Истребление

Каждый раз, когда телефон вибрирует, Хенджин бросает бокал и тянется к нему. Именно сегодня, когда он так нужен, его нет. Кольнуло совсем несильно, но ощутимо. И нет, Хенджин ни в ком не нуждается, это не то чувство. Это чувство неоправданного союзничества и, возможно, понимание того, что он не один такой. Хотя, всё-таки один. Видимо, только он помнил всю ту боль, помнил, понимал, противился и старался исправить. Братья по крови совсем не означает братья по духу, верно? Отправляя Джисона туда, Хенджин рассчитывал на понимание, на то, что ребенок из трущоб сам увидит разницу классов и возненавидит её так же, всей душой. Но даже когда Джисон без сил не мог перевоплотиться обратно, он не укрывался от прикосновений, а тянулся к ним. Джисон неглупый, он наверняка всё понимает, но сможет ли он быть настолько жестоким, чтобы в нужный момент бросить того, с кем чувствует безопасность? Ответ очевиден. От выпитого алкоголя уже звенит в ушах, сушит горло и вряд ли вообще, поднявшись, он дойдёт до выхода, не перевернув попутно соседние столы. Всё время, проведенное в ожидании, Хенджин оправдывает именно этим. Он просто не в состоянии уйти. Он не может встать. — Ответишь? Раздражает. Сынмин, как всегда, бурчит, на что Хенджин усмехается, переворачивая телефон экраном вниз. Он всегда такой. Ворчит, но заботится о близких ему людях, помогает без лишних вопросов. Зачесав пятерней уже порядком растрёпанные волосы, придерживая их ладонью, Хенджин оборачивается, прослеживая взгляд Сынмина. Хенджин редко его слушает, вернее, редко что-то может его зацепить настолько, чтобы мысли замолчали хотя бы на три минуты. На сцене Чонин напоминает куклу. Его голос словно идеальная пластинка, очень дорогая пластинка. Его одежда, его поведение, весь он тут совершенно не к месту, а самое главное, он не должен крутиться рядом с Сынмином, если правда чувствует к нему что-то кроме его эгоистичной потребности быть рядом. — Можешь оставить его в покое? Зная твой характер, вряд ли это возможно, но ты хотя бы постарайся. Я сам за ним присмотрю. Хенджин оборачивается, кажется, целую вечность. Тело то ли не слушается, то ли вообще не реагирует на все посылы мозга. Это вызывает улыбку. Сынмин наливает кому-то бокал пива, еле заметно качая головой в такт не слишком быстрой песни. — Хэй, мне тоже налей, — парень успевает поймать брошенный стакан раньше, чем он падает на пол. Сынмин посылает недовольный взгляд, который только веселит Хенджина ещё больше. — Иди домой. И ответь на звонок, иначе я тебя сам вышвырну. — Никогда не думал, почему у Чонина такие странные ушки? — Хенджин сползает со стула, придерживаясь за стойку. Тело колышется, как на палубе корабля. — Заткнись и проваливай. Сынмин замирает на секунду, но берет себя в руки, продолжая наполнять бокал. Если Хенджин продолжит, а он продолжит, потому что каждый должен быть на своём месте, бокал лопнет, бармен поранится, но не так сильно, как мог бы. — Его ушки не поднимаются, не опускаются как у нас, а ещё он постоянно в капюшоне ходит, не находишь это странным для такого миловидного личика? — Я сказал тебе заткнуться. — Полегче, — Хенджин слышит как трещит стекло бокала и улыбается, откидываясь на руках от стойки, от чего его немного заносит в сторону, что позволяет встать прямо напротив сцены, словить обеспокоенный взгляд брата Минхо, услышать его немного дрогнувший голос. — Думаю, ты не настолько глуп, чтобы не замечать очевидные вещи, но не доверяй ему, особенно ему. Людям вообще нельзя доверять. Когда-нибудь они перестанут отбирать у нас так много, обязательно перестанут, но приходится ждать, да? Поклонившись и почувствовав, как тошнота щекочет горло, Хенджин быстро выравнивается, покидая бар. Закурив, идет по пустой улице, позволяя ветру трепать его и без того потрёпанное тело. Он очень пьян, очень устал и очень замёрз. Но тело даже не трясет, оно будто отключилось вовсе. Спустя два квартала, телефон опять начинает вибрировать. Не он. Точно не он, Хенджин знает, понял, что не придёт. Джисон изначально был другим, ему изначально всё это было неинтересно, но Хенджин рассчитывал хотя бы на то, что он сам ему интересен. Что он может стать причиной, чтобы остаться рядом. Обойдя Канну пустыми переулками, ведь нарваться на кого-то шумного сейчас будет крайне опасно, Хенджин идёт домой. Можно поспать ещё пару часов, а утром после проверки документов и подготовки новой партии полуоборотней он отвезет Чанбина на дебаты. Хенджину тоже интересно, что подготовил Минхо, хотя он