Капканы

Тихон относит сигарету от губ и нажимает на "принять вызов". Экран телефона идёт помехами, динамик хрипит и захлебывается, но спустя мгновение картинка проясняется. Тиша ловит в фокус пьяных зрачков бледное лицо в ореоле света. Ваня смотрит куда-то мимо него, чертыхается и, наконец, замирает по ту сторону экрана. — Привет. Улыбка сама собой режет губы. Тихон затягивается сигаретой и выдыхает дымное: — Привет, Иван Филлипыч. Янковский фыркает и нервным жестом отбрасывает с лица отросшую чёлку. Тихон пьян, в голове шумит. На часах половина первого ночи. Кухонный свет дрожит за спиной, но на балконе сумрачно и прохладно — не так, как под стерильным кондеем в спальне, а как после дождя. Тиша курит в распахнутую ставень, жмурится как сытый кот. Усталость грызет ему загривок, но он так рад, так чертовски рад услышать (увидеть) Ваньку после сложного дня. — Как ты? — спрашивает Ваня шепотом, и Тиша качает головой, нарочито небрежным жестом с зажатой в пальцах сигаретой помахивая перед камерой. — Устал. Напился. День херовый был, но теперь-то здесь ты, и я снова могу дышать. Ваня в ответ на эту тираду закатывает глаза, но улыбается. Тихон влюблен в его улыбку как восьмиклассница. Он замирает и подается навстречу, едва не впечатавшись носом в экран смартфона. Не выдерживает: — Поцеловать бы тебя. Янковский фыркает и облизывает губы, словно издевается. Тихон облизывает свои. Между ними километры дорог, а так хочется быть рядом, сгрести Ваньку в объятия и зацеловать ямочку на его щеке. Жизневский шумно выдыхает и тушит сигарету, но только для того, чтобы достать из пачки новую. Горько, но мозги туманит на раз-два, а Тишке только это сейчас и надо. — Ты стал много курить, Тих, — кивает Ваня, взглядом прикипая к длинным пальцами Жизневского. Они не виделись — сколько? Три, четыре недели? Почти месяц не виделись и созванивались в последний раз больше трех дней назад и то мельком. — И пить, — расслабленно отвечает Тихон, пуская колечко дыма к потолку. — Но ты все равно меня любишь. Любишь же? Ваня отводит взгляд и поджимает губы. Тихон знает, успел выучить, что это — смущение, а не что-то там из разряда презрения суровой династии. Он улыбается, подносит руку с сигаретой к камере и щёлкает пальцами, осыпая экран пеплом. — Ты бы знал, Ванюш, как я соскучился. Пиздец просто. На стеночку лезть готов и петельку вить, — Тихон смеется надсажено, тяжело сглатывает вязкую горьковатую от никотина слюну. Он теряет всю свою веселость и легкость, сразу горбится и опускает плечи. Такой он только под градусом и только наедине с Янковским, для всех остальных Тихон Жизневский — лучший друг и бодрый товарищ, который и поддержит, и научит, и унывать он совершенно не умеет. Только у всех бывают хуевые дни. Благо Ванька выучился уже, как его из этой редкой, но меткой меланхолии вытаскивать. — Ты б лучше гнездо себе свил, дятел, — фыркает он и рассеянно обводит пальцами край журнального столика, поправляет чашку с недопитым чаем так, чтобы ручка стала параллельно одной из граней. Тихон этого конечно не видит, но догадывается и умиляется собственному узнаванию. Ванька такой домашний и родной, идеально правильный — на расстоянии вытянутой руки, а тронуть нельзя. Хочется прямо сейчас влезть в приложение и забронировать себе билет на завтрашний поезд. Но у Жизневского спектакли и досъемы, да и Ваня без дела не сидит. — Мы когда, блин, увидимся, родной? Я уж тут истомился весь аки девица красная, ну е-мае. — Тихон улыбается насмешливо, но глаза мерцают неутолимой жаждой. Ему Ваньки всегда мало, сколько бы они рядом не были. Не натрогаться вперёд, не надышаться. Это похоже на наваждение — оно