Лисьи ночи. Новый этап

«Буря началась!» — Грабитель на дороге Предостерег меня. Ёса Бусон

      Дождь монотонно и безнадёжно стучал каплями по крыше и по подоконнику, трепал листья деревьев в саду. Ветер усиливался, то и дело резко меняя направление, переходя в шквал, штурмуя дом дзёнина с необузданной силою и угрожая вот-вот проникнуть внутрь.       Напряжённо прислушиваясь к его свисту, Сатоши старался различить и вычленить в этом буйстве стихии тот зловещий звук, что насторожил его только что. Действительно ли он слышал, как чьи-то когти скребут по подоконнику, или же ему показалось, и то был лишь скрежет вервей, царапавших плотно закрытое окно? Увы, за обтянутыми толстой бумагою створками сёдзи ничего невозможно было разглядеть. Синоби внимательно посмотрел на сидевшего напротив него Такао.       Дзёнин оставался спокоен, тщательно размешивая свежезаваренный чай специальным венчиком. Закончив, он деликатно сделал глоток, пробуя ароматный напиток на вкус, и бросил пристальный взгляд в сторону окна поверх чашки. Сатоши нервно сглотнул. Не показалось.       — Такао, — неожиданно осипшим голосом произнёс он, — что происходит?       — О чём ты, Сатоши? — дзёнин невозмутимо протянул ему чашку с горячим чаем и синоби невольно отметил его испачканные кровью, кое-как перевязанные руки.       — Я слышу… будто бы за окном кто-то есть, — зачем-то понижая голос, произнёс он. — Вижу, что слышишь и ты.       Устало вздохнув, Такао слегка склонил голову, подтверждая его догадки сдержанным кивком.       — Ты притащил меня к себе домой неспроста, так ведь?.. — скорее утверждая, чем спрашивая, проговорил Сатоши.       В комнате царил полумрак, какой бывает пасмурным днём при плотно закрытых окнах, и в этом полумраке сложно было различить выражение лица Такао. Но прозвучавшие следом слова дзёнина всё объяснили.       — Смерть придёт из бури. Помнишь?       Невольно содрогнувшись, Сатоши поспешно развернулся к окну, и снова напряг слух. Ему упорно казалось, что нечто копошится там, под подоконником, суетливо возится, гадая как проникнуть внутрь. Ветер снаружи усиливался, со свистом задувая во все щели. Где-то за окном метались смутно различимые тени деревьев, размахивая ветками, словно руками. Они будто бы призывали на помощь, терзаемые непогодой, умоляя спасти их от ненастья. Но ничто не способно было укрыть их от беспощадного ветра.       — Думаешь, это оно? — Сатоши нервно ощупал рукоять ножа на поясе.       Его обычная язвительность и беззаботный нрав сейчас уступили место предельной сосредоточенности, и молодой синоби казался до непривычного серьёзным.       — Это возможно, — спокойно отозвался Такао. — Но раньше времени я советовал бы не паниковать. Вряд ли оно сможет войти в мой дом.       — А… что это? — почти прошептал Сатоши, не отрывая глаз от окна.       Дзёнин неторопливо сделал ещё один глоток чаю. Поставил чашку, поправил бинты на руках. Голос его прозвучал ровно:       — Пока не знаю. Надеюсь, сегодня узнать не придётся.       Настойчивый ветер бушевал с неудержимой яростью, озлоблено швыряя капли дождя в затянутое бумагою окно. Резкий свист рассекаемого воздуха раздался совсем рядом. Что-то промелькнуло по ту сторону окна, неуловимо быстро проносясь мимо и едва не задев трепетавшие под напором ветра сёдзи. Сатоши замер.       — Такао, — с трудом выговорил он непослушными онемевшими губами. — Оно пришло за мной?       Дзёнин устало склонил голову. Не успевшие высохнуть длинные светлые волосы были разбросаны по его плечам в непривычном беспорядке. В полумраке комнаты лицо Такао внезапно показалось Сатоши бледным, обескровленным, измождённым. Под тонкой кожею острее проступили скулы, обозначив впадинами щёки, резче подчеркнув тёмные тени, что залегли под глазами. Сочащиеся кровью руки едва заметно подрагивали. Весь вид мага говорил о крайней степени физического и морального истощения, но синие глаза смотрели всё так же решительно и непримиримо. Сатоши невольно поразился тому, насколько же все они привыкли всецело полагаться на своего дзёнина, не замечая порой его усталости, смятения и обессиленности. Не замечая, что он губит себя ради них.       