Опиа

Хенджин смотрит, как Чан не спеша подходит к своему столу и также не спеша опускается в кресло — а потом вздрагивает, когда Чан со всей силы бьет ладонями по лакированной поверхности. — Ты чего творишь, а? — цедит он. Хенджин молчит и упрямо смотрит исподлобья. — Совсем отъехал уже? Ты какого черта делал в том районе, придурок? — Хен, я… — Рот закрой, вопрос был риторический, — гавкает Бан. — Тебе повезло, что это был человек из тех, которых мы хотели убрать — а если бы нет? Ты соображаешь вообще, в какую задницу ты бы нас всех втянул? — Чан раздраженно берет сигарету и поджигает ее. Затягивается. — Нельзя распыляться на всех подряд, Хенджин. И убивать всех направо и налево тоже нельзя. — Он не все подряд. — Нет, он все подряд, — жестко обрывает Чан. — Нельзя подставлять команду за какого-то пацана, с которым ты хорошо потрахался накануне, — Хенджин сжимает челюсти, чтобы не начать отвечать Чану. — Когда твой зад захотят подпалить, и его надо будет прикрывать, не этот мальчишка пойдет это делать. Это будет делать Хан. Это будет делать Чанбин. Минхо. Это буду делать я. Приоритеты нужно расставлять правильно, Хенджин. Мы здесь все друг за друга, а ты, скотина, такое вытворяешь. Хенджин сопит и отводит взгляд в сторону. Чан очень зол, это чувствуется даже в воздухе. Он старается сдерживаться, и это усилие тяжело ощущается почти физически. Хвану кажется, будто он слышит даже тиканье часов на руке шефа. Атмосфера в кабинете накалена, а Хенджин только бесится с того, что его отчитывают как подростка в школе. С каких пор он стал главным героем здесь? — Почему только ко мне претензии? — Если ты намекаешь на Хана и Минхо, я тебе объясню, — кивает Чан. Хенджину хватает ума не заикаться про Чонина. — Потому что они оба из одного мира. Мы все здесь из одного. А ты, сука, выбрал того, до кого тебе никогда в жизни не дотянуться. Ты будто повесил на себя мишень и вышел прямо под обстрел, сечешь? Никто не полезет на таких, как мы — в этом нет смысла. Что Хан, что Минхо — во-первых, — могут постоять за себя сами, а во-вторых, убирать их равно кидать вызов мне, так как это мои люди. А твой цветочек — идеальный инструмент шантажа и манипуляций. Ты оберегаешь его как самую большую драгоценность, трясешься над ним, будто он хрустальный — думаешь, никто не видит? Никто не знает? — Хенджин только сжимает зубы так, что желваки ходят. — Тебя можно напугать, тебя можно спровоцировать, ты будешь тем, кто нападет первый — они только этого и ждут. А ты, блять, именно это и делаешь, — Чану стоит большого труда держать свою злость под контролем. Он указывает сигаретой на Хенджина. — Еще раз ты подставишься, я лично тебя уберу. Это ясно? Мне нахер не нужно, чтобы из-за какого-то мальчишки, с которым ты спишь, ты мне все здесь порушил. — Не сплю я с ним, — бурчит Хван непонятно зачем. — Пиздец, — кивает Чан, затягиваясь. — Пошел вон, пока я не прибил тебя. Не то чтобы Чан совсем не прав. Хенджина по-детски это бесит, но он все же соглашается. То, что Сынмин — другой, действительно приносит проблемы. Или же дело в Хенджине? Сынмин же ничего не делает, проблемы здесь только от Хвана. Потому что он не умеет сдерживать злость, не умеет быть достаточно терпеливым и не умеет холодно думать — так? В этом все дело? Хенджин злится, потому что не понимает. Впервые в жизни ему кажется, что все несправедливо, что все вокруг против него. Он никогда не жаловался, принимая все, что жизнь ему давала — будь то сломанные ребра или вкусная еда и крыша над головой, так почему сейчас? Стоило ему один раз действительно, по-настоящему влюбиться — и это оказывается нельзя. Разве плохо — хотеть отдать любимому человеку все? Хотеть быть с ним днями и ночами напролет? Хотеть защищать его от всего, что может причинить ему вред? Отдавать ему свою преданность? Тогда почему ему приходится делать выбор сейчас? Разве мог он спокойно отреагировать на то, что кто-то так надменно игрался с жизнью человека, который ему дорог? Разве хоть кто-то мог бы спокойно на это отреагировать? — Черт, — рычит Хенджин, сдерживая желание пнуть что-нибудь или сломать. Чан ни