и есть, но Тиша давно бросил бороться. — Истомился? — Ваня вглядывается в его заострившиеся от усталости черты. Видеть такого Тиха непривычно и даже как-то боязно. Жизневский долго унывать не умеет, а алкоголь на него до сих пор действует как на подростка: веселит и окрыляет. Ваня догадывается, с кем Тихон так поднабрался, что даже движения у него становятся чуточку смазанными. — Истомился, все ладони себе измозолил: во! И правую, и левую, — Тихон вытягивает руки и сует обе свои широкие мозолистые ладони к камере. По позвоночнику Янковского прокатывается мелкая дрожь, он выпрямляется и крепче сводит колени. Спрашивает насмешливо: — И в честь чьего светлого образа, Тиш? — Смеешься! — Тихон фыркает и перебирает длинными пальцами в воздухе, словно струны трогает, все это выглядит так обыденно и так неприлично, что Ванька чувствует себя пубертатным подростком, возбуждаясь на картину-воспоминание в свое голове, — На царя-батюшку днями и ночами передергиваю, рук не покладаю. Как проснулся с утра — так в штаны. — Господи, Тих! — Ванька смеется, щурит глаза и неожиданно решается. Подаётся ближе к камере, сглатывает и нервно облизывает губы. — Тиш. Потрахаться-то у нас выйдет ещё не скоро. Алкогольный Жизневский соображает не в пример лучше себя трезвого. Глаза его моментально вспыхивают как угли тлеющего костра. Он следит глазами за Ванькой не отрываясь, рисует по его коже узор — и даже сквозь расстояние и цифровой вид Янковский будто чувствует как скользят по коже его сильные руки. — А ты-то сам смотрю и не скучаешь вовсе… — мурлычет Тихон нарочно понижая голос. Вот же черт кудрявый, думает Ваня, вновь цепляясь взглядом за кружку с недопитым чаем. Поверхность подернулась мутной бензиновой плёнкой. Он касается керамической ручки кончиками пальцев и заметно вздрагивает от контраста ощущений. Тихон улыбается. Тянет этим своим невозможным низким хриплым завораживающим: — Ва-анько, — дожидается, пока взгляд Янковского вернется к нему, и дышит сигаретным дымом прямо в мутный глазочек камеры телефона. — Представляешь меня, когда дрочишь? Янковский вспыхивает скулами, и Тихон заносит себе очередной плюсик в карму. Ванька в жизни закрытый и неприступный как айсберг, хорошо что Жизневский ни разу не Титаник — потому что ледокол, и только ему раз за разом удаётся проломить сковывающий Ваню ледяной панцирь, выводя из равновесия. Это тоже своего рода близость, почти секс — только в мозг, или в сердце, в общем к чувствам и нервам напрямую. Ваня ловит его взгляд и фыркает, потирает подбородок, сдаваясь. — А сам как думаешь? Я взрослый человек, я без секса загибаюсь. — Без дрочки на мой светлый образ, ты хотел сказать, — поддевает его Тихон и шире расставляет ноги, чувствуя легкую тяжесть в паху — не возбуждение, лишь намёк на него, тёплая волна вниз по позвоночнику. Он делает очередную затяжку, задерживает в лёгких крепкий дым и тушит сигарету в переполненной пепельнице, но упрямо тянет ещё одну из пачки. — Это что, очередное проявление твоей оральной фиксации? — хмыкает Ванька. Тиша коротко и абсолютно серьёзно кивает. — Оральная фиксация у меня только на твоё орало, любезный мой друг, — произносит он высокопарно. Янковский хохочет, запрокинув голову, открывая взгляду бледную жилистую шею. Тихон передавливает фильтр в пальцах так, что слышит скрип бумаги, и длинно выдыхает сквозь зубы. — Ты провоцировать меня вздумал? Ваня качает головой все ещё посмеиваясь. — А то посиди так минут десять, не шевелись, я как раз на изгиб твоих ключиц вздрочну и баиньки. Ваня сверкает на него тёмными глазами. — Я, может, тоже хочу. — Хочешь?.. — Тихон сглатывает дым и медленно облизывает сохнущие