Синоби одним глотком допил остывший чай и решительно поднялся.       — Что ж, полагаю, мне пора идти, — сдержанно сказал он, поклонившись. — Не стану злоупотреблять твоим гостеприимством, дзёнин.       Внимательные глаза Такао чуть сузились, наблюдая. Он едва заметно мимолётно улыбнулся чему-то, скорее всего — своим мыслям. И подлил Сатоши чаю в опустевшую чашку.       — Сядь, — буднично сказал он.       — Я не… — попытался было возразить молодой синоби.       — Сядь, — повторил Такао мягко, почти ласково. — Скрась моё одиночество этим дождливым днём.       Ослушаться дзёнина было бы неслыханной дерзостью, и Сатоши не посмел перечить. Медленно опустившись на прежнее место, он взял наполненную горячим чаем чашку, стараясь торопливостью движений не выдать свою нервозность, и осторожно пригубил. Бодрящий напиток обжёг горло и Сатоши невольно поморщился. Впрочем, это не чай так горчит, понял он вдруг. Это горечь бессилия.       — Ты знаешь, я вовсе не беспомощен, — сказал синоби зачем-то совершенно не к месту.       — Никто и не утверждал обратного, — вкрадчивая улыбка тронула губы дзёнина. — Мне просто приятна твоя компания.       «Давно ли? — дерзкий голос сам собою пробудился в сознании, принялся едко нашёптывать. — Я не Кадзу, чтобы делиться со мною секретами, не Хонг, чтобы обсудить нужды клана, и даже не Мэй, что развлечёт танцами да древними сказаниями. Такао играет в свою вежливую игру, а я вынужден делать вид, что не понимаю её смысла. И зачем только всё так усложнять?»       Неловкая тишина растеклась по комнате, заполняя все её уголки. Отчётливее стало слышно, как косой дождь стучит в окна и завывает ветер голодным зверем, стремясь найти вход в жилище. За окнами как будто ещё больше потемнело. Сатоши уговаривал себя не прислушиваться, но похоже это было выше его сил — тревожное чувство неминуемой опасности заставляло неосознанно вновь и вновь напрягать слух. Однако скрежета когтей о подоконник он больше не слышал.       Сатоши с надеждою взглянул на невозмутимое лицо Такао, сидевшего напротив, пытаясь прочесть на нём хоть что-то. Но суровый профиль дзёнина был словно высечен из мрамора. Мимолётно пожалев, что в его чашке чай, а не сакэ, Сатоши отважился было прямо спросить, каковы его шансы пережить сегодняшний день, как вдруг за окном вновь невероятно быстро метнулась чья-то небольшая тень и опять раздался резкий свист. На этот раз за ним последовал треск разрываемой бумаги и хруст деревянных перегородок. Сатоши вскочил, молниеносно оборачиваясь. Сёдзи на окне были вспороты длинным разрезом, рассекавшим их наискосок.       Ветер ворвался в дом, завыл и засвистел с удвоенной силою, оказавшись неожиданно близко. Затрепетали края разорванной бумаги. В разрез стала видна сплошная стена непрекращающегося дождя, что мутной серой пеленою заволокла мир, почти скрыв силуэты беспощадно терзаемых ветром деревьев.       — Какого ёкая… — начал было Сатоши, но осёкся, глядя на дзёнина.       Такао уже стоял рядом и на лице его играла злая улыбка. Он сорвал бесполезные бинты с изрезанных вдоль и поперёк ладоней, и алые струйки крови сбегали теперь вниз по пальцам, красными каплями пятная безупречно чистый пол.       — Ты прав, как никогда, Сатоши, — проговорил он. — Не думал, что они рискнут. Но, видимо, твоя метка сильно влечёт их.       — Они? — быстро спросил синоби.       За окном ослепительно сверкнуло. Первая молния сияющей трещиной расколола небосвод. В её жутковатом неверном свете Сатоши видел, как Такао обернулся к нему, чтобы ответить…       И тут раздался первый крик.       