***
Всю дорогу до театра Антон пребывал в своих размышлениях. Почему-то неуклюжесть официанта вызывала подозрения. Нет, Шастун никогда не искал тайные смыслы и не строил теории заговоров, но… официант в кафе в непосредственной близости к центру города, который вот так легко роняет заказ на посетителя, действительно выглядел очень странно… да и действия омеги были довольно специфичными. Он не был похож на течного, так что его поползновения на альфу вызывали смешанные чувства. С одной стороны, он мог оказаться просто новеньким, в конце концов Антон не то чтобы часто бывал в этом кафе (читать как никогда не был), и просто растерялся. «Но это же не повод преподносить извинения натурой, — думал альфа, продолжая двигаться, опустив голову и наблюдая за собственными шагами, — и что он имел в виду? Секс? На рабочем месте, в кафе, полном народу, с неизвестным альфой за испачканную одежду?» Сомнения съедали Антона изнутри. Что-то не давало ему отпустить эту ситуацию в свободное плавание и забыть о ней, как о глупом сне. С другой стороны, кто бы мог знать, что Шастун именно сегодня и именно в это время решит заглянуть именно в это кафе? Правильно — никто. Ну или Шерлок Холмс, который вряд ли что-то забыл в центре Питера в четверг, будучи — хоть и прекрасным со всех сторон, но всё же — вымышленным персонажем. А значит, все подозрения о подставе или даже засаде отметались. Единственное, к чему в итоге пришёл Шастун, так это к тому, что про инцидент в кафе надо будет рассказать Арсению и надеяться, что тот лишь повозмущается наглости нерадивого официанта. Вот только… Тот факт, что альфа упёрся носом в стену театра, он понял, когда омега рядом легонько прокашлялся, выставляя руку перед лицом шатена и не давая ему, тем самым, врезаться лбом в твёрдую поверхность. За последнее Антон даже был благодарен, особенно когда осознал сколько раз он так в самом деле ударялся головой. Вот вам и хуманизация выражения «думать вредно». — Земля вызывает Антона Шастуна. Земля вызывает лучшего альфу в своём роде Антона Шастуна, — смеётся Арсений, а сам альфа лишь поднимает на него расфокусированный взгляд и никак не может сконцентрироваться на реальности. В конце концов он просто зажмуривается и крепко встряхивает головой, начиная наконец соображать, а не тупо пялиться с немым вопросом в глазах: «Хто я?» Шатен хотел было уже что-то сказать по поводу своих бесконечных дум, но его остановила ладонь истинного, лёгшая на его щёку. Такая мягкая — просто бархат — кожа придавала прикосновению ещё больше нежности, заставляя прикрыть зелёные глаза и немного расслабиться. — Пойдём домой? И вот тут альфу прошибло. Спокойствия, царившего между ними буквально две секунды назад, как не бывало. Казалось бы, что такого сказал сейчас Арсений? Действительно, ничего такого. Он просто призвал Антона пойти, вернуться или что-там-ещё-можно-сделать домой. И вот сейчас Шастун ярко ощутил болючий укол в районе грудной клетки: у них нет дома. У Арсения есть, у Антона — тоже. Но вот у них — нет. Это осознание каким-то очень тяжёлым грузом падает альфе на плечи, зацепив в полёте голову, и теперь он не знает (а возможно и не хочет знать), что имел в виду омега, бросая ненароком фразу, оказавшуюся страшнее огня. Буквально за несколько секунд в несчастной головушке пролетают все возможные — и невозможные тоже — мысли, и Антон, широко распахнув глаза, отскакивает от Попова, принимаясь часто-часто моргать, что выглядело очень комично вкупе с огромным ростом и смешно взлетевшими бровями-домиками. Комично это выглядело для людей с улицы или абстрагированно от обстоятельств, но не для Арсения. Вы только представьте, что ваш близкий человек так шарахается от вашего прикосновения. И как ощущения? Естественно, омега, в первую очередь, думает обо всём плохом, что только есть на этой планете. Антон, завидя замешательство на лице истинного, немного подуспокаивается и, смягчив выражение лица, делает несколько уверенных шагов к истинному. Тот стоит, замерев, и, по ощущениям, даже не дышит. — Прости, — шепчет Шаст и заключает его в объятия. — Прости меня, я идиот, — тихо проговаривает он, уткнувшись носом в тёмную макушку. Сладкий запах шоколада обволакивает лёгкие и успокаивает, но внутренняя сука Арсения уже проснулась и не собиралась снова засыпать, убаюканная обнимашками. Поэтому через несколько секунд омега упирается ладонями Шастуну в грудь и отталкивает его изо всей имеющейся у него силы. Не ожидавший такого развития событий Антон отшатывается на несколько шагов и поначалу смотрит удивлённо, но после виновато опускает взгляд и принимается покручивать кольца на пальцах. И не скажешь даже, что это взрослый самодостаточный альфа, а не школьник, принёсший отцу потрёпанный дневник с двойкой за контрольную и замечанием на полстраницы. По сравнению с Арсением, гордо выпрямившим спину и смотревшим теперь сверху вниз, Антон действительно казался маленьким мальчиком, который ждёт часа расплаты за свои хулиганства и проступки. Но тишина так и не нарушается. Ни один из них вдруг не находит слов. Антон по понятным причинам, а Арсений… Арсений просто не захотел. Антон чувствовал себя как в огромных песочных часах, где каждая песчинка была размером с огроменный булыжник и падала чётко ему по голове. Буквально через две минуты гробовой тишины та закружилась, а её обладателя начало неплохо так тошнить. В ушах гулом раздавалось биение сердца, а ещё через несколько секунд в нос ударил сильный железный запах. На губах почувствовалось что-то тёплое — даже горячее. На вкус субстанция оказалась солоноватой, а через мгновение мир исчез.***
