«Прошептав мольбу Замолкаю, к внутренней тишине Прислушиваясь». Камидзима Оницура
Даже самые быстрые и кристально-чистые воды ручья не способны унести прочь смутные мысли, подобно тому как уносят они розовые лепестки азалий. Даже самый свежий ветер весны не в силах развеять тревогу, поселившуюся в сердце, казалось, навсегда. И самый яркий свет солнечного дня не сумеет осветить все тёмные уголки её заблудшей души. Мэй тихо вздохнула, глядя на то, как дневное светило медленно садится, касаясь пламенеющим краем зазубренных вершин далёких гор. После сегодняшнего разговора с дзёнином Кадзу, и без того обычно немногословный, стал крайне молчалив. Казалось, он замкнулся, уйдя в свои мысли и погрузившись в них столь глубоко, что его больше было не достать ни робким взглядом, ни ласковым прикосновением. Молча проводив девушку до дому, он тут же развернулся и ушёл повидаться с Хонгом, дабы передать ему распоряжения Такао. А Мэй так и осталась стоять на крыльце, борясь с чувством опустошающей беспомощности. Находившийся в последнее время почти постоянно рядом, Кадзу иногда вдруг становился таким отстранённым, недостижимо-далёким и одновременно печальным, что у неё начинало щемить в груди. Она бы сделала всё что угодно, отдала бы всё что у неё есть… и жизни бы не пожалела, будь она ему нужна. Но вместо этого лишь робела, терялась, не зная, что сделать или сказать. «Наивная кицунэ, — подумала она с горечью. — Твоя бесталанная жизнь нужна только лишь проклятым они и рэйки. Видимо, и в самом деле я проклята, ведь столько раз пыталась построить новую жизнь на руинах предыдущей, а всё равно такое чувство, будто всё рушится вокруг меня вновь и вновь. А Кадзу… как мне понять его, если я не в состоянии понять саму себя? Если я не могу саму себя вспомнить, собрать обратно по кусочкам… Нет! Нельзя, нельзя вспоминать». Она упрямо тряхнула головою, разгоняя непрошеные мысли, что чёрными змеями заползали в сердце, отравляя его. Сумрак сгущался, последние красноватые отблески заката ещё пламенели на небосклоне, но в тёплом, напоенном весенними ароматами воздухе уже ощущалась ночная прохлада. Мэй зябко поёжилась, обхватив плечи руками, и посмотрела в сторону темнеющего неподалёку леса. Загадочный, странно манящий, он будто бы звал её тихим шёпотом множества голосов, обещая раскрыть пред нею все тайны и подарить освобождение. Стоит только ступить под сень вековых деревьев, вдохнуть полной грудью запахи ночи и отпустить себя наконец на свободу. Но вместо этого девушка лишь прикрыла глаза на миг, до скрипа стискивая зубы. А затем резко развернулась и вошла в дом, плотно притворив за собою двери. Она не могла. Она обещала. Полумрак пустого помещения тяготил, и Мэй принялась ходить по дому, зажигая свечи и масляные лампы. Затем решила закрыть окно и краем глаза заметила лежащие на подоконнике увядшие цветы, оставшиеся ненужными для икебаны. Поникшие головки цветов и свернувшиеся листья представляли собою печальное зрелище, вновь навевая удручающие мысли. Мэй сгребла их в охапку, собираясь выкинуть, но вдруг что-то со стуком упало на пол, к её ногам. Отложив цветы, девушка подняла такой знакомый предмет. Это был её старый веер с изящным рисунком лисы — первый подарок Кадзу, первый знак внимания от него… за которым последовал их первый поцелуй. Когда-то так давно, кажется, несколько жизней назад. Она улыбнулась, раскрывая его и любуясь, позволяя себе тонуть в сладких воспоминаниях. Где же он был всё это время? Тонкие пальцы нежно тронули искусно выполненный рисунок, ощупывая ребристую поверхность веера, пробежались по его краю. И дрогнули, ощутив неровность. Мэй присмотрелась внимательнее. Краешек веера был опален, и неровная чёрная каёмка сажи искажала его простое совершенство. А рядом на светлом рисунке темнела пара едва заметных багровых пятен. «Это кровь? — подумала кицунэ, недоумённо вглядываясь. — Но откуда? Я ведь с ним не расставалась, как могла испортить? Я ничего такого не помню…» И тут же, серией болезненных вспышек в сознании — калейдоскоп образов, словно принесённых из жуткого кошмара — дикий, неистовый танец в ночном лесу у костра, хохот, пропитанный запахом сакэ и похоти, капли крови на кимоно, ревущее пламя, запах горелой человеческой плоти… И исступлённый предсмертный крик, звенящий в ушах и рвущий сознание на части. Мэй выронила веер, обхватывая голову руками, и глухо застонала. Виски ожгло нестерпимой болью, будто раскаленным обручем сдавило. Сердце бешено колотилось, норовя проломить ребра и выскочить из груди, упав к её ногам и пульсируя в агонии. Она хватала ртом воздух, пытаясь восстановить дыхание. Но ей было известно, что для этого нужно сделать. «Прочь! — приказала она жутким видениям в своей голове. — Прочь, прочь! Не думать… Не