***
Когда адепт принёс ему завтрак, тихо постучав в дверь, Сичэнь уже давно умылся и сменил ночные одежды. Он сидел за столиком, бережно перебирая письма и бумаги, которые скопились за его отсутствие. После ночного кошмара, который преследовал его почти весь сон, он не смог ещё раз уснуть, и, так как до утреннего колокола оставалось больше часа, он решил занять свои мысли работой. Несмотря на то, что внешне глава ордена Лань оставался спокойным, в душе он чувствовал, как его выстроенные годами принципы трещат по швам. Как каждый кусочек разрушался, погребая Сичэня под разрушенными камнями его идеалов. И уже который раз, смотря на иероглифы в отчёте, он видел лишь их обрывки, совсем не понимая смысла предложений. Перед взором постоянно мерещились золотые одежды. — Глава ордена, это грязная одежда? — адепт указал на кучу сваленных вещей, валяющихся на полу, вырывая Сичэня из его мыслей. — Я отнесу её почистить. — Просто сожги её, — без малейшей тени эмоций произнёс Сичэнь. — Что?! Но Цзэу-цзюнь… Это ваши парадные мантии и лента… — Я же сказал тебе сжечь её! Что непонятного в моих словах? Младший ученик давно был пристроен к Цзэу-цзюню в качестве помощника по хозяйственным делам. В его обязанности входило доставлять еду для главы ордена, если по какой-либо причине тот не мог присутствовать вместе с остальными, и забирать грязную посуду. Так же он относил грязные вещи прачкам и был ответственен за то, чтобы у Лань Сичэня всегда были комплекты чистых одежд. Иногда он мог даже прибраться в комнате. Но за столько лет он ни разу не видел, чтобы глава ордена повышал голос на кого-либо. Будучи человеком учтивым, тот всегда пытался решить всё словами, никогда не вступая в спор. Ни разу он не видел так небрежно брошенной на пол одежды. Цзэу-цзюнь всегда складывал одежду, которую нужно было вычистить, аккуратной стопкой на кровати или же на полу около двери. Ещё никогда младший адепт не видел уважаемого главу ордена без своей налобной ленты, которая сейчас лежала мёртвой змейкой в куче, которую ему приказали уничтожить. Конечно они знали о том, что произошло. И даже правило о запрете сплетен в Облачных Глубинах не смогло сдержать распространение информации. Но слышать об этом — одно, а видеть воочию, насколько сильно это повлияло на Цзэу-цзюня, — совсем другое. Адепт молча поклонился, сгрёб одежды руками, стараясь не прикасаться к налобной ленте другого человека, и тихонько вышел, закрыв за собой дверь и оставив Сичэня устало потирать лоб от произошедшей вспышки раздражения.***
— Мне сообщили об утреннем инциденте, — Лань Цижэнь поглаживал свою бородку, наблюдая за Сичэнем, который расположился напротив него в его кабинете. Солнце уже давно склонилось к закату, последними тёплыми лучами согревая сидящих. На столе поднимался пар из свежезаваренного чайника, к которому никто так и не притронулся. Кабинет учителя Ланя был таким же аскетичным, как и он сам. Минимум лишних деталей. Почти всю стену с западной стороны занимал стеллаж с книгами и свитками, расставленными аккуратными стопками в несколько рядов. На рабочем столе лежали несколько бумаг и ещё свежая тушь для каллиграфии, что наталкивает на мысль, что он только что закончил заниматься делами ордена. Чуть поодаль от сидящих за маленьким столиком Сичэня и Цижэня находилась подставка для курильницы, из которой шёл едва заметный запах кедровых благовоний. Лань Цижэнь тихо вздохнул, ожидая услышать объяснение ситуации от племянника, но прошло довольно много времени и в комнате было так же тихо. — Сичэнь, где твоя лента? Как глава клана, ты должен соблюдать правила, а не нарушать их. — Дядя, я знаю правила. Я понесу наказание, как они того требуют. Но ленту надеть меня не проси. — Сичэнь… — Я чувствую себя не достойным её носить, — перебил Цижэня Сичэнь, всматриваясь в лицо дяди. — Сейчас — это слишком тяжёлая ноша для меня. Лань Цижэнь смотрел на мужчину перед собой и в этом усталом разбитом человеке не мог узнать своего племянника. Белые ученические одежды делали его не уважаемым главой ордена, а обычным адептом, а отсутствие лобной ленты постоянно привлекало