черта не понимает. "Не этот мальчишка пойдет прикрывать твою задницу", мысленно пародирует он. Ему и не нужно, чтобы Сынмин его прикрывал. Он справится со всем сам, как и всегда до этого. Он сделает все, чтобы Сынмин больше никогда не подвергся такой опасности. Если Кима нельзя спрятать от всего мира, значит Хенджин выступит против этого мира. Он сделает так, что никто даже не рискнет думать о том, чтобы подходить к Сынмину. Ни одно чертово правило, ни одно предубеждение не сработает против того, что Хенджин Сынмина — до глубины своей прогнившей души. Единственное разрешение, которое ему нужно — это разрешение мальчишки любить себя. Ну, а с этим последнее время проблем не возникает. Хенджин заворачивает за угол и тут же дергается обратно. Сынмин разговаривает с Феликсом, а перед Ли светиться лучше не стоит. Хван не переживает о том, что Сынмин наверняка все лучшему другу рассказал, но чем меньше его впечатлительный веснушчатый друг будет знать — и видеть — тем, несомненно лучше. В конце концов, втягивать наивного мальчонку туда же, куда он втянул Сынмина — нет, спасибо. Они о чем-то болтают, Хенджин слышит обрывки фраз. Он решает подождать, поэтому привычным движением достает пачку из кармана. Даже просто слышать голос Сынмина так успокаивающе. Как будто вся буря в голове, с которой он сюда шел, просто рассеялась в один момент. Все сомнения и вопросы исчезли, стоило только увидеть его и услышать. Черт, он так безнадежно влюблен, но от этого, почему-то, так хорошо на душе. Рядом с Сынмином будто залечиваются все раны, душевные — в том числе. Неудивительно, что Хенджин кинется и загрызет любого, кто посягнет на него. Может быть, Хван Хенджин просто эгоист, только Сынмин — в противовес своим колким словам — целует очень мягко, а Хенджин слишком слаб перед ним. Он прикрывает глаза и откидывает голову назад, прижимаясь к холодной кирпичной стене. — Скажи, — слышится низкий голос Феликса. — Говорю, — отвечает Сынмин. — Ничего серьезного, просто баловство. — Для баловства ты слишком много времени с ним проводишь, — в голосе друга недоверие. Хенджин немного хмурится и прислушивается. — Я чувствую, что он опасен. — Тебе не о чем переживать, — Сынмин звучит достаточно расслабленно. — Я не собираюсь по-серьезке встречаться с ним или типа того. Никаких обязательств. О, губы Хенджина трогает улыбка. Вот оно что. Он расслабленно затягивается, игнорируя, как внутри все рушится и падает в пропасть. Словно в момент облили ледяной водой, так, что аж сердце заходится. Глупо. Хенджин чувствует себя подростком, впервые обманутым ненастоящими чувствами. — Точно? — переспрашивает Феликс, а в ожидании замирает Хенджин за углом. — Точно, — добивает Ким. — Как ты себе это вообще представляешь? Встречаться с кем-то вроде него. Хенджин хмыкает. И правда. Внутри все сжимается, а в горле будто застревает камень. Это, оказывается, намного больнее, чем Хван себе представлял. Что за бред он вообще рисовал себе все это время? Хенджин чувствует себя очень глупо. Доказывал всем, как они неправы, убеждал себя в том, чего, оказывается, и не было на самом деле. Сынмин внезапно более жестокий, чем любой, кто бил Хенджина когда-либо. Ни один их удар ботинком или битой не идет в сравнение с тем, как легко и непринужденно Ким прикончил его сейчас, даже не прикоснувшись. Вот сука, Хенджин усмехается, чертов Бан был прав. Хван просто дурак, если думал, что умница Сынмин действительно полюбит его. Что он может дать ему? Ничего абсолютно, кроме порченной репутации и проблем. И Ким Сынмин точно не настолько глупый, чтобы тратить на него даже пару лет своей жизни. Хенджин затягивается. Да, он прав. Он совершенно прав во всем. Никаких обязательств. Сынмин не дурак, в отличие от больного на голову Хвана. Ему есть что терять, есть, чем рисковать. Хенджин кидает под ноги окурок и топчет его. То же самое придется сделать и с дурацким щемящим чувством внутри. Хенджин глубоко вздыхает и выходит из-за угла. Сынмин стоит к нему спиной, а вот Феликс, увидев его, замолкает на полуслове и испуганно смотрит прямо в глаза Хенджину. Тот, засунув руки в карманы