Орден Белого Вепря (1 том трилогии)

Глава 16 «Певец для певца» «Мастер Эшли, это мастер Мэттью Уэнсфорд». Я низко поклонился, горя желанием произвести хорошее первое впечатление. Человек передо мной был средних лет и такого же среднего роста, богато одет по последней на материке моде. Когда он снял в знак оказываемого мне внимания головной убор, то оказалось, что его песочного оттенка волосы уже редеют, но это никак не мешало молодому блеску в глазах нового знакомого. «Мастер Эшли», - продолжил Его Милость, теперь обращаясь ко мне, - «торгует привозимыми из Фландрии тонкими тканями, а помимо того – еще и книгами. Именно он достал множество виденных вами в Миддлхэме и в библиотеке моего брата в Вестминстере томов. Мастер Эшли согласился, дабы вы провели следующие несколько недель в его доме, если вы, в ответ, тоже будете ему полезны». «Его Милость рассказал мне, что вы проявляете способность к танцевальным фигурам, к французскому языку и латыни, мастер Уэнсфорд». «Да, господин», - ответил я, встревожившись, как бы герцог не переоценил моих достижений. «Сделаю все возможное, чтобы послужить вам любым доступным мне образом». Так состоялось мое представление новому учителю и торговцам Лондона. Это случилось на следующее утро после нашего возвращения из дворца. Его Милость выехал из Кросби плейс в центр столицы с небольшой группой спутников, куда включили и меня, благодарного за возможность снова скакать на спине Бесс. Герцог мало поведал мне о нашей цели, исключительно то, что я должен обращаться с ожидающимся сегодня гостем с почтением, положенным истинным мастерам своего дела. Исполняемые мной у мастера Эшли обязанности считались одолжением, хотя едва ли можно поверить, что даже самый гордый торговец в состоянии отклонить просьбу со стороны брата короля. Нас приветствовали у дверей соперничающего с Кросби плейс в великолепии городского особняка и, как самых дорогих гостей провели к становящемуся уже привычным роскошному столу. В процессе обеда Его Милость и мастер Эшли обсудили множество вопросов, после чего в сопровождении секретарей удалились в кабинет хозяина дома. К концу дня, не считая лишь моего вхождения в это новое окружение, большая часть их дел была решена. С этого самого дня и в течение всего пребывания в Лондоне, мое время было разделено между службой и пением для Его Милости в одном изысканном городском особняке и занятиями в канцелярии и библиотеке в другом, ни в чем ему не уступающем. Мастер Эшли представил меня своим соратникам и секретарям, и я с готовностью взял на себя все поручения и мелкие задания по учету или необходимым им записям. Свободное время я проводил, изучая его чудесные книги, как находящиеся в собственной библиотеке, так и ожидающие переплетения или доставки множеству покупателей. Мне даже посчастливилось встретиться со знаменитым мастером Кекстоном, первым печатником книг на английской земле, и посетить его лавку, устроенную под сенью собора Святого Павла. После опьяняющей атмосферы двора возвращение в толкотню и суматоху работающего города напоминало освежающий глоток чистой прохладной воды. В некоторых отношениях это сильно отличалось от моей жизни в Йорке, в остальных – походило на дом, ибо в целом мире все торговцы одинаковы. Я скоро привык к болтовне на разных языках и многообразию лиц, включающих как белокурых балтийских торговцев с резкими чертами лица, так и смуглолицых выходцев из далеких уголков Юга и Востока. Но, несмотря на всю их пестроту, интересы этих людей полностью совпадали – зарабатывание денег, наслаждение ими, удивление от путешествий в чужие края, умелый найм и комплектация кораблей, наравне со снаряжением караванов, радость от заключения солидных сделок и избегание грабежа со стороны разбойников, вельмож, а также городских властей. Невзирая на увлекательность моего времяпрепровождения, я никогда не забывал вернуться на Кросби плейс – спеть и сыграть для Его Милости. Хотя заседания парламенты проходили в Вестминстере, герцог предпочитал проводить вечера тихо – в своем городском доме. Он закрывался на