Скорый Питер-Москва

      Игорь откладывал эту поездку, наверное, месяца полтора. Сначала у него была отговорка – холодно, мол, ещё чтобы купаться, не тот климат. Потом появилось громкое дело с какой-то достаточно мутной историей, и поездка отложилась сама собой, ведь Гром домой притаскивался только ночевать, и то – на автопилоте, и далеко не всегда он так приползал, иногда ночуя в управлении.       Приятно же всё-таки ночевать в камере, когда ты там добровольно, а не добровольно-принудительно за какую-нибудь херню, за которую – пара ночей в изоляторе, в качестве наказания, и опять – удержки из зарплаты в счёт штрафов.       Одним словом, признаваться, что Игорь просто не любит пригородные электрички, он не хотел. Он не ездил на них лет десять, но ему до сих пор казалось, что они до сих пор такие: зелёные, грязные, с мутными от старой копоти и пыли окнами, которые не открываются или не закрываются, если не подставить туда бутылку пива; с разрисованными круглыми боками и тамбурами, прокуренные, с деревянными жёсткими сидениями… и с кислым запахом пива, который не выветривается из вагонов никогда.       Кто бы мог подумать, что цивилизация добралась и до электричек пригородных направлений? Майор Гром, например, подумать не мог.       И всё-таки – да, он согласился, и да – сидел сейчас, почти как король, на отдельном, мягком и достаточно удобном сидении приятной синей расцветки, в чистом вагоне, который был оборудован кондиционером. Работающим, вот, что самое удивительное! И на целый час Игорь был предоставлен только себе и своим мыслям, в этом полупустом прохладном вагоне, везущем его из Петербурга в Белоозеро. Чтобы там, пересев на другую электричку, за каких-то пятнадцать минут добраться до Сестрорецка. А в Сестрорецке – пляж, залив и озеро – выбирай не хочу, – солнце, отдых…       Хорошо в Сестрорецке, одним словом. Стоило того, чтобы потянуть эти полтора месяца.       Вагон, на удивление, был полупустым. Может, дело было в том, что сегодня среда. Или – что проще добраться на машине, а не с такими сложностями.       Или что времени – восемь вечера?..       Откинувшись затылком на подголовник кресла, Игорь скрестил руки на груди и посмотрел через стекло дверей, в тамбур, отвлёкшись от мелькавшей за окном однообразной зелени.       Там, в тамбуре, пацан в серой толстовке очень сосредоточенно рисовал краской прямо на стене. Рисовал, точнее, писал, кажется, какую-то надпись, но Грому не было видно, потому что он загораживал надпись своей спиной.       Глянув на табло над дверьми, Игорь убедился, что ехать осталось минут пять, если верить расписанию, и совсем скоро электричка остановиться в Белоозере.       Какая-то бойкая старушка с тележкой, из которой торчал несвежего, видать, от жары вида саженец, поднялась со своего места и направилась прямиком в тамбур.       Гром заметно оживился.       Бабулька оказалась с крепкой гражданской позицией, а потому тут же сцепилась со шкетом, который откровенно вандалил. Одно ведь дело вандалить в электричке старого типа, которую испортить ещё больше сложно, а другое – малевать на светлой стене «Стандарта Плюс».       Слов было не расслышать, но Игорь наслаждался сценой, как немым кино, вполне в состоянии воспроизвести диалог в голове, по крайней мере, его смысловую часть.       Впрочем, стоило только бойкой старушке откуда-то выудить трость и замахнуться ею на пацана, майор тяжело вздохнул, поднялся, пошатнувшись вместе с качнувшейся на рельсах электричкой, и закинул на плечо увесистый рюкзак. – Здравия желаю, майор полиции Игорь Гром, в чём дело? – привычно уже представился Игорь, продемонстрировав удостоверение бабульке, так как выглядел сейчас ну вот вообще не как «майор полиции».       