взгляд Цижэня, заставляя его ощущать чувство дежавю. Произошедшее в храме Гуаньинь сильно ударило по состоянию Сичэня, — не столько физическому, сколько душевному, — и Лань Цижэнь внутренне подобрался, боясь услышать только одну фразу. — Дядя, я хочу уйти в уединение, — слова тяжёлым грузом упали между ними. Цижэнь поджал губы и, нахмурив брови, осуждающе посмотрел на Сичэня. — Сейчас я не могу управлять орденом, поэтому на время моего отсутствия я прошу тебя взять на себя обязанности главы клана, — идеально ровная спина и решительный взгляд. — Надолго? — Лань Цижэнь стал поглаживать бородку неспешными движениями, обдумывая слова Сичэня. — Я не знаю. — Сичэнь, уединение не даст тебе прощение. Посмотри на своего отца — ни к чему хорошему это не привело. — Я — не мой отец. Я не собираюсь вечно прятаться, взваливая всё на ваши с Ванцзи плечи. Просто сейчас… — Я надеюсь, ты знаешь, что делаешь.***
Каждый день сменялся ночью, а ночь сменялась новым днём, погружая Сичэня в водоворот одинаковых дней. Ночью его преследовали кошмары, тяжёлыми руками душа, заставляя вновь и вновь переживать один и тот же момент. Подсознание будто специально подкидывало ему всё новые и новые фрагменты воспоминаний того злополучного дня, заставляя его пережить эти мгновения снова и снова, разрывая его душу на много мелких кусочков, которые с каждым ударом всё больше кровоточили. Сичэнь уже не мог понять где сон, а где явь — всё перемешалось в безумном круговороте времени. День тоже не приносил облегчения, сменяя ночные кошмары горами писем. Сначала он получал письма, в которых люди выражали своё сочувствие о произошедших событиях и огорчение его уходом в уединение, настолько пропитанные фальшью, что большая часть из них лёгкой рукой отправлялись в огонь, даже не удосужившись получить ответ. Спустя несколько месяцев после того, как он передал свои полномочия Лань Цижэню, письма наконец-то перестали приходить. Он знал, что поступает неправильно, что нужно ответить, нужно быть вежливым, поблагодарить за слова и заверить, что скоро он вернётся в мир совершенствования, но он не хотел. Не хотел продолжать лгать, что всё хорошо. Он не хотел притворяться вежливым, когда едва сдерживал себя, чтобы не нагрубить в ответ. Он не хотел пока возвращаться в мир, где каждый готов на всё ради удовлетворения собственных потребностей. Сичэнь пытался медитировать, но, едва закрыв глаза, он видел одну и ту же сцену из храма Гуаньинь, и только успокоившийся разум вновь был взбудоражен болезненными воспоминаниями. Бывали дни, когда всё солнечное время он просто сидел на циновке и смотрел в одну точку, ничего не делая и ни о чём не думая, приходя в себя лишь тогда, когда луна своими лучами освещала комнату, кидая длинный белый луч света на Сичэня. Взявший на себя обязанности по управлению ордена дядя не часто мог посещать Лань Сичэня, приходя раз в неделю, заставляя его ощущать себя ещё более ничтожным за то, что он позволил другим выполнять свою работу, медленно превращаясь в фактического главу ордена. В одну из таких встреч Лань Сичэнь, не выдержав пристального взгляда и затянувшегося молчания, сказал: — Я хочу взять часть дел ордена на себя. Лань Цижэнь долго поглаживал бородку, раздумывая над словами племянника, прежде чем дать ответ: — Каких? — Письма, некоторые отчёты. Всё, что частично связано с внешним миром. Лань Цижэнь медленно покивал головой, продолжая поглаживать бородку. — Хорошо, я скажу, чтобы всю корреспонденцию приносили тебе с едой. Что-нибудь ещё? — Да, я хочу, чтобы подготовили комнаты. В доме с горечавками. — Сичэнь. Сначала уединение, затем это. Ты вообще осознаешь, что ты делаешь? — Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое, неужели это так сложно?!***