заранее не верит ни единому слову. Паспорта, полученные недавно, лежат в сейфе, занимая место. Бесполезная бумага. Дойдя до своего дома, Хенджин более-менее приводит мысли в порядок. Двигаться вперёд все равно нужно. Один, как привык. Хочет войти через пропускной пункт, как замечает неподалёку заведенную машину. Выбросив энный по счету окурок, Хенджин подходит к Чанбину, сидящему на капоте. На нем спортивный чёрный костюм, кепка, белые кроссовки, и таким его нечасто можно увидеть. Как и этот взгляд. — Ты меня раздражаешь, — вынув руки из карманов, Чанбин подходит ближе почти вплотную, понижая голос до настойчивого шепота. — Извини. — Тебе не жаль. Хенджин фокусируется на его взгляде, пытаясь, правда пытаясь выглядеть хоть чуточку сожалеющим, но за что, черт возьми, ему извиняться? — Я пойду. Спать охота. Чанбин хватает за руку, Хенджин вздыхает, сжимая челюсть. Серьёзно, не лучшее время, не лучшая тема для разговора, чтобы обойтись без скандала. — Раздражаешь, — повторяет зачем-то, дергая на себя. Хенджин почти в его грудь влетает, вовремя руками оперевшись. Удивлённо смотрит, собирая пазлы. Что вообще опять происходит? — Так не приходи. Не звони. Не пиши. Я вполне справляюсь со своими обязанностями, а сейчас ты на моей территории и что-то от меня требуешь. Чанбин, если хочешь что-то, скажи прямо, я дам. Знаешь же, хозяин. Я всё тебе дам. — Ты никогда не дашь мне того, что я больше всего хочу получить. — Что же это? — Хенджину даже искренне интересно. Чего это он такого не сможет дать? Если постараться, нет того, что бы ему не досталось, а уж Чанбину подавно. — Ты, — мозг набирает обороты, все еще наматывая круги вокруг всего, что Хенджину удалось достичь за такой короткий срок, а потом все мысли занимает "ты". Ты, ты, ты. Он словно наконец-то услышал ту самую песню, способную заткнуть его и увлечь за собой. Хватка на запястье ослабевает, но вырываться больше нет желания. "Ты" хаотично вертится перед глазами, вызывая почти тошноту. — Но я... — Улыбнись. — Что? — Чанбин перемещает свою руку на талию, второй накрывает щеку Хенджина, заглядывая в глаза. — Улыбнись мне. Давай же, сделай вид, что хотя бы слушаешь меня. — Приказ? — Хенджин хватается за его локоть: опять начинает кружится голова, и за что-то нужно держаться. — Просьба. Я прошу тебя улыбнуться мне, потому что мне нравится смотреть на тебя, на твою улыбку, на эту дурацкую складку на лбу, когда ты хмуришься, — губы Чанбина, тёплые и влажные, оказываются на прохладной коже лба, из-за чего тепло разливается ощутимо, как всплеск чего-то яркого в аниме. Вот ярко-красная сфера маленькой каплей течёт ото лба вниз по всему телу, и теперь Хенджин наконец-то может его чувствовать. А оно нагревается, теплеет и от пережитого холода начинает трястись. Зажмурившись, Хенджин напрягается, прислушиваясь к инстинктам, а они кричат о том, что сейчас хорошо, сейчас безопасно. — Что ты делаешь? — он позволяет уложить себя в медвежьи объятия, потому что от сжатых на теле рук кости почти трещат, но до чего же это приятно, черт возьми. — Хочу запихнуть тебя в себя, непонятно, что ли? — голос у самого уха, тихий смешок. — Я знаю другой способ, где ты меня точно не раздавишь, — Чанбин с очередным смешком выпускает его из хватки, пожимает плечами, от улыбки его глаза будто сверкают. Это забавно. — Ты улыбаешься, — улыбка у Чанбина красивая, когда широкая, с ямочками от того, что Хенджин закатывает глаза. — Улыбаешься тут только ты. Зачем ты приехал? Опять бессонница? — Хенджин оборачивается: свет горит в паре квартир, но скоро рассвет. — У меня не было бы бессонницы, если бы кое-кто брал трубку. И ты не выпил травяной чай, который я оставил у тебя на столе, так что...— Чанбин переводит взгляд на наручные часы, проверяя пришедшее уведомление. Похоже, сегодня спать не может никто. — Ох, как жаль, но я обязательно выпью его завтра. — Ну, он уже у меня дома, а похмелье тебя застанет раньше, чем я успею купить новый чай, поэтому… — допечатав, он прячет руки в карман, подходя к дверце авто. — То есть, в целях сохранения моего здоровья стоит поехать к тебе? — Именно. Ты такой смышлёный, — Чанбин улыбается, опираясь рукой на открытую дверцу машины. Хенджин закатывает глаза. — Ну если только так, хорошо, только я за вещами схожу? — Я подожду. Чанбин правда подождёт. Сколько угодно ждать будет, если Хенджин вот так вот будет улыбаться, смеяться и капризничать. Сегодня он сам не свой. Что-то произошло, но что именно, никогда не расскажет. За это он так сильно и нравится, за