вспоминать…» И, повинуясь её воле, паника понемногу отступила, а вслед за нею ушла и боль. Мэй закрыла глаза, стараясь дышать глубоко и ровно, правильным дыханием успокаивая себя, приводя в норму. Бесчисленные часы медитаций не прошли даром — всего через несколько минут девушка спокойно выдохнула, открывая глаза, и поправила причёску как ни в чем не бывало. Не сдаваться. И не отступать. В прихожей хлопнула дверь. Сердце Мэй радостно вздрогнуло, трепеща в предвкушении встречи. Кадзу вошёл в комнату, быстро оглядываясь и находя девушку взглядом. Колкие глаза синоби зацепились за её лицо, пристально разглядывая. Она улыбнулась в ответ, опуская взгляд. — Ты нормально? — спросил он. — Бледная. — Немного голова болела, — ответила Мэй, не желая его волновать. Ниндзя в несколько быстрых шагов пересёк комнату, оказавшись рядом с нею. Мягко приподнял её подбородок, вынуждая взглянуть ему в глаза. — Опять? — прошелестел его голос, как всегда рождая необъяснимое волнение в груди. — Не о чем беспокоиться, — сказала она как можно беззаботнее. — Не в первый раз и не в последний. Но ты не зря на меня столько времени потратил. Благодаря тебе я умею с этим справиться. Кадзу лишь тихо хмыкнул, вглядываясь в её лицо. Тень непонятной мрачной обречённости мелькнула мимолётно, на миг отразившись в его чёрных глазах. Ниндзя сделал шаг назад, отводя взгляд. Под ногою что-то хрустнуло, и, наклонившись, он поднял злополучный веер, оброненный Мэй. Сжав его в руке, отвернулся прежде, чем она успела рассмотреть выражение его лица. Кицунэ видела, всей душою чувствовала — что-то не так. Но в последнее время всё стало таким странным, и правил игры она до конца не понимала. Стараясь лишний раз не тревожить его расспросами, в страхе вновь наткнуться на глухую стену замкнутости, она растерялась на пару мгновений. Однако быстро взяла себя в руки и произнесла обыденным тоном: — Вижу, ты нашёл мой старый веер. — Да, — отозвался Кадзу с неохотой. — Он испорчен. Выкинуть хотел. Вместе с цветами, ещё утром. Отвлекла, игривая. Мэй вспыхнула, вспомнив сегодняшнее утро. С тех пор как она очнулась, её попытки вести себя прилично и благопристойно регулярно проваливались, уступая натиску кипящих в душе желаний. А постоянная близость Кадзу этому только способствовала. Внутри неё бурлила жадная энергия первобытных инстинктов, и порою кицунэ просто не в силах была совладать с этим. Как, впрочем, и сам Кадзу. И тогда они вместе тонули в бушующем океане страсти, сливаясь воедино в отчаянных попытках насытиться друг другом и этим периодом благословенного затишья — каждый раз как в последний. Потому что оба теперь знали, сколь недолговечным может быть счастье. Кадзу обернулся, чувствуя на себе её взгляд. Лёгкая, насмешливая улыбка тронула его губы при виде румянца, которым покрылись щёки девушки от подобных мыслей. Он вновь шагнул к ней, медленно поднял руку и коснулся её скулы, осторожно погладив. Взгляд злых глаз синоби изменился, став глубоким, проникновенным. — Не нужен веер, — проговорил он тихим, низким голосом. — Незачем скрывать лицо. Безупречная. Её ресницы затрепетали, а губы чувственно приоткрылись. Едва слышный прерывистый вздох сорвался с них, задрожав во внезапно раскалившемся воздухе между ними. Его запах дурманил, пьянил, сводил с ума. Не смея поднять глаз, Мэй сделала робкий шаг к нему и тут же почувствовала его руку на своей талии. Кадзу притянул её к себе одним уверенным движением, и девушка едва слышно охнула, чувствуя его твёрдое, словно вырезанное из дерева тело, напрягшееся под тонкой тканью кимоно. Мысли смешались, спутались, с трудом цепляясь друг за друга. «Как так может быть? — подумалось ей. — Я знаю Кадзу уже так долго, знаю каждый шрам на его теле, давно ставшем родным. Знаю терпкий вкус его губ, запах его волос и напористую нежность рук. А всё равно от его близости каждый раз дыхание перехватывает, будто впервые. Или… в этом всё и дело? Когда сердце наполнено любовью, тело умеет чувствовать сильней». Представить прикосновения кого-то другого было попросту невозможно, немыслимо, да и не хотелось. Мэй молча положила узкие ладони на упругие пластины мышц груди и улыбнулась, чувствуя под пальцами гулкие, частые удары. Подняв наконец глаза, встретила взгляд его колких глаз, скрывавших в тёмной глубине, под налётом насмешливой дерзости, удивительную нежность и непонятную печаль. — Ненадолго оставил, — сказал он, и хрипотца, пробившаяся в голосе, выдала возбуждение. — Но вижу, успела соскучиться. Мэй склонила голову набок, хитро поглядывая на синоби снизу вверх. Тёмные пряди её волос, лежавшие на плечах, скользнули за спину, открывая изящный изгиб тонкой шеи. Тихо звякнули, качнувшись, серьги. Она почувствовала, как под её ладонью сильней забилось его