Опиа

Хенджин никогда не думал, что его жизнь плохая. Их детский дом располагался по соседству с детским садом, и насмешки хуже над беспризорниками придумать нельзя было. Невысокий дырявчатый заборчик на детской площадке граничил с игровой зоной детсадовцев. Дети по разные стороны изгороди ничем не отличались, все шумные, сопливые и успевшие испачкаться в уличной пыли — отличия проявлялись ближе к вечеру, когда детей на игровой площадке детсада становилось все меньше, потому что за ними приходили родители. Тогда-то и замечалось, что не такие уж они все и одинаковые. Те дети, — "благополучные", как слышалось в разговорах воспитателей — выглядели лучше, во всех смыслах. Новенькие наряды, любимые игрушки в руках, зацелованные щечки, с любовью заплетенные косички. Тогда еще маленький Хенджин, конечно, не умел анализировать, но что те дети — другие, это он понимал прекрасно. Картина была поистине жалостливая, детдомовцы как по цепочке подходили к забору, разделявшему их дом от детского сада и просто смотрели, как "хорошие" дети бегут в распростертые объятия своих родителей, счастливо смеясь. Маленький Хенджин и сам не знал, почему он постоянно подходил к забору и смотрел на это. Он не чувствовал зависти или какой-то тоски. Как можно скучать по кому-то, кого никогда не было? Может быть, иметь родителей и классно, но для него родители и воспитатели были как-то смазано равны. А воспитателей Хенджин не любил. Когда Хенджин стал старше, его, как и других его ровесников, перевели в другой детский дом — там жили подростки от двенадцати до восемнадцати лет. Хенджина перевели туда, когда ему было десять — потому что в родном детском доме заканчивались места. Одна холодная и не очень удобная кровать сменилась другой такой же, немного колючее шерстяное одеяло в белом пододеяльнике будто перевезли прямо из его прошлого места жительства, а белая стена с облупившейся штукатуркой рядом с кроватью сменилась на светло-оранжевую, с такими же трещинками и еще какими-то рисунками, оставленными явно кем-то, кто жил здесь до него. Делить комнату с двенадцатилетками было непросто. Возраст располагал к задирам, а Хенджин почти походил под лучшую мишень для битья — однако издевательствам Хван все же не подвергался. Высокий рост и, видимо, передавшийся по наследству от кого-то холодный черный взгляд оказались достаточно убедительны. Впрочем, может, стальная "бабочка" в руке, которую Хенджин нашел когда-то в лесу, тоже сыграла свою роль в убеждении, кто ж знает. И все же — его вполне устраивала жизнь такой, как она есть. В детском доме были равны почти все, особенно в той возрастной категории, где теперь был Хенджин. К маленьким иногда приходили нерадивые родители, или те, кто хотел бы их забрать себе. Им перепадали подарки, которыми от них хотели откупиться или, наоборот, приманить, и они могли рассказывать друг другу истории о своих якобы родителях, которые "обязательно-преобязательно за мной придут, они обещали!". В этом детском доме, предназначенном для подростков, уже никто никого не ждал, кичиться было нечем, все уже давно приняли свою участь, и никто не сидел у окон с надеждой глядя на ворота. Хенджину здесь нравилось даже больше, чем в первом детдоме, потому что здесь было веселее. Можно было играть в футбол, лазать в город — если, конечно, тебя не поймают — и рассказывать друг другу, кто что успел в этом самом городе повидать. Здесь он познакомился с Джисоном, которого перевели в это здание через год после Хенджина, и жизнь стала совсем веселой. Джисон был громким, не мог усидеть на месте, набивал щеки едой и первым лез драться, если его задирали, а еще промышлял чисткой карманов, и в итоге во время "рассказов из города" оказывался