Дом с горечавками являл собой поистине прекрасное зрелище. Небольшой одноэтажный домик, утопающий в море ярко-синих цветов. Он был совсем не похож на остальные постройки Облачных Глубин, выделяясь неестественной белизной даже на фоне остальных светлых зданий. Сичэнь любил этот дом. Он был связан с самыми тёплыми воспоминаниями детства. Сичэнь медленно шёл по выстеленной галькой тропинке, направляясь к дому. Все личные вещи уже перенесли в его комнаты, пока он преклонял колени в зале предков, поэтому Сичэнь с облегчением выдохнул, когда понял, что он не пересечётся ни с кем из адептов. Он не был здесь с тех пор, как умерла мать, и дядя закрыл двери этого дома для посещения. Прошло столько лет, но Сичэнь до сих пор помнил запах духов матери и тихий весёлый смех, разлетающийся по пустым комнатам. Он шёл, а запах горечавок окутывал его с головы до ног, заставляя ощущать себя маленьким ребёнком, пришедшим раз в месяц на встречу с матерью. Тихо отворилась дверь, впуская его в просторные светлые комнаты. Здесь всё осталось, как и было, те же вещи на своих местах: книги и свитки на полках, маленькая фигурка черепахи и огромное полотно с изображением цапли на стене. Это был подарок Сичэня на день рождение матери. — А-Хуань, это просто великолепно! Ты делаешь огромные успехи, — мадам Лань ласково погладила Сичэня по голове. На её коленях была развёрнутая — длиной почти в три Чи, а шириной в десять цуней — шёлковая ткань с изображением в центре огромной цапли, стоящей на одной ноге в окружении бамбуковых деревьев. Сичэнь рисовал эту картину целый месяц с последней встречи с матерью. Каждый день, приходя с занятий, он садился и рисовал каждый штрих, каждый мазок кисти, наполняя белый лист шёлка жизнью. Однажды он так увлёкся рисованием бамбуковой рощи, что совсем не услышал звон колокола на ужин, и только когда тихие шаги наполнили помещения библиотеки, и строгий голос дяди окликнул его, он очнулся. — Лань Хуань, что ты здесь делаешь? Ужин уже давно прошёл. — Дядя, я… — маленький Лань Сичэнь прикрыл рукой разложенные на столе кисти и шёлк, поворачиваясь лицом к Лань Цижэню. Лань Цижэнь медленно подошёл, посмотрел на мальчишку и, заметив испачканное в чернилах лицо, достал платок из складок мантии, стал аккуратно вытирать щёку Сичэня. — А-Хуань, ты нарушил уже несколько правил ордена и будешь переписывать правила два раза. А теперь покажи, что ты там прячешь. Сичэнь опустил голову вниз, разворачиваясь так, чтобы его дяде была видна картина. Лань Цижэнь замер, а потом медленно наклонился, рассматривая холст. Он так и стоял, рассматривая нарисованный бамбук, подпирая руку, которая поглаживала бородку. — Это ты нарисовал? — Да, — тихо произнёс Сичэнь. Лань Цижэнь ничего не сказал, внимательно рассматривая племянника. А на следующий день, после копирования правил, в комнате Сичэня появились новые кисти, чернила и много холстов. Сичэнь улыбнулся воспоминаниям. Тихо закрыв входную дверь, он увидел справа от входа небольшой столик, на котором была любезно оставлена адептом на подносе еда — чашка чистого риса и пиала с овощами, а рядом, отдельной кучей, лежали письма. Он аккуратно, стараясь не уронить на пол свитки и книги, которые держал в руках, взял стопку писем и направился к низкому столику в середине комнаты. Сгрузив всё туда, он разложил книги и свитки отдельно, а письма перед собой. Взяв с полки чистые листы бумаги и кисть для каллиграфии, он всё это переместил на своё рабочее место. После этого он принялся растирать тушь. Когда все приготовления были закончены, он сел на циновку за столом и взялся за работу. А чуть дальше, на столе, так и остался поднос с нетронутой едой.***
Бумаг становилось всё больше, занимая большую часть столика, за которым работал Сичэнь, располагаясь даже у ног и с правой стороны стола на полу, размещаясь большими островками. Отчёты адептов за последнюю неделю, письма с просьбами помощи от других орденов; чуть дальше от стола нагромоздилась стопка счётных книг за предыдущие месяца. Бумаг только прибавлялось, а места в комнате оставалось всё меньше, и, в какой-то момент, Сичэню показалось, что он скоро будет погребён под количеством свитков, наполняющих его дом. Он поднялся, разминая затёкшую спину и плечи, плавным шагом прошёлся в соседнюю комнату, которая служила Сичэню небольшой кухонькой. Размером помещение было такое, что двое взрослых мужчин едва могут в нём находится, и длиной в размах рук Сичэня, но тем не менее, это было его любимое место