сердце. Жёсткие умелые пальцы Кадзу бережно коснулись нежной кожи, проводя плавную линию от мочки уха вниз, к ключицам, и поднимая волну мурашек. Прикрыв глаза, Мэй с трудом сдержала тихий стон наслаждения, прижимаясь к нему всем телом. Руки сами собою скользнули выше, обвивая его шею, пропуская сквозь пальцы тёмные волосы синоби. Он склонился к ней, и её губы обожгло его горячим дыханием. Внутри зашевелилось, пробуждаясь, жадное желание, неистовая, неуёмная тяга. Противиться ей более не было сил. Что-то внутри неё хотело и настойчиво требовало получить желаемое, и получить его прямо сейчас. Приподнявшись на носочки, она порывисто прильнула к губам Кадзу, удивляя своей неожиданной смелостью. Целовала глубоко и несдержанно, передавая ему частичку своего огня, зажигая и его желанием, заражая сладким безумием. Настойчивые губы, пьянящие, откровенные касания языка, обрывки сбившегося дыхания… Потерявшись в пространстве и времени, они самозабвенно пили друг друга — до изнеможения, до исступления, до сдавленного от страсти стона. Забывшись окончательно, Мэй судорожно сжала пальцами его волосы на затылке и, подавшись вперёд, внезапно жадно прикусила нижнюю губу Кадзу. Он вздрогнул, будто просыпаясь. Его твёрдые руки сжали её плечи, неумолимо отстранили. Внутри заныло протестующе, капризным, неудовлетворённым желанием. Мэй дёрнулась, пытаясь возобновить поцелуй, но сильные руки держали крепко. — Мэй! — окликнул он её, и его тон совершенно не понравился лисице. Она широко распахнула глаза, полыхнувшие диким, звериным огнём и встретила его встревоженный взгляд. Замерла, тяжело дыша. Ей казалось, что комната вокруг кружится, а колышущиеся огни свечей заставляют причудливые тени танцевать на стенах. Внезапно поняла… это не свечи. В комнате будто бы стало темнее, в углах сгустился сумрак, постепенно расползаясь по стенам. Пару раз моргнув, Мэй огляделась с недоумением, тряхнула головой, потёрла рукою лоб. Тени развеялись без следа, мир вокруг стал вполне привычным. Лихорадочное возбуждение сменилось неожиданной слабостью, ноги стали ватными. Кадзу молча отвёл сбитую с толку девушку к очагу, усадил на циновку. Она едва заметно дрожала, протягивая к огню руки, потерянная и странно беззащитная. Синоби взялся прилаживать над огнём чайник. — Медитировала сегодня? — спросил невозмутимо. — Нет, — отрешённо ответила Мэй, глядя в огонь. — Времени не было. — Сейчас есть, — голос Кадзу был спокойным, но на неё смотреть он избегал. — Займись этим. Важно тебе. Мэй послушно кивнула и поднялась. Прежде чем выйти, бросила умоляющий взгляд на синоби, надеясь встретиться с ним глазами. Безуспешно. Стена, разделявшая их, вновь вернулась — она чувствовала всей кожей её холодный камень. Ты думаешь, что если улыбнуться и выбрать не верить — ни глазам своим, ни чувствам — то всё плохое просто исчезнет? О нет, скоро, ты же знаешь, эта радужная иллюзия развеется. Твоя сладкая ложь, в которой ты пытаешься прятаться, не выдержит испытания реальностью. Но ночами, в темноте, ты понимаешь: боль всё ещё здесь; она — всё, что осталось от твоего прошлого. И от неё не спрятаться.***
Этой ночью Мэй плохо спала. Ворочаясь и сражаясь с одеялом, она старалась не смотреть в приоткрытое окно, где освещённый лунным светом виднелся вдалеке загадочный лес. Лишь только под утро забылась сном, некрепким и тревожным, прижавшись к плечу Кадзу. Однако поспать хоть сколько-нибудь не удалось — из зыбкой дремы её вывел тихий шёпот, раздававшийся над ухом: — Нет… Нет… Не делай этого… Подняв голову, девушка посмотрела на спящего синоби. Его глаза были закрыты, но губы подрагивали, шепча невнятные слова. «Ты снова во власти своих кошмаров, — подумала Мэй с болью в сердце. — Столько лет прошло, а видения прошлого не оставляют тебя». Стараясь не будить Кадзу, Мэй устроилась напротив, подложив руки под голову и украдкой разглядывая его лицо в полумраке, его чёрные, разметавшиеся по подушке волосы, покатые плечи. В груди щемило от нежности и печали. Почему-то вспомнился тот день, когда она увидела его впервые, в клетке на постоялом дворе, — преступника, приговорённого к смерти. Она грустно улыбнулась непрошеным воспоминаниям. «С самого начала ты был вором и украл моё сердце. А я стала твоей добровольной жертвой. Я позволила тебе увидеть части своей души, что не были так уж привлекательны, но с каждым своим прикосновением ты исправлял всё. Ты часто говоришь во сне — то, о чём никогда не станешь говорить наяву… И я чувствую себя беспомощной, ведь не в моих силах развеять твои кошмары, ни магией, ни ласковым прикосновением». Рука Кадзу с вытатуированной на ней змеёй дёрнулась. Один раз, другой… А затем принялась беспорядочно шарить по кровати в поисках чего-то. Губы прошептали едва слышно: — Не