самым крутым, когда вываливал из карманов нажитое чужими карманами добро. В городе они с Ханом могли слоняться целыми днями, и, пока друг чистил карманы, Хенджин занимался стрельбой сигарет у прохожих, которым хватало совести давать их двенадцатилетнему ребенку. Кто-то отдал последнюю прямо в пачке, и Хван бережно собирал свое нажитое добро в картонную коробочку. Так было намного лучше, потому что в карманах они постоянно ломались. Сколько себя помнит — Хенджин никогда не хотел себе другой жизни. Правила этой он выучил, когда другие в школе учили математику, физику и кидались друг в друга первыми любовными записками. Вертись как можешь — и будет тебе счастье, вот и вся правда. В детском доме учили хорошему, а за пределами класса виделось то, что было на самом деле. То, что будет тяжело, Хенджин понял еще в двенадцать; то, что он не ограничен правилами морали — тоже. Сынмин был как из книжек-учебников, где с разными целями печатались однотипные рассказы. Хороший сын, усердный ученик и добрый друг — Хенджина от таких воротило еще со времен тех самых учебников, а вот от Сынмина почему-то нет. На него хотелось смотреть долго, чем Хенджин и занимался продолжительное время, и от этого было спокойно на его черной и пыльной душе. Сынмина не хотелось трогать или держать за руку, но только потому что Хенджин не хотел его пачкать. Хван никогда бы не посмел заявить на него никаких прав — и дураку понятно, что такой золотой мальчик ни в каком стечении обстоятельств не мог бы спутаться с таким, как Хван Хенджин — но только ловил себя на том, что и другим давать таких прав он не хочет. Они принадлежат разным мирам — очевидно. Сынмин, наверное, и не знает, что в его городе ночами могут разворачиваться целые боевики, а оружие видел только в кино. Тем лучше, конечно, тем лучше. Встретив Ким Сынмина, Хенджин, может быть, только на одну секунду пожалел, что его жизнь такая. Хенджин не умеет держать обещания, данные самому себе. Таким образом, он уже шесть раз бросал курить, три раза обещал, что никогда не свяжется с травой, и два раза — что никогда не вмешается в жизнь Ким Сынмина. Первое из двух обещаний пришлось нарушить, чтобы отвести от него группу уличных придурков, а второе — когда Хенджин пришел к его университету за ключами от собственной квартиры. Он обещал себе, что только заберет ключи и больше никогда, ни за что не появится в его жизни, но. Отвадив от себя Феликса, Сынмин подошел к нему и, посмотрев снизу вверху из-под взлохмаченной ветром челки, сказал: — Мы едем к тебе. Мальчик-умница был полон сюрпризов, идеально вписывался в золотые стандарты самых примерных послушных молодых людей, и при этом был парадоксально безбашенным. Хенджин от него в восторге. Думал ли он, что Ким Сынмин действительно останется у него ночевать? У него, едва знакомого преступника? Что на следующий день сам пойдет к нему в логово? Этот смелый пушистый крольчонок нравился Хвану все больше с каждой минутой. Он устроил ему целый допрос тогда и достал из рюкзака небольшую бежевую коробку, в которой лежали медикаменты. Сынмин был лучшим, о чем Хенджин мог только мечтать, и в этот раз Хван уже не стал давать себе обещание не вмешиваться. Ким Сынмина было невозможно отпустить. Не теперь, когда он, такой настоящий и правильный, стоял в его квартире и смотрелся здесь так отвратительно неправильно, но у Хенджина вся жизнь была отвратительная и неправильная, а значит Сынмин в ней — самый правильный. — Не надо злить меня, кошечка, — угрожающе скалится Хенджин, когда Ким снова пререкается с ним, пытаясь одержать верх. — Иначе что? — Сынмин зеркалит его интонацию. Это веселит Хенджина, так что он тут же расслабляется и смеется, откинувшись на спинку дивана. Его