* * *
Всякое бывало в жизни врача первой категории Ильи Третьякова. Ремонтов в больнице, например, пять за последних два года. Пятый как раз подходил к концу, но это совсем не значит, что не будет шестого. Тем не менее, больница уже начала выглядеть немного презентабельнее: стены покрашены, полы новые, окна пластиковые во всех коридорах и палатах, двери всюду наконец заменили, выбросив те кошмарные деревянные недоразумения с облупившейся краской. Ещё бы оборудование новое, хотя бы рентген-аппарат и парочку анализаторов в лабораторию… И вообще хорошо бы было. Но мы, врачи, народ неприхотливый и терпеливый, конечно. Потерпим. Двери – это вообще был отдельный разговор. Полностью стеклянные, красивые, матовые, потому что установили их на всех процедурных и перевязочных, прям как будто в будущее разом шагнули. Но с некоторых пор, правда, к этим самым стеклянным красивым дверям у Ильи было стойкое непринятие. В то утро всё было так, как обычно: не выспавшийся Третьяков после ночного дежурства, да ещё и поцапавшийся с Калугиным, потому что снова конверт был пуст; привычная перевязочная номер два, почти конец времени перевязок. Здесь хотя бы можно было спрятаться, будто нет его, и не идти в приёмное отделение, куда Калугин бы его непременно отправил. Снова. – …Ну я ему и говорю: ничего не знаю, есть в списке ОМС – значит, делаем по ОМС. А он мне сразу, мол, будем поднимать вопрос о вашем увольнении. А кому работать-то тогда, оперировать кому, если он меня уволит? – негодовал Илья, выговариваясь медсестре Марии Павловне, которая сегодня ему ассистировала на перевязках. – Совсем охренел со своими взятками… Войдите! Фамилия? – Гром. – Экая у вас фамилия смешная, Игорь Константинович, – с улыбкой ответил Илюша и отыскал в стопке нужную папку с историей болезни, бегло её пролистывая. – А давайте вам в паспорт её пропишем. Вместе посмеёмся, – угрюмо ответил Гром, заставив Третьякова рассмеяться и поднять руки, мол, сдаюсь. – Ну что вы, Игорь Константинович, я не такая, – кокетливо заметил Илья Евгеньевич и поправил маску, указав рукой на кушетку. – Прошу. Обработав руки антисептиком и надев чистую пару одноразовых перчаток, Третьяков поднялся из-за стола и подошёл к устроившемуся на кушетке Грому. Трещина в лучевой кости – ерунда, пулевое ранение плеча – уже серьёзнее, но ничего важного задето не было, ожог на второй руке… Майор Гром, конечно, тут легенда. Его полная история болезни, хранящаяся в архиве, была почти что семитомной, как какой-нибудь «Ведьмак» пана Сапковского: такой же увесистой, объемной и полной приключений и крови. В смысле, чего там только не было… В какой именно момент привычная процедура пошла не по плану, трудно сказать. Может быть, Илье не стоило шутить про фамилию? А может, Игорь просто встал не с той ноги сегодня? Или во всем в принципе был виноват Калугин, просто потому что он человек-говно и угрожает Илье увольнением, если тот будет продолжать отказываться брать взятки? Наверное, просто звёзды так сошлись. Просто Третьяков отвлёкся на свои мысли, не предупредил Грома и слишком резко отлепил пластырь, приклеенный поверх свежего шва. Как оказалось, реакции и рефлексы у майора полиции были отменные, несмотря на две недели в больнице и загипсованную руку. Это Илья ощутил на себе – натурально на всём себе, – встретив носом кулак Грома и выбив спиной новенькую стеклянную дверь. Хлипкие двери оказались, надо сказать, всего-то один малость субтильный хирург-травматолог – а они уже в щепки, точнее, на маленькие осколки. – Илья Евгеньевич! Блин, простите, я… я не специально, просто рука дёрнулась… Третьяков с трудом открыл глаза и сфокусировал взгляд на склонившемся над ним Игоре. Тот выглядел настолько виноватым и обеспокоенным, что разозлиться на него всерьёз как-то не получалось. Главное, что руки целы – не посекло осколками стекла. А сломанный нос и ушиб всего Ильи Евгеньевича – это так, ерунда.* * *