ветровки, криво усмехается и жмет плечами. Сынмин оборачивается тоже, и Хенджину кажется, будто на секунду там что-то мелькает. Что-то, похожее на страх быть пойманным. Впрочем, Хенджин хмыкает сам себе, он уже ни в чем не уверен. Феликс мяукает что-то вроде "ну, я пойду" и оставляет их наедине. — Привет, — немного смущенно говорит Ким. — Ты давно здесь? Хенджин смотрит в его глаза, пытаясь найти хоть какой-то намек на то, что он понял все неправильно, — а потом сдается. Хватит уже обманывать себя, наверное. Смотреть на Сынмина сейчас словно ходить босиком по гвоздям, в душе Хвана клокочет почти детская обида за обманутое доверие вперемешку с все больше растущей злостью — и все это на фоне того, что он просто не может взять и что-то с ним сделать, потому что он, черт возьми, любит эту суку. — Достаточно, — говорит он, — чтобы услышать все необходимое. Сынмин, кажется, бледнеет и шагает к нему, но потом замирает. — Это не... Хенджин, все немного... — Пошел ты к черту, Ким Сынмин, — шипит Хенджин и проходит вперед, намеренно задевая парня плечом. Сынмин стоит, опустив голову, и сжимает кулаки. Он, конечно, не ждал, что Хенджин примет его с распростертыми объятиями, но и на такое холодное приветствие обычно улыбчивого Хвана он тоже не рассчитывал. От обиды и злости на себя появляется ком в горле и жжет глаза. У Хенджина на языке вертится столько "почему" и "зачем", что он буквально заставляет себя все это проглотить и идти прочь оттуда. Уже все неважно. Он просто ебаный придурок, вот и все ответы. Развернувшись, Сынмин срывается за Хенджином, чтобы, догнав, схватить того за предплечье. Хван реагирует молниеносно, и перед лицом Сынмина появляется дуло пистолета. В глазах Хенджина — ни капли былой дурашливости или насмешки, они черные. Черные и злые. А Сынмин вдруг понимает, какую боль причинил ему своими необдуманно брошенными словами. Он даже почти не обращает внимание на холодное оружие, направленное прямо ему между глаз. — Ну же, умница, что непонятного? — Хван горько усмехается и крепче сжимает пистолет. — Еще раз тебя увижу — спущу курок. Сынмин сглатывает. Он находит в себе силы, когда Хенджин начинает отворачиваться и опускать руку, и хватает его за рукав. Хенджин оборачивается и жжет взглядом. — Т-тогда у меня есть только один шанс, — Сынмина трясет, но он не подает виду. — Феликс, кажется, все узнал, и я запаниковал, — Хенджин хмыкает, что заставляет Сынмина прерваться и вздохнуть. — Сказанного не вернешь, поэтому это все неважно. — Неважно, — повторяет Хван, усмехаясь, и смотрит прямо в глаза. Сынмин никогда не ненавидел себя так сильно, как в этот момент, когда злой и разбитый Хван Хенджин, который всегда был готов в прямом смысле умереть за него и закрывал глаза на все его капризы, его добрый и смешливый Хван Хенджин стоял сейчас и смотрел на него с такой болью и разочарованием в черных глазах. — Конечно. Что вообще для тебя важно? Сынмин делает глубокий вдох. — То, что я хочу быть с тобой. На самом деле хочу. Хенджин смотрит, кажется, целую вечность, и его лицо не меняется ни на сколько. А потом он вырывает руку и, развернувшись, уходит, оставляя Сынмина одного. Это было быстро. Никакой развернувшейся драмы, просто резко содранный пластырь. Ощущается, правда, так, словно пластырь содрали прямо со свежей раны, и теперь все просто горит, болит и в крови. Ничего страшного. Все раны на нем заживают как на собаке, заживут и эти. Ким Сынмина нужно просто вытащить из головы, так всем будет лучше. Хенджин обманул себя сам, когда думал, что Сынмин отвечает ему взаимностью. Ха-ха. Сынмин просто ничего не говорил, позволяя Хвану падать все ниже. Наверное, ему было забавно наблюдать за этим. Просто баловство — так он сказал Феликсу. Хенджин — новая хаотичная переменная в его спокойной размеренной жизни, и, видимо, Киму просто стало интересно. Действительно, поводок был в его руках с самого начала. Он и правда настоящая умница, Хенджин мрачно усмехается. Интересно, когда бы все выяснилось? Сколько бы еще Сынмин с ним игрался? В какой бы момент решил уйти? Хван вел себя как ребенок. Ничего не смыслящий, уверенный