Бабулька всё равно оживилась. Явно почувствовала свою правоту. – Так вот, посмотрите, размалевал стену, паршивец мелкий! А убирать это непотребство кто будет? Вот как таких земля носит? Небось, на учёте стоит, а туда же!.. – Да я вообще-то…       Под тяжёлым взглядом вольному художнику пришлось благоразумно заткнуться. Гром же, достаточно равнодушно, смотрел на надпись «Я не знаю, я из Москвы» и чуть ниже – «хуй, коржик, головоломка». Всё как надо, узнаваемым стилем тряпсоюза, красиво оформлено. Угольком. Стереть – плюнуть пару раз. – Тише, тише, граждане. Я не при исполнении, но разберёмся, – успокоил старушку Игорь Гром и ухватил шкета за капюшон толстовки, как нашкодившего щенка за шкирку.       Как будто бы он вдруг мог драпануть куда-то, как же…       Бабушка с крепкой гражданской позицией казалась очень довольной, и что-то продолжала бурчать вслед, когда электричка уже остановилась, а майор потащил малолетнего нарушителя за собой на жаркий перрон. – Ну вот чё ты влез? Чё влез? Сидел бы себе, обтекал, – раздражённо фыркнул Андрей, вырвавшись из хватки Грома, и одёрнул толстовку, которая задралась и оголила живот. – Да она бы тебя своей клюкой по голове бы приложила – и ты бы ещё тупее стал. А оно кому надо? Хотя, можно было б пенсию на тебя, идиота, оформить. По умственной инвалидности.       Проигнорировав красноречивое выражение лица Костецкого, означающего скорее посыл нахер, Игорь сам заботливо поправил его толстовку и похлопал по спине – не то чтобы легко и заботливо, скорее, с посылом «пиздуй и не выпендривайся».       Путь от Белоозера до Сестрорецка занял и вовсе какие-то жалкие минут пятнадцать, и вот там народу было много. Игорь с Андреем даже не стали проходить в вагон, а зависли в тамбуре, разве что рюкзаки поставили на пол. Костецкий сосредоточенно пытался оттереть уголь с рук, но в итоге только пачкался сильнее. В какой-то момент Гром, плюнув на пальцы, начал стирать уголь с лица Андрюши, перехватив второй рукой его за шею, чтобы не вырывался. Хотя этот чёрт, конечно, тут же ломанулся куда-то, сдавленно матерясь, но майор был неумолим и не желал его никуда отпускать, даже под аргументы, что скоро всё равно купаться, и в воде он так и так отмоется.

* * *

      В пути до пляжа Игорь жалел, что не придушил Андрюшу там, в электричке, потому что Костецкому не нравилось буквально всё. Пляжи в черте города он отмёл сразу: там много людей, но с этим Гром был согласен. Другие ему не нравились по менее значимым причинам: то грязно, то слишком открытое пространство, то спуск крутой к воде.       И ладно бы они на машине поехали. Или на мотоцикле. Так нет же, всё пешком, на своих двоих…       К счастью, уже в сумерках было найдено идеальное место в какой-то глуши. Небольшой песочный пляж, заросли камышей справа, березовая рощица, частные дачи где-то неподалёку. Гром был согласен уже на что угодно, лишь бы свалиться в горизонтальное положение и отдохнуть, это у Андрея шило в заднице было размером с башню «Вместе», так что оставалось благодарить всех богов, что нашлось место, которое устроило чувство прекрасного этого художника. От слова «худо». – Эй, Игорь, а ты когда-нибудь в Фонтанке и на Мойке купался? – спросил Андрюша, тихо пыхтя над установкой палатки.       Игорь его понимал. Палатка ещё времён его детства, позаимствованная из гаража Фёдора Ивановича, а потому её установка требовала определённых усилий.       Благо, что Костецкий был вполне себе мастер жить в абсолютно любых условиях. На вокзале, в квартире с евроремонтом, на даче друга, в холостяцком логове Грома… Он везде чувствовал себя сразу – как дома. – Ну, купался – это сильно сказано… Скорее, мне часто приходилось устраивать там заплывы. И не только там, – с усмешкой ответил Игорь, и поднял голову, чтобы спросить, чего Андрюшу вдруг это заинтересовало, но промолчал, глядя на то, как он, стянув и толстовку, и шорты, радостно бежит по наверняка ещё горячему песку в сторону воды, врываясь в неё с брызгами прямо на полном ходу. – Джохар, возвращайся, они охуели-и-и!..       Майор только покачал головой. Он уже привык к этим бессмысленным возгласам, крикам, к тому, что у Андрея, как и у всех его корешей из Тряпичного союза, царя в голове нет вообще, и там такая каша, что иногда страшно становилось за то, что из них всех вырастет в конечном итоге.       