Орден Белого Вепря (1 том трилогии)

Глава 17 Возвращение домой Не минуло и нескольких дней, как наша небольшая группа опять зацокала под мрачными воротами Бишопсгейт. Лишь малое количество горожан высыпало на улицы в столь ранний час приветствовать нас с множества радостно звонящих к первой из дневных служб колоколен. Когда мы покидали город, мысли мои смешались. Услышу ли я когда-либо опять эти четыре десятка перезвонов? День стоял морозный, моросящие снежинки снова покрыли твердую, как чугун, землю. Тем не менее, на сельских полях почву пронзали первые зеленеющие ростки озимой пшеницы, а тугие почки уже окаймляли ветви деревьев и живых изгородей. Под бледным сероватым небом застыла в ожидании весна. Но какая бы ни стояла вокруг погода, медлить я не мог. Принадлежащая мне птица не была пришлой, она являлась зябликом или, скорее, щеглом. Совершенно определенно, что поймали ее в окрестностях города, а не в нашем суровом северном климате. Если она выжила после роскошного теплого плена, то, само собой, должна была вернуться сюда. Я потянул Бесс в сторону от нашей группы и остановился, словно поджидая Мюррей. Роберт вопросительно поднял бровь, но я махнул ему ехать дальше. Приподняв клетку с птицей с крюка, висящего на сбруе Бесс, я присел на корточки. Я поставил пони между собой и проезжающими всадниками, хотя уже приготовил объяснение на случай, если кто-то увидит или спросит о птице потом. Несмотря на всю мою предусмотрительность, пока я возился с сетчатым фиксатором от клетки, рядом сгустилась тень от коня и сидящего на нем всадника. Задрав вверх прищурившиеся глаза, я увидел, что из всех остальных людей им суждено было оказаться герцогу Ричарду на Шторме. Его Милость окинул взглядом открывшуюся ему картину. Больше не отскакивающий от ударов копытами зяблик раскрыл клюв, и в перьях засверкали золотистые искорки. Сквозь его нежное пение до меня едва донесся тихий голос герцога. «Освобождаете сделанный вам Ее Величеством подарок?» Я отдернул ладони от клетки и выпрямился. «Ваша Милость, ловля, это -» «Выглядит довольно прочно. Венецианская работа. Лучшее, что может быть». Воцарилась тишина, прерываемая лишь пением птицы. Процессия продолжала отдаляться, один или двое из спутников бросали в нашу сторону любопытствующие взоры. Как всегда, соврать я не сумел. «Я собирался отпустить ее. И сказать, что она сама упорхнула. У меня в мыслях не было проявлений неуважения». «Я знаю, Мэтт. И подозреваю, никто и не подумал бы о неуважении. По крайней мере, мой брат. Все живые существа предпочитают свободу. Он понимает это, или, когда-то понимал. Вдруг, при дворе кто-то тоже так считает-» Его Милость замолчал и спрыгнул с коня. Присев на заснеженную землю, он снял рукавицы, и его сильные пальцы быстро высвободили неподатливую добычу. Герцог протянул мне клетку с широко раскрытой и покачивающейся дверцей. «Вот. Эта честь должна принадлежать вам». Я схватил клетку одной рукой, а большим пальцем другой удержал ее дверцу в открытом состоянии. Добившись успеха, я пальцами взял и вытащил наружу яркую птаху. На мгновение она, замолчав, осталась у меня на ладони. Потом, стоило аккуратно подкинуть ее к небу, распахнула крылья и начала неровный полет. Один раз зяблик совершил круг высоко над нашими головами, затем устремился вдоль дороги, которой мы следовали. Спустя несколько секунд он исчез среди возвышающихся впереди лесных массивов. Пока мы наблюдали вместе за этим полетом, рука Его Милости оставалась у меня на плече. После, без каких-либо лишних слов, он снова забрался на коня и двинулся нагонять виднеющихся уже вдалеке наших спутников. Ночью, как и во все дальнейшие, мы остановились в том же доме, что и на пути в Лондон. Тем не менее, на этот раз посещения прекрасной церкви с надгробиями не состоялось. Теперь я часто ехал рядом с Его Милостью и, после минования дорожного поворота, наконец, нашел в себе храбрость задать ему вопрос о ней. «Этот комплекс, Мэтт, носит название Фотерингей. Здесь располагались родовой дом и замок моих предков, где я и появился на свет. Когда отец вместе с братом Эдмундом был убит в сражении, противники похоронили их в Понтефракте, в месте, наиболее близком к тому, в котором они пали. Как только мой брат Эдвард стал королем, он сразу устроил для них тут подобающую усыпальницу. После ее сооружения я проводил гробы на протяжении всего пути на юг, дабы предать близких окончательному погребению. Именно в данных краях им хотелось бы лежать в ожидании вечности». «С вашим братом Эдмундом?» Еще одним? «Да, с Эдмундом. Ему было всего семнадцать, когда