Исцеление любовью

Следующие полтора месяца я живу в аду. Созданном мной самим персональном кошмаре. А ведь всего этого можно было избежать, не окажись я самым настоящим трусом и немыслимым эгоистом. Оглядываясь назад, я понимаю, что причинил Гарри лишние и совершенно незаслуженные страдания. Большинству моих поступков в то время нет никакого оправдания. Положа руку на сердце, я до сих пор стыжусь того, что сделал, точнее того, чего не сделал тогда. Проще говоря, узнав о том, что Поттер все еще любит меня, я банальным образом испугался. Испугался того, что эта пылкая юношеская любовь может сделать со мной. Точнее — того, что случится с моими душой и сердцем, когда она пройдет. «А это совершенно неизбежно, — уговаривал я сам себя в ту страшную, бессонную ночь, бродя из угла в угол по гостиничному номеру и не находя себе места. — Поттер совсем еще мальчишка. Что он видел в этой жизни, кроме учебы в Хогвартсе, войны и смерти? Было ли у него время на нормальную жизнь? Разумеется, сейчас он искренне убежден, что влюблен в тебя. Еще бы! В его глазах ты — олицетворение героя. Человек, мужественно противостоявший Волдеморту и погибший от его руки, совсем как родители Гарри. Это даже не влюбленность, а скорее одержимость, возможно, даже обожествление. Ты же сам видел, как он стоял на коленях возле твоей могилы. Реального Северуса Снейпа для Поттера уже не существует. Он забыл все твои многочисленные недостатки. Забыл, как ты третировал его в школе. Забыл, как одно твое имя вызывало у него дрожь отвращения. Он создал образ мученика и поклоняется ему. А теперь представь, что случится, если ты откроешься Поттеру. Наверняка какое-то время он будет невероятно счастлив. Прежде всего оттого, что ты жив. Не сомневаюсь, он согласится отправиться с тобой в Италию. Вряд ли его здесь что-либо удерживает. Потом вы определенно станете любовниками. Уверен, вы оба не станете оттягивать этот момент — ты ведь сходишь с ума по Поттеру, мечтаешь заняться с ним сексом, точно это тебе, а не ему восемнадцать лет. Постель, несомненно, сблизит вас еще сильнее — голову даю на отсечение, что ты будешь у Поттера первым. На год, возможно больше, между вами воцарится полная гармония, а потом... Потом он постепенно начнет прозревать на твой счет. Ореол романтики, которым он окружил тебя, мало-помалу развеется, и Поттер наконец увидит тебя таким, какой ты есть — желчным, вечно всем недовольным, ревнивым до паранойи. Просыпаясь по утрам и глядя на твое лицо, он вместо утреннего желания будет испытывать отвращение. Счастье, которое он испытывал рядом с тобой, сменится жалостью к немолодому любовнику, а затем и злостью на тебя. В конце концов он возненавидит тебя. Ему будет противно дотрагиваться до твоих шрамов, до твоего тела. Ему захочется, чтобы рядом был кто угодно, только не ты. А самое ужасное, что долгое время Поттер, как истинный и благородный до мозга костей гриффиндорец, будет скрывать от тебя свои чувства. И вот тогда ты, прекрасно осознавая, что твоему счастью скоро наступит конец, окажешься в настоящем аду. Ты станешь подозревать его в неверности. Ненавидеть каждого, кто бросит взгляд на твоего Гарри. Устраивать ему безобразные сцены. Возможно, попытаешься насильно проникнуть в его мысли, чтобы увидеть доказательства его измены. Когда же он все-таки наберется мужества и уйдет от тебя, твое сердце, намертво приросшее к мальчишке, превратится в сплошную кровоточащую рану. Ты будешь страдать во сто крат хуже, чем когда тебя предала его мать. Там были совсем иные, детские чувства. Скорее дружба, чем любовь. И как бы тебе ни было больно от того, что Лили выбрала Джеймса, ты