Лисьи ночи. Новый этап

«Я прорывался сквозь тьму, Как через тысячу врагов. Мой меч затупился». Сёва Моримура

      Можно ли спасти человека от самого себя? Можно ли спасти человека, если ему это не нужно? Кадзу не знал. Он никогда не был спасителем и не был героем, предпочитая в чужую душу не лезть. Но всё изменилось, когда появилась Мэй.       Она была столь юной и невинной, но уже несла на себе отпечаток жестокости этого мира. Войдя в его жизнь, она исподволь изменила в ней всё, наполнив смыслом и дав цель. Когда речь шла о ней, Кадзу просто не мог оставаться в стороне. Тем более — сейчас. Когда он нужен был Мэй больше всего.       Её имя отдалось внутри такой болью, словно бы стрела с чёрным оперением пронзила грудь. Это имя он выкрикивал так много раз во тьме ночей, в безумной надежде дозваться её. Но ответа не было.       Кадзу остановился, опершись рукою о ствол дерева, давая себе время отдышаться. Вот уже которую ночь он шёл по следам чёрной лисицы, пытаясь найти ту, что найденной быть не хотела. Ради чего?       «Ес-сли ей хорошо так — отпус-сти». — Эхом звучали в ушах слова Сино-Одори.       Но он не хотел признаться самому себе, что отпустить не мог.       Позволил себе привязаться и что теперь? Печаль проникла слишком глубоко, горе встало непреодолимой стеною на пути, и эти раны могут никогда не зажить. Потому что боль потери оказалась сильнее, чем я могу вынести. Зачем мне завтрашний день без тебя? Я даже не успел сказать «Прощай».       Он вспомнил, как несколько дней назад расстался с друзьями, вспомнил холодные глаза Такао и его плотно сжатые губы.       — Она не готова, Кадзу, — слова прозвучали как приговор. — Ей не победить тьму внутри неё.       — Почему так уверен в этом? — моментально ощетинился он. — Ты её не знаешь. Не так, как я.       Но дзёнин в ответ лишь печально покачал головою:       — Если бы была готова, смогла бы сдержать тьму изначально. Не поддалась бы ей, не стала бы ногицунэ. Я видел это, Кадзу. Я был там, когда она сожгла Хромого.       — Ты должен был помочь ей, — прошипел синоби. — А не просто следить, обернувшись соколом.       — Поверь, помощь ей уже была не нужна. Позже — ты видел сам, на что она способна. Она убила четверых, не моргнув и глазом. И это только начало. С каждым днём тьма будет затягивать её всё больше, поглощая душу и меняя навсегда. Понимаешь ли ты, что даже найдя чёрную лисицу, ты, возможно, не найдёшь уже Мэй?       — Не ты ли учил бороться за то, во что верю? — резко бросил Кадзу. — Я верю — в неё!       Прикрыв глаза, Такао устало помассировал веки.       — Упрямый. Не думаю, что ты осознаёшь, насколько она опасна. Хочешь вернуть её? Что ж… попытайся. Но, как я и сказал, у тебя будет лишь один шанс. Мы направимся обратно в сторону деревни и будем ожидать тебя в одном из убежищ нашего клана, у подножия гор. Если не вернёшься к рассвету пятого дня, с Мэй или без неё… Я буду действовать так, как посчитаю нужным.       — Позволь спросить, дзёнин, — рискнул вмешаться в напряжённый разговор Масамунэ, дотоле хранивший молчание. — Почему ты так суров к ней?       — Потому что знаю, что такое ногицунэ, — ответил Такао, и голос его зазвенел стальными нотками. — Они появляются редко, крайне редко, но сила хаоса и разрушений, что они несут в себе, неизмерима. Ногицунэ питаются болью и страданиями людей. Мэй научилась убивать. Это лишь вопрос времени, когда она найдёт себе новую жертву. И с каждой последующей отнятой жизнью её жажда крови будет расти. Легенды гласят, что в былые времена ногицунэ сжигали деревни и даже целые города, когда кровавая ярость захлёстывала их.       — Внезапно ты решил всех спасти. — В голосе Кадзу прорезалась едкая горечь. — Давно ли тебе не всё равно?       — У неё на ладони печать от врат в Нараку, — спокойно напомнил Такао. — В своём безумии она может забыть об осторожности. А оставляя кровавый след, привлечёт внимание рэйки и Привратника. Чем всё это может закончиться — никто не знает. И мне не хотелось бы проверять.       — Довольно разговоров тогда, — отрезал Кадзу, начиная собираться. — Отправлюсь немедленно.       — Я пойду с тобою, — твердо сказал Масамунэ.       Синоби резко развернулся к нему и смерил его неприязненным взглядом, словно ледяным презрением окатил.       — К чему мне там ты, вместе со своей лошадью? Следы читать не умеешь, звериными тропами ходить не сможешь. Помехой будешь.       — Не считай меня таким уж бесполезным. — Масамунэ сурово сдвинул брови. — Мой меч может пригодиться…       — Ага, как же, — зло перебил его Кадзу. — Его Мэй и заметит первым. А ещё выправку самурая. Спугнёшь её, опрометчивый.       Ронин опустил голову. Как бы тяжело это ни было, он вынужден был согласиться с доводами Кадзу. И хоть сердцем он рвался искать заблудшую лисицу, умом понимал — сейчас он должен делать так, как будет лучше для Мэй. Даже если это означает не делать ничего.       Кадзу же, более не обращая на него внимания, проверял заплечную сумку, укладывая в неё съестные припасы. Под руку подвернулось что-то твёрдое и непривычное. Синоби достал предмет из сумки и рассмотрел поближе. Это был веер Мэй, тот самый, с искусно выполненным рисунком лисицы на нём. Его первый подарок ей… Он нашёл его на пепелище, рядом с ещё дымящимся трупом Хромого и прочими вещами. Краешек веера чуть обгорел, чернея теперь обуглившейся кромкою. Даже он хранил на себе отпечаток произошедших трагических событий. Кадзу сжал веер в руке. Ничего. Он всё исправит. Он найдёт Мэй и вернёт ей этот веер. Он сможет напомнить ей о том, что у них было, и тогда всё снова станет как прежде.       «Ничего уже никогда не будет как прежде», — шептал в глубинах сознания вкрадчивый голос, заставляя холодок отчаяния пробираться в душу.       Но Кадзу не желал слушать. Он обязан был верить, ради себя самого и ради Мэй. Поэтому он отмахнулся от назойливого голоса и решительно поправил пояс с оружием, собираясь выдвигаться в путь. Но тут на его плечо внезапно легла твёрдая рука.       Синоби с раздражением обернулся, наблюдая перед собою ронина.       — Верни её, — проговорил тот тихо и непривычно искренне, заглядывая в злые неприятные глаза ниндзя.       Кадзу повёл плечом, недовольно скидывая его руку, но не нашёл в себе сил быть сейчас колким, видя в глазах Масамунэ отражение собственной боли. Поэтому он лишь кивнул серьёзно и молча исчез в непроглядной темноте леса.       С той ночи прошло уже три дня. Время заканчивалось. Вместе с ним и надежды Кадзу сгорали в агонии, а мечты развеивались зыбкой дымкою, словно лесной туман поутру. На звериных тропах он надеялся найти покой, видя пред собою её следы. Но Мэй всё ещё оставалась такой невероятно далёкой. Кадзу знал — не только пропасть расстояния пролегла между ними. С каждым днём она всё больше уходит во тьму и надежда вернуть её становится всё призрачнее. Что он обнаружит, когда наконец отыщет Мэй? С чего он решил, что сможет вернуть её, самонадеянный? Быть может, вместе с нею он найдёт свою собственную погибель…       Кадзу чувствовал, будто ходит по лезвию ножа, но не мог остановиться, не мог бросить её. Она доверила ему свою жизнь, ещё тогда, давно, когда выпустила из темницы. Один раз он уже подвёл Мэй, не сумев оказаться рядом в самый ужасный для неё момент и теперь жестоко был за это наказан. И он принимал это наказание, встречая внутреннюю боль упрямством и непоколебимостью. Но почему должна была расплачиваться за его ошибки она? Кадзу до скрипа стиснул зубы, прорываясь сквозь ночь.       Слишком долго я пытался защитить тебя от всего вокруг. Ты не смогла встретиться с жестокостью этого мира в одиночестве. И вот теперь я здесь, блуждаю во тьме, одинокий, будто бы застыв во времени, которое проносится мимо меня. И его остаётся всё меньше.       