тошнит от хороших примерных мальчиков из благополучных семей, а от Сынмина нет. Потому что Сынмин, помещаясь в шаблоны примерного мальчика, на самом деле потрясающе не такой. Он выглядит как самый безобидный щенок на свете, при этом его слова режут сильнее ножа. Он каждый вечер звонит маме, чтобы сказать, что у него все хорошо, и чтобы узнать, как дела у них с отцом — при этом сидит на подоконнике в квартире наглого бандита, наблюдающего за ним с ухмылкой и склонив голову. Он исправно ходит на все дополнительные занятия и готовится к ним на сто баллов, но не побоится заткнуть Хенджина, если тот начнет его отвлекать. — Знаешь, что мне нравится в тебе, Сынмин? — Хенджин полулежит, играясь с пистолетом в руках. Сынмин никак не реагирует. — Ты прекрасно понимаешь, что я могу в любой момент пристрелить кого угодно, но ведешь себя со мной так, словно бессмертный, — Хенджин хмыкает. — Мне нет смысла тебя бояться, — Ким жмет плечами. — Если ты захочешь меня убить, то сделаешь это. Хан ненормальный, он слышал это с детских лет. Сначала от тетушки, с неприязнью смотревшей на осиротевшего племянника. Семилетний Джисон в подранных и испачканных на улице джинсах совершенно точно не вписывался в ее совершенную жизнь. Тетушка ясно дала понять, что не обязана "приглядывать за щенком этой проститутки", хотя мама никогда не вела такой образ жизни, и вообще о родственниках так не говорят — бабушка сказала. После смерти бабушки о его ненормальности говорили воспитатели, когда Джисон, как ощетинившийся звереныш, ходил везде с палкой, а стоило кому-то к нему приблизиться, угрожающе ей размахивал. Они повторяли это, даже когда он обжился в детском доме и завел друзей, перестав видеть во всех врагов — ведь тогда Джисон облюбовал все доступные крыши и деревья, падал с них, разбивая коленки и ломая руки. Ненормальным его называли даже сверстники во втором детском доме, когда Джисон, чтобы отомстить за испорченную кровать, не моргнув глазом притащил из столовой тарелку с застывшей кашей и старательно размазал ее по всей простыни неприятеля. Прямо руками, не брезгуя. Его потом за это хорошо избили, так, что пол-лица распухло, и даже не было видно левый глаз, а сам Хан только кряхтел от боли и дико смеялся в ответ. Хан Джисон ненормальный, но из всех только Хенджин не заострил на этом внимание. Наверное, потому что сам Хенджин был в равной степени диким, просто вся его ненормальность сидела глубоко внутри и проявлялась только в моменты острой необходимости. Когда оба немного подросли, неприятели в детдоме обходили эту парочку стороной, связываться с ними — себе дороже. До жуткого спокойный и хладнокровный Хван Хенджин вырежет своей "бабочкой" на твоем трупе цветочек, а его ненормальный дружок Хан Джисон оберет до нитки карманы и поможет спихнуть тело с обрыва — такие про них ходили слухи. Это ужасно веселило Хенджина, который наедине с Джисоном на самом деле был самым улыбчивым и смешливым парнем, и также забавляло Хана, который мог без умолку болтать про недавно прочитанный комикс, который он стащил из открытого рюкзака какого-то школьника, и ныть, что он хочет на день рождения вторую часть. Нет худа без добра — это верно. То, какие про них ходили слухи, обоих мало волновало, зато можно было спокойно оставлять свои вещи в тумбочке, не боясь, что их растащат — ведь никто не хотел лишний раз накликать на себя беду. Это Джисон нашел людей Бана, совершенно случайно, когда попытался обокрасть одного из них. Ли Минхо тогда только усмехнулся, выкручивая наглецу запястье под ойканья и слезливое "я больше не буду". Может, Хан и правда ненормальный, потому что парень с кошачьим взглядом и холодной усмешкой настолько запал ему, что в следующий раз