Полный боли, непонимания и страха, он прорвался сквозь шум дождя и ветра, взмыл в смурные небеса и захлебнулся стоном. Кричала женщина, где-то на улице, совсем недалеко от дома дзёнина. Словно в ответ ей, низкие тучи разразились оглушительным раскатом грома, гулко отозвавшимся эхом в горах.       Мыслей не осталось, один лишь бездумный порыв. Едко выругавшись, Сатоши рванулся было к входной двери, но внезапно рука Такао остановила его, решительно преграждая путь.       — Нет, — лицо дзёнина было суровым, хладнокровным. — Если выйдешь туда — умрёшь. Ты понимаешь меня, Сатоши?       — Там наши люди! — злой голос синоби дрогнув, едва не сорвался. — Моя мать, Хонг…       — Поверь мне, я знаю, — твёрдо отозвался дзёнин. — Поэтому туда пойду я.       — Такао, — беря себя в руки, Сатоши позволил себе откровенность, — ты едва на ногах держишься.       Синие глаза мага сверкнули холодным огнём, пронзив молодого синоби насквозь ледяным взглядом.       — Смеешь сомневаться во мне, Сатоши? — он вскинул подбородок, бросил резко, отрывисто, словно плетью ударил: — Не забывайся. Я всё ещё твой дзёнин.       В комнате как будто сгустилась темнота. Наполненный угрозою воздух задрожал вокруг них, пронизанный напряжением. Выдерживать уничтожающий взгляд Такао было невыносимо. Он подавлял своей внутренней силою, ломая волю и низвергая в прах. Молодому синоби ничего более не оставалось, кроме как склонить голову в глубоком, почтительном поклоне.       — Прошу, прости меня, Такао, — пробормотал он. — Я позволил себе непростительное…       — Позже, — отрезал тот властно. — Сейчас ты будешь слушать меня. И слушать внимательно.       — Да, дзёнин, — едва слышно отозвался Сатоши, не смея поднять глаз.       — Ты останешься здесь, — чеканя слова, повелительно произнёс Такао. — Ты не сделаешь ни шагу за порог и не покинешь этот дом до моего возвращения. Ты не станешь открывать двери либо окна. Ты не будешь своевольничать, пускаться в авантюры, рисковать собою и мешать мне, как вы все это столь сильно любите делать. Не сегодня.       Не поднимая головы, Сатоши только кивнул.       — Это мой прямой приказ как твоего дзёнина, — беспощадно закончил Такао. — Ослушаешься его — будешь отвечать по всей строгости. Ты понял меня, Сатоши?       — Да, дзёнин, — выдавил синоби, склоняясь ещё ниже.       Он ни за что не рискнул бы сейчас взглянуть в полные сдержанного гнева глаза Такао. Уверен был — они мечут молнии куда более угрожающие, чем те, что озаряли небосклон за окном. Дзёнин клана Наито ясно давал понять, что не потерпит более неповиновения.       И тут вдалеке раздался ещё один крик. На этот раз мужской. Ни слова более не говоря, Такао подхватил свою сумку, спешно сунул в неё пару мешочков с непонятными порошками, туго связанный пучок каких-то трав, огниво… А затем снова вышел в дождь, не озаботившись даже тем, чтобы надеть тростниковую шляпу каса.       Когда дверь за ним захлопнулась, Сатоши медленно, сдавленно выдохнул, постепенно осознавая что произошло.       «Кажется, я только что оскорбил дзёнина своего клана, — мелькнула удручающая мысль. — Додумался! Позволить себе усомниться в его способностях, заподозрить в нём слабость… А ведь Такао один из самых сильных людей, кого я знаю. Эх, говорил мне Хонг, язык мой до беды доведёт меня».       При мысли о Хонге сердце тоскливо защемило. Он остался где-то там, в этой дождливой буре, что несёт с собою боль и смерть.       «Возможно, он ищет меня… Мечется там среди дождя, не зная, куда я подевался. А моя мать? Осталась ли она дома, или тоже рискнула выйти в непогоду?»       Словно в подтверждение его мыслям с улицы донёсся ещё один полный боли крик. Сатоши дёрнулся к выходу, но заставил себя остановиться, помня строгий приказ. В тесной прихожей было темно. Натыкаясь на мебель, с грохотом опрокинув корзину с зонтами, Сатоши кое-как подобрался к входной двери и, не отпирая, прильнул к ней, напряжённо прислушиваясь.       