Кадзу упорно шёл по следам чёрной лисицы, а по его собственным следам кралось отчаяние, запуская в сердце ледяные пальцы. Однажды — он знал — оно нагонит его, накроет с головой, утопив в своих холодных объятиях. Каждую ночь он слушал тишину леса, и она кричала ему в ответ «Забудь!» Но забывать он отказывался. Только не её.       Чувство вины уничтожало. Было совершенно невыносимо думать о том, что должно было случиться с его Мэй, чтобы довести её до такого состояния. Он видел её всего лишь раз после превращения в ногицунэ, но в памяти навсегда отпечатался этот образ, будто выжженный калёным железом. Даже мимолётный взгляд отметил разбитые губы, порванное кимоно, синяки на белоснежной коже… Он сжал кулаки в бессильной ярости. Если бы можно было достать Хромого из самых глубин Нараки, то мучения, испытанные там, показались бы ему лишь нежной прелюдией. Но увы, добраться до врага уже не было никакой возможности, однако с мстительной злобою Кадзу понадеялся, что последние свои мгновения тот провёл в страшных мучениях.       А Мэй… он помнил её затянутые сплошной тьмою невидящие глаза, смотревшие будто бы сквозь него. Помнил сожжённые и разорванные трупы, кровь вокруг, помнил иллюзорные тени и пламя, что следовали за нею по пятам, повинуясь малейшему движению изящного пальчика. Вопреки здравому смыслу, разум отказывался верить, что это она, его Мэй, сотворила такое. Или прав Такао, и это уже больше не она… Если он найдёт её, сумеет ли дозваться? Осталось ли в ней ещё что-то от его Мэй, милой и нежной, трепетной и ранимой? Или навсегда искалечила её душу ненависть?       Потерянная во тьме, ты ускользаешь. Знаешь ли ты, что я всё ещё здесь, выкрикиваю в пустоту твоё имя? Гонюсь за тобою, как за призрачной мечтою, пытаясь выживать, держусь за надежду… но моё сердце умирает, я теряю рассудок. Без тебя я задыхаюсь, будто бы погребённый заживо.       Прикрыв глаза на минуту, Кадзу несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, пытаясь прийти в себя. Бешеная погоня за чёрной лисицею давалась ему нелегко. Она была умна, проворна и передвигалась с невероятной скоростью. Кадзу почти не спал, день и ночь идя по её следу, и ему начинало казаться, что он потихоньку сходит с ума. Порой всё происходящее представлялось ему кошмарным сном, одним из жутких видений, преследовавших его в горячке после ранения. Быть может, стоит сделать над собою усилие, и он проснётся в постели, на постоялом дворе «Пастушья сумка», а благородный ронин, стоя над ним, вновь будет глядеть на него с укором и недовольством.       Но нет, к глубочайшему сожалению, всё происходившее сейчас было реальностью. Реален был ночной лес вокруг, шершавый ствол старого дерева, о который он опирался рукою, холод и сырость, пробиравшаяся под одежду, и мягкий ковёр мха на земле. Он проминался под ногами, уходил вниз с чавканьем, а в ямку от следа сразу же с журчанием набиралась вода. Где-то поблизости сбегает с гор ручей, разливаясь в низинах болотистой влагою.       Кадзу присел на одно колено, рассматривая едва заметный лисий след, отпечатавшийся на мшистом ковре. С горькой усмешкою отметил, что с каждым днём чёрная лисица становится всё хитрее, всё осторожнее, и отыскивать её следы ему всё труднее. Недавно она научилась сдваивать след, чем доставила ему немало проблем. Инстинкты зверя оберегают её, даже если она сама этого не осознаёт. Она движется быстро, не оглядываясь назад.       Неужели ты оставила борьбу, оставила позади меня и всё что у нас было? Ты сожгла все мосты и назад уж возврата нет? Погружаясь в свою тьму, ты выбрала забыть? Нет, я не верю. Ты всегда будешь моей Мэй где-то глубоко внутри. Я последую за тобою всюду, я прогоню твоих демонов прочь, и либо верну тебя, либо погибну, пытаясь.       Мрачная решимость придала сил, и Кадзу заставил себя сделать шаг вперёд. Нужно продолжать верить, нужно продолжать идти. Какой бы призрачной не казалась надежда, нельзя позволять отчаянию поглотить себя. Ему слишком хорошо знакомо то, через что она проходит сейчас. Когда-то он и сам шёл дорогой мести и тьмы, марая кровью свои руки. Прошли годы, прежде чем ему удалось заключить перемирие с тьмою в своей собственной душе.       