Истребление

В состоянии агонии Джисон проводит много дней, сколько точно, сказать не может. Иногда сознание возвращалось, но возвращалось вместе с такой новой и страшной болью, что Джисон молился неизвестно кому, лишь бы опять отключиться. Иногда он просто ничего не чувствовал, тупо лежал на животе с закрытыми глазами и вздрагивал от малейшего звука. Иногда по щекам просто так текли слёзы, и он уже откровенно себя ненавидел. Нельзя же быть таким слабаком! Всем тяжело, ты не умер и на том спасибо! Но от этих убеждений и поеданий собственного «я» Джисону не становилось легче. Наоборот. У него было два варианта. Первый: просто умереть. И лучше бы он умер прямо там, у ног президента Ли, но он не смог. Второй: остаться в доме Минхо настолько долго, насколько это вообще возможно, но и это тоже было невыполнимо — он уже неизвестно сколько валяется в отключке, совершенно бесполезный и жалкий. Как только тело позаботиться о нём, Джисон уверен, что его попрут с балкона, если очертания комнаты уже не являются плодами его бушующего воображения. Хёнджин ужасно в нем разочаруется, и Джисон поймёт, если на этом их общению придёт конец. Сам виноват. Вместе со звуками, которые доносятся до сознания Джисона с большой задержкой и пугают до дрожи, он иногда слышит то всхлипы, то откровенный плач. Пару раз Чонин пел ему какую-то до жути старую и грустную песню, от чего щеки Джисона становились мокрыми. И пока он слышал Чонина — чувствовал себя в маленькой безопасности. Ведь пока Чонин тут, Джисон тоже может быть тут. Может, поэтому его горячка длится так долго? Джисону слишком страшно приходить в себя и сталкиваться с последствиями. — Как он? — спина словно раскалена, её можно использовать вместо плиты. Жар давно перебрался и в голову, из-за чего понять выдумка ли этот разговор или реальность, очень сложно, сколько бы Джисон ни напрягался. — Жар не падает, но его организм борется таким способом, не волнуйтесь так сильно. — Прошло четыре дня, каждый из которых ему невероятно больно, не волноваться, говорите? Само пройдет? — язвит Чонин, и Джисону хочется его отругать. — Замолчи сейчас же. Можете быть свободны, — хлопает дверь или бьётся стекло, Джисон не знает, но голос неизвестного мужчины исчезает, а рядом прогибается матрац. Джисону кажется, что он сейчас свалится с обрыва. — Ты собираешься в универ идти? Или домой вернуться? — интересуется Минхо. Его голос далеко. Наверное, за стенкой или у двери. — Когда Джисон поправится, тогда и уйду, — отвечает парень, и Джисон ярко представляет его надутое и решительное лицо. — От того, что ты сидишь тут, ему не становится лучше. — Ошибаешься. Если бы ты или отец, да хоть кто-нибудь, сидели возле меня в детстве, когда я болел, я бы поправлялся намного раньше. Но легче смерти дождаться, чем вас в свою комнату. Минхо молчит долго. Джисону кажется, что он и вовсе ушёл, но рингтон его мобильного звучит всё с того же места и постепенно удаляется. — Джисони… — по волосам проходится теплая рука, и боль правда улетучивается. Он мычит что-то в ответ, сжимая простынь под собой. Чонин продолжает его гладить по волосам, по щекам, по напряженным рукам, и становится так знакомо, как тогда, в детстве. — Мам… — вроде бы он позвал её вслух, вроде бы ему опять показалось, но его берут за руку, и что-то влажное капает на костяшки. Когда ему станет чуточку лучше, когда Джисон всё-таки почувствует что-то, кроме боли, он обязательно скажет этому мальчику «спасибо». Потому что только когда он рядом, к Джисону возвращается сознание и безопасность. Ещё он обязательно подарит ему много улыбок, намного больше, чем он пролил тут слёз, потому что Чонин единственный, кто никоим образом не заслужил происходящего. Пусть только станет чуточку легче. Немного. От очередного кошмара, которых в последнее время как-то слишком много, Джисон просыпается, четко видя всё, что было размытым