оставляй… Мэй… Кицунэ вздрогнула, услышав своё имя. Непонимающие глаза широко распахнулись в темноте. — Кадзу, — тихо шепнула она в ответ, осторожно касаясь его щеки рукою, — я же здесь. Синоби не открывал глаз, но она почувствовала — он проснулся. Несколько долгих мгновений не двигался, осознавая реальность, затем медленно выдохнул и накрыл её руку своей, прижимая к щеке. — Что не спишь? — спросил севшим голосом. — Разбудил? Колкие глаза открылись, блеснув в полутьме. Он посмотрел прямо на неё, неожиданно открытым, мягким взглядом. Здесь и сейчас, в их спальне, укрытые тёмным покрывалом ночи, они были одни, и условности будто бы перестали существовать, оставшись где-то далеко позади, среди бренной суеты дня. Обнажённо-искренние в этой темноте, они тихо смотрели друг на друга. Мэй слабо улыбнулась. — Не разбудил, — ответила она. — Мне не спалось, вот и услышала… Кадзу, ты звал меня. Почему? Он вздохнул, убирая её руку со своей щеки, но совсем не отпустил, переплетя их пальцы. В тёмных, словно омуты, глазах мелькнула ирония. — Непонятно разве? Хочу, чтоб рядом была. — Я всегда рядом, — доверчиво ответила Мэй и прибавила, внезапно засомневавшись: — Пока ты этого хочешь. Синоби опустил глаза, по лицу вновь пробежала неясная тень тревоги. Мэй видела, как что-то гложет его, грызёт изнутри, но спрашивать вновь не решалась. Знала, пока сам не захочет поделиться — не расскажет. А настойчиво лезть в душу, когда тебе не готовы её открыть, не только бесполезно, но ещё и весьма бестактно. Тем более в последнее время между ними и так всё было весьма странно, и девушка не знала, о чём стоит спрашивать, а о чём нет. Смутное предчувствие подсказывало, что причины тревог всех окружающих лежали в прошлом, о котором она дала слово не думать. Поэтому она избегала задавать вопросы и просто ждала, ждала и ждала… и казалось, что ожиданию этому не будет конца. Иногда безмолвно доверять тяжело даже самым близким. Тем временем Кадзу приподнялся на локте и глянул в сторону окна. — Рассвет скоро, — сказал он. — Пойду. Потренируюсь, пока есть время. Днём дел много, а вечером… Прогуляться сходим. Место одно покажу. Глаза Мэй загорелись радостью, и она поспешно кивнула. В последние недели они почти не находили времени для отдыха, погрузившись в заботы и хлопоты. А ещё приятнее будет наконец провести время вместе, отвлечься от всего и побыть только вдвоём. Она с удовольствием потянулась, наблюдая, как Кадзу поднялся и сел на постели. Его длинные волосы спадали на широкую спину, под кожей которой перекатывались упругие мышцы. Почувствовав её взгляд, он обернулся, и на губах заиграла лёгкая усмешка. Быстро наклонившись, он поцеловал девушку в висок. — Спи ещё, — казал коротко. — Рано. Сегодня ты нужна отдохнувшая. И вышел, подхватив висевшую неподалёку одежду. Несмотря на кажущуюся беззаботность, Мэй видела, какими резкими стали его движения, и чувствовала напряжение, затаившееся в нём звенящей натянутой струною. «Он словно бежит от меня, — думала она, сворачиваясь калачиком на опустевшей постели. — Будто боится чего-то. Ласковый, понимающий, но вместе с тем недостижимо-далёкий. Что ж… может быть, сегодняшний вечер поможет это исправить и совместная прогулка сделает нас ближе». Утопая в приятных мыслях, кицунэ заснула с мечтательной улыбкой на губах. Проснулась, когда солнце уже стояло высоко, озаряя комнату ярким, беспощадным светом, не оставляющим шансов приятной дрёме. После завтрака и долгой медитации уселась за стол у открытого окна и поставила перед собою резную деревянную коробочку. Такао, с которым запланирован был сегодня урок магии, покинул деревню, благодаря чему у Мэй неожиданно образовался свободный день. Однако тратить время впустую она была не намерена. Осторожно и с глубоким почтением девушка приподняла крышку коробки и достала оттуда большой лист рисовой бумаги. Аккуратно расправив его на столе, вынула и поставила рядом тяжёлую чернильницу. Капнув в неё несколько капель воды, принялась долго и тщательно растирать тушь специальной деревянной лопаточкой, стараясь сохранять изящество в движениях. Каллиграфия была особым искусством, не терпевшем суеты или спешки и доступным лишь высокообразованным аристократкам из высшего общества, каковую Мэй и предстояло изображать. Закончив с тушью, она аккуратно разложила рядом несколько широких кистей. Когда всё было готово, девушка медленно выдохнула, глядя на белоснежно-чистый лист перед собою. Белый цвет символизировал абсолютное пространство, содержащее в себе всё. Его предстояло заполнить — тем, что человек сумеет отыскать в своей собственной душе. Мэй с трепетом взяла в руки кисть, обмакнув кончик в густую черноту туши. Нарушить белизну листа первым мазком было сложно, но дальше стало проще. Уверенные, красивые