он попался ему на глаза уже нарочно. Никто никогда не ловил его на краже, в этом была его особенность, и этим он ужасно гордился. Как это получилось у Минхо? Ли был очень особенным, во всех смыслах, и когда Джисон, проследив за ним, узнал, чем тот занимается, его восторгу не было предела. Он точно знал — он хочет туда, а еще он хочет Минхо, и во что бы то ни стало эти два его "хочу" должны быть исполнены. Церемониться Джисон не умел, а потому первое "хочу" было исполнено достаточно быстро — Чан был умилен наглостью беспризорного мальчишки, который так просто обошел всю охрану и явился прямо к нему проситься под крыло. Минхо одобрительно хмыкнул, изогнув бровь, и шепнул старшему, что мальчишка чуть не обчистил его карманы. Чана это повеселило, и он согласился помогать беспризорнику и его дружку, если они будут помогать ему. О том, что он ненормальный, первый раз спустя долгое время Джисон услышал от Минхо, когда тот цеплялся пальцами за его волосы, пока Джисон, улыбаясь, неумело отсасывал ему за углом какого-то дома. Хан Джисон в этой жизни хотел не много, но чего хотел — обязательно добивался. Быть ненормальным для Минхо не равно быть ненормальным для всех остальных. Минхо единственный, кто говорил это, глядя на него горящими глазами. Джисон неровно красил ногти черным лаком, и в семнадцать лет проколол себе уши в шести местах, а потом скулил, что не может спать ни на одной из сторон, потому что опухшие уши горели и болели. Минхо единственный, от кого "ненормальный" было личным комплиментом для Хана, и он вдруг понял, что действительно был таким всю жизнь. А теперь хотелось больше. Сбежав из детдома и полностью перейдя под крыло Чана, Джисон почувствовал себя свободным, и ему снесло крышу. Он, в отличие от Хвана, мокрухой не брезговал, и его отчасти даже веселило участвовать в потасовках с летальным исходом врагов. С Минхо на пару они обчищали тайники, оставаясь незамеченными, взламывали системы, а потом Джисон цеплялся короткими ногтями с облупленным черным лаком за выступающие в стене кирпичи, специально пошло стонал и смеялся, когда Минхо брал его в какой-нибудь подворотне. — Я задушу его, — буднично говорит Хан, зевая, пока Чонин ест мороженое в кафе, забравшись с ногами на стул и читая какую-то мангу. — Не говори мне, что жрать мороженое в десять вечера в какой-то круглосуточной забегаловке это норм. Хенджин не может сдержать смешок, сидя с закрытыми глазами и подперев рукой щеку. И почему им с Ханом вечно так везет? Когда с Чонином ходят Минхо или Чанбин, у них как-то все попроще выходит. Хенджину тоскливо думается, что он обещал Сынмину прийти сегодня не так поздно, но, судя по всему, царская малолетка еще не скоро собирается домой. Ему с Сынмином постоянно не хватает времени. Ким учится двадцать четыре часа в сутки, кажется, и, хоть послушно идет к нему каждый раз, когда у Хвана получается зайти за ним после учебы, все равно держит его на приличном расстоянии. Не то чтобы Хенджин на что-то рассчитывает, конечно, но дразнить Сынмина ему очень нравится. Его уши и щеки очаровательно краснеют, даже когда он огрызается в ответ на пошлые шутки Хвана или вообще их игнорирует. Запаренные кипятком ттокпоки в бумажном ведерке уже давно остыли и превратились в крахмальную кашу. Хенджин прикрывает блюдо крышкой и брезгливо отодвигает от себя. Он вынужден торчать в какой-то богом забытой забегаловке хрен пойми где посреди ночи, чтобы пиздюк Бана отвел душу за книжкой с мороженым, ведь ему, видите ли не спится. — Почему Бан сам не развлечет его, если ему не спится, а, — бурчит Хван. — Если постели Чана он предпочитает посидеть хер пойми где с сопливой мангой, это камень в его огород. — Фу, — кривится Хан, — ну давай