Спрятанная самолично Ильёй бутылка приличного коньяка оказалась нетронутой. В холодильнике ординаторской также нашёлся лимон, который можно было ещё порезать на тонкие дольки и посыпать сверху кофе – самая та закуска для коньяка, а большего им сегодня вечером вроде бы было и не нужно. – Ну, предлагаю за знакомство выпить и сразу перейти на "ты", – сказал Илья, сев на диван рядом с Игорем и разлив коньяк по мензуркам на сто миллилитров за неимением другой подходящей посуды. – О, генеральская закуска? Красота, – улыбнулся Гром уголком губ и взял одну из мензурок. – На «ты» так на «ты». А вот следующий – за здоровье. Мензурки были пластиковые, так что красивого и торжественного звона друг об друга не получилось. Зато коньяк хорошо пошёл. – За здоровье – это правильно, конечно. – Так что там у тебя за дело-то? – спросил майор, тоже цапнув с блюдца лимон и, расслабленно откинувшись на спинку дивана, отправил его в рот. – Рассказывай, а полиция разберётся. – Полиция, кстати, разбирается. Точнее, ходит ко мне участковый как к себе домой, ещё и время выбирает специально, как я с ночных дежурств возвращаюсь и поспать хочу. В общем, сейчас я не только расскажу, но и покажу. Наполнив мензурки по второму разу, Илюша перегнулся через подлокотник дивана, подхватывая с пола свой рюкзак и доставая оттуда три заявления – все хороши как на подбор! – и повестку в суд. – Шёл я не так давно на работу утром, смотрю – мужику плохо. Инфаркт, остановка, пришлось делать СЛР ему. Ну, пару рёбер ему сломал, зато сердце запустил, такое часто бывает при сердечно-легочной реанимации, – начал рассказывать Илья, передав заявления и повестку Игорю. – А он вон чего чудить начал. Гром, сощурившись, забрал из чужих рук заявления и повестку, внимательно перечитал все три и усмехнулся на криво выведенном на белой бумаге "причинил действия насильственного характера средней тяжести". – Вот так и делай добро людям, – качая головой, усмехнулся Игорь. – Не помог – хреново. Помог – ещё хуже, но только уже тебе. Я так однажды подвизался на свою голову в соседнем подъезде одну пьющую компанию к порядку призвать. Пока до них достучался-дозвонился, сломал звонок. Так, представляешь, вместо них вышла из соседней квартиры, молодая мамаша с ребенком, и заявила, что я ей мешаю. Мол, к алкашам они привыкли, что те побуянят и перестанут, а я пришел не в то время. Чуть на меня самого заяву не накатали. Он отложил на диван листки, стащил с блюдца ещё кусочек лимона и с непроницаемым лицом сжевал, даже не поморщившись, просто так. – Где ты его реанимировал? Там есть где-нибудь камеры наружного наблюдения? Для защиты пригодится, чтобы умника на место поставить. Если повестка пришла, то в суд, конечно, придется потащиться, но вряд ли дело куда продвинется. Жалобщиков много, а за превышение должностных полномочий и обязанностей тебя не привлекут. Я до слушания оклемаюсь и помогу тебе собрать, что нужно. Это не проблема. – Да в том-то и дело, что реанимировал я его в подземном переходе, где никаких камер нет. Когда в первый раз пришел поговорить и всё уладить хотел, он сам себе тумбочкой ногу сломал, ну, там написано, что я, но он сам. Был в палате свидетель, но умер, – тяжело вздохнул Илья и поднял мензурку с коньяком. – За здоровье, ментальное и физическое... Во второй раз да, я ему дрелью угрожал. Но у меня рука не дрогнет, я себя знаю. И нос он себе об спинку кровати сломал, когда я уже за дверь выходил. И свидетелей – никаких. Вторая доза лечебного коньяка пошла уже легче. Не то чтобы Третьяков так уж сильно парился