самостоятельность, за решительность, за умение держать всё под контролем. Но Чанбин все равно надеется дождаться того дня, когда Хенджин хотя бы просто скажет о том, что устал, о том, что Чанбин ему нужен. — Забыл кое-что, — Хенджин почти дошёл до пропускного пункта, но вернулся, подходя ближе. — Что такое? — Вот, — стащив с Чанбина кепку, привычный уже аромат дорогого шампуня ударяет в нос. Значит до этого он был на пробежке. Запустив пальцы в волосы, ощутив подушечками влажные места, Хенджин тянет на себя, касаясь своими губами чужих, которые жадно просят ещё больше. Но кое-кто просто обожает издеваться, так как отстраняется совсем не вовремя, начиная вслух перечислять, какие вещи стоит сложить в сумку, чтобы точно не забыть.

***

Джисон смотрит на толпу, к которой не может привыкнуть уже битый час, и вспоминает слова Минхо, который предупреждал и предлагал остаться дома. Опять хочется убежать, когда кто-то из политиков, проходя мимо, толкает Джисона плечом, его несет влево, в небольшую компанию других мужчин, которые морщатся от него, как от последнего оборванца. И в таких ситуациях, где слишком много всех и всего, мозг Джисона просто не успевает ничего сделать кроме как привычно паниковать. Двигаясь дальше по Олимпийскому стадиону, где вот-вот начнутся дебаты двух кандидатов в президенты, Джисон крепче сжимает бутылку воды, которую пошел искать для Минхо, но постоянно на кого-то натыкается. Кто в очередной раз больно толкает его, Джисон даже не смотрит, подбираясь к сцене. Осталось совсем чуть-чуть, но нога соскальзывает со ступеньки, путается в проводе от колонки, и Джисон летит на пол, приземляясь на чьи-то белые кроссовки. — Извините, я просто… — Бля, уродец, аккуратней, знаешь, сколько всё это стоит? — Джисон ведет взглядом от ног к светлой макушке молодого человека, поджимая губы. Он уже научился различать дорогую одежду от очень дорогой, и Джисон влип. Опять. — Я извинился. Прошу прощения ещё раз, — не хватало устроить скандал прямо перед выступлением Минхо. Джисон может еще тысячу раз извиниться, с него корона не упадет. — А что с тоном? И что мне с твоих извинений? — вокруг начинает собираться толпа людей, и Джисону от этого трудно дышать. Он снова кланяется, но второй поклон сделать трудно, когда хватают за руки и впечатывают себе в грудь. — Кого уродцем назвал, убийца моды? Ты себя в зеркало видел вообще? — Джисон распахивает глаза, таращась на Чонина, который гордо смотрит на нахмурившегося парня, кидающего взгляды то на молодого парня в огромной куртке, то на Субина, прижимающего Джисона к себе. — Ты нормальный вообще? Глаза есть, или ты слепой? Кого защищаешь? — Гражданина этой страны, дебил. Еще слово, и я могу заявить на тебя как на дебошира и хулигана, вон полиция недалеко, позвать? — Субин, похлопывая Джисона по спине, от чего у него уже почки болят, делает шаг навстречу, вместе с Джисоном, конечно же. — Ого, кое-кто в себя поверил с бесполезной бумажкой в кармане, да? Можешь воспользоваться ей разве что в туалете, узколобое чудище, — парень зачесывает намазанные чем-то соломенные волосы назад. Люди вокруг не спешат вмешиваться, но и не поддерживают парня, который сумел нарядить на себя все бренды, которые вообще возможны. — Извините! — на поднятую руку Чонина обращают внимание полицейские, сразу же подходя к толпе. — Перестань, Минхо сейчас это никак не поможет! — Джисон вырывается из крепкой хватки, цепляясь за рукав Чонина. — Что у вас случилось? — двое мужчин в форме обращаются к Чонину. — Этот молодой человек без каких-либо причин оскорбляет моего друга и ставит под сомнение его как члена нашего общества. При том, что мой друг уже много раз извинился. Джисон тяжко вздыхает, понимая, что никто ему точно не поможет, так еще и утащит за территорию стадиона, твою то мать. Спасибо, конечно, друзья, но лучше бы он сам разобрался. — Это правда? — Мне не нужны извинения от этого животного, так что давайте просто разойдемся? Пусть проваливает со своими друзьями, — парень нехотя кивает, делая шаг в сторону, но полицейские берут его под руки, на что Джисон шокировано открывает рот. — Эй, какого хрена? — Просим Вас не выражаться и следовать за нами. Когда парня уводят, Джисон в ступоре провожает его взглядом, а Чонин опять выходит в центр, как бы между прочим добавляя: — Паспорта полуоборотней это вам не пустой звук. Дошло, наконец? Если нет, милости прошу на ту сторону, такие как вы должны держаться поближе к тонущему кораблю, а это сторона Ли Минхо, нравится вам или нет.