до. В комнате темно, во рту сухо, даже язык поднять тяжело. Прочистив горло, Джисон пробует некоторые слова. Голос на месте, правда, низкий и сиплый. Приподнявшись, он больше не ощущает такой огненной и сильной боли. По-прежнему ноет кожа, въедаясь вглубь, но терпимо, он может хотя бы двигаться. Аккуратно передвигается к краю, придерживая себя за живот. Голова от смены положений начинает кружиться, и появляются непонятные вспышки. Джисон их игнорирует, присаживаясь на корточки перед сумкой. Телефон ожидаемо сел. Джисон ищет зарядку, терпеливо ждет, пока набежит хоть один процент, кусая губу до металлического привкуса и, наконец, трясущимися руками, заходит в смс. От Хёнджини: «Ты в порядке? Я напишу тебе всего раз, чтобы телефон не вибрировал или не издавал много звуков. Прости. Пожалуйста, как придёшь в себя напиши мне. Я знал, что что-то подобное может случиться, но я этого не хотел. Дай знать как у тебя дела и что там происходит.» 22:23 Сообщение датируется сегодняшним числом и было отправлено двадцатью минутами ранее. И… это всё? Джисон был в отключке пять дней, и Хёнджин написал ему только сегодня? Когда он уже вроде как в норме и может привычно соображать? Не хочет признавать, но волна разочарования слишком сильная. Хёнджин ясно дал понять, что они деловые партнеры, так чего он постоянно строит себе воздушные замки? Почему рассчитывает на то, что кому-то нужен без причины? Просто потому что такой вот прекрасный и неповторимый? Чушь собачья. Мысли жалкого и неуверенного в себе. Ой, так ты и есть жалкий и неуверенный в себе, вот так сюрприз, да, Джисон? А ещё ты… Сожрать себя полностью не успевает — за дверью слышится голос, потом её без стука дергают, и Джисон сталкивается с удивленным взглядом Минхо. На нём деловой костюм, только пиджак бросил уже где-то, половина одиннадцатого, всё-таки. Он держит телефон у уха, пару раз просто открывая и закрывая рот, не отрывая взгляда от сжавшегося в комок Джисона на полу. Телефон Джисон уже бросил под сумку и надеялся, что шнур от зарядного устройства не сильно виден за маленькой тумбой. — … он пришел в себя, — наконец, говорит Минхо, вернувшись в своё обычное состояние. — Что? Кажется, всё хорошо. Нет, он не бросается…. От легкой усталости, которая, если присмотреться, всё же видна на его лице, Минхо прикрывает глаза, запуская одну руку в волосы, и несильно их сжимает, слушая, должно быть, доктора. — Да, хорошо. На этом всё, — договорив, Минхо скрещивает руки на груди, опираясь на косяк. Он не зайдёт, Джисон это чувствует. И потому что тут нет света, и потому что это его комната, и потому что, как там было… «Джисон не кидается пока»? Вроде так. — Ты как? — спрашивает спустя минуту игры в гляделки. Джисон пожимает плечами. — Нормально. Кидаться не буду. — Ну спасибо, что ли, — хмыкает, приподняв уголок губ. Джисон ловит себя на том, что привык к ней, к этой ухмылке. Она словно часть Минхо, даже уже не показная, а самая настоящая. — Нам нужно поговорить. — Понимаю, — кивает Джисон и поднимается, чтобы сесть обратно на матрац. Морщится от боли, но кусает губу. — Я, конечно же, уйду, неделя прошла. Вы теперь президент? Минхо не отвечает, хмурится только, словно не улавливает нити разговора или будто Джисон опять в бреду. Джисон прочищает горло, а Минхо, откинувшись легким толчком от опоры, разворачивается и уходит. Через открытую дверь проникает искусственный свет, и с непривычки глаза пекут. Джисон уже готов лечь обратно от нахлынувшей усталости, но света становится меньше, когда Минхо возвращается, перекрыв собой большую часть. — Словишь? — Минхо показывает бутылку воды, Джисон кивает. Парень чуть присаживается и бросает её плашмя на пол, та катится и упирается в матрас. Сил в руках совершенно нет, даже несмотря на то, что Минхо уже раскрутил крышку изначально, чтобы было легче открыть. Джисон возится с бутылкой почти