— Антон! Антон! Чей-то голос звучал словно сквозь толщу воды. Из всего обилия слов, лившихся на него непрерывным потоком, Шастун смог выцепить и обработать только своё имя. — Ну же, Антон, давай… Что он должен был давать и кому понятно не было. Оглядеться в поисках источника звука тоже не являлось возможным: тяжёлые веки никак не поддавались воле хозяина и не собирались открываться. Честно признаться, весь его организм как-то не горел желанием вставать или хотя-бы немного шевелиться. — Антош, ну пожалуйста, — взмолился голос сверху, рискуя сорваться. Ком, вставший поперёк горла говорящего, было даже слышно. А шатен и рад был бы ответить, открыть глаза или встать, но сознание оставалось затуманенным, а тело непослушным. Вскоре Антон понял, что снова проваливается куда-то в небытие. Силы, которые так-то не успели толком появиться, стали стремительно оставлять тело альфы, когда он почувствовал слабые удары по щекам. Они были настолько слабыми, что походили больше на простые поглаживания. Да, это они и были. Такие успокаивающие, мягкие поглаживания. «Так мама перед сном делала», — пролетает в голове у Шастуна перед тем, как он снова отключится. И Антон уже не узнает, что эти мягкие поглаживания оказались сильнейшими ударами, от которых у Арсения даже заболели ладони, а слёзы — он ведь очень боялся причинить альфе какую-то боль — стекали по лицу, капая на асфальт совсем рядом с головой лежащего на земле шатена.***
Антон просыпается под мерное пиканье, ужасно напоминающее ему звук пульсометра из сериалов про медицину. Просыпается, но почему-то не спешит открыть глаза. В голове пролетают воспоминания о дурацкой ситуации возле театра, и Шастун готов пойти на сделку с дьяволом, только чтобы не допустить такой своей реакции на обычный вопрос. Он вымученно стонет и открывает-таки глаза. Яркий свет больно давит на зрачок и приходится прищуриться и хорошенько проморгаться, чтобы увидеть наконец, где он находится. Белые стены, потолок и большое окно наводят на логичные мысли, и альфа переводит взгляд на свою руку, чтобы заметить на ней иголку и уже после пройтись взглядом по трубке до самой капельницы. Вывод о том, что шатена угораздила нелёгкая попасть в больницу, напрашивается сам, и Антону остаётся только позволить ему поселиться в своей голове. Зато теперь становится очевидным, что он действительно слышал кардиомонитор. А вот тут сердечко — как бы это ни звучало в сложившихся обстоятельствах — делает «ебоньк»: это с ним всё настолько плохо или всё же такие мониторы стоят не только в реанимации, когда пациент одной ногой в другом мире? И что вообще произошло? Это тоже хотелось узнать и, желательно, побыстрее. Вставать из-под капельницы Шастун не решился. Во-первых, это может плохо сказаться на его и так хреновом самочувствии, а во-вторых, за это может прилететь пиздов от врача, когда тот придёт. Так что мужчина устремил взгляд в сторону двери из палаты и стал ждать этого самого врача или хотя бы медсестру, надеясь, что кто-то объявится раньше, чем через час. В конце концов содержимое капельницы уже почти полностью перетекло в шастуновские вены, а оставлять её закончившейся нельзя.***
Арсений стоит, вытянувшись по струнке, и смотрит свысока на стоящего напротив альфу. И куда это делись два метра роста, силы и уверенности? Тишина не приятная — давящая, она капает на мозг, раздражает и без того напряжённые нервы. И вроде бы что такого произошло? Ан-нет, внутренняя сука ликует, а демон на плече подначивает молчать и дальше. Кто знает, в чём решит сознаться загнанный альфа? Может, он вообще человека убил и теперь в бегах? Или чего хуже — котят мучил в детстве? Нет, ну а что? Надо уметь грамотно расставлять приоритеты. Брюнет усмехается мыслям в своей голове и уже через секунду резко меняется в лице, замечая две крупные алые дорожки у Антона под носом. И только он собирается огласить своё наблюдение вслух, как взгляд напротив мутнеет, а ноги Шастуна подкашиваются, стремительно приближая встречу хозяина с асфальтом. В последнюю секунду Арсений успевает выставить вперёд руки и поймать падающее тело за плечи. Но в самый ответственный момент конечности брюнета его подводят, и Попов сам начинает приближаться к земле. Придерживая истинного под спину, он осторожно опускает его ниже и наконец кладёт прямо на асфальт. — Антон! Антон! — мужчина кричал, стараясь привести парня в сознание, тряся его за плечи. Но альфа никак не реагировал, а кровь продолжала вытекать из носа шатена, густыми каплями стекая по щеке к затылку. — Ну же, Антон, давай… — Попов уже плохо себя контролировал: глаза наполнились слезами, поперёк горла встал ком, голос задрожал. — Антош, ну пожалуйста, — взмолился омега, начиная лупить Шастуна по щекам, растирая кровь и давясь своими собственными слезами. Руки неприятно жгло от силы ударов, но альфа будто не чувствовал горячих пощёчин. — Очнись, пожалуйста… Антон… Не добившись результата, Арсений отодвигается от бессознательного тела и начинает шарить по карманам в поисках телефона. Мобильный находится быстро, но то и дело норовит выскользнуть из перепачканных кровью рук. С горем пополам Попов всё же вызывает скорую и начинает молиться, чтобы врачи приехали как можно скорее, а у Антона просто поднялось давление и ничего серьёзного ему не