***

— Где тебя так долго носило? — за сценой настоящий хаос, носятся люди с техникой, бумагами, кто-то проверяет свет, микрофоны. На сцене другого Ли можно было увидеть такую же картину. — Я… — Джисон отдает Минхо бутылку, но и слова сказать не успевает. Чонин и Субин в красках рассказывают о случившемся, на что Джисон опять закатывает глаза. Нашли время и место, вот же. — Ты хоть не ушибся? Дай гляну, — Субин за руку тянет Джисона на себя. Тот инстинктивно делает шаг навстречу, но Минхо, перегородивший ему путь, то ли обнимает, то ли просто останавливает, положив руки на его плечи. — С тобой всё хорошо? — Джисон, подняв голову, кивает. — Ладно, тогда держись рядом с Чонином, поговорим об этом дома. — Хорошо, а ты в порядке? — все эти дни Минхо не показывал, что нервничал, но это же Джисон, в нем он может заметить любые перемены. — Конечно, просто опять немного речь почеркал, надеюсь, запомню. — Ты можешь взять бумаги с собой, помашешь ими у лица, будто жарко, а сам быстренько подсмотришь, круто же придумал? — Джисон замечает, как Чонин оттаскивает сопротивляющегося Субина в сторону, улыбаясь. — Учишь меня читерить? Забавно, — Минхо сжимает плечи Джисона чуть сильнее, а сам делает глубокий вдох перед таким же выдохом. — Чем я могу помочь? — Джисон перемещает свои руки на его новый пиджак, который забрал с утра, поправляя ровные пуговицы и изгибы, старательно делая вид, что это не так. — Просто будь тут, чтобы я мог тебя видеть, ладно? — Джисон кивает, делая шаг в сторону, так как сзади кто-то прочищает горло. — Извините, господин, но Ли Сонджун передает право начать именно Вам. — Ну спасибо, что предупредили, — Минхо кивает девушке, которая, поклонившись, тут же удаляется. На противоположной сцене загораются огни, народу под сценой президента Ли сейчас почти вся заполненная половина стадиона. В основном там политики, люди пожилого возраста, но молодые люди тоже есть, однако, полуоборотней нет нигде. Даже на стороне Минхо всего несколько, которые пришли сами, без хозяев. — Добрый вечер! — из колонок на весь стадион гремит привычно ненавистный голос, и Джисон отступает к краю, где к нему тут же подходят Чонин и Субин. — Дорогие сограждане, надеюсь, все сумели добраться до Олимпийского на выделенных мною автобусах. Я рад видеть тех, кто всё еще на моей стороне, тех, кто понимает всю важность нас, людей, и благодарен тем, кто готов довериться мне и защищать свои права. Я очень мечтал выступить перед всеми вами вместе со своим сыном, но сегодня, как бы тяжело мне ни было, я буду выступать против. Давайте дадим право высказаться Минхо, а после мы с вами примем верное решение, я уверен в этом. Гул аплодисментов под сценой Ли Сонджуна очень громкий, многие лица показывают на огромных экранах, очень страшные и противные лица. Джисон делает глубокий вдох, полностью сосредотачиваясь на Минхо, на его ровной спине, красивой укладке, новом костюме и уверенном голосе. — Здравствуйте, жители республики Корея. И здороваюсь я сегодня со всеми жителями, ведь с недавних пор словом «мы» я могу назвать и себя, и полуоборотня. К сожалению, никаких автобусов я не организовывал, никого насильно сюда не тянул, показывая свою численность и превосходство, но побеспокоился о беспрерывном телевещании. Даже в трущобах установили экраны, с которых я могу обратиться к тем, кто прийти сюда ни за что не решился бы. Когда то, давным-давно, я был ребенком, что очевидно, и у нас в доме всегда было полно полуоборотней, они менялись как перчатки после операционных процедур. Мой отец считал нормальным избить полуоборотня за то, что он сделал что-то неправильно или не так, как ему хотелось. Я рос в понимании того, что это естественно, что это норма человечества, что так нужно. Но на вопрос "Почему так?" всегда были разные ответы. Только за двадцать лет правления моего отца история Кореи переписывалась четыре раза. Если вы спросите своих детей о первой зачистке, почему, для кого и как, вы не услышите единого ответа, вариантов будет как минимум четыре. На двух