линии ложились ровно, изящные движения рук создавали неповторимую единую гармонию с получавшимся рисунком иероглифов. Мерное шуршание кисти о рисовую бумагу успокаивало, мысли потекли плавно, неспешно, и Мэй сама не заметила как задумалась, перебирая в уме всё что происходило в последние недели. Это и в самом деле был первый день отдыха за долгое время. До этого и Такао, и Кадзу не давали Мэй передышек, изматывающими тренировками доводя до изнеможения. Она не понимала, почему внезапно от неё стали требовать так много, гораздо больше, чем раньше. Суть тренировок тоже изменилась. К примеру, Такао, вместо того чтобы обучать кицунэ чему-то новому, вновь и вновь учил её контролировать свою магию, сдерживать её и направлять. Дни напролёт проводила она с ним у обрыва, старательно удерживая огонёк в руке маленьким, не давая ему разрастаться без её желания. Или тщательно направляя полёт Послушника, развеивая его своей волей по первому требованию. Сил на это уходило много, а смысл подобной тренировки оставался для Мэй не ясен. Казалось, нет никакого развития, а лишь бесконечное повторение одних и тех же действий. Кадзу тоже учил её контролировать, но не магию, а свой собственный разум, уметь успокаивать бурю мыслей и чувств, «терпеть и ждать». И она старалась, старалась изо всех сил — училась очищать сознание от ненужных мыслей и не задавать лишних вопросов, не глядеть в бездну своей души, когда становилось невыносимо больно. Вот только обрывки воспоминаний и ощущений всё равно подстерегали её то тут, то там, словно коварные ловушки. И от них не было спасения. Ты живёшь своей жизнью, ты идёшь вперёд день за днём — словно ничто не может пойти не так. Но глубоко внутри скрываются шрамы и они меняют правила игры. Ты хочешь сделать все правильно, ты стараешься, борясь с собою… но однажды шрамы проявятся, вынуждая тебя научиться играть жёстко. Или проиграть, заплатив страшную цену. В своей задумчивости Мэй отрешённо водила кистью по листу бумаги, выводя очередной иероглиф. Получалось хорошо, и она уже собиралась было отложить этот лист и взять следующий, но… Внезапно словно очнувшись внимательно посмотрела на начертанный ею символ. Плавные линии сменялись резкими и чёткими, сплетаясь и образуя одно простое слово — «смерть». Рука с зажатой в ней кистью застыла в воздухе. Мэй с недоумением глядела на чернеющий перед нею иероглиф. Она даже не заметила, как написала это… но чернила на белой бумаге ещё не высохли, неоспоримо подтверждая этот факт. Внимательно вглядываясь, кицунэ начала ощущать растущее беспокойство. А ведь она видела уже этот символ, когда-то не так давно. В темноте ночи красным свечением горела нехитрая вязь иероглифа над головою… Над головою кого? Висок кольнуло болью. Девушка тихо охнула, рука с кистью дрогнула, и чёрная капля чернил, сорвавшись, упала вниз, запятнав белизну листа некрасивой кляксой. Отложив кисть, Мэй принялась массировать виски, но внутреннее беспокойство не проходило. Это было важно, почему-то это было важно и она это точно знала, но вспомнить всё равно не могла. Где это было? Когда и с кем? Головная боль становилась всё сильнее, в висках стучала кровь, но смутное воспоминание ускользало, не давая за него ухватиться. Вопросы разрывали на части, голова гудела, а перед глазами начало всё плыть, но в пустом сознании не было ответов. Наконец, едва сдерживаясь чтобы не закричать от боли, Мэй схватила лист с начертанным на нём иероглифом, развернулась и бросила его в тлеющий очаг. Он моментально вспыхнул, и взметнулись вверх, словно огненные мотыльки, словно светящиеся красные бабочки, обрывки догорающей бумаги. А кицунэ так и застыла, растерянно глядя в огонь и пережидая очередной приступ головной боли. Она уже понимала, что это значит… она поняла это уже давно. Боль приходит когда она натыкается на воспоминания о том, о чём ей помнить не следует. Это — её наказание за попытки заглянуть во тьму собственной души. Кто-то другой решил за неё, что она имеет право помнить о себе, а что нет. Но кто? Кадзу? Такао, Масамунэ? Все они? Все они лишили её выбора. Мэй молча сжала кулаки и в который раз повторила себе, что наверняка они знают лучше, наверняка это для её же блага. Но постепенно эта мантра переставала помогать, и где-то внутри нарастал безмолвный протест, смешанный с горечью и обидой. Что если тайны, запертые в её воспоминаниях, действительно важны? Что если они могли бы спасти кому-то жизнь? А Такао и остальные в своей самоуверенности станут причиной чьей-то гибели. Резко поднявшись, Мэй принялась ходить из угла в угол. Беспокойство росло и справиться с ним становилось всё сложнее. Чувство беспомощности, которое поселилось в ней, словно паразит, и с которым она научилась сосуществовать за последние