в доме. Он взял коробочку с чаем, тем самым, который когда-то раз в месяц пил с мамой, и заварил себе в заварнике горячего напитка. Сичэнь нашёл это сокровище здесь случайно, когда прибирался на кухне в поисках успокаивающего чая. Едва приторный аромат с нотками горечавок, которые любила его матушка, на языке чувствовался сладковатым, со слегка терпким послевкусием. Сичэнь сделал глоток, повернувшись к небольшому окошку, свет из которого служил освещением для маленького помещения кухоньки. Там, за окном, расположилось поле ярко-синих цветов, превращая поляну в бездонное море, тянувшееся до самого горизонта и словно сносившее всё на своем пути. Ближайшие деревья скидывали жёлтые листья, покрывая часть горечавок, что делало их похожими на кораблики в синем море. Сичэнь не покидал свой маленький уютный мир уже несколько месяцев, не считая выноса грязной посуды на крыльцо дома, которая с каждым разом становилась всё больше и больше не тронутой. Он похудел. Впалые щёки сделали его черты лица более резкими и строгими. Одежды стали свободнее, удерживаясь лишь благодаря широкому поясу на талии. Волосы чаще всего были собраны в простую косу или же свободной волной спадали по спине, не удерживаемые ничем. От прежнего главы ордена остался лишь титул — Цзэу-цзюнь. Сичэнь взял заварник и чашку и вернулся в комнату. Проходя мимо небольшого столика, его взгляд мазнул по белому нефриту. На специальной подставке лежал Шоюэ, и чуть ниже его находилась Лебин. Сичэнь не прикасался к своему мечу с того самого дня в храме Гуаньинь. Он знал, что это непочтительно, что нельзя так поступать с частью себя, но заставить себя даже просто взять в руки меч, было настолько тяжкой ношей, что когда Сичэнь первый раз спустя пару месяцев после произошедшего пытался это сделать, его накрыла такая волна паники, что он едва не получил искажение ци. Сев снова за работу, Сичэнь аккуратно запечатал высохшее письмо главе ордена Шань в ответ на просьбу о помощи со сбором урожая и, положив его в стопку, которую нужно будет отдать адепту, который принесёт ему ужин, потянулся за следующим. Едва лишь посмотрев на печать, скрепляющую письмо, Лань Сичэнь задрожал. Символ головы зверя красовался в правом верхнем углу, серым пятном выделяясь на белоснежной бумаге. Орден Цинхэ Не. Естественно, что будучи главой ордена Лань, Сичэнь получал письма ото всех глав кланов, и от ордена Цинхэ Не так же. Но подписанное слегка неряшливым мелким почерком письмо, было написано самим главой ордена Цинхэ Не, Не Хуайсаном. Лань Сичэнь громко задышал, вспоминая едва жалостливый крик и слова: «Сичэнь-гэ, осторожно, сзади!!!» Воспоминания, так старательно подавляемые последние месяца, словно бурная река снесли плотину из выстроенных Сичэнем стен в своей душе. Разрушив едва построенную Сичэнем защиту — обида, злость, разочарование вырвались наружу, заставляя волнами ощущать все эмоции того злополучного дня. Лань Сичэнь пытался взять себя в руки, напоминая себе, что это лишь письмо, и события, которые разбили его, давным давно прошли, оставив после себя лишь горечь воспоминаний и ночные кошмары. Но чем больше он смотрел на запечатанное письмо, тем больше злился, позволяя негативным эмоциям взять вверх. Подавляемая так долго обида на человека, который обманул его в своих интересах, позволил хоть и формально, но стать убийцей названого брата, затопила разум Сичэня, кровавой пеленой закрыв его глаза. От всплеска эмоций Сичэня меч, спокойно находящийся на подставке в углу комнаты, загудел и дрожа поднялся на несколько цуней вверх. Тихий стук в дверь показался ему громом среди ясного неба, заставляя его вздрогнуть. Глухой стук метала об пол заставил Сичэня повернуть голову на шум и наблюдать за тем, как его Шоюэ валялся в нескольких Чи от столика. Сичэнь замер на мгновение. Стук повторился снова, вернув Сичэня в реальность. Он поспешно встал, подошёл и поднял свой меч с пола, при этом не почувствовав страха или отвращения. Сжимая в руках белоснежные ножны, аккуратно поместил Шоюэ там, где он должен находиться и быстрым шагом направился к двери. В дверях его ждал дядя. В его