из-за этого сумасшедшего, но суду-то неизвестно, что сам он пацифист и вообще мухи не обидит, и что этот Леонид настолько поехавший, что ради денег на всё готов. Даже продолжать себя калечить. Будто у простого хирурга районной больницы вообще есть деньги, чтоб лям компенсации выплачивать! – В третий раз я к нему идти боюсь. Вдруг он в окно шагнёт? А участковый мне мозг трахает, чтоб я это сам улаживал. Короче, вот такая вот херня... – Так на медицинское освидетельствование его надо, – Игорь снова опрокинул в себя коньяк, со свистом выдохнул и прислонил к носу руку в гипсе. – Пускай к нему поставят другого врача и камеру, мол, для сохранения безопасности. Знаем мы таких любителей халявы, мой напарник заявления по бытовухе и врачебной халатности каждый день рассматривает. Надо, кстати, ему твой случай и перенаправить. А для суда – характеристику с места работы, что там ещё... Коллег с работы позвать парочку в защиту. Игорь рассуждал, а сам думал – ну какой адекватный судья вообще скажет, что Третьяков намеренно кого-то калечит? – Вытащим тебя, добрый доктор, не волнуйся, – хрипло заключил с улыбкой Игорь и сам в этот раз плеснул в мензурки по пятьдесят грамм. – За справедливость давай. – Зам главврача, собака такая, тоже время тянет, – почти с обидой пожаловался Илья. – Не нравится ему, что я, типа... идейный. Взяток не беру, махинации проворачиваю разные, например, чтобы оперировать платные операции бесплатно, всё такое. Уволить меня не может, иначе совсем некому работать будет, а кошмарить – кошмарит. Операции делать не даёт, в приёмнике меня сгноить хочет. Весь день на ногах после ночного дежурства, толком не жравши, так что неудивительно, что коньяк начал понемногу давать в голову. Третьяков опьянению и не сопротивлялся, наоборот, с удовольствием выпил за справедливость и уже готов был пить ещё за что-нибудь. Не контролировал уже, правда, что говорит, но Игорь ведь не при исполнении, верно? Да и не выглядел он как тот, кто его может привлечь за те самые махинации со страховкой. Это же так, детский лепет, и не себе в карман – людям в помощь. – Так чего, можно и не садиться в тюрьму? – рассмеялся Илюша, уперевшись в журнальный столик ногой в рваной кроссовке и тоже откинувшись на спинку дивана. – Вот это точно хорошие новости. – А ты уже сухари сушить собрался? Рановато, доктор. Придется ещё на благо общественности поработать, – в тон ему усмехнулся Гром и покрепче запахнул больничную рубашку, устраиваясь в уголке небольшого дивана. – Меня тоже на работе не все любят. Там, где иногда надо быть беспринципным, я принципиальный. Правда, иногда это приводит к вот такому вот исходу. Он окинул себя красноречивым взглядом и снова усмехнулся Третьякову. Понимал же, зараза, как никто другой. И про финансирование понимал, и про то, что кошмарят – если бы не Прокопенко, который Игоря всю жизнь знал ещё с того момента, как тот пешком под стол ходил, он бы уже в полиции давно не работал. Но для острастки и его перекидывали на работу, годную для стажёров и участковых – его, одного из лучших следователей. – Так ты, значит, хирург, – переключил беседу Гром с не самой приятной для Ильи темы и снова потянул с блюдца лимон. – То-то я смотрю руки не дрожат, сколько бы ни пил. Это хорошо, красавчик, жизни спасаешь. – Ага. Хирург-травматолог, врач первой категории, – не без гордости сказал Илья, даже нос вскинул, снова засмеявшись. – Да ладно, ты же тоже жизни спасаешь всё равно. Правда, больше калечишь и сам калечишься. И меня пытаешься. Но всё равно. Подавшись вперёд, Третьяков в очередной раз наполнил мензурки. Бутылка, конечно, объёмом ноль семь, но в двух здоровых мужиков войдёт нормально. Да и заночевать можно прямо здесь, ну или в палате Грома, он