проекторах по обе стороны от сцены лицо Минхо сменяется лицом пожилого мужчины. На небольшом кусочке пространства позади него можно видеть только серую стену. «… почему? Как к такому пришли? Это не длится долго по меркам истории. Еще мой отец, когда я был ребенком, рассказывал множество историй про него и его друзей-полуоборотней. … на нашу землю пришли очень сильные люди. Около трехсот лет назад, первое упоминание датируется 1703 годом, если быть точным. … они пришли с севера, быстро бегали, невероятно точно охотились, ну и самое главное, они могли перевоплощаться. … кровь смешивалась, рождались полуоборотни, но не было никого сильнее чистокровных, тех, кто мог перевоплощаться. … после создания республики Корея, оборотни, которые никогда не были причастны к власти, стали ею вытесняться. Просто люди, нет, даже не так, власть боялась их. Первая зачистка.» — Этот человек — историк, доктор наук, старый маразматик, как его называют в колонии, уже десять лет под следствием в статусе того, кто пытается подорвать авторитет действующей власти. Я узнал правду в 26. Поздновато, но большинство из вас до сих пор её не знает, и на вопрос «почему так?» отвечают по учебнику. Потому что полуоборотни нападают на людей. Потому что они звери. Потому что они могут убить и убивают. Но не кажется ли вам, что всё это относится не к полуоборотням, а к людям? Мы издевались над ними столько лет, а сейчас смеем удивляться тому, что они, спасая свою жизнь, нападают в ответ? Мой отец стал для меня примером. Примером того, кем я становиться не хочу. И начиная с этого момента вы не сможете больше делать то, что делали ранее, потому что в противном случае вы лишаете прав и вольностей своих же сограждан. Вот для чего вам паспорта. Вы сможете обучать своих детей, сможете получать медицинское страхование, сможете уже со следующего месяца подать документы в пенсионный фонд. Ну и однажды президентом этой страны сможет стать любой кореец. Поэтому завтра весь день, пожалуйста, не бойтесь выходить на улицу, не бойтесь получать свои паспорта и голосовать. Я надеюсь на поддержку тех, с кем учился, тех, с кем ходил в школу и универ, тех, с кем пил в баре и танцевал до утра. С тем, что у меня есть, я вполне уверен в собственных силах и, к слову, если вы отдадите свой голос за меня, я создам новую партию, ведь с действующими политиками вести разговоры крайне трудно. Лишь господин Бан Чан из либеральной партии, с которой партия моего отца никак не могла найти общий язык, стал моим союзником. Либеральная партия была инициатором того, чтобы полуоборотней оставили в городе, пусть и ограничив права, а радикальная, чтобы… поработить? Другого слова я не подберу. И ещё одна деталь. С сегодняшнего дня мощная компания "ТЛТ" пересмотрит свой кодекс, в нынешней ситуации он противоречит Конституции. "ТЛТ" больше не занимается продажей полуоборотней для людей, но берет на себя обязанность заняться их образованием для дальнейшего устройства на рабочие места. Что еще добавить? Думаю, я сказал достаточно того, в чем действительно уверен. Пока мой отец пытается выстроить оборону, исходя из моей речи, я дам ему время, извинившись. Моя мама учила ставить себя на место других, когда не понимаешь, когда страшно, когда не знаешь, что делать. Я ещё многого не знаю, в особенности о международных связях, но знаю, что в своей стране нужна настоящая чистка. И это не про вас, простые жители, это про нас. Извините. И до завтра. Минхо кланяется, глядя в камеру, транслирующую изображение на основном экране, после чего разворачивается и так же ровно уходит под громкие хлопки людей на его стороне и глухое молчание на стороне отца. Джисон от пережитого буквально забывает как дышать. Он, кажется, даже прослушал всё, концентрируясь на твердости и уверенности Минхо, которая росла с каждым его словом. Джисон дергается, когда Чонин хватает его за руку, быстро стерев слезинку, но в отличие от растерянного Джисона он выглядит гордым. До одури гордым своим братом. — Господин Ли Минхо больше не вернется на