут увидеться — значит, Рик должен давать Эйдену что-то, что его подстегивает. Чуть более откровенные фотографии, чуть более двусмысленные сообщения. Рику и самому это ужасно нравится. Иногда его настолько заводят собственные действия, что это даже немного пугает. Эйден с удовольствием принимает правила их игры. Рик старается тянуть время, делать все постепенно, потому что однажды может оказаться так, что они дойдут до предела, а Рик все еще не будет способен на встречу. Что тогда? Может ли Эйден утратить интерес? Кто его, черт возьми, знает? Иногда Рик слишком сильно погружается в мысли об их будущем. Тревожность разрастается полчищами паучков, быстро крадущихся по беззащитной коже. Щекочущими, безвредными, но противными. Рик не позволит им сбить себя с толку, но понимает, что Эйден достоин большего. Они переписываются двадцать четыре на семь, по вечерам созваниваются, и Рик чувствует, что Эйдену этого ужасно мало. А однажды Эйден прямо так и говорит: — Я знаю, это требует времени, но… как скоро мы сможем увидеться? — Подожди еще несколько месяцев, — просит Рик, хотя дело не сдвинулось с мертвой точки. — Несколько это сколько? Два? Три? Полгода? Год? — Я не… — Ты не знаешь. Ты никогда не знаешь. — Если тебя это так не устраивает, то мы можем прекратить общение. — Рик, я… Рик не слушает. Он сбрасывает и больше не берет трубку. Он прекрасно понимает, что ведет себя как последняя сволочь, но ничего не может с собой поделать. Нужно успокоиться и перебеситься.~
Эйден исчезает на несколько дней. Без него Рику снова становится хуже. И никакое желание ускорить процесс выздоровления не может помочь. Рик просит Доктора Кар уже взяться за работу над страхом, но она всегда говорит: — Рано. Твое состояние нестабильно. У Рика всегда состояние нестабильное. Разве оно может быть стабильно, если он шарахается от огня, как первобытный человек? Рик снова занимается любимым хобби: с ним хотя бы убиваешь время и отвлекаешься от настоящих проблем. Возле вен кожа тонкая, как неокрепший лед в начале зимы. Такая хрупкая. Но регенерирует она столь же быстро, как и другие участки. Рик не пытался покончить с собой, нет. Просто было интересно, что получится. Когда кто-то звонит в дверь, идти отворять нет никакого желания, но строгое мамино: «Рик, посмотри, кто там», — решает все за него. Он преувеличенно тяжело вздыхает, плетется в прихожую, открывает и замирает, как только понимает, кто перед ним. Глаза у Эйдена все такие же голубые-голубые, легко различимые даже в тусклом свете уличного фонаря. Волосы яркие-яркие, будто солнце разлилось, упало с неба, и все на голову Эйдену. Как же Рик по нему скучает. Как же Рик его боится. Эйден делает несколько шагов назад и приподнимает руки, жестом показывая, что не хочет навредить. — Не бойся, — тихо просит он. — Я… безопасен. Рик вздергивает брови, и только потом до него доходит. Острым, болезненно-медленным осознанием. Эйден идиот. Идиот, идиот, идиот. — Что ты сделал? — Оказалось, родители были только рады избавиться от поджигателя, учитывая, что у нас в доме Дейзи. У Рика нет слов. Он же мог побороть это. Ему нужно было время, чертово время! — Рик, я… — Что тебе дали взамен? — Ничего особенного, — пожимает плечами Эйден, показывает палец и загибает на одну фалангу. Рик растерянно смотрит на него, пытается повторить, но его собственный палец не гнется. — Повышенная гибкость. Совсем чуть-чуть. Я не могу растягиваться и гнуться в неестественных направлениях. — То есть ты можешь делать тоже самое, что любой обычный тренированный гимнаст? — Даже меньше. Идиот, идиот, идиот, идиот. — Ты просто так взял и отдал свой дар?! — восклицает Рик. — Ты что, с ума сошел? — Да, я сошел с ума, — Эйден подходит ближе, и сначала хочется на автомате сделать шаг назад, но боже, в этом больше нет нужды. Стоит выкинуть из головы тот нью-йоркский вечер, искры, вспыхивающие волосы и отчаянно-испуганные поцелуи. Нос у Эйдена большой, с горбинкой — такой, об который обязательно хочется потереться своим собственным, маленьким, нерешительным, но любопытным. Эйден обхватывает щеки Рика, и теперь можно никуда не бежать, можно расслабиться, забыться, отдаться всем бушующим эмоциям и теплу. — Я люблю тебя, — шепчет Эйден. После этих слов Рик резко оказывается в его объятиях и не совсем понимает, в какой момент на глаза наворачиваются слезы. — Я тоже тебя люблю, — это звучит так жалко, так горько. Перед взором возникает весь ужас ответственности. Они подростки, они только подростки, но разве Рик когда-нибудь сможет уйти от Эйдена после того, что случилось? Рик застрял с Эйденом, как зима с Рождеством, как ребенок с матерью, как звезды с космосом. Им никогда уже не отделаться друг от друга, связанным чувством вины и жертвой. Это, может, еще не так пугает, пока они школьники, пока влюблены, но однажды в какой-нибудь плохой грустный день Эйден обязательно предъявит Рику то, что тот разрушил его жизнь. И дело не в том, что Эйден такой плохой и будет считать, что Рик ему чем-то обязан. Эйден просто не может об этом не пожалеть. Ведь он так мечтал о славе, о приключениях — обо всем, что самому обычному человеку не слишком доступно. Рик прижимается к Эйдену и обещает себе, что как-нибудь это исправит. Чего бы ему это ни стоило. Иначе Рик просто не сможет нормально жить.