руках, к удивлению Сичэня, был поднос с едой и новыми письмами. Сичэнь почувствовал укол стыда за беспорядок, оставленный в его комнате, но всё же пропустил Лань Цижэня внутрь, закрывая за ним двери. Лань Цижэнь не спеша прошёл внутрь дома, замечая разбросанные бумаги по всей комнате. Сжатые в линию губы свидетельствовали о его негодовании, но вслух не было произнесено ни слова. Лань Сичэнь быстро освободил место на столе и, забрав из рук дяди поднос, предложил ему сесть. Пока Лань Цижэнь размещался за столом, Сичэнь удалился на кухню заваривать новый заварник чая, в этот раз с жасмином и бергамотом, которые любил пить его дядя. Когда всё было готово и он присоединился к Лань Цижэню за столом, Сичэнь аккуратно налил им обоим по чашке чая. Затянулось молчание, которое никто не спешил нарушать. Сичэнь пытался успокоиться от разбушевавшихся эмоций, краем глаза замечая валявшиеся письмо из Цинхэ Не за спиной, там где сидел его дядя, лежавшее одинокой смятой кучей, а Лань Цижэнь пристально рассматривал племянника. Сичэню говорили, что он очень похож на своего отца. Если Лань Чжань перенял черты лица мадам Лань, то он был почти точной копией Цинхэн-цзюня. Несмотря на то, что с отцом он виделся ещё реже, чем с матерью, — раз в год на свой день рождения, — он запомнил его человеком с усталыми чертами лица и тусклыми глазами. Он никогда не улыбался. Только один единственный раз Сичэню удалось почувствовать теплоту объятий отца, когда он узнал, что матери больше нет. Он помнил его, как главу ордена в уединении, но не как своего отца. И даже сейчас Лань Цижэнь видел в Сичэне тень своего брата. В поступках. В похудевших чертах лица. Во взгляде янтарных глаз. Он видел там сражение: со своим сердцем, с многолетними взращенными принципами, с частью своей души, которая до сих пор болит. Он смотрел на своего племянника и не знал, как ему помочь. Он корил себя за то, что тогда, больше сорока лет назад, не настоял, не принял сторону своего брата, а позволил ему медленно гнить в одиночестве. И сейчас он твёрдо решил, что не позволит себе потерять и Сичэня. — Твой ужин остынет. — Я не голоден. Съем его чуть позже, ещё много работы на сегодня. — Когда ты ел в последний раз? — резкий прямой вопрос заставил Сичэня поднять взгляд от чаши, которую он держал в руках, поглаживая пальцем. — Утром или, возможно, в обед. Я не помню, — но Лань Цижэнь точно знал, что обед, принесённый адептом, был не тронутым, как и утренний завтрак. — Ты должен хорошо питаться. — Да, дядя, я знаю правило 15. Не нужно мне напоминать об этом. Но они оба понимали, что и ужин на подносе так и останется нетронутым.***
— Сичэнь, через пару недель состоится совет орденов. Здесь, в Гусу. Это отличная возможность покинуть уединение и снова вернуться в мир заклинательства. — Дядя… Я ещё не готов, прости. Они сидели в доме, окружённом горечавками, и пили чай, который прислал в подарок один из вассальных Гусу Лань орденов. За окном, кружил ветер, разбрасывая мелкими крупинками, похожими на пух, снежинки. Зима в Облачных Глубинах всегда начинается раньше, чем в остальных орденах. Белым полотном она накрывает сначала высокие горы, опускаясь маленькими хлопьями на землю, а потом крыши домов, одевая на здания белоснежные шапки. — Хорошо, — Лань Цижэнь посмотрел на племянника, и Сичэнь увидел в его глазах скрытое под толстым слоем строгости и праведности переживание и маленькие нотки грусти. Он знал, что дядя очень беспокоится, несмотря на показную суровость — Сичэнь за столько лет научился различать его эмоции. Срок его уединения уже почти приближался к году, а Сичэнь едва ли мог справится с бушующими внутри него эмоциями. В последнее время он стал более раздражительным, на что сказывалась постоянная бессонница и недостаток еды. Всё чаще и чаще он метался по комнате от одного угла к другому, похожий на загнанного зверя. Иногда ему казалось, что ничего этого не было, и он возможно погиб тогда вместе со своими названными братьями. С приносной едой теперь ещё доставляли предметы посуды и некоторые другие вещи, потому что во время вспышек агрессии, которая периодически