Вот только Мэй — не он. Всю жизнь её учили быть вежливой, милой, видеть красоту и добро в окружающем мире. Не смотря на все невзгоды, постигшие её когда открылась в ней природа кицунэ, она не обозлилась, не потеряла способность к состраданию — наоборот. Она превратилась в сильную духом, смелую девушку, защищавшую друзей и прямо взиравшую в лицо опасностям. Неужели всё это навсегда потеряно теперь?       Кадзу содрогнулся от внезапной мысли. А если даже и нет? Что будет, если он вернёт её? Это же Мэй, его нежная Мэй… Что будет с нею, когда она вспомнит всё, когда осознает всё, что с нею было и всё, что она делала? Что это осознание сотворит с нею? Через какую агонию ужаса и чувства вины заставит он пройти её в своём эгоистичном желании её вернуть?       Да, он сам учил её убивать. Но на деле никогда не думал, что ей придётся испачкать в крови свои прекрасные руки… Наивный. Полагал, всегда будет рядом с нею, чтобы взять всю грязную работу на себя. Думал, сумеет сделать так, чтобы грязь этого мира никогда не коснулась её, не запятнала чистоту невинной души. Ошибся. Жестоко ошибся.       Страх изнуряет душу. Если нет пути назад, то возможно хотя бы есть способ измениться так, как мы того хотим? Я приду в твой мир, посмотрю на всё твоими глазами. Я попытаюсь понять, прежде чем мы потеряем всё, что имеем. Ты только впусти меня, моя лисица.       С превеликим трудом распутывая тугой клубок своих мыслей и чувств, Кадзу шёл вверх по течению ручья в поисках места, где можно напиться. Усталость лежала на плечах тяжким грузом, давила, пригибая к земле, отдаваясь ломотою в мышцах. Но потребности тела — ничто пред силою духа того, у кого есть цель, что важнее чем сама жизнь. Не время отдыхать, можно позволить себе лишь несколько мгновений чтобы перевести дух, напившись. А затем вернуться к едва заметным следам лисицы и искать её вновь, пока не свалится с ног. Лишь одно ободряло Кадзу и давало надежду — чёрная лисица определённо шла по направлению к деревне синоби. И она была уже близко. Возможно, она просто возвращалась обратно, в знакомые ей места. А возможно, Такао был неправ, и Мэй всё ещё оставалась собою? Кадзу знал, что дзёнин очень редко бывал неправ, но сейчас ему не хотелось об этом думать.       Найдя место, где быстрый поток, бурля, прыгал по камням, неся свои чистые воды, синоби склонился над ним и зачерпнул прохладную влагу. Плеснул на лоб, провёл по волосам мокрой рукою, пытаясь смыть следы усталости. Затем с удовольствием напился. От ледяной воды заломило зубы, но туман в сознании немного развеялся и взор вновь обрёл ясность. Освежившись, Кадзу принялся наполнять водою флягу. И вдруг, сквозь журчание бегущей воды, послышались звуки песенки, которую будто бы напевал кто-то неподалёку. Скрипучий голосок старательно выводил нехитрый мотив, сопровождая его странным шуршанием.       «Фасолинки ли буду я молоть…» — Донеслись обрывки фразы.       Внимательно прислушавшись, синоби понял, что звуки доносятся из густого кустарника, выше по течению ручья.       Он быстро и бесшумно поднялся, подхватив свои вещи, и пошёл на голос, стараясь оставаться незамеченным. Кадзу вовсе не думал, что некий путник, блуждая ночью по лесам, распевает здесь песни, но так было даже лучше. Он весьма рассчитывал на встречу с кем-нибудь из необычных обитателей этих мест. Если ему повезёт — их можно будет порасспросить о чёрной лисице. Но чем ближе он подходил, тем больше отдалялся голос, уводя его всё дальше вверх по течению ручья. Однако Кадзу не сдавался, настойчиво следуя за ним, полный решимости добиться своего.       Вскоре он приблизился достаточно, чтобы полностью расслышать слова странной песенки.       «Фасолинки ли буду я молоть, иль взять да пожрать мне человека плоть? Сёки-сёки!» — Весело распевал дребезжащий голосок.       Кадзу молча улыбнулся. Он догадывался, кого ему предстоит встретить у воды.       Раздвинув колючие кусты, он наконец выбрался на открытое место, где русло ручья расширялось, а берег был покрыт гладкими, обкатанными водою камнями. Вуаль мельчайших водных брызг туманом повисла над быстро бегущим потоком, кусты и деревья склонялись к самой воде, словно желая прикоснуться к живительной влаге. Предрассветные сумерки окутали всё вокруг загадочной серой дымкою и все звуки вокруг затихли, благоговейно ожидая появления дневного светила. В этой тишине ещё отчётливее стали слышны слова зловещей песенки и настойчивое шуршание. Кадзу внимательно пригляделся.       На другом берегу ручья он заметил маленького сгорбленного старичка с деревянной кадкой в руках. Его лысая голова была слишком большой для столь тщедушного тела, а выпученные желтоватые глаза поглядывали с озорством. Над верхней губой подрагивали, свисая вниз, редкие усишки. Он продолжал напевать, делая вид, будто не замечает появления Кадзу, и, сгорбившись над своей кадкою, старательно промывал в ней красную фасоль. Она и издавала то самое странное шуршание.       Сохраняя невозмутимость, Кадзу пошёл вдоль ручья, будто бы намереваясь миновать поющего старичка. Тот умолк удивлённо, и в недоумении следил за синоби выпученными глазами. Но когда тот уже вот-вот должен был скрыться из глаз, старичок наконец не выдержал.       — Доброго утра, путник, — окликнул он его, изображая на лице дружелюбную улыбку. — Куда направляешься в столь ранний час?       Кадзу остановился, посмотрел на него так, будто бы впервые увидел.       — Здравствуй, Адзуки-арай, — произнёс он.       Улыбка старичка стала шире, обнажая ряд кривых, жёлтых зубов.       — Знаешь кто я? — спросил он, с гордостью поглаживая свои редкие усы. — И не боишься?       — Меня сложно напугать песнями, — спокойно заметил синоби. — Или фасолью.       Адзуки-арай вспыхнул и даже ногою топнул в гневе.       — Вот ты какой, — язвительно процедил он. — Интересный путник, в целом говоря. Что же ищешь ты в лесу по ночам?       Кадзу молчал несколько долгих мгновений. Глаза его сузились, становясь жёсткими.       — Чёрную лисицу, — пристально глядя на старичка, произнёс он наконец. — Видал такую в окрестностях?       Старичок-ёкай досадливо поморщился и вновь принялся промывать свою фасоль.       — Ту, что носит проклятие чёрной крови? Как же, как же, видал, — проворчал он недовольно, поглядывая на собеседника из-под лохматых бровей. — Появление такой силы сложно не заметить, в целом говоря.       — Где? — жадно спросил Кадзу, чувствуя, как сердце его начинает стучать быстрее.       Адзуки-арай снова поднял на него выпученные глаза, на этот раз посмотрел с искренним удивлением.       — Ты желаешь сам найти ногицунэ? — пораженно спросил он. — Да ты никак смерти ищешь, человек?       — А ты болтаешь много. Где видел, отвечай. — Дрогнувший голос выдал напряжение синоби.       — Тут… там… везде видел, — невнятно промямлил Адзуки-арай, поведя рукою вокруг. — Повсеместно, в целом говоря.       — Крутишь, усатый, — прошипел Кадзу, и в низком голосе его на этот раз звучала угроза. — Точнее говори.       Низкорослый старичок вдруг выпрямился и подбоченился.       — Точне-е тебе, — протянул он насмешливо. — А что дашь мне за слова?       Кадзу порылся в карманах, заглянул в дорожную сумку. Оружие, моток веревки, фляга с водою, чистые бинты, на случай ранения… и веер Мэй. С досадой он отметил, что съестные припасы почти закончились. Лишь на самом дне сумки отыскалась завалявшаяся груша. Он вынул её, протер рукавом, показал ехидному старичку. Блики света заманчиво играли на румяных боках груши, и Адзуки-арай, кажется, заинтересовался.       — Груша ранней весною, — он радостно потёр сморщенные ладони. — Диковинка, в целом говоря.       