угрожает. Антона забирают в больницу. Привести его в чувство не удалось. Остановив кровотечение, врач расспрашивает омегу, что произошло и как это было. И Попов рассказывает. Про всё: и про ссору не забывает, и про свои попытки привести парня в себя. Через пару минут карета скорой подъезжает к приёмному отделению больницы, где Шастуна помещают в палату, берут у него какие-то анализы и ставят под наблюдение. Арсений уезжать отказывается, несмотря на все попытки медперсонала вывести его с территории. А через час Антона переводят в реанимацию: сердечный ритм нестабилен, пульс колеблется от 35 до 90. Арсений спрашивает прогнозы, ему отвечают, что завтра должно быть лучше, а ему следует поехать домой и отдохнуть. На следующий день он приезжает в больницу, чтобы услышать, что альфа так и не пришёл в сознание и вряд ли уже придёт сегодня.***
Арсений искренне завидует людям, у которых утро начинается если не с завтрака в постель, то хотя бы с кофе, потому что его утро начинается с… Подождите. Оно не начинается. Чтобы началось утро нового дня, нужно проснуться, а Арсений даже не засыпал. Его глаза покраснели. Нет, не от слёз, но от бессонной ночи. Сегодня вечером у него премьера, и больше всего на свете он хотел сейчас, чтобы этот спектакль увидел Антон. И не просто увидел, а сидел при этом в первом ряду. Но альфа позавчера шмякнулся в обморок и совсем не собирался приходить в сознание уже вторые сутки. Либо эта Вселенная — которая вообще-то и сделала их истинными — максимально против развития их отношений, либо… других вариантов, собственно, нет. Где-то радуется один Посейдон, потому что количества слёз, выплаканных Арсением за последнюю неделю, хватило бы на Тихий Океан. Невольно Попов ловит себя на мысли, что с того момента, когда он в последний раз так рыдал, прошла уже куча лет. Одиннадцать, если быть точным. В тот вечер омега думал, что в его организме уже никогда не будет достаточно воды. Ну а что вы хотели? В один день потерять и семью, и девственность. Причём не сказать, что добровольно. Парень заходит в свою съёмную квартиру на непослушных ногах, с трудом закрывает за собой дверь и тут же съезжает по ней на пол. Всё тело отказывается слушаться, оно болит. Поперёк горла стоит ком, а слёзы стекают по лицу молодого омеги. Ему очень хочется сейчас закричать, но сил на это простое действие категорически не хватает. Парень продолжает стекать амёбой по двери, превращаясь в маленький аморфный комок на коврике. Ему ужасно хочется слиться с текстурами, но это никак не выходит. Конечности ноют, как и всё тело. На шее и руках, боках и бёдрах фантомной болью всё ещё ощущаются грязные прикосновения мерзкого альфы, звук его дыхания стоит в ушах. Арсению совсем недавно исполнилось восемнадцать, но он уже живёт отдельно от родителей, в квартире, на которую заработал тоже сам. Не сказать, что его новый дом находится сильно далеко от отчего, но всё же: какая-никакая, а самостоятельность. Но сегодняшние семьсот метров парень запомнит на всю жизнь. Вот он сидит у родителей на кухне, они пьют чай, и всё хорошо. Через пять минут парень на радостях объявляет, что поступил в театральный, а ещё минут через пятнадцать стоит возле двери из квартиры и непонимающим взглядом смеряет мать с отцом. — Убирайся, я ещё раз тебе повторяю, — твердит альфа, а Арсений заискивающе косится на маму, надеясь, что она скажет хоть слово, что вразумит мужа. Но женщина стоит без капли сочувствия на лице. Возможно, даже ещё злее Сергея. — Мы тебя таким не воспитывали. Не сын ты нам после этого. Съехал от нас? Вот и катись теперь колбаской по Малой Спасской в свою отдельную квартиру. А сюда и путь забудь. И нет для Арсения ничего страшнее этой фразы сейчас. Она бьёт наотмашь, вышибает из лёгких весь воздух. Он медленно кивает, осознавая всю ситуацию, в которой теперь оказался. Потом кивает ещё раз — уже увереннее — и, развернувшись, открывает дверь, собираясь покинуть квартиру, в которой прожил восемнадцать лет, уже, видимо, навсегда, как ему в спину прилетает последняя фраза, что называется — на добивку: — Ключи оставь, Арсений. — И так гадко произнесено было его имя, с таким отвращением, что парень весь скривился, тем не менее залезая в карман и выуживая оттуда связку ключей, сразу бросая её на тумбочку. Он уходит, не проронив ни слова, и только тяжёлая дверь громко хлопает за его спиной. Теперь омега идёт по тёмной улице, еле переставляя ноги, не видя и не слыша ничего вокруг. Так он проходит больше половины пути, и вот уже виднеется нужный подъезд, как Арсения резко дёргают в сторону и затаскивают в подворотню. Он старается закричать, но ловкие ладони уже зажимают парнишке рот, и получается только мычать. Руки незнакомца начинают блуждать по телу омеги, оглаживая, сжимая, шлёпая. В нос бьёт резкий мускусный запах. Альфа прижимает тело Попова к стене, вдавливая его всем своим телом, потираясь о бедро омеги стояком. В тот момент, когда Арсений окончательно прогружается и понимает, что именно его ждёт, становится уже слишком поздно. Сил вырваться не хватает — альфа сзади сильнее в несколько раз, кричать бессмысленно, да и укусить насильника, чтобы освободить рот, не получится. Слёзы градом текут по щекам омеги, который всё ещё продолжает дёргаться и вырываться, когда грубым движением с него начинают стягивать джинсы, попутно терроризируя шею парня. Её кусали, облизывали, оставляли на ней засосы. Когда снизу никакой преграды в виде одежды не