в своей правоте ребенок. Чан ведь предупреждал его несколько раз — Хенджина бесит, что он оказался прав. Он зарекается — больше никогда в жизни. Эти "хорошие" дети — вовсе не хорошие. Воспитанные лицемерами и лгунами, они вырастают такими же. Вешают на всех ярлыки, и определяют важность людей по ним же. Они называют таких, как Хенджин, отбросами, говорят, что они вредят обществу и не несут ничего хорошего — а на деле наоборот. Да, в мире Хенджина убивают, избивают до полусмерти, объявляют войну — зато делают это, глядя в глаза. Никто не притворяется другом, если на деле хочет зарезать тебя ночью в подворотне. Все говорят честно и любят, как могут, тоже честно — потому что завтра может не наступить. Только они наслаждаются жизнью полностью — потому что завтра ее могут отнять. — Ну говори уж, — цокает Джисон. — Поссорился со своей фифой, что ли. Хенджин затягивается и молчит. — Как его там... Сынмин? — Хан склоняет в бок голову и улыбается, проверяя реакцию. Хван молчит, но напрягается. Сам он Хану ничего не рассказывал, а значит, слухи разлетаются быстро. Приятного мало. — Ты уже не удивляешься, это хорошо, — Джисон не выдерживает и тоже закуривает. А кичился, что бросил, еще вчера. — Не стоит забывать, что мы все у него на крючке. Абсолютно все, — он чему-то усмехается и затягивается. — Чонина даже жалко, что ли. Хенджин хрипло смеется. Вот уж кто точно не пропадет в жизни, так это Ян Чонин. — Эта наглая жопа найдет себе другого ебыря уже на следующий день. Тоже думаешь, что мы его недооцениваем? — Уверен, — кривится Хан. — Строит из себя невинного ребенка, а на самом деле помогает Бану всех дурить. Та еще парочка, — он выдыхает дым. — Так что там с твоим отличником? Хенджин вздыхает, раздумывая, стоит ли Хану что-то говорить. С одной стороны, они в одной лодке, да и все равно все уже все знают, а с другой... Сынмин — это слишком личное, и упоминать его имя в этой мусорке совсем не хочется. Делиться им, рассказывать о нем кому-то здесь — ни за что. Как бы Хенджин ни злился, ему больно. Сынмин щемит где-то в сердце, и если одна половина хочет его убить, то вторая готова послушно подчиниться и принять все, что он скажет, только бы еще раз его поцеловать, только бы еще раз переплести пальцы и вдохнуть его запах. Хван ненавидит все это. — Ничего, — в итоге говорит он, отвернув голову. А после тихо добавляет: — Видимо, и правда любить можно только таких как мы, отбросов всяких. А затем поворачивается к усмехающемуся Хану. — Вы вот, с Минхо, чудно спелись. — Завали, пока не огреб, — беззлобно кидает Джисон и выкидывает окурок. — Короче, че хотел сказать. Ты подумай, может, не такое уж и «ничего» у тебя с твоей умницей. Вкусы у тебя конечно, специфичные, но... — Рот закрой. Хенджин вытаскивает еще одну сигарету. Хочется вывернуть себя наизнанку и отнести в химчистку. Старые въевшиеся пятна уже давно не убрать, зато можно хотя бы новые. Отстирать Сынмина из памяти так, чтобы больше никогда ничего подобного не почувствовать. Нет. Хван признается себе, что гораздо больше, чем это, он хочет только вернуться на несколько часов назад — и не приходить за Сынмином так рано. Позволить ему дурить себя дальше, позволить ему играть так долго, пока ему не надоест, позволить делать с собой все, что ему захочется, только бы и дальше жить этим чувством к нему. — Трахни Хвиюна и забей, — советует Хан. — Он на тебя смотрит уже хуеву тучу лет. Хенджин кривится. — Ну, чего такую рожу сделал? — смеется Джисон. — Ты думаешь, он за всеми так бегает с ваткой и лекарствами, как за тобой? Да черта с два. Пацан так отчаялся, что был бы не против быть использованным тобой хоть в местном сортире. — Завались, — отвечает Хенджин. Хан никогда не подбирал слов. — Не хочу я ни с кем спать. Джисон хмыкает и зажимает сигарету зубами, а потом лезет куда-то наверх. Хенджин почти без интереса наблюдает за тем, как друг шарится рукой за какими-то досками, а потом вытаскивает пузатую бутылку. Хенджин не сдерживает смешок. — Только не говори, что... — Стащил у босса, — кивает Хан. — Да ладно, он даже не заметил. Айда, давай, — он откупоривает