некоторый период после ужина с мастером Кендаллом, сэром Френсисом или лондонским управляющим, но рано или поздно вызывал меня, отрывая от сочинения писем, игры в кости или от тренировки на мечах. Я довольно хорошо поладил с остальными пажами, пусть те, что помладше, и находились передо мной в благоговейном страхе, обуславливаемом особой службой Его Милости. Да простит меня Господь, если я когда-либо бравировал гордостью от милостей, демонстрируемых мне герцогом в те времена. Иногда он просил своих джентльменов оставить его и, покачивая последним кубком с вином, слушал меня в одиночестве на фоне алых отсветов угасающих в камине запоздавших угольков. Иногда Его Милость расспрашивал меня о прошедшем дне и о впечатлениях от лондонской жизни. В ответ он делился отрывками дел, которые вели от имени государства в парламенте знатные вельможи и джентльмены. Я понимал крайне мало, но получал удовольствие от рассказов герцога о самых колоритных персонажах и их речах в поддержку одного случая или же доводах против иного. Однажды вечером, в середине февраля, Его Милость вернулся позже обычного. Он поужинал с братом после долгого дня заседаний в парламенте и удалился к себе в сопровождении лишь меня, моей лютни и Мюррей. «Еще каких-то несколько дней», - произнес герцог, устроившись и покачивая кубок. «И потом нам придется отправиться на север с самыми долгожданными для вашего родного города новостями, Мэттью. Но сначала следует провести во дворце последний вечер». «С долгожданными новостями для Йорка?» - спросил я. «Да. По причине его особой службы короля в период последней войны с Шотландией, парламент постановил, - горожанам нет надобности платить налоги, требующиеся для оплаты следующей». «Следующей войны, Ваша Милость?» «Следующей войны, Мэттью. Когда бы ей не предназначено было начаться. Возможно, грядущим летом. Мой брат согласен, - сейчас настало время установить с шотландцами прочный мир. Слишком долго они создавали нам проблемы на северных границах. Вероятно, ваш брат-лучник в этот раз присоединится к нам на сборах». Хотя я продолжал щипать струны лютни, но не мог подавить укол зависти от мысли, что Фредерик так скоро будет шагать вслед за герцогским знаменем. Я знал, я был слишком юн, дабы присоединиться к нему, но, вдруг, в будущие годы… Через несколько дней заседания парламента подошли к концу. К моему изумлению после обеда меня позвали к мастеру Эшли на внутренний двор. Там стоял слуга в королевской ливрее, держащий Бесс в полной упряжи и с узлом моего лучшего платья поперек седла. Торговец сам поспешил попрощаться со мной, сообщив, что я вызван герцогом Ричардом, дабы посетить во дворце Его Величество. «Вы благословенны милостью короля, Мэтт», - произнес он, собственноручно помогая мне застегнуть новый изумрудного оттенка камзол. «Настанет день, и превозносимый герцогом ангельский голос вас покинет, но помните, вам следует верно служить Его Милости, и тогда ваше положение в жизни еще больше упрочится». «Благодарю вас, господин», - ответил я, - «благодарю за все, и, кроме того, за вашу доброту ко мне, пока я гостил здесь». «Доброту к вам? Нет, вы оказались нам полезны, а ваша маленькая собачка доставила всем огромное удовольствие!» Когда я снова сел на Бесс, мастер Эшли протянул мне Мюррей, и я прикрепил ее ремнем поперек седла впереди себя. Сейчас она заметно выросла, чтобы можно было засунуть это тельце внутрь камзола, но, все равно, продолжала оставаться слишком маленькой и рисковала упасть в гущу множества копыт и смертоносных колес телег, непрерывно двигающихся по лондонским улицам. Попрощавшись с мастером Эшли и побуждая Бесс следовать за королевским слугой прочь со двора, я мысленно возвратился к проведенным тут неделям и к степени известности, приобретенной в этих стенах Мюррей. Если я являлся послушным помощником, то она стала сообразительной ученицей. Теперь каждый в особняке знал, - за кусочек мяса собака не только станцует и совершит оборот вокруг своей оси, как то было в случае с принцем Эдвардом, но и подпрыгнет на задних лапах в высоту небольшой