Я бы хотел всё начать сначала Там, где ты меня не знала Но прошлое это ведро цемента А я на краю причала кричу: "Помогите"
Грязь — Сундук Мертвеца
Петя с остервенением задёрнул тяжёлые шторы, погружая комнату в плотный мрак — за окном и без того было не слишком-то светло, питерское небо привычно затянули низкие и серые тучи, не оставляя солнцу ни шанса, но даже этот свет резал глаза и заставлял морщиться не только от головной боли, но и вообще, в принципе, от всего. Хазин задержался у окна, чтобы поправить шторы, чтобы не оставить дневному свету ни единого шанса проникнуть в квартиру. Правда, уже отходя от окна, Петя споткнулся о пустые бутылки и тихо выругался. Бардак раздражал не так сильно, если он просто мирно лежал на положенных ему местах и не кидался предательски под ноги, то ли привлекая к себе внимание, то ли пытаясь убить. Если последнее, то попытка была так себе, Петя, даже пьяный, был достаточно ловким, чтобы хотя бы успеть за что-нибудь схватиться, например. — Игорь, ты будешь кофе? — хрипло из-за долгого молчания спросил Хазин и сунул в рот фильтр сигареты, хихикнув. — Да не отвечай, будешь, конечно, чего я спрашиваю, собственно. Чёрный и с сахаром, я помню. Друзья и коллеги, глядя на него сейчас, решили бы, что Петя ебанулся; психотерапевт бы сразу забил тревогу. К счастью, никто из них в этот момент Петю не видел. В квартире вообще никого, кроме него, не было. И Петя знал, что он не ебанулся и не поехал крышей далеко и надолго. Он, возможно, впервые за всю свою жизнь имел с самим собой настолько откровенный диалог и впервые настолько ясно понимал причины своих действий. Петя, блять, страдал. Можно сказать, упивался горем и просто плыл по течению, ожидая, когда перегорит, переболит и перестанет хотеться выть. Вроде бы такая обычная вещь — человеческая смертность. Все умирают. Но, как говорилось в одном жутко распиаренном романе прошлого века: "плохо то, что иногда он смертен внезапно". Вот в чём, мать его, фокус. Две чашки кофе заняли своё место на столе, и это простое дело отняло у Пети все силы. Рухнув на диван, он тяжело вздохнул и откинулся затылком на его спинку, просто бездумно смотря в потолок. Слёз уже не было, да ничего не было уже, только ощущение, что он проебал в жизни всё. Даже свои попытки наладить её, жить свою собственную, а не отцом прожитую жизнь, были словно бы заранее обречены на провал, потому что где-то и когда-то точка невозврата уже была пройдена, и куда ты ни тыкайся, как слепой котёнок, будут только тупики или объездные дороги, которые в итоге выведут тебя на главную магистраль, которая ведёт туда, куда ты совершенно не хочешь ехать. — Ну и что мне с тобой делать? — сердито спросил Петя у щербатой кружки. — Вот нахрена, скажи мне? А что мне с собой делать, Игорь? Ну хочешь, я красиво передознусь и напишу завещание, чтобы меня положили рядом с тобой, а? Кружка предательски молчала, а Хазин не знал, чего он хочет. Смерть совершенно не пугала, когда потерял то единственное, ради чего жил и что вообще держало тебя на этом свете. Друзей у него не было — друзья были у Игоря. Квартиры своей не было тоже, он жил либо на съёмной, либо у Грома. Работа? Коллеги? Ну, поохают, посетуют, дескать, такой молодой, а вот так… вот так. Игорь тоже — вот так. А Пете хотелось только последовать за ним, хотя он никогда и не верил ни в загробную жизнь, ни в перерождение душ. Он, как советский человек, всегда считал себя атеистом и полагал, что там, за чертой, просто огромное ничто. Может, в этом ничто и был смысл и спасение. Там ведь не будет ничего, в том числе боли, грусти и горя.* * *
Входная дверь хлопнула, с потолка снова осыпалась побелка, которую Петя, тихо матерясь под нос, стряхнул с пальто, когда повесил то на вешалку. С вешалки при этом упала кепка, прямо под ноги Хазина, и он тут же разозлился. — А вот нехуй! Нехуй, блять, меня ни в чём обвинять и останавливать, ебучий эгоист! Вот если бы ты меня любил, если бы ты обо мне думал, о моих чувствах, сунулся бы ты под пули, мудак? Да хуй там. Мамкин герой, папкин ментяра. Мусор ты, вот ты кто. Слышишь? Похуй мне на твои обвинения! Подхватив с пола кепку, Хазин запустил её через всю комнату, но никто, понятное дело, ему не ответил. Квартира, в которой никто не появлялся уже две недели, хранила пыльное молчание, а Пете казалось, что это молчание было преисполнено осуждения. Сердито фыркнув, Хазин пересёк комнату, поднял кепку с пола и отряхнул её от пыли, прижав её к груди. Он мог бы сколько угодно орать, крушить вещи и плакать, толку-то от этого… Все эти, известные ему, способы бороться с переполняющими эмоциями и чувствами, он уже перепробовал, и ни один из них не работал. Да вообще никогда не работал, по-хорошему, но других способов Петя не знал. Напиваться? Ему ужасно не нравилось болеть похмельем на утро. Наркота?.. Да. Наркота была выходом и прекрасно справлялась тогда, когда не справлялось ничто другое. Она помогала завести друзей, с кем-то переспать, заработать денег, забыться. Проблемы, конечно, не