сумел справиться с этой болью. То, что ты испытаешь, когда за Гарри навсегда захлопнется дверь, лучше и не представлять вовсе. Его уход уничтожит тебя. Раздавит. Твое сердце разобьется вдребезги. Возможно, ты вообще не сможешь жить дальше. Если ты готов к этому — вперед! Поттер пообещал приходить на кладбище каждую субботу, а кроме этого — ты ведь прекрасно знаешь, где его найти. Вот только хватит ли у тебя смелости поставить на карту свои сердце, душу и жизнь?» Ночь за ночью я веду с собой подобные нескончаемые монологи. Я уговариваю себя мыслить здраво и не забивать голову романтической чушью. Я собственными руками возвожу между мной и Поттером непреодолимую стену, а потом я вижу его во сне, и мне хочется броситься к нему — и пусть делает со мной и моими чувствами все, что пожелает. Несколько раз ко мне наведывается Кингсли, все еще не оставивший надежду убедить меня остаться. Да я и сам даю ему повод к таким надеждам: ведь артефакт давно запатентован, но я отчего-то все еще медлю с возвращением в Италию. Я скармливаю ему сказочку о том, что собираюсь дождаться выхода из тюрьмы Люциуса. Надо же поддержать Нарциссу, а особенно — идущего на поправку Драко в отсутствие главы рода. Отчасти это даже является правдой. Однако настоящая причина в том, что я просто физически не могу уехать от Поттера. Видеть его становится навязчивой потребностью. Каждую субботу, скрытый чарами, я стою в двух шагах от него, умираю от желания прикоснуться к нему, заговорить с ним, утешить в неподдельном горе по человеку, явно недостойному его, а затем вновь всю ночь напролет объясняю самому себе, почему нам нельзя быть вместе. * * * После нескольких недель подобного надругательства над собственными чувствами я понимаю, что дальше так продолжаться не может. Необходимо как-то разрубить этот гордиев узел, иначе я рискую тронуться рассудком. Именно в этот момент практически одновременно происходят два события. Сперва в начале июня из Азкабана выпускают Люциуса Малфоя. Строго говоря, сидеть ему оставалось еще больше месяца, но в честь первой годовщины победы над Волдемортом Кингсли объявил амнистию, под которую и попал мой скользкий друг. Драко уговаривает меня отправиться вместе с ними встречать бывшего узника Азкабана. Мне очень хочется отказаться — в последнее время я ощущаю себя выпотрошеным морально и физически и боюсь, что не смогу достоверно изобразить встречу с «дорогим Люциусом», но Драко настаивает и в конце концов мне приходится согласиться. Мы аппарируем на практически пустынный берег Северного моря, где, кроме утлого сарая для лодок, нет абсолютно ничего. Даже сейчас, в июне месяце, дующий здесь ледяной ветер пробирает до костей, и я предлагаю Нарциссе укрыться в шаткой постройке. Какое там! Эта казалось бы такая хрупкая, а на самом деле несгибаемая женщина и не собирается прятаться от непогоды. Уж точно не в тот момент, когда ее мужа вот-вот должны доставить на берег. Не опасаясь намочить платье в холодной воде, она стоит прямая, словно каменное изваяние, обхватив себя руками, и вглядывается вдаль, надеясь разглядеть среди пепельно-серых волн одинокую лодку. Драко подходит к матери и приобнимает ее за плечи. Я смотрю на них и думаю: чем Люциус заслужил такую любовь и преданность?! Понимает ли он, втравивший их в весь этот нескончаемый кошмар, называемый служением Темному Лорду, что едва не поломал жизнь жене и сыну?! Раскаивается ли он хотя бы в том, что, имея деньги и связи, не услал их подальше от Англии?! Трудно сказать. За долгие годы моего знакомства с Люциусом я уяснил для себя: его совесть — если таковая вообще есть — имеет привычку очень часто