Сквозь шум дождя доносились отдалённые человеческие голоса, перекрикивающиеся между собою. То и дело их заглушали раскаты грома, что звучали всё отчётливей, всё ближе. Жадно слушая, синоби пытался разобрать хоть что-нибудь… Пока не раздался новый крик.       Словно бы ножом резанув по напряжённым до предела нервам, он заставил Сатоши стиснуть зубы. Беспомощная злость билась в сознании, требуя выхода в действии. Не в силах больше это выносить, он гулко стукнул по двери кулаком. Острая боль, пронзив руку, отозвалась в запястье, но странным образом принесла облегчение.       Обречённый бездействовать, Сатоши с удивлением для себя обнаружил, насколько же это сложно. Где-то там страдали и, возможно, гибли люди — его соклановцы, а быть может и его родные, где-то там шла борьба… Исход которой от него никак не зависел. Хотя именно он стал её причиною. И это было невыносимо.       Что-то не так со всеми планами в твоей жизни. Как ни старайся, а всё идёт наперекосяк. Посмотри правде в глаза — ты невольная жертва в чужой игре. Допустимо ли, игнорируя опасность, продолжать гадать, что готовит тебе завтрашний день? Как различить, когда пора уйти, а когда стоит затаиться и выжидать? Останешься ли ты играть со смертью, когда столь многое поставлено на карту?       Измученный Сатоши прислонился к двери спиною. Раскаты грома уже воспринимались как тупые удары по голове. Сдавив виски руками и запустив пальцы в волосы, он медленно сполз вниз, садясь прямо на заляпанный грязью пол.       Сама собою пришла непрошенная мысль о Мэй. Винить её во всём происходящем было бы просто, но злости к ней не было. Наоборот, синоби с удивлением обнаружил, что понимает её. Сколько раз она вот так терзалась, виня себя во всём, что происходит? Перестанет ли терзаться когда-нибудь?       «Нет, если я допущу свою гибель, — с упрямой решимостью подумал Сатоши. — Нет, если допущу гибель кого-то из деревни. Не время киснуть! Что-то делать нужно даже в безвыходной ситуации».       И он поднялся, опираясь о стену. Вновь неловко спотыкаясь в темноте коридора и тихо ругаясь себе под нос, поспешно вернулся в комнату.       Очаг давно погас, врывающийся сквозь зияющую дыру в сёдзи буйный ветер смахнул с полки какие-то свитки и гонял их по комнате, будто играя. Но дождь снаружи вроде бы потихоньку стихал. Не приближаясь к окну, Сатоши внимательно осматривал зловещий, прочерченный наискось разрез, вспоровший сёдзи. Края взрезанной бумаги были ровными, чёткими.       — Словно острой катаной кто-то рассёк… — пробормотал в задумчивости Сатоши.       — Не катаной, — послышался голос за спиною, и из коридора бесшумно появился Такао. — Серпом. Впрочем, в его остроте я бы тоже не сомневался.       Дзёнин вошёл в комнату, устало снимая с плеча сумку и бросая её в угол. Он умел передвигаться бесшумно, когда хотел — как и все синоби.       — Наши люди?.. — первым вырвался у Сатоши более всего волновавший его вопрос.       — Все живы, не беспокойся, — отозвался дзёнин. — Приходили только за тобой. Но некоторые из наших всё же ранены. Не найдя тебя, они принялись резать всех, кого смогли достать. В отместку, или же надеясь выманить тебя.       — Они? Да кто в конце концов эти «они»?       Ответа не последовало. С тревогою вглядываясь в лицо дзёнина, Сатоши силился пробиться сквозь привычное выражение спокойной невозмутимости, проникнуть в суть. Безнадёжная затея.       — Прости, Такао, — он слегка поклонился, — но я не Кадзу и искусством нинсо не владею. Тебе придётся пояснять словами.       — Язвишь, — чуть насмешливо улыбнулся тот. — Это хорошо. Значит, жить точно будешь. Я поясню, конечно же. — Такао присел на толстую циновку у очага и прикрыл глаза: — Только дай мне пару мгновений…       Маясь нетерпением, Сатоши видел, как дзёнин пытается дышать — глубоко, сосредоточенно — словно бы выдыхая напряжение из своего тела. Мельком бросив взгляд на его наспех перевязанные руки, синоби понял, что сейчас они не кровоточат. Значит, колдовать ему всё же не пришлось. Это обнадёживало и озадачивало одновременно. Но бледное, измождённое лицо Такао в полумраке комнаты пугающе походило на лицо мертвеца.       — Дзёнин, чем помочь? — спросил Сатоши непривычно тихо.       Открыв глаза, Такао бросил на него внимательный, слегка задумчивый взгляд.       — Всё в порядке, — проговорил он, поправляя длинные рукава кимоно, пряча под ними изувеченные ладони. — Буря миновала. Теперь я всё же рассчитываю на небольшую передышку.       — Что это было? — синоби кивнул на рассечённые створки сёдзи.       — Кама-Итачи, — Такао пристально разглядывал лицо собеседника, изучая реакцию. — Штормовые горностаи. Они приходят вместе в бурей, кружась в яростном вихре, единые с ветром. Их лапы увенчаны длинными серповидными отростками, острыми словно безупречно отточенные лезвия. Они нападают молниеносно, неуловимо проносясь мимо. Человек, встретившийся во время бури с Кама-Итачи, оказывается изранен глубокими, болезненными порезами и может истечь кровью — если они того захотят.       Сатоши вскочил, не в силах более сидеть спокойно.       — Сколько? — сдавленно спросил он.       — Ранили шестерых, — голос Такао оставался ровным. — Но раны не столь серьёзны. Чонган уже занимается ими.       Отвернувшись, Сатоши невидяще глядел на вспоротое окно. Обрывки бумаги трепетали на ветру. Шестеро. Шестеро человек пострадали сегодня лишь потому, что оказались вблизи от него. Он сжал кулаки.       — Сатоши, — раздался сзади мягкий голос Такао. — Это не твоя вина.       Криво усмехнувшись, молодой синоби только головою покачал. Не его, как же. Он мог бы выйти навстречу опасности, вместо того чтобы отсиживаться здесь, как трус. Он бы так и сделал, если бы мог. Если бы не приказ дзёнина.       Внезапная догадка озарила смятённый разум. Медленно обернувшись, Сатоши заглянул в глаза Такао. Так вот в чём дело… Своим приказом дзёнин лишил его возможности глупо выбросить свою жизнь и взял всю ответственность за последствия на себя. А вовремя разыгранный гнев помог добиться повиновения.       — Всё верно, — кивнул Такао, видя зарождающееся понимание в глазах молодого синоби. — Если хочешь кого-то винить, тебе придётся теперь винить меня.       Правду говорят: лидеры делают то, что отнимает у них сон. Если спишь спокойно по ночам — значит плохо выполняешь свою работу.       — Ты знал, что они никого не убьют? — глухо спросил Сатоши.       — Догадывался, — отозвался Такао. — Кама-Итачи почти никогда не убивают. Их влекла лишь твоя метка. Поэтому тебе так важно было оставаться здесь. Мой дом защищён, сюда им было не проникнуть. Я озаботился защитой, когда заметил, что у меня в саду юрэй поселился… Неважно, — он слегка улыбнулся замешательству Сатоши: — Пока закрыты окна и двери, ничто не войдёт в мой дом. Ну а Кама-Итачи я отогнал.       — Как? — синоби даже не пытался скрыть нетерпение в голосе.       — Они очень не любят запах остролиста, — дзёнин потянулся в сторону своей сумки, и Сатоши поспешно подал ему её, заботясь о том, чтобы дзёнин не вставал.       Поблагодарив его лёгким наклоном головы, Такао извлёк оттуда туго связанный пучок веточек, увенчанных засохшими зубчатыми листьями. С одной стороны они были сильно опалены. Резкий пряный запах, смешанный с запахом гари, беспощадно ударил в нос.       Дзёнин протянул этот пучок Сатоши.       — Возьми. Пригодится, вероятно. Если опасность настигнет внезапно, попробуй воскурить и развеять дым по ветру. Не знаю, отпугнёт ли от тебя, или влечение к твоей метке окажется сильнее… Но всё же это лучше, чем ничего.       — Благодарю тебя, дзёнин, — низко поклонившись, синоби принял пучок остролиста из рук Такао. — За всё.       