не будем про постель Чана. — Ишь, нежный какой сделался, — усмехается Хенджин, когда в пластиковую палатку заходят трое мужчин. С виду обычные мужики, ничего особенного, зашли выпить после работы, скорее всего. Джисон, высунув кончик языка, что-то строчит в телефоне, а Хенджин исподлобья наблюдает за мужчинами. Один из них подходит к единственному работнику и что-то говорит. Хенджин успевает заметить, как работник чуть опускает голову вниз, и его глаза округляются, а затем он быстро кивает и выходит через задний вход. Хенджин пихает локтем Джисона и взглядом указывает на гостей. Они с Ханом сидят в самом темном и незаметном углу импровизированной кафешки на улице, вполне возможно, что их не заметили. Один из мужиков подсаживается к Чонину, а второй подходит, чтобы, видимо, сделать то же самое. Третий же все еще стоит у стойки заказов, недобро усмехаясь. — Давай просто не будем им мешать, — предлагает Джисон, а потом закатывает глаза. — Сделали бы миру одолжение, честное слово. Он потягивается еще раз и встает, чтобы неспеша двинуться в сторону разворачивающегося действия. Хенджин остается сидеть, расслабленно вытянув ноги. Он предпочитает не лезть в гущу событий, а приходить в нужный и неожиданный для врага момент. Старая схема их с Джисоном работы. — Лучше идите домой, дядечки, — улыбается Чонин в ответ на сальные высказывания. — Так пойдем с нами, — смеется один из них. — Какие-то проблемы, ребят? — весело спрашивает Джисон, появляясь посреди зала. Он улыбается, держа руки в карманах, и оглядывает всех троих. — Пока никаких, — отвечает тот, что у стойки. — Но могут быть. У тебя. Если не свалишь прямо сейчас, — он откидывает полу куртки, чтобы Хан увидел рукоять пистолета. Хенджин на своем месте хмыкает. Видимо, именно это видел работник, прежде чем уйти. — Ребят, ребят, — Джисон смеется и машет руками. — Вы, похоже, не знаете, чей этот пацан. Давайте разойдемся и сделаем вид, что ничего не было, пока никто не пострадал. — Мы как раз-таки знаем, — довольно тянет второй, прежде чем потрепать Чонина по волосам. Ян хмыкает и хватает его за руку, выворачивая запястье. Мужик шипит и отдергивает руку. — Сучонок! — Это точно, — кивает Джисон. — Не советую к нему лезть. Но второй мужик в желании отомстить хватает Чонина за волосы, а Джисон, пожав плечами, издает смешок. — Ну вот. Придется вас всех теперь вырубить. Хенджин точно знает, что в его глазах в такие моменты загорается азарт, потому что Джисон хватает стул и без раздумий замахивается им, чтобы в следующую секунду запустить в мужчину у стойки. Пока тот мешкается, Хан пинает его в живот и прикладывает головой о стойку. Плох тот, кто недооценивает своего врага, а Джисона всегда недооценивали. Худощавое телосложение обманчиво веселило более крепких парней, но Джисон, в отличие от них, прекрасно знал, что главное не сила, а эффект неожиданности. Он умел действовать быстро и не мешкаясь, и именно это делало его опасным. Чонин, тем временем уже ткнул ложкой от мороженого в глаз одному и проехался корешком книги по лицу другого. Это дало ему фору в секунду, чтобы в следующий момент он опрокинул стол и, встав, оказался рядом с Джисоном. Выходки Хана и Чонина изрядно взбесили нападавших, и они кидаются на них втроем. Хенджин встает, забрав с собой ведерко с остывшей едой, и в два шага оказывается за спиной одного из мужиков. Он пинает того по коленям, и его ноги подгибаются, а тело падает. Хван хватает его за плечо и, развернув на три четверти к себе, запускает в лицо ведерко с разбухшими острыми рисовыми лепешками. Мужчина разъяренно рычит, а Хенджин вдобавок бьет наотмашь кулаком и корчится. Теперь вся рука в этом дерьме. Чонин в это время успешно оперирует твердым