бутылку и протягивает Хенджину. Загородный дом выглядит — ни дать ни взять — роскошно. Лучше даже не считать, сколько сюда вбухано денег. Двухэтажная вилла почти на краю обрыва с видом на океан — отличный выбор для обеспеченного человека. Всего пару часов езды от города, и ты словно на курорте. Хан не сдерживает восклицаний, закидывая биту на плечо, Чанбин удовлетворенно хмыкает, а Чан опускает на глаза солнечные очки. Хенджин в этом всем участвует будто со стороны. Ему неинтересно и невесело, хочется только поскорее закончить и оказаться в квартире. Хотя нет, лучше закончить и просто куда-то свалить. В квартиру все же не хочется: Сынмина там больше нет, а воспоминаний — целая хренова куча. Хенджин шипит и просит его не трогать; все, кто знает Хенджина, предпочитают не лезть, но Хану такое нипочем. Он знает Хенджина лучше всех, а еще достаточно отбитый, чтобы лезть на рожон. Хенджин, хоть и поначалу бесится с того, что от Джисона не избавиться, все равно где-то в глубине души ему благодарен. Друг успокаивает как может — пьет за компанию и шутит глупые шутки. Это откидывает Хенджина на много лет назад, когда они так же распивали украденное где-то пойло, курили чужие сигареты и глупо смеялись где-то за гаражами, сбежав из детдома. В детстве, действительно, было проще. Злиться приходилось только на отвратительных воспитателей или того мужика, который зажал сигарету, ни о каких разбитых сердцах и речи не шло, а из драм — только сюжетные повороты в джисоновых комиксах, о которых он взахлеб рассказывал, налакавшись перед этим дешевого портвейна. Интересно, как быстро они бы сдохли или сторчались, если бы их не взял к себе Чан. Хан, разбежавшись, сигает через высокий забор, чтобы открыть калитку изнутри. Сад у мэра, конечно, красивый. Яблоневые и вишневые деревья вокруг дома, разбитые клумбы с какими-то цветами, да и вообще достаточно умиротворенно. Хенджин надеется, что портить ничего не придется — все-таки чужой труд. Неспеша они проходят на тихую веранду и застают мужчину в садовом кресле. В домашней футболке, брюках и с очками на голове, он совсем не похож на хозяина города в двух часах езды отсюда. Разморенный теплым солнцем, он мирно дремлет — Чан усмехается, а за ним и все остальные. Хенджин окидывает его сочувствующим взглядом — ну какой придурок догадается ехать на свою загородную виллу, чтобы скрыться от преследователей? Старик совсем без мозгов. Чан проходится мимо стола, на котором стоят тарелки с фруктами и какой-то нарезкой, хватает оттуда виноград и бутерброд с чем-то. Хенджин прислоняется к столбу, оплетенному виноградной лозой, и лениво наблюдает за тем, как Хан, довольно улыбаясь, набивает щеки. Хван окидывает взглядом сопящего старика — так и не скажешь, что он, не смущаясь, направо и налево раздавал приказы "убрать" тех, кто ему не угодил когда-то. Он хмыкает — внешность обманчива, вот уж точно. Всегда приятно быть хорошими, когда творишь зло чужими руками. Не пойман — не вор, так ведь говорят? А как можно тебя поймать, если на твоих руках — буквально — ни капли крови? Хенджин презрительно фыркает. Лицемеры. Все до единого. Чан закидывает в рот еще одну виноградинку и пихает ногой ножку садового кресла. Мужчина дергается от неожиданности и просыпается, сонно моргает, а потом видит Чана — и бледнеет. Он дергается с кресла, но Чан опускает руку на плечо и силой заставляет его сесть обратно. — Доброе утро, — хмыкает он. — Как спалось? Хенджин усмехается, его зеркалят Хан и Чанбин. — Как вы сюда попали? — злится мэр. — Да кто вас сюда пустил? — Ты имеешь в виду свою охрану? — Чан смеется. — Извини, мы их не заметили. Кстати, где они? — он наигранно оглядывается по сторонам. Джисон смеется, закинув ноги на стол, и жует очередной бутерброд. — Что за варваров ты привел сюда? — спрашивает он Чана, оглядев его свиту. — О, они? — Чан показывает пальцем на Хана, потом Чанбина и Хенджина. Последний складывает на груди руки. — Познакомься, дружище. Это Хан, Хенджин и Чанбин. Славные ребята, одни из тех, кто убивал и подставлял по твоему приказу, — это немного сбивает спесь с хозяина города, и