комнаты или перевернется и примется лежать неподвижно, словно мертвая, пока резкий свист снова не вернет ее к жизни. Это была скучная прогулка – на всем протяжении пути во дворец, вверх вдоль течения реки. Слуга оказался угрюмым парнем, ни словом со мной не перемолвившимся и, без сомнения, оскорбленным необходимостью сопровождать простого мальчишку на такое расстояние. По прибытии меня провели в ризницу королевской часовни. К моему удивлению, там меня ждал не мастер Банестер, ответственный за взрослых монарших певчих, а руководитель хора из аббатства, мастер Корниш, со всеми своими хористами. «В высшей степени неправильно», пробормотал он при объявлении слугой моего имени. Тем не менее, мастер Корниш втолкнул меня в ряд позади певчих, втиснув в мои руки стихарь и пробубнив названия псалмов, которые мне надлежало исполнить. Спустя какие-то минуты наша мальчишеская когорта гуськом потянулась в изысканную королевскую часовню. Все места уже были заняты, - непостижимое и недостижимое явление в течение моего пребывания тут в рождественские праздники, когда число певчих с легкостью превышало количество собравшихся их послушать. Впереди сидел король, занимая положение между королевой и герцогом Ричардом, с несколькими устроившимися поблизости монаршими отпрысками. Также, среди множества других богато одетых знатных господ, я заметил сэра Френсиса, герцога Бэкингема и лорда Гастингса. Некоторые из них относились к штату придворных, хотя попытки вспомнить их имена были напрасными. Пока мы входили, двое во втором ряду оживленно перешептывались. Один наклонился и произнес несколько слов на ухо королеве. Та резко покачала головой с закрывшей лицо тенью и прогнала собеседника движением ладони. По лбу Его Милости пробежало неудовольствие от беспокойства, но король, казалось, не заметил ничего. Когда мы, певчие, завершили сбор, Его Величество встал и обратился к слушателям в зале. Должна была состояться особая служба, предназначенная для вознесения Господу благодарности за удачно проведенные заседания парламента. Я принимал в службе довольно малое участие, помимо обычных ответов, ставших для меня второй натурой после проведенных в соборной школе лет. Пока дисканты аббатских певчих в исполнении незнакомых псалмов вокруг меня взмывали вверх, я задавался вопросом, по какой причине нахожусь здесь, никогда прежде не присутствуя на репетиции с этими мальчиками. Сливая свой голос с их хором в «Аллилуйя» или в падениях, я был всего лишь одним из многих и добавлял совсем мало, если не сказать ничего, к густому звуку пения. С приближением конца службы мастер Корниш согнул в моем направлении палец. Жест являлся сигналом для первого ставшего мне известным псалма, - хвалы, с которой я был гостеприимно встречен в доме у Его Милости целые месяцы тому назад. По мере подготовки, остальные певчие, к моему ужасу, растаяли вдалеке, оставив меня в одиночестве смотреть в лицо собравшимся. Хвале следовало звучать соло. Перед семьей короля и первых вельмож государства. Горло стянуло, а в груди возникло ощущение, словно в нее вложили неимоверную тяжесть. Нагоняя на меня еще больший страх, взгляд разыскал лица в первом ряду. Лик Ее Величества был безмятежен, принцесса же Елизавета скрылась, наклонившись, дабы успокоить младших детей, извивающихся от вынужденности столь долгого сидения. Принц Эдвард, как мне вспомнилось, вернулся в Ладлоу. Их отец, король, поймал мой взгляд и опустил голову, говоря что-то брату. Однако, внимание к службе Его Милости ни разу не поколебалось. Сейчас он кивнул мне с той же полуулыбкой, которая так часто посещала губы герцога. Я сглотнул. Стало ясно, необходимо исполнить партию безукоризненно и, тем самым, отдать долг вере в меня Его Милости. Вероятно, присутствуй он здесь, сэр Уильям лишился бы от моего исполнения в тот день дара речи. Королевская часовня, просторнее, нежели миддлхэмская, но намного меньшая, чем вместительный собор Йорка, казалась для моего голоса местом совершенным, - он - словно взмывал к расписанному своду далеко над головой. Словно эхом отдавался