всё равно лежит один в двухместной. Домой Илюша явно не поедет, ни на такси, ни тем более на скутере. – А ты, значит, майор, – с усмешкой вернул фразу Илья и поднял мензурку для тоста. – Ну, за дружбу госучреждений, что ли. И за то, чтобы больше не влетать в стеклянные двери, а то мне как-то не понравилось. – Блин, мужик, ну извини, честно, – Гром стыдливо прикрыл глаза рукой и снова рассмеялся – Я ж не со зла. Реакция такая, знаешь, ни к черту. Кто у вас вообще придумал стеклянные двери ставить? Хотя, с другой стороны, была б железная или деревянная, тебе бы самому хирург-травматолог первой категории понадобился бы. Игорь снова отсалютовал мензуркой, выпил, смакуя на языке горячий привкус коньяка. Да уж, за дружбу бюджетников выпить стоило. Да и Третьякова в который раз поблагодарить. – Спасибо тебе, Илья. Вот хорошего врача сразу видно – дело даже не в коньяке, хотя я вообще не против такой гомеопатии. Глаза у тебя добрые. – Сам ты гомеопатия! – фыркнул Илья и стукнул Грома заявлениями по голове. – Гомеопатия – это херня и мракобесие. А коньяк – это... не херня. Лучше расскажи, как ты дошёл до опрокидывания в двери врачей с добрыми глазами. Вряд ли же просто расстроился из-за травм при задержании, верно? Третьяков хитро и, может, самую малость пьяно улыбнулся. Вот если они всё-таки подружатся – во что хотелось верить, – он ему ещё миллиард раз припомнит этот инцидент с дверьми. Потому что не обижается и вообще сущая ерунда, но смешно же получилось, на самом деле. – Говорю же, реакция такая. Не знаю, перенервничал может, – Игорь пожал плечами, точнее, здоровым плечом – простреленное от движений все ещё ныло, и он старался лишний раз его не задействовать. – Я, если честно, не очень люблю лежать в больнице. Я, если бы не привезли сюда на скорой и насильно, сам бы и не пришел. Не мое это, знаешь, отлеживаться в койке. Коньяк для такого приятного вечера уходил слишком уж быстро, хотелось посидеть подольше и в палату вернуться как можно позже. Там, за стенками, охающие пенсионеры, резкие запахи спирта и йода, громыхающие каталки; а здесь приятно пахнет коньяком, лимоном и кофе, а из противоположного угла дивана ему добрыми глазами улыбался добрый доктор Третьяков. – Знаешь, сколько раз я сваливал с места происшествия под шумок? То с трещиной в рёбрах, то с разбитым лицом. Один раз даже с огнестрелом, повезло, что пуля прошла по касательной и только кожу вспорола. Не как в этот раз, конечно. – Да кто любит лежать в больнице? Лежать тут уныло, – согласился Илья. – Вот работать весело. Ко мне однажды пациентка поступила после аварии, и когда уже хотели из искусственной комы её выводить, мне рентген не понравился – что-то там было такое... Я говорю, мол, нужна ещё операция. Зам главврача запретил, пришлось пойти выбивать разрешение из родственников. А у нее ни родителей, ни мужа, только молодой человек какой-то мутный. Короче, пришлось на ней жениться, пока она в коме, чтобы самому бумаги подписать. Илюша рассмеялся, запрокинув голову, и снова потянулся к бутылке. Неприятные темы разговора уже сменились более приятными, и Третьяков надеялся, что сегодня услышит пару-тройку ментовских баек. – Операцию я тогда провёл успешно, вытащил щепку, которая могла сонную артерию проткнуть. Правда, девушка шутки с женитьбой не оценила, пришлось разводиться, – развёл руками Илья. – Но лучше в разводе, чем вдовцом, я так считаю. Они выпили ещё, блюдце обеднело на пару кофейных лимонных долек. – Меня, конечно, служба так не закидывала, чтобы до женитьбы и все такое, – ударился в воспоминания Гром. – Но, ты только не смейся, в рамках расследования мне пришлось целый месяц ходить в школу танцев. И, господи прости, учиться танцевать. Мы тогда маньяка