он осекается, ерзая на кресле. — А еще они одни из тех, кто подставлялся за тебя, если вдруг начинали копать. Чан хлопает его по плечу и выпрямляется. Он берет соседнее кресло и ставит его напротив мэра, садится сам, складывая ногу на ногу и откидываясь на спинку. — И зачем ты притащил их? — Пожрать за твое здоровье, — отзывается Хан, складывая за головой руки. — Будь здоров, кстати, — и поднимает, как бокал с тостом, ветку винограда. Чан улыбается одним уголком и переводит взгляд обратно на мэра. — Славные ребятки, — повторяет он мечтательно. — Абсолютно беспринципные, что немаловажно в нашем деле, знаешь. Никакой грязью не побрезгуют. Вспыльчивые немного, правда, ну да куда без этого, сам понимаешь, — пожимает плечами. — К чему все это представление? Хенджин довольно отмечает, как нервничает мужчина. Нет ничего слаще вкуса мести. Заключая договор с дьяволом, будь готов, что однажды придется платить. — Да мы вот тут узнали недавно, что у тебя новые друзья появились. Обидно как-то, да, ребят? — Чан смотрит на парней, те усиленно делают грустные лица и кивают. — Все-таки, столько лет дружим, столько дел наворотили вместе... Пришли вот поговорить, может, случилось чего, а? — Бан делает такой участливый голос, что Хвану становится смешно. — Плохое чего мы, может, тебе сделали? Ты скажи, скажи, дружище, мы тебя выслушаем. Мэр оглядывается на всех по очереди и ерзает на стуле. Его глаза бегают, он смотрит настороженно. Телефон на столе начинает звонить, и он дергается, боязливо оглядываясь на Чана. Тот великодушно кивает, поднимая очки на голову. — Возьми, возьми. Вдруг там что-то важное, — улыбается он. — Чанбин, подай, пожалуйста, мэру его телефон. Чанбин услужливо, натянув самую гаденькую улыбочку, протягивает мужчине трезвонящий телефон. Все знают, кто это звонит, потому что все было выверено до минуты. — На громкую ставь, — говорит Чан, поджигая сигарету. — Давай, давай, — выдыхает дым. Звонит жена. Вся в слезах, она спрашивает, где он, и что происходит. Говорит, что в доме какие-то люди с оружием. Мэр бледнеет еще больше, его полное лицо покрывается испариной. Он просит жену не волноваться и поскорее вызывать такси, чтобы уехать. Он говорит это, с мольбой глядя на Чана, молчаливо спрашивая разрешения, на что Бан разводит руками, мол, я ничего не запрещаю. Но жена плачет еще больше и говорит, что ни по одной карте не проходит оплата. Джисон делает ужасно удивленное лицо и даже прикрывает ладонью рот. Старик понимает, что они все в ловушке, еще раз сбивчиво просит жену успокоиться и обещает, что все уладит, а после кладет трубку. Хенджин хмыкает: интересно, как он собрался все уладить. — Если ты думаешь... — начинает, пыхтя, он, но Чан снова с силой пинает ножку его кресла, заставляя замолчать, и встает. Хенджин и Джисон угрожающе подходят ближе, а Чан наклоняется перед лицом мэра. — Как ты видишь, мы все очень расстроены, — пугающе спокойно продолжает он. Мэр пугливо оглядывает Джисона, держащего биту в руке, и Хенджина, играющегося с "бабочкой". — Поэтому пришли тебе кое-что напомнить, старый друг. Если ты думаешь, — говорит он в тон мэру, — что можешь нас кинуть, то ты ошибаешься. — Чан хватает его за горло и начинает постепенно сжимать пальцы. — Если ты думаешь, что ты хозяин этого города, то ошибаешься еще больше, — мужчина кряхтит, краснеет и хватается руками за руку Чана. Бан приближается к его лицу и рычит на ухо: — Хозяин города — это я. Это я привел тебя к кожаному креслу в роскошном кабинете. Это я позволил тебе грести деньги лопатой, чтобы твоя женушка каждый день покупала новые брендовые сумки, а ребенок учился в элитной школе, — он сжимает пальцы еще сильнее. Хенджин, брезгливо поджимая губы, замечает, что старик уже весь багровый. Как бы хен не переусердствовал. — И я могу забрать у тебя это все прямо сейчас. Чан отпускает мэра и выпрямляется. Мужчина жадно дышит и кашляет до слез, он со страхом поглядывает на Бана. Тот же стоит расслабленно, немного склонив голову. Хенджин отмечает, что сейчас шеф выглядит особенно презентабельно и пугающе в своей белой рубашке с закатанными рукавами