накрывала Сичэня, он разбивал чаши и вещи, которые попадались в руки — кисти, чайник, чернильный камень… — Ванцзи и… Вэй Усянь вернулись, — последнее имя Лань Цижэнь, до сих пор не сумевший принять спутника своего любимого племянника, процедил сквозь зубы. — Они хотят навестить тебя. Конечно, Сичэнь знал об этом. Он регулярно получал письма из путешествия Ванцзи. Читая написанные беглым почерком Вэй Усяня строчки, он чувствовал радость за брата и глухое раздражение. Сжимая в руке белый лист, он ощущал обиду и злость. Не на брата, он очень был рад, что тот нашёл господина Вэя после всего, что произошло, и тринадцать лет ожидания наконец-то с лихвой начали окупаться. Он злился на себя, на то, что так глупо позволил себе довериться не тому человеку, что не слушал предупреждения других, что не прислушивался к сплетням и позволил себе сделать неправильный выбор. Но потом глубоко спрятанная обида длинными щупальцами вырывалась наружу, обвивая Сичэня, и как змей искуситель нежно нашептывала ему на ухо сладкие речи. «Он бросил тебя.» (Он никогда меня не бросал.) «Он оставил тебя в самый сложный для тебя момент.» (В тот момент он сам едва понимал, что происходит.) «Пока ты был тут один, он находился с другим человеком, совсем не думая о тебе.« (Он исполнял дела ордена, которые я взвалил на его плечи, уйдя в уединение.) «Когда он был тебе нужен, его не было рядом.» (У него есть своя жизнь, он не обязан быть постоянно рядом со мной.)«Ты сам не веришь в то, что говоришь.»
***
К вечеру началась метель. Белые хлопья кружили в воздухе, опускаясь на землю и заметая всё на своем пути. Время ужина давно прошло, и Сичэнь с усталостью смотрел на поднос с едой, который принёс ему адепт. Две ложки риса тяжёлым комом застряли в горле, заставляя Сичэня в который раз почувствовать приступ тошноты. В последние несколько недель съеденная ложка овощей и ложка риса за день были большим успехом для Сичэня. Сейчас же, эти успехи пошли на смарку, заставляя его снова чувствовать отвращение от еды. Возможно, это было из-за того, что его должен был навестить Ванцзи. И нервозность затопила Сичэня. Они не виделись с братом с того самого дня в храме Гуаньинь. Письма, едва насчитывающие с десяток слов и неразборчивый почерк Вэй Усяня, не могли заполнить в душе Сичэня чувство грусти. Он очень скучал по брату. Но в тоже время он страшился этой встречи. Стук в дверь нарушил тишину, разносясь по комнате подобно грому. Сичэнь посмотрел в сторону двери, потом на поднос с едой, и поспешно взяв его в руки, направился на кухню. Его брату незачем знать об этом. Приоткрыв дверь, Сичэнь впустил внутрь морозный воздух, немного поёжившись от резкой смены температуры. На пороге стоял его брат. Ханьгуан-цзюнь. Лань Ванцзи. А-Чжань. Его диди. Он почти не изменился за то время, что они не виделись: такие же безупречно белые одежды, собранные волосы гладкими волнами ложились на спину, идеально ровно повязанная лобная лента. Разве что выражение лица его брата немного смягчилось, выражая больше эмоций, чем когда-либо мог прочесть Сичэнь. Удивление. Непонимание. Боль. Вина. Сожаление. Конечно, он догадывался, каким брат видит его перед собой — усталый, разбитый, сломленный, совсем не похожий на себя прежнего. — Ванцзи, — слегка хриплый голос Сичэня нарушил тишину, в которую они оба погрузились при встрече. — Проходи. Сичэнь отошёл в бок, пропуская брата в дом, и бросил взгляд на заснеженные поля горечавок прежде, чем закрыть дверь. Лёгкий аромат бергамота разносился по комнате из маленького чайничка, в котором был заварен сорт чая, который Ванцзи принёс с собой, купленный за его время путешествия. Сичэнь расчистил стол, за которым они расположились друг напротив друга, переложив письма и документы на пол, ближе к другим бумагам. Тишина, в которой прежде сидел Сичэнь с братом и чувствовал себя комфортно, сейчас принесла ему лишь неловкость и напряжение. Он видел невысказанные вопросы — Сичэнь слишком хорошо читал своего брата. Он опустил взгляд в чашу с чаем, рассматривая чаинки плавающие на поверхности, лишь бы не видеть взгляд янтарных