он оказался зарезан. Едва старше, чем вы сейчас, Мэтт». «Но уже воин». «Да, и очень хороший». Его Милость искоса взглянул на меня с высоты спины Шторма. «Разумеется, он тренировался почти с тех пор, как родился». «Как родился?» «Не изумляйтесь так, молодой человек. Он тренировался, будучи уже очень большим ребенком. По меньшей мере, двух лет от роду, как утверждает наша матушка». Я посмотрел на Его Милость. Конечно же, на герцогских губах играла полуулыбка, всегда присутствовавшая там, когда он шутил. По недомыслию я присоединился к его смеху, но продолжая спрашивать себя об этом другом брате, а еще, как обычно, удивляясь, что герцог вообще говорит со мной. Со мной, скромным пажом. По мере течения дней, его настроение в нашем кругу становилось все легче. Будто он, как то ли зяблик, то ли щегол, освободился от спертого воздуха Лондона и, возможно, еще больше, от воздуха двора. После проведенных в путешествии дней, оставив позади робкие признаки весны, мы прибыли в места, чьи названия были мне знакомы. Наконец-то, в один прекрасный полдень, когда утренние порывы метели сменились слабым солнечным светом поздней зимы, я заметил на горизонте двойной силуэт башен Йоркского собора. Настал мой черед указывать Роберту на достопримечательность, хотя единственным интересующим его в городе явлением была перспектива очага и горячего обеда, необходимых после долгого холодного дня в дороге. Однако, для большей части нашей группы это стало самым долгожданным из зрелищ. Когда герцогский штандарт с белым вепрем развернулся, а все участники группы пустили коней быстрой рысью, приветствия взмыли до небес. Мне пришлось свистом подозвать обнюхивавшую наши следы Мюррей, чтобы убедиться, – она не окажется оставленной позади. Картины с приветствиями в честь нашего въезда в Лондон твердо и ярко запечатлелись в памяти, но они не способны были сравниться с приемом, оказываемым тут. Вперед выслали посланца, которому следовало предупредить о нашем прибытии городской совет и проследить, дабы все необходимое находилось в готовности. При проезде под нависающим сводом Миклгейтских ворот нас уже ожидала толпа облаченных в небесно-голубого оттенка одежды местных жителей. В едином порыве они затянули радостные возгласы, сопровождая их звуками шалмеев (язычковых двухсекционных деревянных духовых музыкальных инструментов с двойной тростью), сакбутов (маленьких средневековых тромбонов) и бьюсинов (длинных вытянутых труб с воронкой или тарелкообразными выступами). Ожидающие были мне знакомы по представлениям, устраиваемым ими в прошлые праздничные дни. Джон Синбоурн с раздувающимися от работы над шалмеем щеками, Уолтер Киркби со сморщенным от напряжения лицом, Эдвард Скерн, ликующий от свободы толкований старых мелодий. Прежде чем они повернули вести нас по заполненным приветствующими горожанами улицам, музыканты увидели среди восхищающегося приемом общества меня, и глаза их заметно расширились. Пока мы прогулочным шагом петляли по определенному нам маршруту вдоль моста через реку Уз и сквозь знакомые улочки по направлению к Йоркскому собору, вокруг стоял оглушающий шум. К гулу сопровождавших и крикам толпы прибавился звон с колоколен, хотя никакой службы в это время не было. Над многоэтажными домами, чьи окна и двери заранее украсились разноцветными флажками и вымпелами, перекатывался звук самого большого колокола Собора. Когда мы переезжали с Конинг Стрит на Стоунгейт, я рьяно всматривался вперед, чтобы сразу увидеть родной дом. Вскоре в оконном выступе я заметил силуэт юной мачехи, стоящей там с маленькой сестренкой на руках. Ребенок едва поддавался узнаванию, настолько она выросла с тех пор, как я в последний раз был дома, к тому же, уверен, девочка меня не знала. Тем не менее, побуждаемая матерью, она с удовольствием махала кулачками, и я увидел, хотя и не услышал, смех ребенка при появлении шумной процессии, когда мы проехали мимо. Также среди толпы соседей я высмотрел младшего брата и сестру Агнес. Питер сдернул шапку и махнул ей, привлекая мое внимание. Агнес, увидев меня, просияла. В соответствующее время мы добрались до площади перед громадной западной дверью собора, где собрались важные представители нашего города, - старейшины были облачены в платье ярчайшего лилового оттенка, члены совета – в одежды синего окраса. Глаза стали искать внушительную фигуру батюшки. В конце концов, он нашелся, - строгие черты лица светились гордостью от картины ехавшего вместе с герцогом Глостером сына. Я не стану подробно останавливаться на приветствии нас мэром, или на нашем торжественном