недели, вновь зашевелилось, глодая её изнутри. Внезапно остановившись, девушка глянула в сторону двери. «Всё равно ничего не поделаю, — подумала она обречённо. — Нужно это прекратить. Раз не помогла медитация, поможет прогулка. А ещё лучше пробежка. Движение разгоняет кровь и помогает отвлечься от назойливых мыслей — так говорит Масамунэ». И решившись, Мэй твёрдым шагом направилась в спальню, где торопливо переоделась в удобный костюм для тренировок и заколола волосы. Мельком глянув на себя в зеркало, поспешила к двери, прихватив на ходу флягу с водой и пару яблок. Весенний день встретил её ярким светом солнца и громким щебетом птиц, гнездившихся под крышею. На душе сразу посветлело. Сбежав с крыльца, Мэй лёгкой походкой направилась в сторону выхода из деревни. К сожалению, вскоре она поняла, что это было ошибкой. То и дело встречающиеся на пути в разгар дня люди смотрели на неё с опаскою, граничившей с плохо скрываемой враждебностью. Сделав над собою усилие, Мэй натянула на лицо маску спокойствия и старалась вежливо улыбаться, но улыбка выходила напряжённой. Люди, перешёптываясь, обходили её стороной, но даже миновав их, кицунэ спиною чувствовала на себе их неприязненные взгляды. И под гнётом этих взглядов ей всё сложнее становилось держать спину прямой, а голову высоко поднятой. Украдкой она с надеждой заглядывала в глаза прохожим, в душе надеясь встретить дружелюбное лицо, но на лицах встречных отражалось лишь хмурое недоверие. Отчаявшись, кицунэ опустила глаза и ускорила шаг, стремясь выйти из деревни поскорее. «Я задерживаю дыхание и пытаюсь сбежать из места, что когда-то было для меня безопасным пристанищем, — думала она. — Я прячусь за улыбкой, надеясь что это меня как всегда не подведёт. Но, великие духи, я не знаю сколько ещё я смогу лгать сама себе о том, что всё в порядке. Я теряю контроль над своей собственной жизнью и веру во всё, чего я достигла. Мне не понять, чем я это заслужила и в чём провинилась…» Внезапно поток удручающих мыслей прервался — на дорогу перед нею упала чья-то тень. Мэй вскинула глаза. — Азуми!.. — воскликнула она. Скрестив руки на груди, куноити встала прямо перед нею, преграждая ей путь. Прищуренные глаза смотрели с вызовом. Кицунэ растерялась, но лишь на мгновение. Быстро взяв себя в руки, она вернула лицу невозмутимое выражение и едва заметным наклоном головы обозначила приветственный поклон. — Здравствуй. Азуми проигнорировала приветствие, молча разглядывая кицунэ горящими глазами. Молчание затянулось. Мэй, чувствуя себя неловко, наконец вежливо поинтересовалась: — Чего ты хочешь? Красивое лицо Азуми исказила гримаса прорвавшейся на миг долго сдерживаемой злости. — Чего я хочу? — повторила она, криво усмехнувшись. И, внезапно сделав шаг вперёд, подошла к Мэй вплотную. Кицунэ непроизвольно напряглась, с трудом заставляя себя остаться на месте. Яростные глаза куноити сверкнули, а голос сорвался на свистящий шёпот: — Хочу, чтобы ты убралась отсюда, ведьма. — Что? — не веря своим ушам, Мэй непонимающе смотрела на Азуми. — Ты слышала! — едва ли не выкрикнула та. — Убирайся и забирай все свои беды с собой! Ты — проклятие, которое свалилось на нашу деревню. Приютили тебя один раз, так ты решила пользоваться нашим гостеприимством вечно? Где твоя совесть? Видя, что куноити теряет самообладание, Мэй постаралась сохранять спокойствие и не позволить смятению и возмущению завладеть собою. «Не опущусь до её уровня, — твёрдо решила она. — Не доставлю ей такого удовольствия!» — Сколько мне быть здесь, решает дзёнин, — ответила ровным голосом. — Вот только его сейчас здесь нет, не правда ли? — насмешливо бросила Азуми. — Это твой шанс. Беги отсюда, ведьма! Если останешься, всех нас погубишь. — Что?.. — голос Мэй дрогнул, надломился, не выдерживая внутреннего напряжения. — Почему ты так говоришь? — Потому что ты опасна! Ты приведёшь погибель в эту деревню или же сама ею станешь, — куноити, торопясь, выплёвывала слова ей в лицо. — Не понимаешь разве? Или не хочешь понимать? Кицунэ чувствовала, как бешено колотится сердце, удушающим волнением сжимая горло. Она видела, что Азуми едва сдерживается, чтобы не высказать ей всё, всё что знает и всё что думает. Но как бы много у Мэй не накопилось вопросов, она не была уверена, что готова услышать ответы… Или что это будет правильно. Она растерянно огляделась, будто бы в поисках помощи. Вокруг них начинали собираться люди, но все они останавливались в стороне, молча наблюдая и не вмешиваясь. — Азуми, — тихо произнесла кицунэ, вновь обернувшись к девушке. — Успокойся, прошу. Я не знаю, чем вызван твой гнев, но… — Не знаешь?! — сдавленно вскрикнула куноити. — Весь клан твои проблемы решает! И за твои ошибки расплачивается. О чём думала, когда контракт на наши жизни