впадать в затяжную спячку. Так что навряд ли, вернувшись из Азкабана, он станет заниматься самокопанием и самобичеванием. Вероятнее всего, попытается как можно скорее влиться в нормальную мирную жизнь. Не удивлюсь, если через год-два он даже займет какой-нибудь не последний пост в министерстве. Люциус — прирожденный дипломат. Такие, как он, всегда найдут себе тепленькое местечко поближе к кормушке. Наконец на горизонте показывается крошечная точка. С каждой минутой она становится все больше и больше, и вот уже можно различить очертания маленькой лодки, управляемой с помощью магии, и сидящего в ней закутанного в мантию мужчины. Нарцисса напрягается, сбрасывает с плеча руку Драко и делает несколько шагов навстречу мужу. Теперь она стоит в воде чуть ли не по колено, но, кажется, вовсе не замечает этого. Еще пару минут — и Люциус, выбравшийся из причалившей к берегу лодки, прижимает к себе сперва Нарциссу, а затем и Драко. Больше всего на свете мне хочется сейчас аппарировать оттуда и дать им побыть втроем. Без посторонних глаз. Однако я забываю, что имею дело с Малфоями, а для них этикет превыше всего. — Люциус, надеюсь ты узнаешь своего старинного друга Армандо? — с трудом оторвавшись от мужа, произносит Нарцисса. На миг брови Малфоя-старшего удивленно ползут вверх, однако он, как заправский артист, моментально берет себя в руки. — Армандо! — восклицает он радостно, — вот уж не ожидал, что ты явишься встретить меня из заключения. — Он выбирается на сушу и крепко жмет мне руку. На самом деле Люциус, разумеется, превосходно знает, кто я такой. Нарцисса еще осенью сообщила ему во время личного свидания, что я выжил. Но по его изумленному виду я понимаю: он явно не был готов увидеть меня здесь, да еще в таком обличии. — Не мог же я бросить твою семью на произвол судьбы, — подыгрываю я ему. — Давайте-ка аппарируем домой, — предлагает Драко, — не знаю, заметили вы или нет, но здесь — ужасающий холод! А поговорить можно и в Малфой-мэноре. * * * Час спустя принявший ванну и переодевшийся в роскошный халат Люциус с аппетитом уплетает за обе щеки все, что к его возвращению наготовила Нарцисса. Не обращая внимания на то, что некоторые блюда пережарены или пересолены, он с нескрываемым наслаждением поглощает стряпню жены, не переставая восхищаться ее кулинарными способностями. — Это просто восхитительно! — приговаривает гурман-Люциус, с трудом отрезая кусок от пересушенного бифштекса. — Ты мне льстишь, — краснеет Нарцисса, прекрасно осведомленная о своих весьма посредственных талантах в качестве домохозяйки, — моя сестра Андромеда готовит куда лучше. — Не имел удовольствия пробовать ее стряпню, — Люциус вытирает губы салфеткой и галантно прикладывается к ручке жены, — да и не собираюсь ни с кем тебя сравнивать. Ты неподражаема, и я тобой несказанно горжусь! За десертом, состоящим из слегка подгоревшего кекса и кофе, который довольно сносно готовит Драко, Люциус снова вспоминает про меня. — Давно ты в наших краях, Армандо? — интересуется он, отдав должное кексу. — С февраля, — коротко отвечаю я. — Не хочешь ли ты сказать, что специально прибыл из Италии, чтобы поддержать Драко и Нарциссу? — в его тоне проскальзывает неприкрытое уважение. Сам-то он вряд ли способен на подобный поступок, да и от меня, похоже, не ожидал такого благородства. — У меня были кое-какие дела в Англии, — остужаю я его пыл. — «Не отчаивайся, друг мой Люциус, я не настолько благороден!» — проскальзывает у меня в мозгу. — Завершив их, я решил подзадержаться здесь и дождаться того момента, когда тебя выпустят из тюрьмы. В конце концов, видимся мы с тобой не так уж и часто! — Надеюсь, теперь, когда