губы, цепко следя за тем, как Ванька зеркалит движение, но в три раза чувственней. — Ты сегодня уже?.. — Да, но только пальцами, — после паузы быстро шепчет Янковский и щурит свои черные как темень за окном глаза. — Да какие у тебя там пальцы… Тонкие как веточки. Я сам тебя растяну, ты у меня скулить будешь, — Тихона несет, он облизывает губы и городит откровенную непотребную чушь, но Ваня от его слов начинает дышать чаще и подается навстречу к камере, опираясь руками о низкий кофейный столик, — Ну хочешь же, вижу как хочешь. Блядь, Ваньк, ну что ты. Что ты… Янковский качает головой и мгновение словно прислушивается к себе, прежде чем ускользнуть в сторону, пропадая из видоискателя. Тихон чертыхается, громко с ворчанием зовёт: «Вань!», но Янковский возвращается и забирается на диван с ногами. На нем теперь одна лишь длинная футболка не по размеру (Тишкина), доходящая Янковскому до середины бедра, и пушистые носки (тоже Тишин подарок по приколу) с умильными котячьими мордами. Ваня натягивает подол на колени и обнимает себя руками; лезет куда-то в сторону и подводит ладонь к самому экрану. Тихон замирает, щурит глаза, дожидаясь фокуса. И сглатывает, хрипло возбужденно смеётся. — Ва-аньк, — сухо шепчет, облизывая горькие от никотина губы. — Хочешь? — усмехается Янковский ему под стать и щелкает крышечкой тюбика, выдавливая прозрачный гель на пальцы. — Сколько лет живу, а такой хуйней еще ни разу не занимался, — отзывается Тиша, цепко следя за происходящим на маленьком экранчике. Сходить бы за ноутом, но это значит пропустить половину шоу, да еще и отвлекаться, чтобы перезвонить. — Надо же когда-то… начинать, — сухо поддразнивает его Ваня и встает коленями на мягкие диванные подушки, разводя бедра. Узкая белая кисть ныряет под подол футболки и замирает там; Ванька коротко выдыхает сквозь сцепленные зубы. — Бля, не видно ж нихуя, Ва-ань, — ноет Тихон, забывая про дотлевающую в пальцах сигарету. Он бы все сейчас отдал, чтобы быть рядом, самому задрать эту чертову футболку, а лучше вообще содрать ее и выбросить нахер, добираясь ладонями до желанного тела. Янковского смешит его нетерпение и откровенно смущает ситуация в целом. Расслабиться выходит не сразу, да он не так уж и часто ласкает себя — так. Ваня запоздало думает, что зря все это затеял, но попробовать хотелось давно, а тут подвернулся такой случай. Он растягивает себя осторожно, продвигаясь пальцами внутрь тела с некоторой опаской. Отнимает руку и под протяжное Тишино «бляяяя» добавляет на пальцы еще смазки. — Задери ты эту хуеву тряпку! — рычит Тихон и встряхивает кистью, когда жгучие искры прижигают пальцы. Он поднимает брошенный окурок с пола, спешно топит в пепельнице и возвращается взглядом к экрану. Немеет. Жмурится. Гулко сглатывает. Экран нещадно срезает обзор, и Тихон может только догадываться, как ярко сейчас кривятся чужие закушенные губы, а пятна румянца расползаются по не тронутой загаром коже. Зато ему отлично видно как дрожит, поджимаясь, плоский Ванькин живот, как натягиваются жилы вдоль сухих худоватых бедер, как окончательно вставший член мягко покачивается перед камерой. Тихон сглатывает и сгребает свой пах в горсти, массирует сквозь мягкий трикотаж домашних брюк. Молчит и только дышит, почти не видит — но знает, додумывает, как тонкие пальцы Вани двигаются меж ягодиц, щедро облитые смазкой. У него в глазах начинает мутиться, а на языке отчетливо чувствуется привкус этой сладкой химозной гадости, которую обычную берет в ближайшей аптеке Янковский и которой Тиша не раз его растягивал. Ваня закусывает щеку изнутри, благодаря бога за то, что угол обзора такой узкий (почти как он сам, блядь), и