решала; Петя от неё такого и не требовал. Свои проблемы он привык решать сам, и не считал пристрастие к коксу чем-то таким уж страшным. Не героин же, не дезоморфин, не карфентанил, не коаксил. Тусовочный порошочек, не ангельская пыль даже, его можно употреблять годами – и все будет просто супер. Сколько знаменитостей сидели на нём десятилетиями? И ничего, и нормально. И Пете Хазину не навредит. Ради Грома он тогда, конечно, бросил. Решил – новая жизнь стоит любых жертв, ради Игоря он готов переждать и ломку, и в наркологичку лечь, и вообще – ЗОЖ и правильное питание. И сделал это, потому что Петя, блять, сильный, Петя только тихонько скулил в подушку, когда по ночам ломало, но так, чтобы Игорь ничего не услышал. – Мудак, – вздохнул Петя и сел на диван. – Думал, будто я не знаю, что ты всё знаешь? Ну и дурак. Шаурма вместо мозга, кепкой прикрытая. Ненавижу тебя. Положив кепку рядом с собой, Хазин расправил её и ласково провёл по ней ладонью, а потом откинулся на спинку дивана и завис в телефоне. Полистал тикток, залез во Вместе, но там не было даже ни одного нового сообщения. Ну правильно – кому бы ему писать, и кто бы мог писать ему? Тот, кто писал Пете, две недели как мёртв, а на остальных было насрать. – Ладно. Давай посмотрим, – откашлявшись, Хазин выпрямился и достал из кармана брюк небольшую коробочку. – Значит, так. Глотать таблетки я не хочу, меня от них точно стошнит. Вены резать – и чё я, девочка-эмо, что ли? Это больно. Стреляться тоже не хочу, у меня рука не поднимется на спусковой крючок нажать. Вешаться или топиться, сам понимаешь, – увольте! Я ж не дебил. Я по-нормальному хочу. Остаётся очень мало вариантов. Гром бы его убил, увидь он в руках Пети шприц и такой характерный наборчик. Хотя, нет, он бы в нём окончательно разочаровался, избил и бросил бы, если бы узнал, что Хазин вообще в курсе, как это делается правильно. Какая жалость, что Игоря здесь не было, а в то, что кто-то там смотрит на него с неба, Петенька не верил совершенно. Проще было бы поверить в перерождение, в колесо сансары и так далее, чем в такую хуйню. Иначе что, у мертвецов в раю больше дел нет, кроме как сюда пялиться, на живых ещё родственников? Хуёвое тогда какое-то это место – рай, и при этом ненормально скучное. Пете от самого себя было сейчас хуёво. От трусости, от ощущения бегства, от одиночества и понимания, что никому он не нужен. Вот если бы Хазин не настроил сейчас отложенные сообщения паре коллег из своего отдела с адресом и объяснением, его труп бы не обнаружили ещё очень и очень долго, наверное. Ну, с неделю бы точно, решив, что майор просто ушёл в запой и загул, например. Он же даже не на своей квартире решил свести счёты с жизнью. Хазин был слишком брезгливым и гордым, и такой исход его совершенно не устраивал. Если и уходить, то с фанфарами и красиво, чтобы сплетничали, обсуждали и осуждали. Как начал этот путь – так его и закончит. Мать только плакать будет. А может, и не будет. Петя бы не удивился, если бы узнал, что они с отцом его для себя давным-давно похоронили, а смысл плакать по тем, кто уже несколько лет как умер? Глупость же. Люди ведь постоянно умирают. Обычное дело. Обидно, но с этим совершенно ничего нельзя было поделать. – Такой ты зануда, – выдохнул Петя и пощёлкал зажигалкой. – Так и представляю, как ты мандел бы мне над ухом, что «золотая доза» вообще не стопроцентный метод. И что я должен жить дальше, как-то это пережить, что ли, да? Пизда. Мне просто не хочется, понял? Это моё решение. Каждое моё решение – именно моё, заметь! – было хуёвым и приводило к пиздецу. Решения моего отца… Ну, в целом, тоже приводили к пиздецу, но к локальному, только в моей жизни. Тоже мало приятного, знаешь ли. Вот и пора прервать этот порочный круг. Как только всё было готово, Петя поудобнее устроился на диване и надел на себя Игореву кепку. От неё до сих пор пахло его одеколоном – это очень успокаивало, так что Хазин ещё и его пледом укрылся, чтобы стало совсем уютно и хорошо. Будто Гром снова обнимал, большой, тёплый, неловкий… Вокруг Пети, куда ни плюнь – жизнь покалеченная, судьба разбитая. Он их другим ломал, он её и себе сломал тоже. С Игорем только хорошо и красиво было. Но Игорь от него тоже ушёл. Петя ему, правда, всегда говорил – только попробуй, я тебя и с того света достану. Не достал. Но, раз уж гора не идет к Магомеду, то Магомед пойдёт к горе. Хазину не западло, в этом плане он не гордый, и Игорь того стоит. С этими мыслями Петя и уснул, провалившись в мягкий сон без всяких сновидений.* * *
Вынырнув из воды, он сделал судорожный глубокий вдох, который обжёг лёгкие ничуть не хуже ледяной речной воды. Голова кружилась от недостатка кислорода, грудную клетку сжимало болезненным обручем, а мышцы только чудом не сводила судорога, и удавалось как-то держаться на плаву. На чистом упрямстве и жажде жизни. И, не думая уже ни о чём, он загрёб руками, пытаясь развернуться к берегу. А там – уже знакомая морда, кудрявая бедовая голова. Сказал же – найдёт и вытащит. Не соврал.