ловили, который повадился в том районе на девушек нападать. Вычислили, что все его жертвы так или иначе были связаны со студией бальных танцев, вот и отправили меня туда, как засланного казачка... Представить Грома в строгом чёрном костюме, с идеальной осанкой и на паркетном полу неимоверно сложно, но от этого только смешнее. Хотя такому, как Игорь, только там бы и красоваться... Если, конечно, мысленно убрать кучу ссадин с лица, все повязки и гипс с руки, и раздеть... на этом моменте, в целом, Илья и залип, так и не дойдя до пункта "одеть во фрак". – Да ладно, я в школе тоже бальными танцами занимался, – отмахнулся Третьяков, признаваясь в своей "страшной тайне". – Лет семь, наверное... Но выбор всё-таки сделал в пользу медицины и не жалею. В пьяную голову приходит донельзя глупая идея пригласить Игоря на танец. Если они сейчас начнут двигаться, их разнесёт от коньяка в три раза быстрее… Но глас разума уже почти не слышно. – Я, конечно, не маньяк, но приглашаю на танец, – улыбнувшись и подмигнув, сказал Илюша. Недалеко как раз стоял музыкальный центр, древний, но ещё работающий, там точно будет что-то подходящее. – Ага, то есть моя частичная инвалидность и отсутствие фрака, но присутствие бинтов тебя не смущает? – Ой, тоже мне, инвалид, хорош прибедняться. Медсестёр на жалость разводи, а я твою историю болезни видел, – улыбнулся Третьяков, сразу же протянув руку к музыкальному центру. – Я тебе больше скажу – я её сам и заполнял. В целом, по походке и фигуре Третьякова можно было распознать в докторе хорошо скрытого временем бальника. Не то, чтобы Игорь сильно присматривался — но теперь присмотрелся, и с высоты своего месячного опыта занятий эту плавность движений и осанку распознал. Коньяк, в принципе, очень хорошо сгладил все возможные неровности и углы, подарил смелость и довольство сегодняшним вечером. Который, к слову, обещал быть томным, раз уже собрались танцевать. – Только ты меня, Илюха, извини заранее, если я, там, на ноги наступлю или собьюсь где, – хмыкнул Гром, поднимаясь вслед за Третьяковым с дивана. – Так что сегодня, пожалуйста, без румбы, самбы и прочих латиноамериканских извращений. Как по заказу, заиграло что-то классическое. Вальс, чтоб его, классический – в таком состоянии Илья уже точно бы не вспомнил, который это из, – словно сама вселенная хотела, чтобы этот пранк вышел из-под контроля. Нужно было разве что чуть убавить громкость, чтобы народ не привлекать, хотя из этой ординаторской какие только звуки не доносились обычно... все давно привыкли к некоторой эпатажности Ильи Евгеньевича. Она сейчас только на руку была. – Сегодня для вас, товарищ майор, исключительно классика, – смеясь, ответил Илья и протянул руку Игорю, и сразу же сделал шаг к нему, положив вторую руку, аккуратно, на травмированное плечо. – Я сейчас в такой кондиции, что сам могу ноги тебе оттоптать, но, честное слово, это не месть. – Вообще-то, имеешь полное право на вендетту, – Гром довольно прищурился, тут же выпрямляясь и отклоняясь немного назад, и принял руку Третьякова, жалея, что второй, в гипсе, не получится приобнять за талию, как положено. Тело, даже пьяное и немного повреждённое, оказывается, прекрасно помнило, что, где и куда. Была, видимо, у Грома некая предрасположенность к подобным видам деятельности, не соврала тогда хрупкая девочка, которая и учила Игоря танцевать; Гром даже забыл про хромоту и прочие травмы и повел лёгким вальсовым треугольником Третьякова по ординаторской, отсчитывая в голове ритмично: раз-два-три, раз-два-три... Да и сам Илья даром что жаловался на опьянение, а двигался все равно легко, непринужденно, и ноги Игоря в больничных тапочках никто не отдавил, и он сам на чужие кроссовки не наступал, с удовольствием