залипает взглядом на Тишином лице. Даже из этого положения сквозь километры дрожащей связи он видит, как взгляд Жизневского медленно темнеет, как жадно и голодно начинают блестеть его глаза. Ваня стонет сквозь зубы, отчего-то боясь позволить себе громкий звук даже в стенах собственной квартиры, и откидывается на спинку дивана, опираясь на локоть. Прогибается в пояснице и вздрагивает, заслышав шумный выдох Тихона словно бы совсем рядом — едва ли не ощутив кожей. Вот теперь вид прекрасный, Тихону не на что жаловаться. Бедра Ваньки напряженно подрагивают, он переступает коленями по мягким диванным подушкам и неудобно изгибает запястье. Тихон давится вздохом и замирает от вида раскрытой алой дырки и скользящих внутри нее пальцев. — Ванька, ебаный боже, Ва-ань… — шепчет он, заползая горячей ладонью под резинку собственных штанов. Тиша знает, что так Ваня точно кончит не скоро, а вот он сам кажется готов позорно спустить от одного лишь вида округлой пятки в пушистом розовом носке, мелькающей в кадре, и даже, блядь, не от порнушного действа перед глазами. Хочется прижаться губами к гладко выбритому лобку, где кожа такая тонкая и нежная, что каждую змейку-венку под ней видно, наоставлять засосов по бедрам и обхватить губами тяжело покачивающийся член. Янковский вдруг шипит и сбивается с ритма. Отнимает ладонь и неловко опирается о подлокотник. Шипит снова — на этот раз от осознания, что испачкал диванную обивку смазкой; Тихон смеется глухо и возбужденно. — Ебать ты лох, — ласково мурлычет он и на краткий миг раскрасневшееся лицо Ваньки мелькает в кадре. Жизневский даже пугается: а вдруг сейчас отключится нахрен? Но Янковский тянется куда-то в сторону, а потом вовсе поднимается, светя острыми ало-стертыми, какими-то трогательно детскими коленками, и бросает на диван полотенце. — Ты что там?.. — договорить Тихон не успевает: вслед за полотенцем на диван приземляется резиновый дилдак. — Ох, мать моя… И твоя, кстати, тоже. Ванька, откуда богатство сие? — Жизневский хохочет, пытаясь забить насмешкой тревожное смущение, которое так и лезет наружу, порывается. Такого он не ожидал точно. И ведь сколько трахались дома у Ваньки, а таких штучек Тихон не находил ни разу. Может плохо искал? Или Ваня специально купил для сегодняшней импровизации? Перед внутренним взором тут же предстает отвратительно-невинная картина Янковского в секс-шопе. Тихон давится слюной и шумно сглатывает, давая себе зарок, что в следующий раз они пойдут туда исключительно вместе и пусть хоть сколько косятся. Баста. Тем временем Янковский возвращается под камеру и щедро льет смазку на резиновую игрушку. Фаллоимитатор отвратительно реалистичный с крупной выпуклой головкой и яркими прорезями вен по стволу. Гибкий, достаточно крупный, чтобы ладонь Ваньки смотрелась на нем тонкой и по-девичьи изящной. А еще он глянцево-прозрачный, словно изо льда. Тихон замирает, сжимая себя в кольцо пальцев снизу и двигает рукой, подстраиваясь под движения руки Вани на резиновой игрушке. — Меньше, чем твой, — с непонятной интонацией тянет Янковский. Тихон не видит его лица, но слышит притаившуюся в голосе улыбку и улыбается сам. — Но тоже сойдет… — Ты с каких пор так хорошо в хуях разбираешься, кис? — глухо насмешничает Тихон, но Ванька лишь цыкает языком и на этот раз оборачивается к камере спиной, забираясь на диван. Одной рукой держится за спинку, второй направляет в себя лаково блестящий ствол, елозит головкой между ягодиц, не попадает с первого раза. Тиша шипит и почти уже тянется вперед — помочь, не сразу вспоминая, что Ванька вообще-то километров за шестьсот от и дотянуться будет как минимум проблематично. Янковский