заключала?! — О том, как защитить всех, — просто сказала Мэй. — Но почему винишь меня в этом? Всё ведь хорошо, Хромой мёртв, контракт не нарушен… Азуми гневно фыркнула, упёрла руки в бока, глядя с насмешливым презрением. — Да ты уверена? — ядовито процедила она. Кицунэ невольно отшатнулась, непонимающе глядя на неё. Мысли заметались в голове, словно птицы в горящей клетке. Уверена ли она? Ей так сказали… Не мог же Такао соврать? Не мог врать и Кадзу. Но сама она… она ничего не помнит! Резкая боль вновь заставила охнуть — в виски будто раскалённые гвозди вогнали. Мэй схватилась за голову. Азуми ещё что-то быстро говорила, но шум крови в ушах не давал расслышать. К горлу подступила отвратительная тошнота. — Довольно! — раздался вдруг громкий голос прямо над ухом, прорываясь сквозь стоявший в сознании гул, и сильная рука подхватила Мэй под локоть. С трудом подняв глаза, она увидела рядом Масамунэ. Лицо ронина было суровым, нахмуренные брови сошлись на переносице, а сверкавшие гневом глаза устремлены на Азуми. — Не смогла остаться в стороне, змея? — грозно произнёс он. — Осторожнее. Однажды твой яд тебя же и погубит. — Если всех нас раньше не погубит ваша лисица, — дерзко бросила Азуми, но всё же отступила на пару шагов, заметно теряя уверенность в себе. — Поди прочь, — с достоинством проговорил ронин. — И не в свои дела не лезь. Куноити хотела было что-то возразить, но смерила взглядом внушительную фигуру Масамунэ, оценила его решительный вид и передумала. Насмешливо хмыкнула, вздёрнув подбородок, и отвернулась, направившись в сторону своего дома. Араи только головой покачал, глядя ей вслед. — У этой девушки никакого воспитания, — пробормотал он и обернулся к Мэй, обеспокоенно вглядываясь в её побледневшее лицо. — Как ты? Кицунэ слабо улыбнулась побледневшими, непослушными от волнения губами. — Всё нормально, спасибо, — пробормотала она задумчиво и подняла на ронина умоляющие глаза. — Масамунэ… о чём она говорила? Тот недовольно поморщился, отвёл взгляд. — Не обращай внимания, — хмуро сказал он. — Ни к чему слушать Азуми. У неё недобрая завистливая душа, ты ведь знаешь. Лучше я провожу тебя, хорошо? Так мне будет спокойнее. Куда направляешься? Мэй взглянула на Масамунэ снизу вверх. Было очевидно, что он пытается перевести разговор в другое русло. Но видя, насколько ему неприятно и неловко говорить на эту тему, она не стала настаивать. — Решила на пробежку сходить, — ответила упавшим голосом, делая шаг в сторону выхода из деревни. — Такао наказал ночью в лес не ходить, но днём можно. — Отличная идея, — одобрил ронин. — Но всё же далеко постарайся не уходить, прошу. В голосе Масамунэ было столько искренней заботы и тревоги, что сердце обожгло горячей волной благодарности. Верный, всегда готовый защитить, он оставался рядом, хотя и не обязан был. И даже сейчас, он провожал её через деревню синоби, защищая собою от злых взглядов, словно живой щит. Сможет ли она когда-нибудь отплатить ему за подобную преданность? Или всё же в чём-то права Азуми: она только подвергает своих друзей опасности… «Нет проку изводить себя тревожными мыслями, — мысленно повторяла Мэй, пытаясь убедить себя. — Нужно постараться вперёд смотреть, как и говорил Кадзу. И постараться сделать всё возможное, для того чтобы не подвести дорогих мне людей. Тогда, быть может, моя безумная жизнь будет иметь какой-то смысл». Масамунэ пытался отвлечь её лёгкой беседою, пока они шли через деревню, но разговор не клеился. Рассеянно улыбаясь в ответ, Мэй втайне радовалась, что вскоре у неё будет возможность побыть наедине с самой собою. Поэтому, когда подошли к воротам, она принялась тепло, но торопливо прощаться с ронином. На его лице отражались сомнения и колебания, он то и дело поглядывал в сторону леса, явно размышляя, не стоит ли ему отправиться вместе с нею. — Всё будет хорошо, — заверила она его. — Тебе не о чем волноваться. И Масамунэ… — замявшись на миг, Мэй вдруг посмотрела прямо в глаза ронина и благодарно улыбнулась. — Спасибо. Его ответный взгляд был долгим, проникновенным, с оттенком светлой грусти в глубине понимающих глаз. Ничего не сказав, он лишь слегка поклонился в ответ. И удалился, уважая её очевидное желание побыть в одиночестве сейчас. А Мэй обернулась и задумчиво окинула взглядом простиравшийся перед нею лес. Впервые с тех пор как они вернулись в деревню, она была здесь одна. Ступив под сень могучих деревьев, девушка вдохнула полной грудью пропитанный влагою весенний воздух. И неторопливо пошла вглубь чащи, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Весна царствовала повсюду, поражая буйством красок, богатством ароматов и разнообразием птичьих голосов. Мэй шла через лес, с интересом оглядываясь. Это торжество жизни и красоты, прекрасной и удивительной