осталось, Арсений почувствовал, как его ягодицу грубо сжимают, а после жёсткие пальцы смещаются к промежности, и сразу два входят на сухую на всю длину. Омега скулит от боли, пока его имеют пальцами в подворотне напротив его собственного дома. Почувствовав, что мальчишка ещё совсем невинен и чист, насильник слетает с катушек пуще прежнего: он добавляет ещё один палец, слушая как плачет зажатый между ним и стеной омега, а через пару мгновений слышится звук расстёгивающейся пряжки ремня. Он входит резко, рвано, без промедлений, схватив несчастного парня за волосы и прижав лицом к обшарпанной стене. У Арсения от боли сводит тело. На границе сознания он понимает, что скольжение стало легче, но осознать, что это кровь, а мразь, насилующая его в подворотне, порвала его, не получается. Через ещё несколько грубых толчков альфа наконец выходит из ослабшего тела и кончает омеге на спину, больно кусая его в переход от шеи к ключице. Он отстраняется, оставляя использованного парня скатываться раздетым на пыльный асфальт, надевает брюки и уходит восвояси, бросив Арсению на ухо: — Паршивая сучка, — было слышно, как он облизнулся, — дрянная подстилка и не более. Твой зад только и создан, чтобы его драли. Какая прелесть быть первым в этой прекрасной девственной попке. Встать Арсений смог только минут через десять, когда намокшее от крови тело совсем замёрзло. Он дошёл наконец до дома, где пролежал на коврике в прихожей до рассвета, а после пополз в ванную, жмурясь от адской боли. В тот раз Попов выплакал все глаза. Но с тех пор всегда озирался по сторонам, когда шёл куда-то под покровом вечера или, упаси боже, ночи, а любые проблемы ему казались мелочными и легко решаемыми. Но сейчас он был разбит почти так же, как и тогда, одиннадцать лет назад. А причиной этому послужило банальное беспокойство за любимого человека.***
Дверь открывается, и в палату входит молоденькая девушка с блокнотом в руках. Она замечает, что Шастун пришёл в себя, и расплывается в лучезарной улыбке. — Очнулись? Ну как Ваше самочувствие? — поинтересовалась она, отключая капельницу и вынимая иголку. — Да вроде ничего. Расскажете, что случилось? — попросил Антон, намеренный понять хоть что-то в этой жизни. — У Вас резко поднялось давление, и вы потеряли сознание. Ваш молодой человек вызвал скорую и приехал с Вами сюда. — Арсений здесь? — встрепенулся шатен. — Уже нет. Вы были в достаточно тяжёлом состоянии и не приходили в себя больше суток, поэтому мы отправили его домой отдыхать. — Хорошо, это хорошо… А какие прогнозы насчёт меня? — Давление нормализовалось. К тому же вы явно отдохнули, так что через пару часов Вас осмотрит лечащий врач, и если всё будет в порядке, то Вас отпустят. Но говорю на опережение: первое, что скажет врач, будет «Вам необходим покой и, в идеале, постельный режим». — Девушка снова мило улыбнулась, разряжая обстановку. — Да, я понял. Спасибо. Девушка ушла, оставив парня наедине с собой.***
Через «не могу» и «не хочу», но Арсений всё-таки собрался, привёл себя в порядок и поехал в театр. Как бы то ни было, а премьера сегодня, и переносить или отменять её из-за душевных мук актёра никто не будет. С утра был небольшой брифинг и настрой на успешный спектакль, а после актёры пошли на грим. Ещё издалека увидев Попова, милая девушка-гримёр глубоко вздохнула. Уже сейчас она понимала, что на работу понадобится намного больше времени и косметики, чем обычно. Арсений и сам понимал, что выглядит неважно. В конце концов он не спал больше суток, постоянно проверяя телефон на наличие новых сообщений или пропущенных звонков из больницы. Даже сейчас он не расставался с мобильным, прожигая взглядом заблокированный экран гаджета. Кажется, он так глубоко задумался, что пропустил появление Ляйсан. Её присутствие он заметил, только когда тяжёлая стопка бумаг с грохотом приземлилась на столик перед его лицом. Взгляд тут же стал осознаннее, и омега перевёл его на руководителя, молча интересуясь, что ей от него нужно. Но Утяшева лишь взглянула в голубые бездны и промолчала, собираясь с мыслями. — Что у тебя случилось, Арсений? — раздалось через несколько минут. — Ходишь как зомби, на окружающих не реагируешь. — Она помолчала, ожидая услышать хоть что-то в ответ, но не получив желанное, продолжила. — Если это из-за Шастуна, я клянусь, я выброшу его из окна, а потом перееду его мёртвую тушку раза четыре, чтобы неповадно было, — выдохнула она, явно распереживавшись за друга. — Да, из-за него, — подал наконец голос Арсений. — Но он не сказать, что виноват, — спешно добавил он, замечая, как глаза напротив наполняются яростью. — А кто виноват? Если он тебя бросил, то я его убью, но не говори, что я тебя не предупреждала, Попов! — повысила девушка тон. — Не бросал меня никто! — От одной только такой мысли у омеги волосы дыбом вставали. Он передёрнул плечами. — Он в больнице… — добавил он тише и прикрыл глаза. Теперь Ляйсан стояла, широко распахнув рот, и смешно хлопала глазами. Они знакомы с Антоном несколько лет, и на её памяти парень попадал в больницу раз двадцать пять. Всегда со схожими симптомами, всегда его отпускали через день-два. Как она ни старалась выяснить причины таких проблем со здоровьем молодого альфы, тот молчал в тряпочку, успокаивая женщину уверенным «Всё в порядке, просто перенервничал». А Утяшева и верит. Со скрипом зубов, через силу, но верит. Теперь она лишь сжимает плечо Арсения в подбадривающем жесте и уходит, надеясь, что на этот раз всё так же легко обойдётся и гордый Шастун хоть кому-то расскажет, почему катается на скорой как по расписанию.***