минуту, проклиная всё на свете, но всё-таки добирается до такой спасительной жидкости. — Куда собрался? К Хёнджину? — Минхо спрашивает обычным тоном, без намека на что-либо, но Джисону стоит титанического труда не показать шока и страха и не подавиться водой. — Кто это? — Минхо хмурится, касаясь пальцами шеи. — Ты мне скажи, не я же его звал. — А, — Джисон несмело выдыхает, опуская плечи и бутылку на пол. — Давний друг, я не общаюсь с ним уже. — М, правда? — Минхо всем своим видом показывает, что не верит, но также показывает и то, что ему, по большей части, безразлично. — Не важно, по сути. Так тебе некуда идти? — Ага, идеальное убийство, без свидетелей и родственников, — кивает Джисон, на что Минхо закатывает глаза, переминаясь с ноги на ногу. — Отлично. Как только я получу то, что хочу, разберусь с тобой, как и обещал. Какая прелесть, — он усмехается, игнорируя телефон. — И что Вы хотите получить? — вежливо интересуется Джисон, хотя ответ ему заранее не нравится. — Каким-то образом, — Минхо наклоняет голову, пробегаясь по Джисону поверхностным взглядом и останавливаясь на внимательных глазах, — ты меня спас. И отпустить тебя было бы глупо, не находишь? Появляешься в нужный момент, веселишь меня, намного лучше справляешься, чем я ожидал. Так что, ты и твои инстинкты, или как это называется, мне нужны. — Я Вам нужен? — переспрашивает Джисон, хмурясь всё больше и больше. Происходящее похоже на шутку. — Да, — Минхо сжимает ладонь где-то на сгибе шеи и ключиц. Джисон старается отвести взгляд, но не выходит. — Нужен. Давай составим новый контракт. — Он заключается в том, что я должен защищать нового президента? — ухмыляется Джисон, чувствуя себя дураком. — Я не президент. Пока, — он поджимает губы, потом улыбается. — Кому-то этого явно не хочется. Пока отец разбирается с последствиями, я всё ещё готовлюсь. И на это время предлагаю тебе остаться со мной и делать всё то, что ты делал до. — До тех пор, пока Вы не стали президентом? — Да. Потом можешь уйти. Звучит соблазнительно. Учитывая то, что Джисон уже подбирал место для ночлега, а тут всё так удачно сложилось. Теперь он опять может пригодиться Хёнджину. Великолепно. Но… Никаких но. Просто Минхо нужно избегать столкновений с отцом. И как, интересно, если они, мать его, в одном здании постоянно находятся? Ну не будет же он в самом парламенте нападать, верно? А в другом месте и убежать можно, да? А куда? В квартиру Минхо? Это что, дохрена крепость под семью замками? Отец же знает, где живёт его сын. Твою мать, соберись. Извинишься, и всё будет хорошо. Да, извинишься за то, что хотел плюнуть президенту в лицо, дебила кусок, но он же не знал, что выживет! — Он тебя не тронет больше, — уловив панику на чужом лице, строго говорит Минхо, чем приковывает взгляд Джисона. — Ты — мой, он не имеет права трогать моё, и я буду рядом, как и ты со мной. — Я согласен, — выдыхает, пока чувствует хоть малейшую надежду на то, что Минхо правда сделает так, как говорит. — Ну, сделаю вид, будто удивлен, — закатив глаза, делает шаг назад, намереваясь уйти, но останавливается, вспомнив что-то. — Ты правда ничего не знаешь? Кто это был и как выглядел, что говорил? — В смысле не знаю? Вы же не спрашивали, — хмурится Джисон, и Минхо тоже. — Ты так отцу сказал. — Он тоже не спрашивал, сразу действовал, — хмыкает Джисон, и Минхо ещё минуту просто изучает его взглядом. Тяжелым и странным, словно ему подкинули новые детали для только что уехавшей машины. — То есть, ты что-то знаешь… Хорошо. Я устал. Утром поговорим, — Джисон пожимает плечами уже в полнейшей темноте. Что происходило в тот вечер, он вряд ли когда-то забудет. И он абсолютно точно не говорил, что ничего не знает. Его как бы и не спрашивали. Опустившись на матрац животом, Джисон складывает руки вместо подушки. Надо же. Может, ему правда везет? В баре сегодня полно народу. Пятница, тяжелый рабочий день