С этими их сектами, нездоровой любовью Попова к пиромантии и бомбам, с опасными и не очень идеями в голове Петра, с ещё более опасными идеями и любовью к перформансам Андрюши… Один Ваня казался адекватным в этой четвёрке, и сначала Гром удивлялся, как он затесался в эту компанию малолетних панков и анархистов, но всё больше убеждался со временем, что в тихом омуте, как говорится. Ваня их там всех хоть как-то держал ногами на твёрдой земле, и если бы не он, как знать, куда бы закинуло броуновское движение этих дебилов.       Спустя минут пятнадцать и одну пачку жареных на костре сосисок Гром понял, что больше не слышит всплесков и монологов Костецкого со стороны воды, и заметно напрягся. Нет, этот идиот, конечно, хорошо плавал, даже отлично плавал, но один инцидент с водоёмами у них уже был, и хрен его знает, что ещё могло взбрести в голову Андрюши.       Невольно вспомнилась цитата из хорошего советского фильма, что голова – предмет тёмный и исследованию не подлежит, и эта цитата как никогда хорошо подходила к Андрюше. – Андрей, – громко позвал Игорь, поднимаясь на ноги и окидывая взглядом водную гладь озера. – Андрей, твою мать!..       Со стороны зарослей камышей послышался громкий всплеск, как будто удар рукой по воде, и следом – голос Костецкого: – Товарищ начальник, тут русалка! – Какая, нахер, русалка?!.. – Провожу задержание для политосвидетельствования!..       Какое, к чертям, политосвидетельствование, что это такое и что оно могло бы представлять из себя не только в контексте русалок, а вообще, Игорь понятия не имел, но понял, что всё, баста, пора эту рыбку доставать из пруда. В смысле, из озера.       Пришлось стаскивать с себя футболку и шорты и топать в сторону камышей. – Андрюш, ты где? – Да тут я… Забирайся, короче, щас чего покажу…       Гром, тяжело вздохнув и прокляв всё на свете – в первую очередь бурную фантазию Костецкого и полный его частый отрыв от реальности, – раздвинул руками высокие побеги камыша и рогоза, ступил в воду, очень быстро забираясь в самую гущу камыша.       Мокрая, прохладная и вся в каплях воды рука высунулась из зарослей, ухватила Игоря за предплечье и потянула дальше.       А потом Андрюша, появившийся весь и целиком, мокрый, взъерошенный и счастливый, переломил пополам соцветие рогоза и сильно дунул на него, так, что весь мягкий пух, которого было очень много, тут же полетел в лицо Игоря. – Ах ты, мелкий сучонок, да я тебя!..       Андрей, смеясь, тут же погрёб в противоположную сторону, но Гром был быстрее, руки у него были длиннее, а потому удалось перехватить мелкого оболдуя поперёк живота и прижать к себе.       Их веселье прервал шум голосов и двигателя машины со стороны пляжа, и майор замер, крепко прижимая к себе Андрея и заткнув его рот рукой.       Соседей очень не хотелось. Никаких. Пусть даже они устроятся на другом конце пляжа и будут невообразимо милыми, тихими и интеллигентными людьми.       Костецкий, тем временем, мягко вывернувшись, обхватил Игоря руками за шею и поцеловал в ухо – сдув с волос пух рогоза, – в колючую небритую щёку, в уголок губ и, наконец, в губы, втягивая в долгий и мокрый поцелуй. В камышах их было не видно точно так же, как им не было видно пляжа. – Во, хорошее место!.. – Погоди, тут палатка, вон, и костёр. Занято же. – А хозяева палатки где? Утонули? – Да какая разница, поехали, я дальше ещё пляж знаю…       Снова взревел мотор машины и вскоре утих где-то вдалеке, и только тогда Андрей, очень довольный, оторвался от Грома. – Пизды давать будешь? – Не буду, – вздохнул Игорь и отряхнул волосы, чтобы окончательно избавиться от пуха. – А русалка-то где? – Уплыла, наверное, – отмахнулся Андрей. – Не захотела просвещаться. Знаешь, чего думаю? Надо нашему тряпсоюзу осваивать новую целину. Под водой.       Гром только тяжело вздохнул и закинул этого агитатора на плечо, выбираясь вместе с ним на берег – а то сосиски остынут.