среди покрытых позолотой резных деталей, украшающих каждую стену. Словно погружал в спокойствие ерзающих слушателей и привлекал в мою сторону взгляд даже самой королевы. С началом второго псалма - Te Deum, мой страх исчез. С третьим, когда остальные певчие снова сделали шаг вперед, чтобы присоединиться ко мне, я ощутил разочарование, ведь время блистать оказалось слишком кратким. Затихли последние ноты. Наступила тишина. Затем всех нас – певчих – мастер Корниш отвел назад, в ризницу. Проходя через сводчатый дверной проем, я краем глаза уловил, Ее Величество беседовала с мужем, и ее унизанная драгоценностями рука указывала на меня. В ризнице, пока я сражался со снимаемым с себя стихарем, надо мной суетился мастер Корниш. В мозгу пролетело, - несмотря на всю мою гордость, устроенное представление не принесло ему удовольствия. Тем не менее, лицо мастера Корниша расплылось в улыбке. «Хорошо спето, мальчик, однако, ваше произношение может потребовать некоторых исправлений. Мне сообщили, что вы сопровождаете моего господина Глостера в поездке из северных областей. Думаю, будет возможно провести ваше обучение, если вы вольетесь в мой хор. Сколько вам лет? Одиннадцать? Наверняка, потребуются усилия, чтобы еще на несколько лет сохранить подобный голос». Первый прилив радости от похвалы обернулся болью от последовавших слов. Разумеется, он же не считает меня юным настолько? И неужели моя речь так необычна? Я склонил перед мастером Корнишом голову и попытался скрыть овладевшее мной замешательство. «Господин, я – человек из герцогской свиты». Господи! «Я служу только Его Милости, и на севере – мой дом. Как бы то ни было, благодарю вас за добрые слова». На лице руководителя хора отразилось легкое сожаление. Может статься, он обрадовался экономии значительных усилий. «Хорошо сказано, мальчик. Продолжайте распространять Слово Божье в этом затерянном регионе. Но если когда-нибудь снова приедете в Вестминстер, заходите меня повидать. Кто знает, вдруг мы сумеем найти для вас место». От обдумывания подходящего ответа я был спасен входом дворцового слуги, тихо заговорившего с мастером Корнишем. Руководитель хора опять обернулся ко мне. «По всей видимости, я не единственный, кто восхищается вашим исполнением. Его Величество просит вас посетить личные монаршие покои». Прежде чем пойти за слугой, у меня хватило времени исключительно на приглаживание моего помятого камзола и пробегание пальцами по вечно сбивающимся волосам. По пути в никогда ранее не посещаемую мной часть дворца, мы миновали целый лабиринт переходов. У двойных дверей, перед которыми мы остановились, на страже стояли четверо полностью вооруженных и облаченных в ливрею мужчин. Один из них смерил нас взглядом с головы до ног, спросил мое имя и велел двум другим широко распахнуть огромные дубовые створки. «Мастер Мэттью Уэнсфорд, Ваша Милость». Комната, в которую меня пригласили мановением руки, хотя и была просторной, чрезвычайно отличалась от помещений, в которых я видел короля и его семью ранее. Она скорее напоминала мне один из залов, куда в Миддлхэме по вечерам удалялся герцог. Каждую стену покрывали гобелены с затейливым сюжетом, в громадном каменном камине было разожжено яркое пламя. Кресла тонкой резьбы в избытке заполнялись усеивавшими также деревянный пол подушками, а длинный стол оказался заставлен графинами, бокалами для вина на тонких длинных ножках и чашами с орехами и плодами. Среди последних присутствовали похожие на солнце апельсины, которые, как я теперь знал, прибыли издалека на кораблях испанских торговцев. Но более всего остального меня поразило чудесное пение птиц, дошедшее до слуха по мере затухания звуков бесед собравшихся здесь людей. На крюках в глубоких оконных нишах или на расставленных по покоям деревянных подставках находились десятки крошечных сетчатых клеток. В каждой из них сидел одинокий пернатый постоялец. Кто-то со смирением носил свое тусклое коричневатое одеяние, кто-то щеголял покровом из экзотического оперения красноватых, лиловых, зеленоватых и золотистых оттенков. Благодаря