— Ну что, Антон Андреевич? Как Ваше самочувствие? В палату заходит врач средних лет, в очках и с проседью на тёмных коротких волосах. Они с Шастуном знакомы уже лет пятнадцать, с того самого дня, когда альфа ещё подростком загремел на операционный стол с внутренним кровотечением. — И Вам здравствуйте, Матвей Тимофеевич, — язвит альфа, провожая медика взглядом. — Не хами, — парирует врач, подходя ближе и присаживаясь на стул рядом с койкой. — Долго ещё бегать собираешься, Антон? — В глазах врача Шастун всё ещё был тем самым мальчиком, который только вчера отошёл от наркоза и услышал свой — действительно страшный — диагноз. В шестнадцать лет подростку поставили гемофилию. Шок и страх на лице ребёнка резал без ножа. А через неделю появился Матвей Тимофеевич, посмотрел результаты анализов, назначил новые, и когда новые результаты были готовы, из клиники уволили сразу троих: КЛД, диагноста и медсестру в придачу. Ребёнок ещё долго не мог поверить во врачебную ошибку, уже приготовившись до конца жизни сидеть на препаратах и процедурах. — Я не бегаю, — бурчит Шастун и откидывается на подушку, прикрывая ненадолго глаза. — А что ты делаешь? Сколько раз я говорил тебе регулярно обследоваться? А ты что? — Появляюсь в больнице только по скорой, — заканчивает Антон одновременно с врачом. — Именно. — Мужчина укоризненно смотрит на парня и вздыхает. За столько лет он успел привыкнуть к лопоухому нелюбителю лечиться. — Ты же помнишь, что при правильном лечении мог бы быть здоров уже лет как десять? — Помню… — Так чего ты сидишь на попе ровно? Или решил дождаться, пока совсем ебанёт? — не вытерпел мужчина. Он знал историю всей жизни Шастуна ровно со дня первого его приёма. День, когда мать мальчика уехала со своим благоверным, он запомнил если не навсегда, то точно надолго. Шастун тогда прибыл на карете скорой помощи без сознания, с запёкшейся кровью под носом и очередным внутренним кровотечением. Операция осложнялась постоянно скачущим давлением, а Матвей Тимофеевич поседел ещё на несколько прядей: он ужасно боялся не спасти парнишку, которому два месяца как восемнадцать. Спасли. Взяли честное слово, что будет добросовестно проходить курс лечения и посещать осмотры. Через месяц приняли по скорой без сознания, провалялся в реанимации неделю. Круг замкнулся: с того света, обещание, скорая. Так продолжалось, продолжается до сих пор и, врач уверен, продолжится и дальше. Единственное, что с годами Шастун стал появляться здесь несколько реже (раз в три-четыре месяца вместо каждого). Поэтому медик очень злился на безалаберность Антона, каждый раз боясь не успеть помочь этому большому ребёнку, когда слышал от медсестры взволнованное «Шастун будет по скорой минут через пятнадцать, носовое кровотечение, без сознания». — Не ебанёт, — продолжал гнуть свою линию шатен, тушуясь под суровым взглядом сбоку. — Я, конечно, помню, что последний раз мы забирали тебя в операционную вот уж как восемь лет назад, но, — он глубоко вздохнул и поправил очки, — ты же понимаешь, что возраст тоже своё берёт и прилететь может в самый неожиданный момент. А ты мало того, что пашешь без выходных, так ещё и истинного себе нарыл. — А откуда… — Оттуда. Или кто, по-твоему, тебе скорую вызвал и спровадил твою тушку сюда? Ещё и бегал туда-сюда, приставал ко всем. «Что с ним? Как он? Где? Я его истинный, я должен знать!» — передразнивает врач, сделав голос более писклявым. В груди альфы зародилась глухая злость, сердце забилось чаще, и противные аппараты запикали чаще. — Вот тебе и пожалуйста. У кого пульс подлетел? — взбудоражился Матвей Тимофеевич. — Не смей его передразнивать. Особенно так, — процедил Шастун сквозь зубы, чувствуя, что ему становится тихо нехорошо. — И я надеюсь, что никто ему ничего не сказал, — добавил он, скосив глаза на медицинского работника. — Во-первых, успокоился быстро! Во-вторых, ничего ему не сказали. И в-третьих, ты расскажешь сам. Может, хоть этот человек сможет вразумить тебя и заставить лечиться уже наконец? — Он не узнает. По крайней мере, пока. Выкладывай, какой у нас план реабилитации и отпускай меня домой. Клянусь, теперь я это не заброшу. — «Слишком много теперь есть чего терять. Особенно не хочется Арсения», — добавил он про себя. Врач не может поверить своим ушам. Он ещё пару минут смотрит на Шастуна, а потом максимально быстро выбегает из палаты, спеша вернуться обратно со всеми направлениями как можно быстрее: это же Шастун, он и передумать может. Но, на удивление Ковалева, Антон действительно очень внимательно слушает все рекомендации и даже задаёт интересующие вопросы. Столько лет Матвей Тимофеевич, один из ведущих специалистов северной столицы, пытался заставить Шастуна заботиться, наконец, о своём здоровье, что теперь не может поверить в реальность происходящего. Но Антон Андреевич Шастун сидит сейчас и не собирается продолжать пускать ситуацию на самотёк. Примерно через час, врач всё же соглашается отпустить непутёвого альфу домой, настоятельно рекомендуя отсидеться сегодня дома, в постели. Антон снова пообещал выполнить все условия, но Матвей Тимофеевич лишь покачал вслед уходящему Шастуну головой: он абсолютно уверен, что тот совсем не задержится у себя дома и уж тем более в кровати. Ковалев оказался чертовски прав. Зайдя в свою квартиру, альфа даже не собирался посещать спальню, он сразу направился в ванную, чтобы принять душ, а после свежим и чистым влезть в какой-нибудь костюм и появиться в первом ряду партера БДТ в 19.00 на премьере спектакля «Война и мир».***