сцену. Он сказал всё, что считает нужным, и просит вас всех возвращаться домой в безопасности. Ведущая объявляет через микрофон то, что передал ей Минхо, глядя с легкой улыбкой на сцену напротив. Чонин бросается на него с разбегу, от чего они чуть по лестнице не катятся. — Слезь, придурок! — Минхояяяя, ты такой крутой! Оба дерутся, шутливо, конечно же, вызывая на лице Джисона улыбку. Он спускается следом, высматривая в толпе Субина, который куда-то подевался, но замирает, натыкаясь на пшеничные волосы. Чанбин подходит к Минхо, отбивающемуся от брата, хлопая его по плечу. — И когда ты успел вырасти? — Тоже думаешь, что я был крут? — Вот сейчас уже так не считаю. Они смеются, и Джисон отходит назад и для того, чтобы Минхо мог расслабиться с другом, не отвлекаясь ни на что, и для того, чтобы ему не было так стыдно перед Хенджином. Он, казалось, вообще не обращал внимания на Джисона, но острая сжатая челюсть говорила об обратном. Кто-то опять толкается, спускаясь с лестницы, и Джисон, отходя от прохода, оказывается за коробками и динамиками. Над ними прекрасно видно ярко улыбающегося Чонина, который рассказывает Чанбину что-то такое, от чего у вечно хмурого и серьезного директора компании сводит скулы от смеха. Смотрит на Хенджина, который от резких звуков морщится, и когда Чанбин это замечает, то отдает ему бутылку воды, которую носил всё это время с собой. В конце концов, смотрит на Минхо. На улыбающегося, гордого, красивого, прекрасного Минхо. Так и должно быть. В конце концов, они могут сражаться плечом к плечу, и даже если Джисона можно так легко вычеркнуть из этого круга, то ему не жаль, разве что совсем чуть-чуть. Ведь Минхо счастлив, Минхо этого заслуживает, и Джисон не вправе обижаться и желать другого. Вздохнув, он садится на корточки, потому что шнурки на высоких кроссовках, которые они вчера купили, проезжая мимо торгового центра просто так, опять развязались. Может, это из-за них он свалился под ноги тому парню? — Малыш? Я тебя нашел. Джисон валится на задницу, таращась на Минхо. Он опять смеется, опять красиво и опять так, как с ними. Будто бы в кругу самых близких ему людей. — А где все? — Минхо, осмотрев Джисона с головы до ног, останавливается на шнурках, принимаясь завязывать их уже самостоятельно. — Тебе купить обувь на липучках? Как ребеночку, да? — Джисон, фыркая, старается высвободиться, но Минхо, смеясь, крепко его держит уже за обе лодыжки. — Я не ребенок, просто так получается… Так где остальные? — Поехали в «Пальму». Встречаемся там. — Ага, а завтра встречаем похмелье. — Не хочешь? — туго завязав шнурки, Минхо помогает подняться Джисону, придерживая его за спину, и они направляются в сторону парковки. — Нет, всё в порядке, я поеду с тобой. — Но ты хочешь? Минхо делает акцент на «ты», и Джисону ничего не остается кроме как кивнуть, ведь этого хочет Минхо, и разочарованно вздохнуть, когда на парковке он отпускает его руку. — Чонин тоже поехал? — чтобы не молчать, спрашивает Джисон. — Нет, я его домой отправил. — Отец видел, что он на твоей стороне? — Неважно, Чонин к нам поехал. Джисон кивает, пряча улыбку. К нам. К нам домой. Звучит очень красиво. Джисон расслабляется немного, вжимается в кресло, наблюдая за Минхо, который ведет по пустым улицам. Сейчас все наверняка смотрят обращение действующего президента, но Джисону плевать, что он там говорит. Сегодня Минхо стал для него не просто тем, рядом с которым хочется остаться, а тем, кому может доверять каждый из них. Если бы на месте Джисона был Хенджин, они вдвоем могли бы горы свернуть, могли бы написать новую историю. Но с Минхо Джисон, который только и умеет, что смотреть на него, улыбаться ему и быть рядом. Солнце садится быстро, кидая косые ярко-оранжевые лучи на дорогу, после этого тонет в реке. Минхо сворачивает на одном из выступов, паркуясь у небольшого моста. — Зачем остановился? Что-то с машиной? — Джисон прячет руки в карманы куртки, готовясь выходить на улицу в случае чего. — Давай так, если ты споешь и мне понравится, получишь подарок, — Минхо