вспоминая почти забытое умение двигаться под музыку ритмично и легко. Места в ординаторской не так, чтобы много, но они вдвоём, успевшие вылакать полбутылки коньяка, умудряются даже ничего не задеть, не опрокинуть и никуда не завалиться. Последнее было бы совсем нежелательно, учитывая, что после полёта в дверь Илья весь в красочных синяках всех цветов радуги, а у Игоря и так травм хватает – целый набор героя. С каждым мысленным "раз-два-три" Третьякову всё больше кажется, что это абсолютно нездорово даже для двух мужиков, выпивших полбутылки коньяка, но эти мысли быстро из головы выветриваются, когда он взглядом с Громом встречается. В голове – блаженная пустота, тело и ноги двигаются исключительно на автомате и так и не забытых условных рефлексах, и как-то даже останавливаться не хотелось совершенно. – Да мне как-то уже и не хочется реализовывать эту... вендетту, – ответил Илья, когда вальс оборвался, сменившись следующей композицией, и им пришлось остановиться, правда, объятия пока оба не стали разрывать. – А, то есть мысль была, да? Вообще не осуждаю. Всё-таки для его набора травм на каждый квадратный сантиметр тела отпахать несколько минут вальсирования без сопутствующих признаков было бы очень самонадеянно. Поэтому Игорь вынужден разорвать теплое объятие и рухнуть на диван, тут же зашипев от колкой боли в рёбрах. – Виноват, не рассчитал, – сам перед собой извинился Гром и снова отодвинулся в угол дивана, давая себе передышку. – Илья Евгеньич, пару минут, и я вас ещё разок потанцую. Отмерьте мне только коньячку, пожалуйста, в лекарственных целях. Услышав про ещё разок, Илья только удивлённо вскинул бровь. Однако, он и не надеялся, но раз предлагают – грех отказываться. Тем более, Игоря никто за язык не тянул и он явно сам какую-то долю кайфа словил, в противном случае Илюша бы заметил по его лицу и в целом по тому, как бы зажато и неловко майор двигался в танце. А ничего такого и не было. – Коньячку — это можно, – согласился Третьяков, присаживаясь на диван рядом с Игорем, даже слишком рядом, касаясь его колена своим, и потянулся к бутылке. – Тем более в лекарственных целях. Вообще святое дело. Пока Илюша разливал коньяк по мензуркам, сам собой начал мурлыкать под нос мотив песни "младший лейтенант, мальчик молодой, все хотят потанцевать с тобой"... Игорь, конечно, уже целый и настоящий майор, но сути это не меняло. Танцевать с ним Третьякову понравилось. – А может на брудершафт? – хитро спросил Илья, передав наполненную вновь мензурку Грому. – С поцелуем или без? – Сдается мне, на понт берете меня, сударь. Игорь прищурился, глядя на мензурки, прикусил кончик языка и снова залпом влил в себя их содержимое. Коньяк был хорошим настолько, что Гром теперь тоже ощущал, что он весьма и весьма хорош во всем. В байках, в танцах и во флирте с некоторыми докторами у которых глаза добрые и чуточку пьяные. – Я на брудершафт после первого танца не пью, только после второго, – блеснув такими же пьяными глазами, заключил Игорь, поймал лимон на выставленный язык и облизал от кофе кончики пальцев. – А то у нас коньяк уходит как-то очень быстро. Я морально не готов уйти в палату так рано. Где-то в глубине души Гром сейчас понимал, почему предпочитал не пить – крепкий алкоголь развязывал язык, руки, ноги и мозги, вытаскивая из предельно собранного майора лихого Игорька. Но Илья вроде бы сейчас был абсолютно не против. Игорь тоже был не против, поэтому ногу, которой соприкасался с Третьяковым, никуда не убирал. – А никто и не говорит, что нужно возвращаться в палату, – выдохнул Илья после того, как тоже выпил еще рюмашку, и потянулся за лимоном, чтобы поскорее заесть горечь – хоть правда, целуйся, как на свадьбе. Илюша, может, и поцеловал бы, если