Он действительно появляется в театре. Причём делает это за сорок минут до начала и ищет Ляйсан. Когда зоркий глаз наконец выцепляет девушку из толпы, альфа начинает приближаться к ней. — Антон! Боже, я так за тебя волновалась, — залепетала женщина, бросаясь обнимать парня. — Арсений весь извёлся, а ты вон оно как. Нарисовался, понимаешь ли. Расскажешь, может быть, почему ты так часто гуляешь по больницам? — Во-первых, только по одной, — вставляет свои пять копеек шатен. — Во-вторых, не уверен. И в-третьих, есть местечко в первом ряду? — Есть. По идее, оно для меня, но так уж и быть — перекантуюсь в бельэтаже. Иди. Я уверена, он очень хочет тебя видеть. — Спасибо, Лясь, ты лучшая! — отпускает Шастун и целует девушку в подставленную щёку. Она действительно была лучшей дамой среди его знакомых: только она могла подогнать билет в один из самых престижных театров страны совершенно бесплатно.***
Звучит первый звонок, через время второй, и наконец третий. Гаснет свет, и начинается новый спектакль в копилке БДТ. На сцене появляются актёры, и среди них — Арсений Сергеевич Попов собственной персоной. Он украдкой оглядывает зал, и его сердце пропускает удар. Он думает, что ему чудится, будто на первом ряду действительно сидит Антон. Но через какое-то время он понимает, что ему не кажется. С плеч падает тяжеленный груз: Антон, его альфа, его любимый человек, живой и невредимый сидит сейчас и смотрит на него глазами-сердечками. Арсений внутренне усмехается, продолжая при этом играть свою роль. В антракте повидаться с альфой не удаётся, а ближе к концу самого спектакля тот вообще пропадает из зала. На поклон Попов выходит со свербящим чувством в груди, а когда в очередной раз поднимает взгляд, видит Шастуна, подходящим к сцене с огромным букетом в руках. Он смело поднимается на сцену к актёрам и подходит к Арсению, протягивая цветы. Попов смотрит на своего парня с обожанием и не может даже спасибо сказать. Хочется прямо сейчас, прямо здесь поцеловать этого прекрасного альфу, но он понимает — нельзя. В конце концов это театр, и здесь не принято целоваться на сцене, если того не требует сценарий. Личное — не публичное. Вот пусть и останется до дома. Антон шепчет, что будет ждать в фойе, и спускается со сцены, но из зала не уходит, пока актёрский состав не скроется за кулисами. Он действительно дожидается омегу, ещё раз поздравляет с премьерой и помогает донести подарки от благодарных зрителей. В общем и целом, он выглядит как обычно, разве что пару раз бросает ревнивый взгляд на ещё один большой букет в руках Арсения. На это Попов лишь коротко смеётся, отходя чуть в сторону и демонстрируя взору Шастуна милую девушку, которая и принесла этот букет. Альфа заметно тушуется, но ничего не отвечает, а только молча выходит из здания театра, направляясь к своей машине (даром, что врач настрого запретил садиться за руль, но Арсений же этого не знает, а значит ничего и не было). До дома брюнета доезжают быстро, почти не разговаривая. Попов слишком вымотался за эти дни и теперь сил хватило только чтобы прошептать несколько вопросов. Омега мирно посапывает на пассажирском сидении, прижавшись виском к оконному стеклу. Всю дорогу водитель бросал быстрые взгляды на любимого человека, а сейчас, стоя под подъездом истинного уже десять минут, никак не может решиться разбудить его. В конце концов альфа отстёгивается и перегибается через коробку передач, начиная осторожно покрывать лицо Арсения нежными поцелуями, последний отпечатывая на губах. Попов коротко улыбается и поводит плечами, открывая глаза. — Приехали уже? — говорит он тем же шёпотом, не желая разрушать обстановку. В ответ он получает лишь кивок и сдержанную улыбку. — Тогда пошли? — Угу. Они выходят из машины, забирают подарки и поднимаются к Арсению на этаж. Они оба переступают порог, но Шастун дальше не идёт. Он ставит пакеты с презентами на пол и начинает прощаться. — Может останешься? Чаю попьём, расскажешь, что случилось? — заискивающе произносит Попов. — Прости, сегодня я пас. Мне завтра ещё на радио надо. Доброй ночи. Он оставляет на щеке омеги мягкий поцелуй и выходит из квартиры, прикрывая за собой дверь. Уже через две минуты Арсений смотрит на то, как альфа затягивается новой порцией дыма, облокотившись на капот своего тахо, а ещё через минуту садится в машину и уезжает. В этот вечер оба засыпают быстро, несмотря на кошек, скребущих души, и пустые квартиры.***
Воскресенье проходит до банального обычно: Антон с самого утра торчит на радио, готовясь к эфиру, а Арсений отсыпается в тёплой кроватке. Пока Ляйсан не позвонила, можно и отдохнуть. Конечно, сегодня труппу ждёт разбор полётов, но во сколько он будет, зависит только от решения Утяшевой. Как-то так у них устоялось, и никто не хотел ничего менять. В конце концов в их профессии час сна лишним не бывает. Ближе к двенадцати действительно звонит Ляся и просит приехать. А Попов что? Ему дважды повторять не надо. Он птица подневольная — ему сказали, он делает. Простая арифметика. Антону он пишет уже из театра, а ответ получает ещё позже. Нормальный диалог построить не получается, ибо оба мужчины снова жутко устали. В целом, день проходит спокойно. Его можно было бы даже назвать расслабляющим, потому что монотонность и рутинность занятий позволяет снизить уровень стресса и успокоить нервную систему. По домам парни приезжают под вечер, заваливаются в душ, где отмокают после долгого дня и ныряют в кровати под одеяла, не забыв пожелать друг другу спокойной ночи. Ровно в 00.00 отправляется поздравление с юбилеем и огромнейшим списком пожеланий имениннику. Шастун пишет короткое «Спасибо: >» и в следующую секунду вырубается со счастливой улыбкой на лице: этот день рождения просто обязан стать счастливым. А Арсений тоже улыбается. Он уже думает, как пройдёт завтрашний (фактически уже сегодняшний) вечер, и засыпает так же быстро.***