Тот лишь слегка наметил улыбку, вновь устало закрывая глаза. Со странной щемящей грустью оглядел Сатоши его измождённое лицо. За окном звонко падали с крыши редкие крупные капли. Дождь закончился.       — Могу ли я идти, дзёнин? — спросил он тихо.       — Можешь, — отозвался Такао, не открывая глаз. — И не терзай себя пустыми сожалениями и тревогами. Мы справились сегодня, справимся и в дальнейшем.       В последний раз окинув дзёнина полным сожаления взглядом, Сатоши молча поклонился, прощаясь. И, не оборачиваясь, вышел.       Яркий дневной свет на миг ослепил его. Остановившись на крыльце, синоби с подозрением огляделся. Ветер унёс тёмные дождевые тучи куда-то на запад, в прорехах облаков кое-где проглядывало ясное синее небо, несмело чирикали птицы под крышею, выбираясь из своих убежищ. Но, не смотря на это, мир казался пасмурным и недружелюбным. Лучи солнца всё ещё не в силах были пробиться сквозь заслон молочно-белых облаков, затянувших небосклон.       Нахлобучив на голову шляпу, Сатоши сбежал с крыльца и поспешно направился в ту сторону, откуда доносились человеческие голоса. Один из них звучал громче других — дребезжащий старческий голос, ворчливо отдающий распоряжения. Обладателя этого голоса ни с кем не возможно было бы спутать.       Свернув за угол, синоби увидел и его самого. Старый Чонган стоял в окружении группы людей, взволнованно переговаривавшихся между собою. Заметив кровь на земле вокруг, Сатоши растолкал народ, прорвавшись в центр. И замер как вкопанный.       Такао не солгал, их было шестеро — мужчины, женщины, и… даже один ребёнок. Мальчик лет двенадцати от роду, в насквозь промокшей одежде. Он не плакал и не жаловался. Крепко сжав побелевшие от напряжения губы, он обхватывал руками перевязанную ногу, где под белоснежными бинтами растекалось пятнышко крови. Его мать сидела рядом с ним на мокрых камнях, крепко обняв сына, и в её больших глазах стоял страх. Трёх женщин уже потихоньку уводили домой мужья или друзья. А старый Чонган заканчивал промывать рану последнего из мужчин. Протолкнувшись поближе в своём желании помочь, Сатоши вдруг замер, ужаснувшись глубокой кровоточащей ране на его плече. Ровный, беспощадный порез рассёк плоть едва ли не до кости.       — Сатоши, — раздался рядом тихий голос, и на его руку легла ласковая женская рука.       Вздрогнув, молодой синоби обернулся, встретившись взглядом с испуганными глазами своей матери.       — Мама, — выдохнул он, — с тобою всё хорошо?       — Да, не волнуйся, — она чуть сжала его руку, слабо улыбнулась. — Я как раз у старого Чонгана была, дождь пережидала. Когда началось… это.       Она склонилась к нему ближе, взволнованно прошептала:       — Сатоши, что происходит? Почему?       «Значит, Такао никому ничего не говорил, — понял синоби. — Ничего нового, впрочем. Предоставляет мне самому принять это решение. Что ж, клан Наито многие годы учился сосуществовать с местными ёкаями. Каждый раз, когда кажется, что хрупкое перемирие может быть нарушено, это пугает людей посильнее, чем любая внешняя угроза».       — Тебе не о чем беспокоиться, мама, — тихо сказал он в ответ, перебирая её беспокойные пальцы. — Я всё улажу.       Затем поднёс её руку к своему лицу и на краткий миг прижался щекою. Странная причуда жизни — насколько бы взрослым не становился человек, его глубокая духовная связь с матерью остаётся неразрывна. С первого дня его жизни и до последнего вздоха, образ матери навсегда запечатлён в сердце даже самого сурового воина. Сатоши с тихой печалью взглянул в её до мелочей знакомое лицо, всё ещё хранящее следы былой красоты. Он видел тревогу в её глазах, он понимал, как сильно она желает понять его сейчас. Но спросить — не осмеливается. Её сын стал мужчиною уже, и она не вправе более требовать от него объяснений, безмолвно предоставляя ему действовать так, как он посчитает нужным.       