закончился, и все пришли хоть немного сбросить напряжение. Хёнджин не исключение, но его напряжение никакой алкоголь не снимет, хотя он добросовестно пытается. — Привет, — Чонин опускается рядом. Хёнджину хватает и взгляда, чтобы понять, что парню по крайней мере жаль. — Пришёл? — коньяк заканчивается, и Хёнджин толкает пустой бокал Сынмину, который не отходит далеко. — А у меня был выбор? Ты пригрозил, что всё расскажешь, если я не явлюсь через полчаса… — шепчет Чонин, стараясь улыбаться, потому что Сынмин бросает на него странный взгляд, а зная Хёнджина и его натуру, он может это сделать в любой момент. — Мне извиниться перед тобой? — делает акцент на последнем слове и брезгливо бросает взгляд на его ушки. Парень старается, очень старается держать себя в руках, давит улыбку из последних сил. — С ним всё нормально. Будет. Я ухаживаю за ним каждый день, даже домой не хожу… — Да меня мало волнует, что ты там делаешь, понял? — рявкает Хёнджин, сверкая глазами так, что Чонин неосознанно отстраняется назад. — Рассказывай с самого начала. Как и почему, кто виноват, из-за чего, для кого, как он сейчас. Я ждал гребаных пять дней, и я абсолютно точно больше ждать не стану. — Может отойдём хотя бы? — умоляет Чонин, стараясь не смотреть на Сынмина, но Хёнджин точно не настроен на переговоры. — Ещё слово не по теме и пеняй на себя, ясно? — Хёнджин даже не обращает внимания на новый бокал, и кто его принес, всё пилит Чонина взглядом, да так искусно, что сейчас точно кровь из горла хлынет. — Я… даже не знаю всего… — Чонин давится словами, потому что при одном упоминании того, что было и того, что он видел, становится душно, и к горлу подкатывает тошнота. — У Минхо был последний обед с чиновниками, партиями и их представителями. Очень важный обед, там они должны были в узком кругу одобрить его кандидатуру, а после уже его бы выдвинули, ведь срок отца заканчивается через пару месяцев, сам знаешь… и… и я был дома, никто не должен был вернуться так рано, поэтому я пошел проверить, что за шум во дворе. И… — дышать тяжело, очень тяжело. Схватив свитер за горло, тянет его вниз, оголяя кожу, будто должно помочь. Продолжить, как бы он ни хотел, придётся, потому что челюсть Хёнджина напрягается так, словно сама себя порезать может. — И я спустился во двор. В гараж, где обычно отдыхала вся наша охрана, и там… было… Джисон кричал и… я, — Чонин хватается за грудки уже обеими руками, сгибаясь пополам. Если эта окровавленная картина не исчезнет через секунду, Чонин умрет от нехватки воздуха. — Да что тут, мать вашу, происходит? — Сынмин гремит где-то рядом, и сейчас как никогда хочется, чтобы он его прогнал отсюда. — Уйди, — холодно и спокойно просит Хёнджин, переведя на парня строгий взгляд. — Нет, — чеканит Сынмин, и Чонин не понаслышке знает, что его «нет» и бульдозером не снести. — Всё нормально, всё нормально, — кое-как выпрямившись, Чонин смотрит ему в глаза, мягко улыбаясь, — послушай Хёнджина. — Ты плачешь… — то ли шепчет, то ли охает Сынмин, пораженно хлопая ресницами. Тысячу раз, а то и две, Чонин пытался выбить его из равновесия, но всё без толку. Правда, плакать он перед ним не пробовал. Видимо, с этого и стоило начинать. — Иди работай, тебя ждут, — напоминает Хёнджин. Сынмин борется с собой, но получив от Чонина кивок, всё же отходит, хоть и с огромным трудом. — Дальше. — Отец избил Джисона. Очень сильно. Хлыстом и даже… карандашом… Я позвонил Минхо, он приехал и забрал его домой. Потом я узнал, что Минхо на ужине пытались отравить, а Джисон просто его спас. Я больше ничего не знаю. Чонин словно выдыхается. Опускает голову на стойку, слушая тяжёлое дыхание рядом, и как собственные слёзы капают на поверхность. Он ещё ни разу не оставлял Джисона с того дня, всё время был рядом, проверял температуру, давал антибиотики, наносил мазь, держал за руку, а сейчас рядом с ним никого нет. Минхо