и черных брюках. — Отдышался? — заботливо спрашивает он. — Те доморощенные придурки, которых ты для нас нанял, как видишь, на помощь тебе не пришли, а знаешь, почему? — мэр молча смотрит исподлобья, потирая шею. — Верно думаешь, я их убрал. И если ты еще раз хотя бы задумаешься о том, чтобы пойти против меня, советую не забывать, что я найду тебя и любого из твоей семьи, где бы вы все ни находились. Сегодня я делаю тебе напоминание, дружище. И я надеюсь, ты примешь его к сведению. Бан разворачивается и уходит с веранды, а мэр боязливо оглядывается на остальных парней. Хенджина его страх не интересует, он только презрительно окидывает его взглядом и разворачивается тоже. А вот Хана ситуация веселит, поэтому он, не намеревающийся уходить с пустыми руками, замахивается битой и сносит со стола посуду и бутылки. Раздается ужасный грохот, заставивший мэра вздрогнуть и закрыть уши. Джисон усмехается, пинает остатки бутылки и уходит тоже. Чанбин молча смотрит на все это зрелище и сплевывает на пол. Хенджин мучается мыслями. Без Сынмина хоть на стену лезь, хоть волком вой. Мозг очень отчаянно цепляется за его последние слова. Хочу быть с тобой. На самом деле хочу. Хенджин уже готов сдаться, сложить оружие, убрать защиту и прийти к нему. Отдаться без боя, пусть делает, что хочет — добивает или принимает обратно, неважно. До Сынмина ни с кем так не было, кроме Сынмина никого не хочется, а значит, оно стоит того. Чан поймал его как-то на днях, позвал выпить, рассказал свою душещипательную историю. О том, как дважды влюблялся в таких, как Сынмин, и как дважды оказался преданным и растоптанным. Ты похож на меня тогда, сказал он, и я не хочу, чтобы ты тоже проходил через это все. Мне понадобилось обжечься два раза, надеюсь, тебе хватит одного. Хенджину не хватит. Ему не хватит, пусть Сынмин повторит это или добьет его окончательно, пусть глядя в глаза скажет, что это несерьезно, что он ему не нужен. Хван Хенджин не терпит, когда наполовину, пусть резко, но насовсем. Тогда он не будет мучиться, придумывая разные "но" и "если". А сейчас он жить не может, когда в голове крутится его "хочу быть с тобой", дающее эту отвратительную надежду. Первоначальная злость поутихла, началась ломка. Сынмина хочется во всех смыслах, у Хвана руки горят, как хочется прижать его к себе и трогать. Хенджин смотрит на время и, хватая ветровку, выходит на улицу. Он сегодня или на смерть или на вознесение. Сынмина довольно грубо дергают в темную подворотню и прижимают к неровной стене. Он морщится от неприятных ощущений и шипит, ударяясь лопатками о кирпичи, но не успевает даже вдохнуть, когда его губы накрывают чужие. Сынмин распахивает глаза и видит перед собой Хенджина. Он хмурится, ресницы подрагивают, когда он целует его, и Ким расслабленно закрывает глаза, отвечая на поцелуй, и обнимает ладонями его лицо. Хенджин крепко обнимает его за талию, заставляя младшего выгибаться навстречу, и отстраняется, только чтобы оба успели вдохнуть, прежде чем поцеловаться снова. Сынмин улыбается в поцелуй и скользит пальцами одной руки выше, забираясь в длинные волосы, когда Хенджин, наконец, отстраняется. — Это правда? — Хван выглядит загнанно и очень уязвимо, словно поставил все на кон. У Сынмина сжимается сердце. — Ты можешь повторить это еще раз? Сынмину нужно несколько секунд, чтобы понять, о чем идет речь, пока Хенджин бегает глазами по его лицу и ждет, ждет, ждет. Когда он, наконец, понимает, то его встревоженное лицо расслабляется, и он мягко улыбается, проводя ладонью по черным волосам. — Я хочу быть с тобой, — спокойно и уверенно говорит он. — Правда. Прости меня. Он открывает рот, чтобы сказать что-то еще, но Хенджин снова отчаянно прижимается к его губам, требуя любви и внимания, словно маленький ребенок. Прими, возьми меня назад, говорят его действия. У Хенджина в горле застревают слова о том, как сильно он привязан, что он давно простил, что он готов на все, лишь бы иметь возможность быть рядом. Сынмин улыбается и обнимает его в ответ, мягко целуя и перебирая пальцами волосы. Хенджину действительно нужно очень много внимания и