корешком своей книженции и без особых усилий временно лишает своего обидчика зрения, а потом отправляет в долгое пешее, сначала отвесив этой же книжкой по роже, а после пихнув локтем в солнечное сплетение. Мужик только успевает опуститься на колени, чтобы мало-мальски прийти в себя, когда Чонин со всей силы припечатывает того сверху стулом, а после пинает тяжелым ботинком. Джисон к этому времени благополучно расправляется со своей жертвой и хлопает в ладоши, будто отряхивая руки, когда довольно осматривает сложившуюся картину. Потасовка не заняла и пяти минут. — Манга неинтересная, и у меня пропал аппетит, — заявляет Чонин. — Я домой. Если Сынмин остался у него, то наверняка уже спит, уныло думает Хенджин, подходя к дому. И приспичило же этому сопляку тащиться в этот пластиковый сарай у черта на куличиках. Сынмин остается с ночевой очень редко, и всегда спит почти на самом краю, подальше от Хенджина. Хван, конечно, ни за что без разрешения не полезет, он и в целом-то трогал Сынмина всего пару раз — как правило, когда хватал за запястья, чтобы куда-то увести. Ким был обжигающе близко и вместе с тем запредельно далеко, он стоял, протяни руку и дотронься — меньше метра, но Хенджин никогда не протягивал. Сынмин умел выставлять барьеры. Хенджину слышится голос где-то неподалеку, и он хмурится. Раньше бы прошел мимо — в этом районе всегда кому-то прилетает, а сейчас отчего-то стало тревожно. Это ведь не Сынмин, его хороший мальчик уже давно спит, ведь так? Хенджин аккуратно подходит к подворотне, откуда слышался голос, и прижимается к стене. Что-то лязгает. — Я предупредил, — говорит знакомый голос, и Хенджин цокает. Спит он, как же. В следующую секунду он заходит в темноту, чтобы пнуть кого-то, кто угрожал Сынмину. Парень кряхтит и матерится, но не успевает встать, когда Хенджин снова прикладывает его ботинком по лицу. Он отходит в сторону, чтобы свет фонаря неподалеку показал, кто перед ним. Хенджин криво усмехается. Тхекван, он прекрасно знает этого балбеса, промышляющего мелким грабежом, сопровождающимся избиениями жертв. Напротив него стоит Сынмин с какой-то железкой в руках. Весь взъерошенный и натянутый, как струна, он был готов бороться насмерть. Хенджин, глядя на это, сдерживает улыбку. — Х-хенджин? — Тхекван аккуратно поднимается, Хван переводит на него холодный взгляд. — Съебался. — А че он сразу не сказал, что знает тебя? — бурчит Тхекван, вытирая кровь рукавом куртки и уже двигаясь от них в сторону. — Больше и близко не подойду... Когда горе-злоумышленник сваливает, Сынмин выпускает железку из рук. Та падает, лязгнув об асфальт, и паренек хватается за куртку. — Я чуть не умер от страха, — честно выдает он. Хенджин хмыкает. — И как такая умница как ты оказался в такое время на улице? — мурчит Хенджин, когда они поднимаются по лестнице. Сынмин держит руки в карманах, сжав их в кулаки. Видимо, до сих пор не может отойти от шока. — Я, кажется, предупреждал не гулять здесь по ночам. Район не самый благополучный. — Я думал, ты запугиваешь, — буркнул Сынмин. — Тебя долго не было, и я не мог уснуть. Хотел дойти до круглосуточного, чтобы купить чего-то поесть, у тебя ведь шаром покати. Ну и вот. — "Ну и вот", — веселясь, передразнивает Хенджин, когда открывает дверь. Он пропускает Сынмина вперед, потом заходит сам. Он старается не показывать, что внутри его мелко трясет от мысли о том, что было бы, если бы он не оказался в это время рядом. Его присутствие в жизни Сынмина ставит под угрозу ее благополучие. Он никогда не простит себе, если мальчишка пострадает по его вине. — Тебя что, все отморозки здесь знают? — Типа того, — уклончиво отвечает Хенджин, проходя в зал. — Если такая ситуация не дай бог повторится, называй