ещё утром уехал, неизвестно когда вернётся, а Чонин… тоже неизвестно когда вернётся. Может, позвонить Минхо? Чтобы вернулся раньше? Или лучше доктору? — Тебе плохо? — голос Хёнджина врывается в мысли Чонина и прекращает их беспорядочный танец, поэтому Чонин хмурится и смотрит на него с вопросом. — Тебе же не хочется это вспоминать, да? — Да… — не понимает, к чему клонит Хёнджин, сверкая глазами, но соглашается. Ему действительно не хочется возвращаться к тому дню даже мысленно. — Ему, наверное, было во много раз больнее, но тебе, бесспорно, нужно забыть и не вспоминать тот страшный для тебя день. Так и сделай, Чонин, и брату своему передай. Не расстраивайтесь так сильно, наведайтесь к отцу, спросите, как здоровье, как настроение, лады? Надеюсь, вам полегчает. — Хёнджин… — Чонин сам не понимает, почему, но хватается за руку парня, соскочившего со стула, тот больно её вырывает. — Не трогай. Ублюдки. Хочется ещё плюнуть и ударить и втоптать в одно место, злости в нём сейчас через край, он сам выходит из бара от греха подальше. Плохо ему, противно, страшно. Если Чонину только от одного присутствия там так хреново становится, то что тогда было с Джисоном? Как он вынес всё происходящее и по чьей вине? Хотя он знает, по чьей, оттого злость и искрится на кончиках пальцев. Аккуратней, давай без перевоплощений, ладно? Внутри от не выплеснутой ярости противно чешется, хочется разорвать грудную клетку и достать застрявшего таракана. Чёрт возьми, ещё секунда и он правда взорвётся, так нельзя! — Смотри куда прешь, дебил, — чтобы не толкнуть в ответ полуоборотня, так некстати столкнувшегося с Хёнджином на людной улице, выдержки хватает еле-еле. — Повтори, — чеканит, надвигаясь на шокированного чужой яростью парня. Он низко кланяется и, обернувшись, поджимает крохотные уши и убегает. Спасибо, что ли. Вы: «Джисон, возвращайся. Пожалуйста, возвращайся. Если сможешь, конечно, меня простить, тогда вернись. Я отомщу всем, кто хоть как-то поучаствовал в том, что с тобой случилось. И мне правда жаль, очень-очень жаль. Хочешь, буду готовить тебе три раза в день? И десерт? Я могу взять отпуск, наверное. Уедем на время, подлечим тебя, поедим, я, кстати, рыбалку не пробовал, а ты? Джисон, я…» 20:12 — Блять, серьёзно? Что-то жжется в глазах и только сейчас доходит, что пора прекращать. Уедет он, ага, конечно, пакуй чемоданы. Из-за чего, интересно? Джисон жив. Он не хрустальный и не твой брат, и ты виноват, бесспорно, но не ты его хлыстом гладил. Соберись, выглядишь жалко. Ещё брось всё ради него, вы же бессмертные, да? Выкурив сигарету, Хёнджин стирает текст и набирает уже нормальный, более рациональный и походящий на него самого, адекватный, чёртова ты истеричка. Вы: «Ты в порядке? Я напишу тебе всего раз, чтобы телефон не вибрировал или не издавал много звуков. Прости. Пожалуйста, как придёшь в себя напиши мне. Я знал, что что-то подобное может случиться, но я этого не хотел. Дай знать как у тебя дела и что там происходит.» 22:23 Голову срочно нужно чем-то занять. Алкоголь то ли уже совсем обжился в организме Хёнджина и не действует толком, то ли в этом дурацком баре он какой-то палёный. Хёнджин надеется на второе. Решительным шагом миновав район и чудом никого не убив, Хёнджин движется в офис. Да, выходной, да, напился, но дома он себя с потрохами сожрёт. Голову нужно срочно чем-то занять, и работа — единственное, что может в этом помочь. Работники косо провожают фигуру Хёнджина, который пусть и в полном сознании, но щеки от злости и алкоголя порозовевшие, а сам он со стороны выглядит как именно тот персонаж из детских сказок для человеческих детей, кому точно нужна прививка от бешенства. Ну и хер с ними, с этими взглядами, всё равно его везде пропускают, всё равно глаза подымать себе не позволяют, всё равно он тут на голову выше их всех, вместе взятых. Ключ-карту не взял и чем только думал? Хёнджин