Утро начинается не с кофе. Стоит Антону включить интернет после ночи, так его тут же закидывают огромным количеством поздравлений. От нескончаемого потока уведомлений начинает болеть голова, и он спешно выключает звук. Его бы воля, он бы навсегда отменил свой день рождения. Все эти пустые слова, не хранящие за собой ничего, некоторые даже скопированные с первого попавшегося сайта, ибо ему пришло два одинаковых. Сколько бы лет не прошло, сколько бы Шастуну не исполнилось, а он всё с той же детской наивностью ждёт хоть какую-нибудь строчечку от отца или матери. Но первый отбил у праздника весь его вкус уже четырнадцать лет назад, а вторая никогда не была любительницей отправлять поздравления сообщением или говорить по телефону: только лично. Правда, они не виделись уже десять лет, но… Вы не понимаете, это другое. Антон, в принципе, смирился. Единственное, что радует альфу сегодня, так это тот факт, что сегодняшний день рождения он проведёт не один, а в компании действительно любимого человека. Из памяти как-то пропадает тот факт, что он обещал присутствие свиты Воли, Позовых и даже Матвиенко. Но это ничего. Осознание ещё накроет шатена, когда тот будет обсуждать новый проект с одним из своих постоянных клиентов. Зелёные глаза в тот момент чуть ли не на лоб полезли, а мужчина напротив даже испугался, не в силах понять, что повергло дизайнера в такой шок. Но так же стремительно Антон понимает, что рыпаться поздно и никто не станет встраивать в свои планы поход к другу с отшибленной памятью. Однако к работе нужно возвращаться в любом случае, поэтому он коротко извиняется и снова принимается за дело. Собраться получается невероятно быстро — как-никак, профессионализм не пропьёшь. В остальном же день проходит очень спокойно, без каких-либо потрясений и форс-мажоров, так что с окончанием рабочего дня Шастун выходит из офиса и направляется к себе домой, чтобы успеть привести кухню в порядок, попутно придумывая легенду, почему никого, кроме Арсения в его квартире нет и не будет.***
Зато Арсений просыпается в прекрасном расположении духа. Сегодня ему не надо в театр, поэтому он может ещё немножечко понежиться в кровати (и куда только делся привычный режим с подъёмом в семь утра?), а потом отправиться по делам. Сегодня он решил навестить своё производство. Неплохо было бы, конечно, проверить, как обстоят дела с изготовлением и продажами. Однако большее значение имели эскизы, лежащие сейчас в ящике рабочего стола. Недавно там появилась парочка новых, а значит можно сделать заказ на новую партию. Идея для создания футболки с крестом и надписью «Служба спасения, спасите-ка Арсения», повторяющейся бесконечное множество раз, пришла Попову в голову, когда он оклемался наконец от температуры неделю назад. И под службой спасения он определённо имел в виду конкретного человека. Другая — «Батон Шастун» — родилась, когда омега застал Антона на кухне, где тот воевал с хлебом трёхдневной давности. Конечно, батон крошился, чем изрядно раздражал альфу, старающегося нарезать его ровными кусочками. Самым весёлым было сохранить тайну существования этих эскизов, потому что на тот момент Арсений ещё не был уверен, понесёт он их в массы или всё же нет. А вот сегодня выдался неплохой день, который можно провести и приятно, и с пользой для дела. Но для этого нужно встать с кровати и начать собираться. Попов — человек целеустремлённой и волевой, поэтому уже через пятнадцать минут он стоит на кухне и заправляет кофемашину. Потом идёт в комнату, достаёт из стола эскизы и ещё раз проходится по ним взглядом. Убирает их в папку, пьёт на кухне кофе и чуть не забывает про подавители, вовремя спохватываясь. Через пять минут автомобиль омеги выезжает со двора и не возвращается до позднего вечера. Целый день Попов гуляет по территории типографии, светящимися глазами разглядывая оборудование, будто видит его в первый раз. Домой он возвращается с приятным ощущением усталости и тяжести в мышцах. Из прихожей сразу движется в ванную, принимает душ и переодевается. Вытащив из своего тайника подарок, купленный ещё пару недель назад, он осматривает квартиру на наличие работающих приборов и освещения и удаляется в квартиру к истинному.***