Есть ли где спрятаться от сложностей выбора? Когда любовь и привязанность, вопреки желанию быть рядом, гонит прочь от близких людей. Взгляды, жесты, слова… Разве достаточно этого, чтобы попрощаться, не храня надежду, что судьба подарит новую встречу? Но, к сожалению, это всё что у тебя есть сейчас. Краткие мгновения, лёгкие касания рук и надежда. Надежда однажды вернуться.       Коротко выдохнув, Сатоши отстранился, выпуская её руку.       — Мне нужно идти, — произнёс чужим голосом, прилагая все усилия, чтобы не дать предательской дрожи исказить его.       И поспешно отвернулся, дабы не встречаться взглядом с пытливыми глазами матери. Собравшись с силами, сделал один шаг, затем второй… и постепенно возвращая походке твёрдость, зашагал в сторону своего дома. Поняла ли она его прощание? Простит ли то, что он сделает дальше?       День медленно близился к вечеру, воздух был прохладен и чист, а в лужах отражалось безрадостное небо. После дождя деревья источали приятный аромат свежей зелени, из-за заборов и палисадников нависали над улицею цветущие ветви азалий, тяжёлые от укрывшей их росистой влаги. Сатоши попытался было вдохнуть полной грудью вечернюю свежесть, заставить себя дышать глубже и размереннее, но ничего не выходило. Всё внутри будто бы сдавливала неведомая доселе холодная обречённость.       Гадая, дома ли Хонг, он взошёл на крыльцо их уютного жилища. Коротко выругался, когда с крыши капнула за воротник тяжёлая дождевая капля, ледяной струйкой пробежав между лопаток, и отворил дверь. В доме было темно и тихо. Хонга не было.       Чувствуя невольное облегчение, Сатоши проскользнул внутрь. Нащупал в прихожей свою дорожную сумку и, волнуясь так, будто делает что-то плохое, принялся собирать вещи.       «До чего же дрянное дело, — думал он обозлённо. — Только утром проводил в дорогу Кадзу и остальных. Мог ли я тогда представить, что уже вечером мне и самому уходить придётся? Все тщательно продуманные планы рушатся, и мы все расходимся по разным концам света, чтобы однажды, возможно, встретиться вновь».       Когда нехитрые приготовления были окончены, Сатоши несколько потерянно огляделся вокруг. Самое сложное было впереди. Чувствуя нарастающую нервозность, он присел у стола, нетерпеливо барабаня пальцами по гладкой поверхности. Внимание привлекло несколько листов рисовой бумаги, что одиноко белели рядом с чернильницею. В задумчивости, Сатоши взял один из них, принялся вертеть в руках, сначала бесцельно, а затем привычным образом загибая углы.       Когда за окнами совсем стемнело, вернувшийся Хонг обнаружил его на том же месте — понуро сидящим за столом. Он улыбнулся с видимым облегчением.       — Нашёлся наконец, — воскликнул, оглядывая Сатоши. — Пол дня тебя ищу. Давно в деревне такого переполоха не было. Что сидишь здесь в темноте?       Ответа не последовало, и Хонг деловито принялся чиркать огнивом, намереваясь зажечь масляную лампу. Во все стороны посыпались искры, тревожа темноту крохотными вспышками, и наконец занялся огонёк, неприятно резанув по привыкшим к темноте глазам. Поставив лампу неподалёку, Хонг присел рядом с Сатоши, недоумевающе глядя на сложенного из белой бумаги журавлика-цуру, которого тот вертел в руках.       — Ты чего такой? — спросил он, удивляясь непривычной молчаливости того, кого обычно сложно было заставить молчать.       И тут его взгляд упал на сумку, что стояла рядом с Сатоши. Удивление, недоумение, тревога — множество эмоций проступили на его лице, сменяя одна другую.       — Это что? — спросил он, глядя на сумку будто на неприятеля. — Неужто дзёнин отправляет тебя на задание? Не может того быть. Ты должен был отправляться в столицу, но даже это под вопросом из-за…       Он запнулся. Посмотрел пронзительно, начиная догадываться.       — Да, — Сатоши прямо встретил его взгляд. — Правильно понимаешь. Всё это из-за меня.       