бьёт дверь своего кабинета ботинком, после разворачивается к лифту. Чёртова рассеянность! Проходя мимо кабинета Чанбина, Хёнджин на секунду прислушивается и понимает, что там кто-то есть. Не ушёл? Поздно уже. Постучав, он заходит, не дожидаясь ответа, и ждал бы он этого ответа долго. Чанбин полностью погружен в чтение документа и ничего вокруг не замечает. Привычно подбирает зубами нижнюю губу, привычно хмурит брови, дергая головой и произнося некоторые слова вслух, привычно даже не вздрагивает, когда замечает на себе внимательный взгляд. — Что ты тут делаешь? — потерев переносицу, интересуется Чанбин, отложив лист на уже приличную гору таких же. — А Вы? Вы же уезжали домой, — Хёнджин ушёл в десять, Чанбин сказал, что тоже спустится через пару минут. Видать, так и не спустился. Хёнджин проходит внутрь и садится на диван под внимательным взглядом Чанбина. Между ними в последнее время что-то странное. Он просто позволяет делать с собой всё, что захочется Чанбину, никак не проявляя инициативу, потому что умеет думать наперёд и из-за его глупости не намерен терять своё положение. Да, многие спят со своими хозяевами, но зная Чанбина, который, возможно, искренне нуждается в тепле и поддержке, и зная себя, который этого дать точно не в состоянии, Хёнджин не позволяет заходить дальше, ведь и объективных причин для этого не видит. Не потому, что Чанбин не привлекателен, даже наоборот, он ещё тот мужчина. Смотреть на его оголенные широкие плечи с ровным пульсом просто невозможно, а шея слишком просится на всякие вещи, которые порой Хёнджину хочется с ней сделать, но каким бы животным он ни был, себя контролировать в состоянии. Отталкивать, вместе с тем, тоже нельзя, не разобравшись до конца, что там в голове у его странного хозяина. — Выпьем? — предлагает Чанбин и встаёт с кресла, направляясь к мини-бару под той самой отвратительной картиной. — Вы закончили? Могу помочь с документом, — на низкий столик приземляется бутылка дорогого рома и два хрустальных стакана. Чанбин садится рядом, сразу же разливая по бокалам шоколадную жидкость. — Разве они когда-нибудь закончатся? Возможно, в следующей жизни, — Хёнджин забирает протянутый бокал из чужих рук и поджимает губы под чужим испытывающим взглядом. — Ты… пьян? — Эм, нет? — так же спрашивает Хёнджин, притягивая бокал ближе. Всё, он уже его, а алкоголь у Чанбина самый лучший, просто так обратно не отдаст. — Ц, мне стоит воздвигнуть памятник при жизни, за то, что всё ещё терплю тебя, — улыбается уголком рта, поднося к губам бокал, но тут же застывает от произнесенных слов Хёнджина. — Ага, мой хозяин самый лучший. Повисает дурацкая тишина, которая Хёнджину абсолютно не нравится. Содержимое в бокале быстро заканчивается у обоих, и осмелев, хотя, когда Хёнджин не был смелым, он забирает бокал из руки напряженного Чанбина и наливает им уже сам. В голову хорошо ударяет. Алкоголь крепкий, совершенно не щадит ни Хёнджина, ни его запреты на всё и всех, что поставил ранее, так ещё и активизирует всё, что он выпил до. Хреново. Или отлично? Какая разница, если он наконец-то пьян? — Давай прекращай и вызывай такси, — говорит Чанбин и пару раз шлёпает по колену Хёнджина. — С тебя достаточно, дружок. — Нееет, я только-только начал, — он дуется, перехватывая чужую руку на своём колене и несильно сжимает ладонь Чанбина, наклоняясь чуть вперёд, чтобы заглянуть в глаза и выпросить ещё стаканчик, — ну пожалуйста. Чужой взгляд ощущается сразу везде: на щеках, на открытом лбу, потому что волосы собрал в пучок ещё утром, и новый фиксирующий гель отлично справлялся со своей задачей, на тонких пальцах, на губах... Опасно близко и опасно долго он сидит так, чувствуя чужое напряжение через сжатые пальцы, как-то крепко схватившиеся за Хёнджина, как за спасательный круг. Ладно, держимся, ещё пока держимся, да, Чанбини? Хёнджин издевательски прикусывает