во всех проявлениях, бездумная радость настоящего, так свойственная пробуждающейся природе, поражала и восхищала. Но… почему же она чувствует себя такой слепой и глухой сейчас? Откуда стойкое, беспокойное ощущение, что раньше она видела, слышала и чувствовала гораздо больше? Запахи были острее, звуки громче, лесные тропы вели её, а темнота ночи скрывала… Было ли это вообще, или лишь привиделось ей в её лисьих снах? Озадаченная своими ощущениями, Мэй сама не заметила как ноги привели её знакомой дорогою к тому самому месту, где среди прочих деревьев выделялось своей высотою и раскидистостью старое камфорное дерево. Заприметив его вдалеке, она невольно улыбнулась. Странные, но приятные воспоминания всколыхнулись в душе, и девушка подошла ближе, разглядывая массивный ствол и одевшиеся листвою ветви. Протянув руку, прикоснувшись к шершавой прохладной коре, слегка погладила. Вспоминая, прошептала почти беззвучно: — Хоко… Ей показалось, что кора под её ладонью слегка шевельнулась. Вздрогнув, Мэй одёрнула руку. По ту сторону ствола наметилось какое-то движение. Тихий шорох сменился сопением, а затем раздался громкий чих. И среди узорных листьев папоротника, буйствовавшего вокруг, показалась нелепая голова в обрамлении серой шерсти. Голубые глаза взглянули на кицунэ, подслеповато щурясь. — Ли-са, — с трудом выговорил Хоко скрипучим голосом, и на его некрасивом лице появилось подобие улыбки. Шумно, по-собачьи отряхиваясь, дух камфорного дерева выбрался из зарослей и уселся перед нею, пристально разглядывая. — Хоко, — поражённо проговорила Мэй, — Я не думала, что ты всё ещё здесь… Её давний знакомый склонил голову набок, хитро прищурился, затем кивнул на своё камфорное дерево. — Хо-ко, — повторил он по своему обыкновению. — Да, помню, — сказала Мэй, присаживаясь на землю перед ним, чтобы быть на одном уровне с собеседником. — Ты не отходишь от своего дерева. Просто не ожидала тебя увидеть сегодня. Но я рада. Очень рада, Хоко. Голубые глаза ёкая внимательно обшаривали её лицо, оглядывали руки и плечи. В конце концов он осторожно принюхался. — Ли-са… измени-лась… — проскрипел наконец. — Изменилась? — недоумевающе переспросила Мэй, тоже оглядывая себя. — Что ты имеешь в виду, Хоко? А, ты о том, что я похудела… Но Хоко только отрицательно покачал головою: — Внут-ри. Кицунэ лишь горько усмехнулась. Да, наверняка он прав. Многое случилось, многое оставило свой след. Вечно неизменный, бессмертный пока стоит его дерево — Хоко легко замечал изменения в других. Интересно, замечает ли он вообще течение времени? Или время, прошедшее с момента их прошлой встречи, для него всего лишь миг? — Знала бы, что встречу тебя, принесла бы побольше воды, — с сожалением сказала она. — А так у меня с собою лишь небольшая фляга. Она вынула из-за пояса флягу с водой, и Хоко немедленно потянулся к ней, радостно облизываясь. Мэй наклонила сосуд и несколько прозрачных капель упало на землю. Хоко жадно припал к горлышку и пил, причмокивая, пока не осушил флягу полностью. После чего вновь уселся перед девушкой, довольно виляя хвостом. — Измени-лась, — сказал он всё ещё сипло, но чем больше он разговаривал, тем проще ему давалась речь. — Но всё же хоро-шая. Ли-са уже видела другую ли-су? — Что? — не поняла Мэй. — Какую другую лису? О чём ты говоришь, Хоко? — По ту сторону гор другая ли-са ходит, — нетерпеливо пояснил ёкай. — Как ты. Но старая. Хвостов пять. Мэй замерла, изумлённо глядя на него. Из головы внезапно пропали все мысли, их будто бы ветром сдуло и развеяло без следа, словно туман поутру. В горле пересохло, голос отказывался повиноваться. Дрожащими пальцами сжимая пустую флягу, она беспомощно открыла и закрыла рот. — Ли-са? — окликнул её Хоко с некоторым беспокойством, внимательно наблюдая за выражением её лица. — Не может быть, — с трудом прошептала Мэй наконец. — Другая кицунэ? Здесь? — Там, — уточнил ёкай, кивая в сторону гор. — Где человеческие жилища. Мэй прикусила губу. Мысли, которые не так давно исчезли, теперь вернулись все разом и понеслись с бешенной скоростью. «Ещё одна кицунэ! Первая кицунэ, которую у меня есть шанс встретить. За столько лет… И у неё пять хвостов. Невероятно! Она столько может рассказать мне, столько объяснить. Возможно, даже научить… Впервые жизнь дает мне шанс повстречаться с такой же как я! Я могу узнать, что стало с другими лисами. Быть может даже с моей матерью…» Задыхаясь от волнения, Мэй порывисто обняла Хоко, прижала к себе. — Спасибо, — шепнула она, а затем вскочила на ноги. — Спасибо тебе, Хоко! Если это так, я должна обязательно с нею встретиться. Я… я должна рассказать об этом Кадзу. И не теряя более ни секунды, она кинулась бежать в сторону деревни. — Ли-са! — донёсся ей вслед скрипучий голос Хоко. — Осторожно…