отнимает ладонь от дивана, тянет себя за ягодицу, раскрывая, и наконец нащупывает игрушкой сжатый вход. Выдыхает сквозь зубы и опускается, не давая себе времени передумать. Тихон низко стонет в голос, не смея отвести взгляд. Член в его руке твердеет как-то слишком уж быстро. Ваня опускает до конца мелкими толчками, придерживает игрушку у основания и поворачивается в камере в профиль. Шепчет хрипло: — Всё видишь? Тихон давится низким стоном, почти хрипит: да, да, блядь, да. Ваня трясёт головой, откидывая в сторону чёлку, и, покачивая бёдрами, принимается неспешно двигаться. ритм медленный, почти расслабленный, Тихон пытается подстроиться, но это едва ли комфортно, и он сжимает себя теснее, трёт уздечку, смазывает большим пальцем смазку с головки и растирает по стволу. Он видит как мелкой дрожью на каждое движение отзываются бедра Ваньки, напряжение стекает с них волнами, заставляя колени неметь. В какой-то момент Янковский опускается резче, охает и замирает так. Тихон с благоговейным трепетом следит за тем, как пульсирует его растянутая дырка, а ямки на пояснице поступают острее. Ваня выгибается отпускает себя и опирается ладонью о диванную спинку. Он уже не думает о том, что запачкает обивку, дрожит и трахает себя игрушкой, крепко зажмурившись. Кусает губы лишь бы не сорваться на скулеж: Тиша, Тиша, Тиша-а… Янковский подаётся вперёд, почти ложится на подушки, всхлипывает и стонет в голос, когда грудь задевает грубая диванная обивка. Соски острые и чувствительные, под ребрами печёт. Ванька охватывает себя ладонью у основания и медленно ведёт вверх к головке, выгибаясь. — Ва-ань, — голос Тихона мерцает статикой помех, пальцы на члене сжимаются крепче. Ванька жмурится так сильно, что под веками начинает печь. Он буквально пылает от стыда и распутства, движется все резче, пытаясь удержаться на разъезжающихся коленях. — Кис, ты просто… Нечто… Кис, не останавливайся, ладно? Сожмись сильнее… Голос Тихона проникает ему прямо в мозг, заставляя выгибаться и откидывать голову. Он переборщил со смазкой, она, разогретая до предела, тугими каплями течёт по внутренней стороне бедер. Ванька закусывает щеку изнутри и дрочит сильно, грубо, представляя вместо своей ладони на члене крепкую руку Тихона; вместо игрушки внутри его член. Он кончает неожиданно и резко, гортанно вскрикивая и тихо скулит, чувствуя, как бедра расходятся в стороны сильнее, едва удерживая на весу отяжелевшее дрожащее тело. Игрушка входит глубже; Ваня сжимается и кусает губы. Тихон вытаскивает руку и бездумно отирает её о штаны. Чертыхается, не отводя взгляда от расхиристанного обессиленного Янковского, ощупью ищет сигареты. — Это было… охуеть. Просто. — шепчет он, чувствуя как пылают скулы, а свободная майка липнет к влажной спине. И блядского градуса теперь ни в одном глазу. Янковский находит в себе силы выпрямиться: он снимается с игрушки, чуть брезгливо толкает её в сторону, роняя на пол. Руки дрожат, а губы искусаны в кровь, когда он вновь поворачивается лицом к камере. — Удовлетворен? — шепчет Ванька, оттирая бедра краем полотенца. Тиша зачарованно кивает, спохватывается и прочищает горло: — Господи, да, на все сто тысяч процентов. Ваня слабо ему улыбается и облизывает губы. Вытягивает из-под задницы полотенце и трогательно прикрывает им бедра. — А теперь, как хороший мальчик, в кроватку и спать. Когда он отключается, Тихон ещё долго сидит на балконе. В воздухе разлит отчетливый запах секса и курева. Жизневский смотрит на свою ладонь так, словно видит впервые, переводит взгляд на погасший экран смартфона, а после хватает его и лезет в приложение за билетом. И плевать на все уже, просто плевать.