поворачивается к нему всем корпусом, и его игривая улыбка и блеск в глазах уже заранее не предвещают ничего хорошего. — Тебя там ждут, нужно поторопиться, — напоминает Джисон, хватаясь за ремень безопасности руками. — Подождут, ты что не хочешь подарок? — Неа, не хочу, — Минхо поджимает губы, отворачиваясь. Тяжкий вздох, Джисон еще пока держится. — Очень жаль, я сам его выбирал, сам придумал, вложил невероятный смысл, и вообще, за то, что я сегодня был таким крутым, ты мог бы меня хотя бы похвалить, знаешь ли, — Минхо обиженно смотрит в окно, скрещивая руки на груди. Один, два, три. Нет, Джисон так просто не сдастся. Но он правда не похвалил его. И что это за подарок такой, который нужно заслужить? Один, два… — Ладно, давай дома? Я найду гитару у кого-то и спою тебе, только позже, хорошо? — Зачем тебе одалживать у кого-то гитару, если у тебя есть своя? — Джисон пытается возобновить в памяти Минхо тот день, когда он любезно разбил подарок Субина об асфальт, но затыкается. — Что… — Держи. Она даже настроенная. Цвет нравится? Джисон вытаскивает из чехла чёрную лаковую гитару, которую Минхо достал с заднего сидения. Она так сияет, что страшно в руках держать. Он вообще нормальный? Минхо же не хотел, чтобы Джисон играл, да и петь он точно не мастер, с игрой еще куда ни шло. — Эй, ну на меня тоже посмотри, малыш, — Минхо дует губы, и Джисон, наконец, смотрит на него. В отражении блестящих глаз он сам, такой крошечный с огромной гитарой и глазами, но даже такой он в его отражении. — Есть пожелания? Давай, спою всё, что попросишь. — «Танцуя под дождем», помнишь её? Джисон напрягается, вспоминая текст любимой песни Минхо. Она часто первой включается, когда Джисон садится за руль, и это единственная песня, которую можно услышать в их доме. Минхо не любит звуки, не любит запахи, но её он очень любит. Пробуя аккорды, Джисон находит нужные и тихо напевает припев, состоящий из двух четверостиший и двух трёхстиший. Песня по игре очень простая, а слова, когда их произносишь, действуют как-то магически. Джисон поет и совершенно не беспокоится о правильности, о произношении английских слов, мелькающих в тексте, ему сейчас от этой песни очень хорошо.

Прыжок в небо.

Расправь свои крылья и обернись

Несмотря ни на что,

Мы просто танцуем под дождём.

Джисон перебирает последние аккорды по кругу из раза в раз, чувствуя расслабленность Минхо всем телом, ощущая его взгляд на себе, и совершенно не желает, чтобы этот момент заканчивался. Хорошо бы просто оказаться с ним дома, выпить чаю, разучить новую песню и перед сном набраться смелости, чтобы сказать как же сильно Джисон сегодня гордился им. По сути, у него даже права такого нет, но он все равно чувствовал гордость за этого человека. За человека, который не побоялся рассказать правду перед лицом того, кто пытался его убить. — Я люблю воду. Знаешь, как в христианстве принимают веру? Через воду. Окунаются, очищая тело и душу. Я не пришел еще ни к чему конкретному, верить во что-то, наверное, не мое, но мне нравится дождь. Нравится наблюдать за тем, как он начинается, как заканчивается. В день, когда мама умерла, после всего взял и пошел дождь. Так просто. Смыл кровь, мои крики, истерику. Казалось, что с болью он тоже справился, в отличие от меня, — Минхо замолкает, запуская руку в пиджак. — Держи. Джисон берет протянутую ему зеленую книжечку, глотая неприятный ком. — Как так вышло, что мы оба упустили этот момент? Ты должен был первым получить паспорт, если являешься одной из причин, — Джисон, прижимая гитару, открывает первую страницу. Бешено колотится сердце, будто в руках не паспорт, а билет на поезд в самый дальний уголок страны. Хан Джисон. 