Кадзу вздохнул. Эту грушу он купил для Мэй по дороге, надеясь порадовать её при встрече, а заодно и напомнить ей об их первых днях вместе. Фрукты нынче действительно стоили недёшево, ведь держать их в своих погребах могли себе позволить лишь самые богатые торговцы. Но если эта груша поможет ему найти Мэй… что ж, ладно. Он придумает другие способы напомнить ей о том, что их связывало.       И после недолгих раздумий Кадзу кинул грушу через ручей хитрому старичку-ёкаю. Тот, ловко поймав её, с упоением понюхал, прикрыв глаза. И наконец, более не медля, впился в неё кривыми зубами, да так, что сок брызнул во все стороны и потек по его усам.       — Теперь говори, — поторопил его Кадзу.       — Прошлым днём ночевала у расколотого дерева, в той стороне, — довольно чавкая, произнес Адзуки-арай. — Но никогда не ночует дважды в одном убежище, осторожна. Не пошла дальше, здесь задержалась, почему-то. Нынче ночью вблизи поселения околачивалась, как я слышал. В целом говоря, было бы недурно, ежели бы ты забрал её отсюда, человек. Боюсь, не переживёт наш лес таких потрясений.       «Вблизи поселения? Что ей там понадобилось?» — подумал про себя Кадзу. Нехорошее предчувствие сдавило грудь. Но вслух он сказал:       — Это всё? Нет проку от твоей информации.       Ёкай хитро улыбнулся, покончив с грушей и довольно облизываясь.       — Есть кое-что ещё. Она не единственная, кого я видел поблизости. Дивные дела нынче творятся в наших лесах, ох-ох, — старичок скорбно покачал головою. — Не один ты чёрную лисицу ищешь, в целом говоря.       Чувствуя, как напрягается и дрожит теперь от тревоги каждый мускул его тела, Кадзу выдавил, задыхаясь:       — Кто ещё? Рэйки, Они?       — Нет, — покачал головою старичок и вздохнул. — Вовсе не они, в целом говоря.       — Тогда кто? Отвечай.       Адзуки-арай ехидно прищурился.       — А у тебя есть, чем ещё заплатить за мои слова?       — Юлишь, — прорычал Кадзу, с трудом выдавливая слова из перехваченного тревогою горла. — Не испытывай моё терпение, а то тухло выйдет. В целом говоря.       Старичок в негодовании всплеснул руками.       — Если нечего предложить, я не стану и говорить. — Возмутился он, и жидкие усики его воинственно встопорщились.       Окончательно теряя самообладание, Кадзу двинулся к нему, но внезапно поскользнулся. Мокрый камушек вывернулся из-под стопы, и, неловко взмахнув руками, он с громким всплеском упал прямиком в ручей, подняв тучу брызг. А старичок, визгливо хохоча, подхватил свою кадку с фасолью и скрылся в лесу. Пока синоби поднимался, фыркая и отплёвываясь, того и след простыл.       Тихо шипя себе под нос, словно разъярённый мокрый кот, Кадзу выбрался на берег насквозь промокшим. Благо тут было неглубоко. Однако с одежды стекали потоки воды, в сапогах что-то хлюпало и всё снаряжение промокло насквозь. Синоби вздохнул. Что ж, теперь определённо придётся отправиться в ближайшее поселение — просушить одежду, наведаться к торговцам, запастись съестными припасами. А заодно и поискать следы чёрной лисицы в окрестностях. Очень уж мутно всё выходило… Кадзу не мог отделаться от дурного предчувствия.       Первые лучи восходящего солнца пробились сквозь ветви деревьев, упав на его лицо. Он поднял голову, разглядывая синеву утреннего неба. Холод и сырость, пробирали до костей, въедаясь в мокрую одежду, но он не обращал на это внимания, думая о Мэй. Она здесь, она где-то рядом. Впервые он был так близко.       Смотрю, как облака уплывают вдаль, но даже солнце не может согреть моё лицо. Думал, что это ты потерялась во тьме, но всё оказалось наоборот. Это я потерян без тебя. Как найти тебя, единственная, как прогнать твои кошмары прочь? Как дозваться, как докричаться сквозь глухие стены? Как рассказать, что ты нужна мне, словно воздух, что я задыхаюсь от того, что ты где-то там дышишь без меня… Вернись ко мне. Всё равно, белой лисою или чёрной.       Главное — моей.