бы справедливо не опасался, чтобы ему в этот раз точно что-нибудь сломают. Или доломают – нос, например. Рабочая рука у майора пока была только одна, но ему наверняка хватило бы и этого... А рисковать Третьякову не очень хотелось. Даже ради поцелуев. В том, что рефлексы у Грома работают прекрасно, он уже успел убедиться, и не хотелось в целом ломать какую-то приятную установившуюся атмосферу между ними. Как будто бы даже интимную. – Всегда есть вариант пойти в процедурный и спереть немного спирта, разбавить его, ну и... – усмехнувшись, Илюша рукой взмахивает, жестикулируя не слишком-то понятно. – Но это вариант рисковый. Думаю, нам с тобой, майор, и бутылки коньяка хватит. Мне ещё работать завтра, а тебе выздоравливать. – Хорошие вещи говоришь, правильные, да, – кивнул Игорь, подпирая подбородок здоровой рукой и глядя на Илью. – Во всем нужна мера, а больница не лучшее место для лихого кутежа. Всё-таки где-то внутри Грома дремал какой-то гусар, который оживал пропорционально выпитому спиртному – иначе не на что списать это неуёмное желание рухнуть с головой в какое-то веселье, которое началось с безобидных танцев. Насколько вообще можно назвать безобидным этот коньячный вальс в ординаторской. – Ты что, правда не погонишь меня обратно, как эта ваша... Как ее... Старшая медсестра. Она вечно кричит на меня, Илья, почему у тебя в отделении такой бардак? Игорь хмыкнул и все же тихо рассмеялся. Что-то расслабляла его эта обстановка, эта компания Третьякова. Даже музыка, потому что музыкальный центр все ещё мурчал что-то красивое на южноамериканском. Игорь мечтательно уставился в потолок. Третьяков ещё ниже сполз по спинке дивана и закинул одну ногу на колено Грома, раз уж они так близко теперь сидели. Раз уж майора, кажется, разъебало хорошим коньячком ничуть не меньше, чем Илюшу. Раз уж хочется, в конце концов, какую-то понятную тактильную жажду утолить, хотя казалось бы, вон, пять минут назад они тут обнимались, пока вальсировали. – Это какой такой бардак? – удивлëнно вскинул брови Третьяков и даже невольно подался к Грому ближе. – Кто там тебя прогоняет в палату и кричит на тебя? Слыш, только скажи, Игорëш, я им всем тут устрою, честное слово. Нашли на кого орать! Да я на них ежа своего бешеного напущу! Приоткрывший, было, один глаз Гром с интересом покосился на очаровательно захмелевшего Третьякова, но на словах о боевом еже не сдержался всё-таки. Прыснул, забыв про ушибленные ребра, и захохотал, держась за грудь. Почему-то в подпитанном допингом сознании эта картина была достойна экранизации: воинственно настроенный Илья, возмущённо поведя усами, отдает ежу команду "фас", и тот, пробегая через все отделение, нападает на старшую медсестру. Которая, в общем-то, не то, чтобы кричит на Игоря, скорее так, бубнит и все уговаривает лечь. – Ой, я не могу, – утирая слезы, сказал Гром и в порыве самых теплых чувств притянул Илью за затылок к себе, упираясь лбом в лоб. – Ёж сумасшедший... От такой неожиданной близости, когда Игорь его к себе притянул, дыхание на миг сбилось, потому что Третьяков грешным делом подумал – сейчас точно поцелует. Но не поцеловал, хотя он уже замер, готовясь к такому ответственному моменту. Ну и дурак, Третьяков. – Да... ёж хороший, да, – немного рассеянно ответил Илюша. – Только кусается иногда, но несильно, и по ночам пыхтит и топает по клетке. "А ты кусаешься?" Всё-таки иногда Гром был непроходимо тяжел в плане осознания и быстроты реакции. То есть в дверь впечатать – это пожалуйста, это уже отработанная схема, а вот сблизиться, когда все звёзды, как прожекторы на сцене, сходились на одном человеке – это уже сложнее, извините. Игорь словно забыл, что человек он, к слову, одинокий, и что чувство тактильности у него тоже обострённое, и что Третьяков, судя по старательно сосредоточенному и чуть пьяному взгляду, тоже, как и сам Игорь, не может понять – а чего, собственно тормозим? – Я тоже дома почти не ночую, – пробормотал Гром и чуть ближе подался вперёд, чувствуя приятную коньячную пряность чужого дыхания. – И ежа у меня нет. Груша есть под потолком...