2007 года рождения. Дурацкая фотография, как из документов с "ТЛТ". Хан Джисон. Теперь у Джисона есть фамилия, и это не фамилия "Ли". Не то чтобы он на неё когда-либо рассчитывал, но черт, что теперь со всем этим делать? — Ты хочешь, чтобы я ушел? Джисон захлопывает книжку, кладет её на бардачок, а после прячет гитару в футляр и садится ровно на кресле, пристегивая ремень безопасности обратно. Никуда он не пойдет. — Джисон… что-то не так? — Я не делал паспорт, потому что он мне не нужен. Мне не нужна никакая фамилия, если с ней мне придется переехать или найти другую работу. Ты сам сказал, что я… что не хочешь, чтобы я уходил. Поэтому выбрасывай эту штуку в окно и поехали уже, тебя ждут, — кивнув самому себе, Джисон крепче хватается за ремень. Его отсюда и танками не вытурить. Никуда Джисон не пойдет, повторяем для кое-кого по имени Ли Минхо. — Хан Джисон, а ну, мать твою, на меня посмотрел! — Джисон даже не дергается. — Это не мое имя. — Это твое имя! — отстегнув Джисона, Минхо тянет его на себя, схватив за плечи. — Ты — Хан Джисон, самостоятельная личность. Ты не моя собственность. Я не твой хозяин. Я не хочу быть твоим хозяином. Но ты — мой, и я тебя не отдам никому и никогда, понял? — Нет, — Джисон упрямо смотрит в глаза, сжимая руки в кулаки на коленях. — Вот же дурак! Минхо, переместив одну руку на шею Джисона, сильно надавливает, впечатывая его губы в свои. От этого Джисон только шокировано открывает рот, что воспринимается Минхо не совсем правильно. Напористо целуя губы застывшего парня, Минхо уже страшно отступить и понять, что он сглупил. Он сбавляет обороты, поглаживая затылок Джисона, нежнее целуя губы по очереди, но не получает никакого ответа. Сдаваться он все равно не намерен, но отстраняется на секунду, чтобы посмотреть на плотно сомкнутые веки, на дрожащие руки и приоткрытые губы. — Тебе неприятно? — Это не так. — Тогда почему ты не целуешь меня в ответ? Джисон распахивает глаза, коротко вдохнув. Минхо невероятно близко и неужели тот сон, очень постыдный, но не выходящий из головы ни единого дня, стал явью? Он аккуратно перемещает руки на его бедра, расслабляя сжатые пальцы, и наклоняется, уткнувшись носом в щеку Минхо. Легкие наполняются его ароматом, ароматом самой спелой сахарной сливы. В голове будто сады цветут той самой сливы, а губы очень хотят откусить хотя бы кусочек. — Джисон? — Минхо дышит рвано, даже такие невесомые касания Джисона доводят его и его сердце до ручки. — Можно я сделаю, как хочу? — Джисон буквально кутается в его аромате, в его руках на затылке и спине, в его коротких, но частых вздохах. — У тебя какие-то фетиши, что ли? — Минхо откидывает голову назад, чтобы Джисон мог подобраться к его шее, зарывшись сначала носом, а после коротко поцеловав, провести по ней кончиками пальцев. — Нет, я просто… учусь, понял? — поймав кадык, Джисон накрывает его губами и пробует коснуться языком, и от столкновения голой кожи с влажной и теплой мурашки бегут у обоих. Джисон по-кошачьи мнет его бедра, целует каждый участок шеи, забираясь под вырез рубашки настолько, насколько это вообще возможно, и если он не остановится, то не остановится никогда. Потому что зачем? Зачем переставать целовать его, когда это так хорошо? Когда единственное, что мозг вообще способен различать в данной ситуации, это Минхо, его запах, его вздохи. — Джисон… — Минхо тянет его за подбородок вверх, накрывая влажные губы. Целует жадно, громко, не отрываясь ни на секунду. Про воздух Джисон начинает вспоминать, когда Минхо отдаляет лицо, а Джисон наоборот следует за ним. — Перестань, малыш. — Почему? — ответ его мало интересует, Джисон ловит еще один вздох Минхо своими губами, перемещая руки с груди на шею. Телефон настойчиво вибрирует в пиджаке и всё, что хочется Джисону с ним сделать, это просто выбросить в окно. — Мне нужно ответить, — Минхо резко разворачивает лицо, Джисон мажет по скуле, после упирается лбом, выравниваясь на своём сидении. — Да? Едем. Ну минут десять и на месте. Ты нажрался уже, что ли? Минхо заводит машину, продолжая говорить, а Джисон, кусая губы, прячет руки под ноги. Твою мать, он что, сумасшедший? Зачем так накинулся? Понятно почему Минхо попросил остановиться: еще чуть-чуть, и Джисон сожрал бы его прямо с одеждой. Стыд то какой. Джисон почти скулит, отворачивая красные щеки к окну и мечтает, чтобы телефонный разговор не заканчивался никогда.