глаз. — Брат. — Ванцзи, прошу, если будешь читать нотации из-за моего единения, лучше молчи. Я не желаю это слушать. Я не желаю выслушивать это в который раз. Сначала дядя, теперь ты. — Позволь нам помочь тебе. — В чём? Вы избавите меня от чувства вины или исправите все совершённые мной ошибки? — Это не твоя вина, ты был обманут так же, как и все остальные. — Но это не они вложили нож в руки убийцы, и не они рьяно его защищали, веря в лживые слова. Я был слеп. И я должен понести наказание. — Разве сейчас ты уже не достаточно наказал себя? Сичэнь резко поднял голову и посмотрел на брата. В янтарных, так похожих на его, глазах плескалось непонимание. И Сичэнь увидел в нём себя, тринадцатилетней давности. Было темно, одинокая свеча едва освещала комнату, бросая чуть заметное мерцание пламени. На кровати, хрипло дыша, лежал человек, метаясь по постели в агонии от боли и жара, а рядом стоял на коленях около кровати другой мужчина постарше, вытирая его лицо влажным лоскутом ткани. — Ванцзи, потерпи, сейчас станет легче. Зачем? Зачем ты это сделал? — Сичэнь прополоснул ткань в ледяной воде и стал снова обтирать лицо брата. Потом опустился ниже и, нахмурившись, посмотрел на ожог от клейма на груди Ванцзи. Белоснежная прежде кожа уже начала покрываться волдырями, а местами лопнувшие пузыри стали кровоточить. Сичэнь кинул нагревшуюся ткань в тазик с водой и, прополоснув её, стал аккуратно, стараясь не причинять ещё больше боли, промокать место ожога. — Я должен… Понести… Наказание… — едва слышно прошептал Лань Чжань. — За что? За что, Ванцзи?! — За то… Что… Не остановил… Что… Не смог удержать… Что… Не защитил… — слово на каждом выдохе. Лань Сичэнь аккуратно наносил мазь на рану, чувствуя, как его захлёстывает злость. Его брат, его маленький диди. Он до сих пор не мог забыть, как спину его брата рассекали тридцать три удара дисциплинарного кнута. А теперь ещё и это. — Ванцзи, остановись! Неужели, ты уже недостаточно наказан?! Сичэнь снова опустил голову, уставившись на сцепленные в замок руки на своих коленях. — Иногда мне кажется, что недостаточно.***
... Опустив голову, он смотрел на вонзившийся в грудь меч. С уголка губ медленно стекала струйка крови, капая на золотые одежды. — А-Яо, я же… Ведь предупреждал… Ещё одно движение… — Сичэнь шумно сглотнул, сжимая в руках рукоять меча. — Да. Ты сказал. Но разве я что-то сделал? Почему ты меня убил?.. Окровавленная рука схватилась за белоснежные одежды. — Я убил их всех — отца, брата, жену, сына, друга… Ты… Ты будешь следующим. Сичэнь почувствовал удар в грудь, а в следующее мгновение резкую боль в солнечном сплетении. — Ты будешь следующим. Ха! — повторил Цзинь Гуаньяо, улыбаясь, отчего испачканное кровью лицо было похоже на безумный оскал. Сичэнь почувствовал рывок, и вот его названый брат протягивает ему окровавленную руку с пульсирующим сердцем в ладони. Он опустил глаза и увидел, что там, где у него должно быть сердце, была большая пустая дыра, из которой толчками вытекала кровь, заливая белые одежды… Сичэнь открыл глаза, шумно вдыхая воздух большими глотками. Ночные одежды полностью пропитались потом и неприятно липли к телу. Волосы запутались и превратились в клок, похожий на птичье гнездо. На трясущихся ногах Сичэнь дошёл до чайного столика и только со второго раза смог налить себе в чашу остывшего чая, с трудом справившись с трясущимися руками. Каждую ночь одно и тоже. Он пронзает мечом Цзинь Гуаньяо, а его названый брат вырывает ему сердце. Иногда он стоит на коленях, обнимая ноги Сичэня и умоляет его не убивать, рыдая горькими слезами. Иногда он обезумевший живой мертвец, который разрывает его на части, вгрызаясь зубами в шею. Иной раз Сичэнь оказывается проткнут собственным мечом, а золотые глаза напротив лишь насмешливо смотрят. Немного успокоившись, Лань Сичэнь пошёл к тазу и умылся уже давно остывшей, покрывшейся корочкой льда водой, чувствуя, как холодная жидкость приводит его в чувство, заставляя возвращаться в реальность. Вытеревшись насухо, он подошёл, достал новый комплект одежд и переоделся. По его внутренним часам было ещё два часа до колокола, но Сичэнь