городским садам или полям, раскинувшимся вокруг Йорка, нескольких я определил. Однако, многие были мне чужды настолько же, насколько и торговцы, коим долженствовало доставлять их на английские берега. Казалось, все направлялось на извлечение у подопечных купцов песен. Хотя в моих глазах красота создаваемой музыки омрачалась печалью от вынужденного заключения исполнителей. Его Милость был одним из участников присутствующего тут небольшого общества, - дружественный лик среди незнакомцев. Пока герцог направлялся ко мне, я пытался припомнить имена столь близких с королем и королевой гостей. В покоях присутствовал ведущий беседу с принцессой Елизаветой и лордом Гастингсом герцог Бэкингем. Также здесь находились два джентльмена, шептавшиеся в королевской часовне. Я вспомнил сейчас, что дружески расположившийся ко мне паж указывал на них, как на брата королевы, сэра Эдварда Вудвилла, и ее старшего сына, маркиза Дорсета, приходившегося принцу Эдварду сводным. С другими везло меньше, но тут Его Милость взял меня под локоть и подтолкнул к восседающей в центре общества монаршей чете. Герцог низко поклонился Ее Величеству, и я последовал его примеру. «Сестра, это - Мэттью, мальчик, певший для нас чуть ранее». «И спасший нашего маленького племянника во время снежной бури». Его Величество перегнулся через кресло. «Я не забыл. Как поживает твоя крошечная гончая?» «Теперь уже не такая крошечная, Ваша Милость», - отважился я на ответ, бросая взгляд туда, где Мюррей покачивалась всем хрупким тельцем у моих лодыжек. Его Величество рассмеялся и поманил ее к себе лакомым кусочком, после чего использовал еще один, - приглашая Мюррей подтянуться на задних лапах и станцевать. На лице королевы отразилось раздражение, но тут же исчезло, стоило маркизу наклонить голову и что-то ей сказать. По кивку властительницы он поднялся и удалился, а Ее Величество обратилась ко мне с холодной улыбкой. «Действительно, вы оказали нам самую ценную из услуг, Мэттью. Надеюсь, вы согласитесь принять от вашей королевы подарок в знак моей признательности?» Его Милость прошептал мне одно слово, и, послушный ему, я встал перед Ее Величеством на колено, тогда как Мюррей тесно прижалась к моей ноге. От бронзовых креплений украшающего королевскую шею подарка супруга отразился свет пламени. Маркиз отступил к Ее Величеству и что-то передал. Она протянула это мне. «Певец для певца». От увиденного и услышанного почти остановилось сердце, но по легкому толчку Его Милости мои руки поднялись принять дар. Из изысканной бронзовой клетки раздавалась сладчайшая и жалобнейшая трель, которую только можно было себе вообразить. Внутри, на жердочке из слоновой кости, сидел черно-белый зяблик, на его клюве горела красноватая искорка, а поперек крылышек мелькали золотистые пятнышки. Еще один легкий тычок Его Милости, и я, заикаясь, рассыпался в благодарностях, однако, внимание Ее Величества уже обратилось на что-то далекое. Спотыкаясь, я встал на ноги и начал отступать, ликуя, что нет более необходимости ощущать на себе взгляд королевы, но продолжая сознавать неотступное наблюдение Его Милости. Потянув за собой Мюррей, я нырнул в угол около стола. Там, среди теней, нам, наверняка, удастся избежать любопытных или пристально смотрящих глаз. Его Милость вернулся к разговору с королем, а вокруг них снова возобновилось вполне способное соперничать по громкости с птичьим человеческое щебетание. Мы укрылись в углу и, чтобы спастись от голода, принялись подкрепляться фруктами, пока не настало время уходить. К моему облегчению, прошло немного времени, прежде чем герцог сослался на усталость и попрощался с братом долгим объятием. Вернувшись на Кросби плейс и скромно поужинав, Его Милость попросил меня на этот раз исполнить для него французские придворные песни, после чего отпустил, едва ли вымолвив хоть слово. Оказавшись в коридоре, я набросил на клетку носовой платок, чтобы защитить зяблика от сквозняков, а также - приглушить его пение. Было непривычно засыпать той ночью, зная, - под моей защитой находятся два маленьких создания.