мое имя. — Оберег, что ли, — нервно хмыкает Сынмин, стоя напротив. Свет никто из них так и не включил. — Ну, как видишь, тебе сегодня это могло спасти жизнь, если бы я не оказался рядом. Сынмин молчит какое-то время и внимательно смотрит. Свет уличных фонарей освещает часть его лица. Он смотрит прямо в упор на Хенджина, а потом, словно набравшись смелости, шагает к нему. — Что с тобой, кошечка? — Хенджин смеется, когда Сынмин толкает его на диван, а сам падает на колени и тянется к шнуркам на штанах Хвана. — Ты же давно этого хотел, — бурчит Сынмин, разбираясь со шнурками и хватаясь за резинку, пока Хенджин насмешливо наблюдает за его действиями, подперев голову. — Заткнись, я собираюсь отсасывать кому-то в первый раз. Хенджин хмыкает и продолжает наблюдать за страданиями младшего. Сынмин очевидно борется сам с собой, когда тянет штаны вниз и, колеблясь, опускает ладонь на белье. Хван закатывает глаза и цокает, наклоняясь к парню и убирая его ладонь; натыкается на непонимающий взгляд. — Ну, что ты так смотришь? Глядя на твои страдания, кошечка, у меня даже не встанет. — Но т-ты же... — Не буду строить из себя благородного принца, я был бы действительно не против твоих губ на моем члене, — Сынмин ужасно смущается, умиляя этим Хенджина. — Но не при таких обстоятельствах, детка. Я, может, и моральный урод, но не настолько, — Сынмин все еще хлопает глазами, продолжая сидеть на коленях. — Не нужно меня таким образом благодарить. — Ладно, — Сынмин встает, картинно отряхивая колени. — Но я не хочу быть тебе должным. — Вот как, — хмыкает Хенджин. — Оцениваешь свою жизнь в минет какому-то бандиту? Сынмин вспыхивает, но молчит. Киму всегда было опасно класть палец в рот, но у Хенджина язык явно острее. Это бесит Сынмина и, одновременно, как бы ни хотелось ему признавать, это разжигает в нем интерес к старшему. Хорошо, что свет так и не включили. Его пунцовые щеки Хенджину точно видеть не стоит. Хван встает с дивана и уходит в душ, а после укладывается на свою половину рядом с Сынмином. Напрасно Хван думал, что разбудит его, потому что, стоит ему лечь, как Сынмин тут же разворачивается к нему лицом и смотрит. — Ты правда участвуешь в перестрелках? Когда ты угрожаешь кому-то пистолетом, ты правда можешь застрелить? А тебе тоже приставляли к голове пистолет? — быстро и взволнованно шепчет. — Просто позерство. — И что если в одно из таких, как ты выражаешься, позерств, тебя пристрелят? — Сынмин напрягается. Хенджин хмыкает. — Я умею не попадаться. Бросаться под пули — это очень романтично, конечно, но ты у меня не медик, чтобы залечивать мои раны. — Больно кому нужно тебя лечить, — ожидаемо фыркает Ким. — Не переживай, кошечка, ни при каких обстоятельствах я не встану под пулю добровольно, — не обращая внимания на колкости, сонным голосом заверяет Хенджин. — Давай спать, я устал как псина. Сынмин ничего не отвечает, но на душе становится спокойнее. Он намеренно игнорирует раскрытые для объятий руки Хенджина и остается лежать на расстоянии от него. Хенджин со вздохом опускает руки и, кажется, быстро засыпает. А вот Сынмину не спится. В его голове тысячи мыслей обо всем произошедшем сегодня, и ни одна из них не укладывается как надо. Он переводит взгляд на спокойное лицо Хенджина и ужасается: этот парень его одногодка, но как же тяжело ему было жить все это время. Сынмин ловит себя на том, что ему жаль Хенджина. Как бы громко он ни смеялся, как бы надменно себя ни вел — ему, должно быть, очень одиноко. Семью, всё-таки, никто не заменит. Сердце щемит, и Сынмин сам не замечает, как его рука тянется к темным отросшим прядям. Он заправляет за ухо выбившийся локон и, немного подумав, все же двигается ближе и забирается под руку.