любви. Очаровательно, думает Сынмин, когда Хенджин крепко обнимает его, и Ким утыкается носом ему в шею. — Пойдем домой, — мягко просит он, гладя старшего по спине. Он чувствует, как Хенджин качает головой. — Нельзя. — Перестань, — немного раздраженно кидает Ким. — Они знают обо мне все, действительно думаешь, что им неизвестно, где я живу? Хенджин вздыхает куда-то в сынминову макушку и улыбается, прикрывая глаза. Сынмин — мягкая сила, это действительно так. Ким чувствуется как дом, и в его руках спокойно. Словно все это время Хенджин был каким-то бродячим, и только сейчас нашел свое место. Сынмин ничего не знает о его мире и его законах, он хмурится, когда Хенджин куда-то уезжает и неодобрительно поджимает губы каждый раз, когда его взгляд падает на оружие, что всегда рядом с Хваном. А Хенджин, в свою очередь, уже давно не умеет жить нормально, не знает, каково это — просыпаться и бежать, опаздывая, на пары, обсуждать сессию и зависать с друзьями, не думая о том, что сегодня-завтра его могут пристрелить. И все равно, Сынмин не боится, и это, на самом деле, делает его очень смелым в глазах Хенджина, и он испытывает к мальчишке безграничное уважение и такую же безграничную, распирающую ребра, любовь. Конечно, он не мог просто вот так взять и рассказать все Феликсу, конечно, он испугался — Хенджин не может его за это винить. Сынмин, каким бы смелым ни был, всего лишь мальчишка, умеющий жить только по правилам своего мира. Хенджин потерпит, он все вытерпит за него. Пусть только он никогда не отпускает его из своих объятий и разрешает себя целовать, — и Хенджин сдастся ему в очередной раз. Когда Сынмин суетится на небольшой кухне своей такой же небольшой квартиры, Хенджин задумывается о том, что где-то в прошлой жизни или параллельной вселенной они тоже были (бы) вместе, только по-нормальному. Они были (бы) обычными студентами, и Хван встретил (бы) его где-то в одном из коридоров университета, а потом они жили (бы) вместе, и каждое утро Хенджин начинал (бы) с того, что целовал (бы) Сынмина в плечо. Бы. И вдруг так невыносимо жаль, что никакого «бы» нет, а есть только дурацкий Хенджин, совсем не крутой мафиози, а обычный беспризорник-бандит, и прекрасный Сынмин, который чистейшим видом портит свою замечательную жизнь. Не стоило, наверное, лезть тогда. И знакомиться тоже — не надо было. Сынмин заслуживает быть свободным и счастливым, только Хван тут в кабале. — Что? — голос Сынмина внезапно очень громкий, хотя он не кричит. Хенджин вздрагивает, погруженный в свои мысли, и натыкается на серьезный взгляд. — Расскажи. Хенджин молчит и кружит ложкой в кружке с чаем, которую только что поставил на стол Сынмин. Младший вздыхает как-то сочувствующе, словно все понимает, и в следующий момент Хенджин чувствует мягкие пальцы в волосах, а самого его прижимают к животу. — Хватит, не думай, — тихо говорит Сынмин, расчесывая пальцами отросшие черные волосы. — Я тоже думал. Много. Но понял, что теперь у меня нет выбора, — он усмехается. — Вы были слишком настойчивы, мастер-ним. Сначала сам ко мне лез, а теперь жалеешь? Нет уж. Он берет его лицо в ладони и заставляет посмотреть на себя. — Хватит строить из себя всемогущего и независимого. Я знаю, как тебе нужно, чтобы тебя любили. — Ох, Сынмин ведь даже не знает, насколько прав. Он ведь даже не представляет, насколько Хенджин зависим. — Я рассказал все Феликсу. Мне очень стыдно за то, что я испугался тогда. Стыдно, что я говорил все это. И вообще за все, что ты чувствовал из-за меня, мне жаль. Казалось бы, совсем недавно Хван был тем, кто заставлял Кима краснеть и смущаться, но теперь вдруг старший чувствует, как розовеют собственные щеки. Он сам себе усмехается — надо же, неужели его еще чем-то можно смутить? Например, искренностью. Хван Хенджин с обожанием смотрит на Сынмина и с ужасом понимает, что теперь действительно очень боится умереть. Им предстоит очень много выучить о жизни друг друга, очень ко многому притереться и очень много вытерпеть. Хенджин готов терпеть за двоих. Чайник на кухне закипает снова, и Сынмин тепло целует Хенджина в лоб, прежде чем пойти выключить его.