знал, что ему больше не удастся уснуть — призраки кошмаров будут преследовать его целый день. Он не спеша дошёл до маленькой кухни, поставил греться воду и, дождавшись, когда она закипит, заварил себе свежий заварник чая. Глоток тёплой жидкости согрел его озябшие пальцы и подействовал успокаивающе. Когда он вернулся в комнату, перед глазами, на столе скопилась большая куча сложенных в стопки писем, свитков и отчётов с ночных охот. Лань Сичэнь аккуратно поставил заварник с краю так, чтобы случайно не задеть его рукой и, сев за стол, сделал ещё один большой глоток, прежде чем погрузиться с головой в работу. Спустя время Лань Сичэнь услышал тихий стук в дверь. Оторвавшись от заполнения документации, связанной с расходами ордена, он посмотрел в окно. Солнце уже поднялось довольно высоко на небо, и Лань Сичэнь осознал, что ему должно быть принесли завтрак. После стука пришло пару фэнь, прежде чем Сичэнь услышал тихий вздох и звук удаляющихся шагов. По ним он узнал адепта, который принёс ему сегодня завтрак. Лань Сычжуй. А-Юань. Сердце Лань Сичэня болезненно сжалось. Он скучал по племяннику. За его понимающим, внимательным взглядом; за его интересными рассказами про ночные охоты с Цзинъи и Цзинь Лином; за их уютными встречами и музыкальными занятиями. Он знал, что Лань Сычжуй получил взрослую налобную ленту, и ненавидел себя за то, что позволил себе пропустить это событие. Он читал написанные А-Юанем письма и доставленные вместе с едой, но не мог справится с чувством стыда и написать что-либо в ответ. Аккуратный почерк, ровные строчки и приятный слог всегда согревали Сичэня в холодные зимние вечера, когда кошмары превращались в реальность. Эти письма, эти маленькие белые листы позволяли Сичэню думать, что хоть кому-то не всё равно на него и хоть кто-то хоть немного, но думает о нём. Но пока он ещё не готов был покинуть спасительные стены и встретиться с миром заклинателей. Сичэнь поднялся на ноги, подошёл и открыл дверь, поднял поднос, на котором стояли пиалы с его завтраком: лёгкий овощной суп, маринованные овощи — и стопку свежих писем. Сегодня их было всего три. И вдруг Лань Сичэнь вспомнил — дядя говорил ему, что сегодня первый день совета орденов. «Надо будет узнать у Ванцзи, как всё прошло. Достаточно ли всё было организовано.» Замерев в дверном проёме, Лань Сичэнь увидел вдалеке адептов, чистящих снег, заметавших горы снега словно белый пух и очищавших тропинки. Он уловил тихий детский смех и гул голосов. Немного постояв на крыльце и переборов в себе желание пойти и присоединиться к адептам, Сичэнь развернулся и направился обратно в дом, где его ждала незаконченная работа. Минуты тянулись часами, и строки отчёта, который Сичэнь читал, сливались в одно длинное предложение. Он устало потёр глаза, отложив бумагу. Поднявшись, чтобы заварить себе новый заварник чая, он услышал шум на улице. Остановившись посреди комнаты, подняв взгляд на окно, Сичэнь осознал, что время ужина уже давно прошло, а значит, это точно не адепт, который приносил ему еду. Они вообще старались не издавать звуков, чтобы не помешать уединению их главы. Шум не прекращался, и прибавившийся громкий голос незнакомца подтвердил предположение Сичэня о возможно случайно забрёвшем сюда госте. Накинув на плечи тёплый плащ и совсем не задумываясь о последствиях (как глава ордена находившийся в уединении), он открыл дверь. Как раз вовремя, потому что маленький пушистый комочек тут же врезался в его ноги, и Сичэнь наклонился, чтобы поднять его. Кролики его брата часто забредали в эту часть Облачных Глубин, поэтому Сичэнь едва ли не каждый день ловил серых зверьков у своих дверей. Но не это удивило его сверх меры, а вот запыхавшийся, с покрасневшими от бега щеками, с суровым выражением лицо мужчины, которого он совсем не ожидал видеть здесь, и который, едва не врезавшись в него, заставил замереть на месте. В посмотревших на него аметистовых глазах промелькнуло недоумение, сменившееся шоком и узнаванием. Потом мужчина отряхнув одежду от снега и, выпрямившись, посмотрел на него спокойным ясным взглядом. Взглядом, принадлежащим главе ордена Цзян.