входе в собор, или на выражении Его Милостью собравшемуся народу благодарности за совершенные приветствия. Или на произнесенном герцоге шепотом совете, что следует улизнуть и провести драгоценные часы с семьей. Или на поцелуях и слезах, на объятиях, которыми родные встретили меня, или на первом вечере, когда мы сидели вокруг очага и говорили о моей жизни в последние месяцы. Или на предостережении старших братьев, - не стоит стараться оказаться важным и влиятельным, или на удовлетворении, испытываемом ими от вероятности обеспечения моего будущего. Все мучившие близких тревоги миновали. Я был любимцем Его Милости, мне улыбнулась королева (об истории с щеглом я благоразумно промолчал), я танцевал с принцессами, получил награду от короля, или, по крайней мере, ее получила моя собака. Мюррей переволновалась и, досыта поев, довольно спала рядом с другим очагом. Радость возвращения в Йорк омрачило только одно происшествие. В последний день, когда я узнал, что свита Его Милости отправится в Миддлхэм на рассвете следующего утра, брат Фредерик взял меня потренироваться на городских стрельбищах из лука. Это не входило в число умений, где я преуспел с момента присоединения к герцогскому двору, но все оказалось поправимо, стоило Фреду лишь посмотреть на мои попытки и тепло высказать похвалу. Я накладывал на тетиву очередную стрелу, когда вплотную за моей спиной раздался голос. «О, здесь присутствует некто, кого я не думал еще раз увидеть ступившим на землю Йорка». Обернувшись и опустив стрелу, я оказался лицом к лицу с Джоном Бартоном. Ну, может быть, не лицом к лицу. Со дня нашей последней встречи на площади у собора он подрос и сейчас был почти на голову выше меня. А еще шире. Теперь, наверное, я предложил бы ему кулачный бой с гораздо меньшей готовностью. Но Фредерик, несмотря на навыки стрельбы из лука, парень миролюбивый, уже держал меня за локоть. «У Мэтта столько же прав находиться здесь, как и у любого другого». «Даже после постигшей его опалы? Отец сказал, ему должно быть стыдно снова показываться в соборе». Фред рассмеялся. «Он вошел туда с герцогом Ричардом. Сомневаюсь, что даже твой отец станет спорить с ним по этому вопросу». «Мой отец способен постоять за себя перед герцогом, как и перед всеми остальными людьми. Он не боится Его Милости». «Я не сказал, что он должен бояться. Имеется в виду, что Мэтт пользуется благосклонностью Его Милости, а в нашем городе мнение герцога имеет определенный вес». «Ха, оно имело бы еще больше веса, если бы Его Милость больше для нас старался». «Его Милость убедил парламент освободить нас от военных податей», - вмешался я. «Я знаю это. Я там был». «Что? В парламенте?» - насмешливо поинтересовался Джон. «Нет, разумеется, нет. Его Милость рассказал мне об этом потом». «Ну, как раз вовремя», - парировал Джон. «Отец говорит, что последняя кампания против шотландцев слишком дорого нам обошлась. Что городскому совету не стоит демонстрировать такую готовность к очередной отправке людей и денег». «Именно эти люди и эти деньги обеспечили нам всем безопасность», - примирительно произнес Фред. «Без Его Милости герцога Ричарда шотландцы легко бы вторглись не далее, как сюда, и разрушили бы нашу торговлю. Считается, что захват герцогом прошлым летом замка Бервик мог способствовать прекращению приграничных трудностей». «И Его Милость делает все это, несмотря на испытываемую им боль», - прибавил я. «Боль?» - хмыкнул Джон. «От постоянного пребывания в процессе кампании в полном облачении и на коне. Его спина -» - я заколебался. «Что с ней?» «Она искривлена – на всем протяжении». Имел ли я право говорить о таком? «С самого его детства. Вот что сражения ради обеспечения нашей безопасности с ним сотворили». Джон не ответил. Он посмотрел на меня, затем поднял мою стрелу и, развернувшись, приладил ее на свой лук. Его выстрел промелькнул гораздо дальше установленной цели. Кулаки у меня были крепко сжаты. Фред потащил меня в сторону. «Оставь его. Пойдем домой. Матушка задумывала особый ужин в честь твоего последнего вечера». Мы двинулись обратно через оживленные улицы по направлению к Стоунгейтским воротам, не обмениваясь друг с другом ни словом. Несколько прохожих поприветствовали брата и с любопытством посмотрели на меня. Теперь, когда он повзрослел и начал становиться мужчиной, Фред приобрел со стороны местных жителей значительную долю уважения. Он поделился со мной, - люди задавали ему вопросы, изумляясь моему возвращению в город вместе с герцогом. Хотя я гордился своим новым положением, спор с Джоном Бартоном и воспоминание