Он уже был здесь, но в тот раз впечатление подпортил Лазарев, свалившийся как ком на голову. Зато сейчас уютная квартира встречает чистотой и свежестью, а в воздухе витает сладкий запах предвкушения. Антон приглашает гостя на кухню, где накрыт неплохой стол на двоих и стоят свечи. — Ты уверен, что это подходящая атмосфера? — задаёт риторический вопрос Арсений чисто из вредности: ему очень нравится то, что он видит. — Абсолютно. — Альфа оказывается сзади неожиданно быстро и мягким движением подталкивает мужчину перед собой вперёд, приглашая сесть за стол. — Напоминает больше свидание для двоих, чем празднование с несколькими семьями. Ты так не думаешь? У других появится много вопросов. — Не появится. Нас сегодня только двое. И если честно, это то, о чём я мечтал очень и очень давно. Арсению сейчас очень хотелось врубить свою сученьку, которая бы обязательно сделала вид, что очень удивлена такому раскладу, но нет. Он знал, что они будут вдвоём ещё с пятницы. Так что теперь он мог лишь наслаждаться вполне себе романтическим ужином со своим истинным в его день рождения. Он не особо вспоминает о подарке, оставшемся в коридоре. Сейчас, когда они находятся в такой атмосфере, нет ничего важнее человека напротив. И такого мнения придерживаются оба. В какой-то момент завязывается непринуждённая беседа, и мужчины переходят к, непосредственно, ужину. — Ты сам это приготовил? — Да. Тебя это удивляет? — Просто непривычно. Я сам готовлю редко, а тут такая вкуснятина. — Омега хвалит заслуги Антона всеми известными способами и не собирается останавливаться на достигнутом. — Пойдём в комнату? — вдруг спрашивает Шастун и, дождавшись кивка, поднимается со своего места. Он убирает тарелки в раковину и галантно подаёт Арсению руку, проводя его на диван в единственной комнате и присаживаясь рядом. Они говорят тихо. Оба. Не сговариваясь, будто боясь разрушить создавшуюся атмосферу. На фоне работает телевизор с каким-то новым фильмом, но им на него плевать с высокой колокольни: сейчас они есть друг у друга, и больше ничего не надо. — А почему не празднуешь день рождения? — вдруг выдаёт омега. — Прости, мне Воля сказал… — Тебе не за что извиняться, — отвечает Шастун и целует брюнета в висок. — Мой отец ушёл из семьи, оборвав все концы, в день, когда мне исполнилось шестнадцать. С тех пор терпеть не мог этот праздник. — Не мог? А теперь? — А теперь всё изменилось, — говорит альфа, вдыхая запах волос истинного. — Теперь у меня есть ты. — Он оставляет ещё один поцелуй, на этот раз на макушке, а Арсений плавится от этой нежности. Да чего уж греха таить, Антон и сам поплыл. Он аккуратно спускается поцелуями к лицу брюнета, покрывает ими щёки омеги и накрывает его губы своими. Осторожный, медленный и тягучий, словно патока, поцелуй. Потом Шастун спускается ниже, нежно выцеловывая шею омеги, переходя на ключицы и обратно, доходит до загривка. Желания превращать это во что-то большее нет. Хочется просто запомнить этот момент и оставить его таким, какой он есть. —Анто-он, — зовёт его Попов, отвлекая от своей кожи и, услышав вопросительное мычание продолжил. — Я… — Что, солнце? — Я хочу твою метку, — шепчет он, закрыв глаза. А вот зелёные глаза напротив, наоборот, открываются и даже будто трезвеют. — Ты уверен? — переспрашивает Шастун. Это много значит для обоих. Для альфы разрешение пометить свою омегу является чем-то, что дороже жизни. Связать себя с этим человеком уже навсегда. Для омеги же это значило отдать свою жизнь в руки альфы, позволить защищать. — Да, — так же тихо шепчет Арсений, часто-часто кивая. — Тогда будет. В первую же течку, я обещаю. — Шёпот обжигает. И сейчас Арсений ясно осознаёт, что альфа рядом во всех смыслах этого слова, и он готов взять на себя ответственность за омегу. За истинного. За Арсения. Они просидят так ещё какое-то время. Уже совсем ночью Попов вспомнит про подарок, а Антон будет долго его благодарить. Шастун обязательно проводит его до дома, потому что ночью слишком опасно, а утром они разбегутся по своим работам и делам. Ну и что? Это жизнь, и она так устроена. Зато сначала ты отпахиваешь на работе, а потом тебя ждут выходные. Разумеется, если ты не Антон Шастун, который в эти самые выходные тоже работает. Но ведь смена деятельности — лучший способ отдохнуть, нет? Арсений всю неделю будет опять бегать по репетициям, иногда заскакивая проверить, как там футболки, и рисовать новые эскизы. Фантазия есть — производство работает. Вот и весь секрет успеха.***
Как вы проводите пятничный вечер после насыщенной рабочей недели? Антон Андреевич, например, заваливается в квартиру с непробиваемым настроем на поедание пиццы под любимый фильм. Да, он будет смотреть его именно по телевизору. Да, с рекламой. Да, это кажется ему чем-то эстетичным. Шатен раздевается и, пританцовывая под заевшую в голове мелодию, топает в ванную; дальше маршрут идёт через гостиную, где парень включает телевизор, до кухни. Здесь он осматривает холодильник на наличие газировки и, не найдя ровным счётом ничего, кроме повесившейся мыши, оформляет заказ, добавляя несколько бутылок колы и чипсы. Еду привезли как раз вовремя, и зеленоглазый устроился на диване, начиная в гордом одиночестве поглощать свою пеперони. Конечно, реклама прибавляет времени к хронометражу, и еда закончилась где-то на середине просмотра, но это не так страшно, если ты увлечён сюжетом так, будто смотришь в первый раз. Телевизор, работающий на заднем плане, — залог отличного залипания в интернете. Поэтому по окончании фильма Антон совершенно не собирался его выключать, а просто открыл инстаграм, начиная просматривать ленту. Сколько времени прошло за этим занятием, известно только времени, потому что Шастун за ним явно не следил, а со всей ответственностью подошёл к процессу зависания в интернет-пространстве. Соответственно, раздавшийся звонок застал альфу врасплох, и тот какое-то время тупо пялился на высветившийся на экране контакт. — Алло? — он хотел уже продолжить, как его перебил скулёж омеги, срывающийся на крик на последнем слове. — Антон, у меня проблема!