весь этот ужас закончился, ты не исчезнешь надолго? — обращается ко мне уже практически полностью пришедшая в себя Нарцисса. Когда вся семья наконец-то была в сборе, ее лицо лучится счастьем и спокойствием. — Не знаю, — честно отвечаю я, — как получится. В любом случае в ближайшие дни я намерен вернуться в Италию. Буду рад принять вас у себя. — Ну, — машет рукой Люциус, — до этого еще полгода ждать, не меньше. Хоть мне и вернули палочку, на нее наложили столько ограничений, что путешествовать мне пока не удастся. А вот Драко и Нарциссе будет полезно сменить обстановку. — Мы никуда без тебя не поедем! — категорично произносит Нарцисса, — неужели ты недостаточно соскучился по нам в Азкабане, чтобы тут же попробовать услать в Италию? — в ее голосе сквозит неподдельная обида — Не обижайся, дорогая! — виновато тянет Люциус, — понимая, что сморозил бестактность, — поверь, в тюрьме я только о вас с Драко и думал. Просто Сев... — расслабившись после сытного ужина в семейной обстановке, он едва не произносит мое настоящее имя. Мы с Нарциссой обмениваемся тревожными взглядами, надеясь, что Драко не обратил внимания на оплошность отца. Для него Северус Снейп мертв. Пусть так и останется. Да и мне совершенно ни к чему вовлекать в узкий круг посвященных в мои тайны новое лицо. К счастью, Драко слишком счастлив оттого, что Люциус наконец-то дома, и не обращает внимания на его оговорку, — просто Армандо, судя по его собственным утверждениям, живет в одном из самых красивых мест в Европе, вот я и подумал — как было бы замечательно, если бы вы смогли увидеть это великолепие. — Вот и посмотрим на него вместе, — тоном миротворца произносит Драко, — ведь Армандо в ближайшем времени не собирается никуда переезжать? — Нет, — качаю головой я, — кажется, после долгих скитаний я наконец нашел место, где действительно чувствую себя дома. И теперь, когда все мои дела в Англии окончены, я со спокойной душой вернусь обратно. * * * Сказав, что я со спокойной душой вернусь обратно, я лгу. Прежде всего самому себе. Теперь, когда я знаю, что Поттер все еще любит меня, успокоиться мне, наверное, удастся лишь после смерти. Я загнал себя в тупик, и теперь мне из него не выбраться. Я не могу решиться выйти из тени, признаться Поттеру в том, что я не умер и — Мерлин всемогущий! — влюблен в него, как мальчишка, и не могу отважиться уехать, чтобы вдали от Гарри хотя бы попробовать построить нормальную жизнь. На следующий день после освобождения Малфоя я отправляюсь в единственное после лаборатории место, где мне, возможно, удастся хоть немного отвлечься от мыслей о Гарри. Бродя между стеллажами книжного магазина «Флориш и Блоттс», я понимаю — ни здесь, ни в каком-либо другом уголке земного шара мне не найти покоя, пока в моей собственной душе бушует Адское пламя. Взяв с полки несколько книг по зельеварению, я бросаю на прилавок деньги и выхожу на освещенную солнцем улицу. — Северус! — слышу я за спиной голос Поттера. — Северус, постой! «Не оборачивайся, — приказываю я себе, ускоряя шаг, — иди как идешь. На тебе чары Гламура. Тебя невозможно узнать!» — Северус! — он нагоняет меня и бесцеремонно хватает за мантию. Я оглядываюсь и изображаю крайнее изумление, смешанное с негодованием. — Простите, — ошарашенно мямлит он, выпуская мантию из пальцев, — я ошибся... — С кем не бывает! — усмехаюсь я. Поттер выглядит так, точно ему влепили пощечину. Меня буквально захлестывают волны исходящего от него отчаяния. Еще секунда — и я сломаюсь и отменю изменяющие внешность чары. Усилием воли я заставляю себя прекратить пялиться на любимое лицо и аппарирую, не думая о последствиях.