о Кануне Крещения, которое данным спором всколыхнулось, привели меня в состояние подавленное и неуютное. Я обрадовался, когда мы добрались до переулков, ведущих прямо на задний двор нашего дома. Но здесь, вдали от оживленных мостовых, брат остановился. «Это правда? Про Его Милость?» Я поднял взгляд на Фреда, ставшего сейчас таким же высоким, как наш отец. Его лицо было наполовину скрыто от меня пролегшими в подворотнях тенями. «Про его спину?» Мне приходилось выталкивать слова. «Да. Я видел это. Однажды в Вестминстере, после прогулки верхом. И еще Его Милость сильно вздрогнул от хлопка по плечу короля». Фред от удивлении присвистнул. «Глядя на него, не подумаешь. Я много раз видел Его Милость входящим в город во главе своих войск в полном боевом облачении». «Это причиняет самую большую боль. Так сказал мне герцог». «Однако, Его Милость обладает такой же прямой осанкой, какая отличает каждого рыцаря из герцогского окружении. И когда он облачен в церемониальное платье, тоже нет не единого признака. Взять хоть старую матушку Гудвин на рынке, - искривление ее спины очевидно любому, не важно в зимней она или в летней одежде». «Старой матушке Гудвин за восемьдесят», - парировал я. «Отец утверждает, что ее позвоночник искривился от ношения корзин и узлов на протяжение всех этих лет. Случай Его Милости – особый, его позвоночник всего лишь отчасти изогнут набок. Я знаю это, потому что помогал его снимать нижнюю рубашку перед умыванием, после того, как слуги были отправлены спать». В течение последних недель я пытался отгородиться от увиденного. Наверное, испытываемая тревога отразилась на моем лице, так как выражение Фреда изменилось. «Говоришь, Его Милости причиняют боль тяготы военного дела? Но он продолжает так много времени проводить на войне. По словам отца, герцог объявил Совету, что король может отправить его опять сражаться с шотландцами уже этим летом. И что парламент пожаловал ему все пограничные с Шотландией земли, дабы Его Милость мог оттуда вести войска. А еще, - что Йорк не будет в следующий раз платить за них. Члены Совета в едином порыве поблагодарили Его Милость, как только он сказал это, чтобы ни возражал по данной проблеме Джон Бартон». «Его Милость обмолвился, что последнее станет для города хорошей новостью». «Но обмолвился ли он также, что это означает? Что у герцога Нортумберленда теперь будет меньше оснований вмешиваться в наши дела? Отец утверждает, Совет приветствовал сказанное почти с равной теплотой, как и предыдущие вести. Не удивительно, что они закатили герцогу нынешним вечером роскошный пир». Я кивнул в ответ, хотя понятия не имел, о чем рассуждает Фред. После того, как батюшка прекращал просвещать нас в них, политические обстоятельства города всегда начисто испарялись из моей головы. Видимо, моя озадаченность стала Фреду очевидна, ибо он произнес: «Довольно об этом, братишка. Какой бы формы ни оказалась у герцога Ричарда спина, он хорошо для нас потрудился, особенно для тебя. Насколько мне известно, батюшка хочет по этой причине поднять за него тост во время нашего ужина. Давай зайдем, - мне кажется, я чувствую аромат поджаренного гуся». Моя новая матушка, и в самом деле, приготовила в тот памятный вечер в честь моих проводов великолепное блюдо. Таким образом, пролитые ею и Агнес слезы смешались с тостами в честь моей удачи. На следующее утро батюшка проводил меня в старый монастырь, в котором расположился герцог, и где, среди собравшегося общества, ждала меня уже оседланная и готовая Бесс. Отец помог мне подняться на нее, а затем, когда я отрегулировал сиденье, крепко взял меня за рукав, заставляя на него посмотреть. «Ты хорошо постарался, сынок. Мы все гордимся тобой. Продолжай верно нести службу твоему господину». «Продолжу, батюшка, - всегда так буду поступать». Я взялся за узду, думая последовать за тронувшейся группой, но, стоило мне только приготовиться, как отец продолжил. Лицо его было мрачным. «Но помни, Мэтт, знать может оказаться ненадежной. Они способны изменять свое мнение из одной прихоти, кто знает, вдруг, даже и такой основательный человек, как Его Милость. Если увидишь, что в замке не ко двору, не забудь, ты всегда в силах вернуться домой - сюда». Я улыбнулся. Выбросив из памяти все годы опыта батюшки в ведении торговли и в заседании Совета, как любой мальчишка, я верил, что знаю лучше, нежели он. Пусть и благодарный отцу за поддержку, я был убежден, что никогда не испытаю в ней нужды. Не пройдет и нескольких часов, как мой кулак разобьет нос Хью Соулсби, так, может статься, мне следовало подумать лучше?