Хонг нахмурился, мотнул головою, будто бы отказываясь верить. Его глаза, рассеянно блуждая, вновь зацепились за собранную дорожную сумку.       — И что ты удумал? — спросил он. — Считаешь, так решишь проблему?       Сатоши криво усмехнулся, уставившись на оригами журавлика в своих руках.       — Свою — нет, — обронил он едва слышно. — А вот у деревни одной проблемой станет меньше.       — Такао защитит тебя, — в таком знакомом голосе Хонга проступили нотки отчаяния.       — Такао… Неужели не видишь? Такао сам на пределе. Ему не защитить всех. Вот только он этого никогда не признает. Я не стану более усложнять ему жизнь. Сегодня из-за меня пострадали шестеро. Женщины, дети… Повторения такого я не допущу.       Хонг молчал. Сатоши не смотрел на него, он просто слушал его недовольное сопение над ухом. Он слышал его каждый раз, когда Хонг бывал с чем-то не согласен. Это означало — он думает, как повернуть ситуацию так, чтобы стало лучше. Он умел быть и твердым, как камень, и текучим, как вода. Именно это качество более всего ценил в нём дзёнин, и именно это качество позволяло Хонгу уживаться с Сатоши.       После нескольких долгих мгновений тишины, он почувствовал, как тёплое, надёжное плечо Хонга соприкоснулось с его собственным, немного промокшим и, казалось, насквозь продрогшим. Молодой синоби невольно вздрогнул. Дерзкая улыбка, чтобы спрятать неловкость и печаль… нет, не поможет — Хонг слишком хорошо его знает. Тихонько вздохнув, Сатоши пробормотал себе под нос:       — Чтоб его. Слишком много прощаний для одного дня.       Спокойно поднявшись, Хонг открыл комод, вынул сменную одежду и обувь. Быстро отыскал свою походную сумку, принёс. Сатоши вскинул на него вопросительный взгляд.       — Что это ты делаешь? — осведомился он.       — Собираюсь, — невозмутимо отозвался Хонг. — Когда выходим?       — Хонг… Не в этот раз.       Тот лишь фыркнул, и, не обращая внимания, продолжил запихивать в сумку вещи. Сатоши вскочил, поймал его за локоть, остановил почти насильно, заставил взглянуть себе в глаза.       — Хонг… Да послушай же. Я не могу, не прощу себе, если подвергну тебя опасности. Мне нужно, чтобы ты остался. Здесь моя мать, Такао, остальные. Мне нужно, чтобы ты позаботился о тех, кто остаётся.       — А кто позаботится о тебе?       — Я давно не ребёнок, — привычная язвительность на миг прорезалась в голосе молодого синоби, но её тут же сменила ласковая мягкость. — Справлюсь сам. Возможно, сумею помочь Кадзу и остальным.       Хонг подозрительно прищурился, глядя на него:       — Что ты задумал?       — Небывалое, — саркастично отозвался Сатоши, но тут же посерьёзнел: — Я дам о себе знать сразу, как только смогу. Хонг, ты только…       — Да, — без колебаний ответил тот. — Дождусь, не сомневайся. И по первому зову приду. Ты только позови.       Давя неизвестно откуда взявшийся ком в горле, Сатоши коротко обнял его, прижался всем телом. Жёсткие руки Хонга стиснули его плечи, безмолвно давая знать — он всё понимает.       Такое редкое счастье — освоить тонкое искусство быть нужными друг другу сквозь года, наслаждаясь каждым мгновением вместе. Не бояться спорить, ошибаться, доверять себя, свои желания, мысли и чувства. В молчанье понимать друг друга, вдруг вздрагивая, когда встречающиеся взгляды говорят красноречивее любых слов. И уходить, когда более всего на свете хочется остаться. Увы, нельзя по-другому. Ты ведёшь себя к свободе в этом бесконечном прощании.       Сатоши быстро отстранился, опасаясь, что если задержится в таких тёплых, надёжных и родных объятиях еще хоть на миг — не сможет сделать то, что должен. Рывком подхватил дорожную сумку и молча вышел навстречу надвигавшейся ночи.       Дверь за ним захлопнулась, впустив в комнату свежее веяние пропитанного влагою воздуха. Качнулся огонёк свечи в масляной лампе, а на столе во внезапно опустевшем доме остался стоять сложенный из белоснежной бумаги журавлик цуру — символ счастья и надежды.