нижнюю губу, стараясь придать лицу детскую наивность. Ох, где только ему не гореть за это, потому что взгляд Чанбина уже неотрывно прикован к его губам, что произвольно-непроизвольно заманивают ближе, прямо туда, откуда обратного пути нет. — Ты же знаешь, что я всё понимаю, да? — суживает глаза и наконец берет себя в руки Чанбин, наклоняясь ещё ближе. — О чём Вы? — играй или умри, потому что ты сам дал ему зеленый свет. Прекрасный принц держал себя в руках уже довольно долго, и отчаянно слушал тебя и твои протесты, только вот где они сегодня? — Об этом, — холодный палец слишком контрастирует с горячими губами, но Хёнджин не жалуется, он же, в конце концов, может его согреть. Что и делает, прихватывая подушечку обеими губами в детском нелепом поцелуе. Чанбина буквально ломает. Словно он тут зверь на привязи, словно его нужно бояться и не подходить ближе положенного метра, иначе сожрет. А Хёнджин мало того, что подошёл, так ещё и погладил, и покормить пообещал, нагло при этом смотря в глаза. И уже абсолютно всё равно, врёт он этому зверю внутри или правда даст кусочек себя, плевать. Первая капля крови уже пролита, зверь не может и не станет отступать. Убрав большой палец, протянув его с губ, по щеке, к шее, схватив лицо Хёнджина крепко, Чанбин притягивает его, следящего за каждым жестом, к своим жадным губам. Очень жадным губам. Хёнджин сначала даже не успевает, принимая чужой напор, который граничит то ли с эгоизмом, то ли с отчаянием. Губы начинают гореть, и только после этого Хёнджин позволяет больше. Сам хватается за чужое лицо, двигаясь вперед под сдавленный стон, врываясь в чужой рот с ответным напором. Опускать ладонь на торс Чанбина было ошибкой, потому что рука как магнитом гладит, царапает везде, куда может дотянуться. Чанбин отдаляется, Хёнджин его ловит, не прерываясь ни на секунду, ловя довольную улыбку, после терзая её губами. Нравится, значит? Ладно, считай этот день своим вторым днём рождения, наслаждайся, а с последствиями разбираться придётся в одиночку, потому что эта акция одноразовая. С осознанием этого, Хёнджину становится всё равно. Всё равно на то, что дышать нечем, всё равно, что он слишком громкий и что Чанбин не собирается прекращать, притягивая Хёнджина за бёдра ближе, почти впечатывая в себя. — Подожди… те, — еле оторвавшись, шепчет Хёнджин, и понимает, что губы хочется вернуть обратно, очень хочется. Но их приходится кусать, ведь Чанбин, забравшись на диван коленями, мокро целует его шею, гуляя руками по выгнувшейся пояснице. — Если бы я мог, я бы остановился, — его голос… это вообще, что такое? От того, как сильно он действует на тело Хёнджина, его буквально в дрожь бросает, приходится глушить стоны прикусами кровоточащих губ. — Дверь же… ах, — Чанбин спускается ниже, влажным языком пробуя всё на своем пути, и особенно долго на сосках, от чего у Хёнджина уже голова кружится. — Ммм, дверь, — пусть заткнётся, пожалуйста. Слушать его просто невыносимо. И, словно услышав его мысли, Чанбин отстраняется, потирая влажные губы ладонью. Ох. Он садится на собственные ноги, доставая телефон из кармана. Грудь с перебоями поднимается и опускается, язык гуляет по каким-то одиноким губам и Хёнджин понимает, правда понимает. — Всё, — позади срабатывает сигнализация, и дверь щёлкает, после чего Чанбин отключает её опять же через телефон и отбрасывает его на стол, глядя на Хёнджина снизу вверх. — Ещё какие то пожелания будут? — Нет. Ухмыляется, скидывая рубашку с плечей ниже. Ужасно бесит и мешает, уж лучше руки и губы Чанбина, что он сразу же получает, уже не сдерживая стоны и радуется тому, что голова забита не картинками разодранного тела, а совершенно нормального, сильного, мускулистого тела, которое гармонично сливается с собственным. Так же, как и голоса смешиваются воедино, так же, как и дыхание, так же, как и биение чего-то отдаленно напоминающего сердце.