боксёрская. И окно красивое. Ой, тормоз ты, майор, ой, тормоз... Когда Игорь подался к нему снова, уже как будто бы совершенно осознанно, Илья снова замер, боясь пошевелиться, и невольно провел языком по губам, глядя при этом на чужие губы. Взгляд из-за количества выпитого и маленького уже расстояния между ними немного расфокусировался, но отвести его уже не получалось. Только бы не проколоться, чёрт возьми, только бы не вошёл сейчас кто-нибудь... Впрочем, час уже совсем поздний, а Ветров, который сегодня дежурит, обычно ночует в другой ординаторской, поменьше, считая этот диван бесконечно осквернённым и вообще ужасным местом, на котором вполне можно было посидеть и отдохнуть, но спать – ни за что. В общем-то, не без причины считает. – А давай я тебе ежа покажу, а ты мне красивое окно? – тихо спросил Третьяков, чувствуя, что это уже точно какой-то бред, и они сейчас либо рассмеются из-за абсурдности ситуации и самого разговора, либо точно поцелуются. Такие невербальные знаки, как язык по тонким губам и соскользнувщий вниз взгляд, не мог игнорировать даже такой непроходимый тормоз, каким себя сейчас ощущал Игорь. В конце концов, ну прилетит ему при самом нежелательном исходе ситуации, ну добавится ему немного телесных повреждений – так это к лучшему, ещё на пару дней задержится... Потянувшись ещё ближе, Игорь всё-таки коснулся своими губами чужих, таких же терпких от коньяка и очень мягких. Осторожно, медленно, будто Третьяков, как его бешеная животина, мог бы и сам его укусить, надавил слегка языком, вынуждая эти самые мягкие губы приоткрыть. Он притянул Илью за плечи ещё ближе, дыхание смешалось прямо на губах; осмелев, Игорь зацепил зубами нижнюю губу, лизнул на пробу – терпко-кислая, как кофейный лимон. Надо было сразу так закусывать. – А что, полицейских ещё и целоваться учат на всякий случай? – не сдержавшись, спросил Илья, когда поцелуй пришлось прервать из-за окончательно сбившегося дыхания, и снова невольно облизнулся, до сих пор чувствуя чужой вкус на губах – почти такой же сейчас, как и у него. – Нет, это я сам по себе молодец такой. Паузы в несколько секунд Игорь посчитал достаточной, чтобы снова полезть целоваться. Уж очень складно у них с Илюшей это выходило, как по комнате вальсировать. Только гораздо приятнее. Рука Грома переместилась с плеча обратно на затылок, прошлась по мягким волосам и притянула Третьякова ближе. Раз в морду не дали, то можно было градус наглости немного повысить: Игорь прикрыл глаза, сосредоточиваясь на том, что ещё помнил о поцелуях, потерся губами о губы, покалывая чужой подбородок щетиной, и пробрался языком уже глубже. Другой рукой в пластырях и бинтах Игорь коснулся чужой щеки так осторожно и нежно, как его грубые руки умели. – Подожди... Игорь, – прошептал Илюша и, зажмурившись, шумно выдохнул, когда руки майора уже потянулись к его талии, а потом и ниже, явно намереваясь затащить к себе на колени. – Тебе активные, э-э-э, любая активность нежелательна... две недели ещё. Я тебе как врач говорю. Хотя за активность, хоть какую-нибудь, Третьяков был вообще всеми руками и прочими конечностями, хоть и понимал, что, во-первых – травмы Игоря, а во-вторых, для нормальной близости они оба слишком пьяны, на самом деле, и некоторые функции могли сбоить просто из-за коньяка. – Ну целоваться-то можно? – Целоваться можно. Даже нужно. Пропишу тебе завтра в назначениях.